Рейтинг
Порталус

150 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВАСИЛИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА РОЗАНОВА (1856 - 1919)

Дата публикации: 24 октября 2015
Автор(ы): С. ФЕДЯКИН
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: БИОГРАФИИ ЗНАМЕНИТОСТЕЙ
Источник: (c) У книжной полки, № 3, 2006, C. 81-82
Номер публикации: №1445714361


С. ФЕДЯКИН, (c)

Раскроешь книжицу где-нибудь посередине. На странице - чуть-чуть слов:

 

Ах, как все это мне надоело и опротивело.

 

Скользнешь глазом ниже - увидишь (курсивом в скобочках) прибавочку: (сейчас и часто - о хламе, рвущемся с улицы в дом: сторонние письма, просьбы о "рецензиях", еще просьбы почему-то об "устройстве на должность" и о прочтении "их рукописей").

 

Василий Васильевич Розанов. "Смертное". Из той цепочки диковинных книг, - "Уединенное", "Смертное", "Опавшие листья", "Опавшие листья. Короб второй", - которые читались "с визгом и топотом". Один рецензент бросит: "Гнилая душа", другой определит: "Обнажившийся нововременец", журнал "Сатирикон" посоветует автору "Опавших листьев" прикрыть наготу "опавшим (фиговым) листком". Но в частных письмах - восторг, печаль и преклонение. Как у Горького: "...схватил, прочитал раз и два, насытила меня Ваша книга, Василий Васильевич, глубочайшей тоскою и болью за русского человека". Как у композитора Мясковского (в письме к приятелю): "Почитайте "Уединенное" и "Опавшие листья" В. Розанова. Есть гениальные мысли и прямо из нутра... Мысли порой небывалые!"

 

Знакомое: литератор готовит статью, или прозаик думает над будущей книгой, или писатель "просто живет", но попутно - мысли приходят в голову. И вдруг - на полях рукописи, на корешке читаемой книги, на подвернувшейся под руку бумажке - несколько фраз, запечатлевших (как придется, не обрабатывая) мимолетную идею или промелькнувшее в голове "побочное соображение". И часто пишется настолько для себя, что эта спешная запись заставляет вспомнить о странном литературном явлении с почти школьным названием черновик.

 

Черновик - особая рукопись. Рождение идеи запечатлевается наскоро (схватить то, что приходит в голову отдельными словами, а то и кусками слов, только бы успеть за мыслью!). И лишь там, где зреет уже набросок будущего произведения, писатель начинает обращать внимание не только на мелькнувшую мысль, но и на ее выражение.

 

Ах, как все это мне надоело и опротивело. - Фраза будто выхвачена из записной книжки. Автор что-то имел в виду, и разом из него выплеснулось. И если бы не то самое пояснение (курсивом, в скобочках, внизу страницы), - про бумажный и словесный хлам с улицы, - нельзя было бы понять, что же стоит за намеком все это.

 

"Листки" Розанова несут на себе печать черновика, со всей его недоговоренностью. Это литература "почти на праве рукописи" (известный подзаголовок к "Уединенному"), когда все выговаривается до невозможности откровенно, и, в то же время, - мимолетно, "непостоянно", сиюминутно. Это проза, написанная даже не на разговорном, а - как обозначил в 1920-х годах Евгений Замятин - на "мысленном языке", с его динамичностью и краткостью, откровенностью и открытостью. Любой кусочек книги - это не "как я думаю", но "как

 

стр. 81

 

 

сейчас мне подумалось": произведение нельзя читать, как трактат, как выводы, но только - как "настроения мысли". И за такими фразочками (как все это), за их смысловым зиянием - жест автора. Читатель недопоняв, о чем же это все-таки сказано, - тут же начинает ощущать лик самого автора. "Мысленный язык" у каждого из нас свой, особенный, столь же неповторимый, как отпечатки пальцев. Говорится то, что ты сам понимаешь с полуслова (хотя человек со стороны может не уловить ничего). Отсюда так много эллипсов ("сглатываний" слов), скобок, всякого рода подчеркиваний и других выделений.

 

Ранее автор мог позволить себе любопытный ход - взять и вставить себя самого в свое же произведение. Но там, в романе, повести или рассказе, он тут же терял свое особое отношение к произведению. Он становился одним из героев. Розанов - через черновиковость, через недомолвки, недоговоренности - запечатлевается в своем произведении именно как его автор. Схватывая мысль в момент ее появления на свет, еще "недородившуюся", он и читателя втягивает в этот магический круг рождающихся мыслей.

 

В начале своей литературной карьеры он мечтал о большом философском труде - хотел проявить через цепь рассуждений мир "потенций", т.е. тех возможностей, которыми и живет наш мир, воплощая, правда, лишь малую их толику.

 

Мыслитель Розанов ушел с пути длинных рассуждений, с пути философии как таковой. Он влился в русскую литературу и, все время всматриваясь в лик живых "потенций", возможностей, - научился запечатлевать не самую мысль, но именно ее "потенцию". "Полумысли" и "получувства" - так сам он определит в "Уединенном" свои клочковатые записи. И объяснит в письме к знакомому, А. С. Глинке: Это ("листки") есть в сущности всеобщая и вечная литература "всех нас". Но никому не приходит на ум печатать. Собственно - новизна в напечатании.

 

Самый момент рождения мысли - это интимное начало в прозе. Раньше писатели предпочитали свои черновики держать втайне. Розанов - открылся, обнажился. И дал миру совершенно новую прозу, новый ее жанр - "Уединенное". И через это ввел личностное начало и в философию. Он нарушал все нормы логики, противореча себе чуть ли не ежедневно. Но, давая множество ответов на один и тот же вопрос (противоречащих друг другу или же сопряженных), заставлял саму "загвоздку" ощутить заостреннее. В сущности - он мыслитель вопрошающий.

 

Сам я бездарен, да тема моя гениальна, - бросит вскользь, - быть может, не очень-то веря в свою бездарность. Но тема становится гениальной именно в тот миг, когда энергия вопроса, в ней затрепетавшего, не может окончательно разрешиться в каком-либо из ответов. Т.е. - когда вопрос становится детским, а в сущности - вечным. Христианство, иудаизм, язычество, космичность пола, вообще "природа и история" - это внешняя поверхность розановской мысли. Глубинная - в чем их смысл: христианства, иудаизма, египетской религии, пола, семьи и брака, природы, истории, жизни человека и жизни человечества. Вечность вопроса и мимолетность всякого ответа - вот скрытая тема Розанова, о чем бы он ни писал. И вопросы, которые он задал, - живы и по сей день. Не потому ли, что именно его стараниями на них легла печать вечности?

 

Я не хотел бы читателя, который меня "уважает". И который думал бы, что я талант (да я и не талант). Нет. Нет. Нет. Не этого, другого. Я хочу любви.

 

Пусть он не соглашается ни с одной моей мыслью ("все равно"). Думает, что я постоянно ошибаюсь. Что я враль (даже). Но он для меня не существует вовсе, если он меня безумно не любит.

 

Не думает только о Розанове. В каждом шаге своем. В каждый час свой.

 

Не советуется мысленно со мной: "Я поступлю так, как поступил бы Розанов". "Я поступлю так, что Розанов, взглянув бы, сказал - да". Как это возможно?

 

Я для этого и отрекся с самого же начала от "всякого образа мыслей", чтобы это было возможно! (т.е. я оставляю читателю всевозможные образы мыслей). Меня - нет. В сущности. Я только - веяние. К вечной нежности, ласке, снисходительности, прощению. К любви.

 

(Последние листья. 1916 год)

 
 

Опубликовано на Порталусе 24 октября 2015 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама