Булгарин Ф. В. Лицевая сторона и изнанка рода человеческого М.: Высшая школа, 2007 Дурные времена. Очерки русских нравов СПб.: Азбука-Классика, 2007

К Смирдину как не придешь -
Ничего себе не купишь;
Лишь Сенковского найдешь,
Иль в Булгарина наступишь.

Это Пушкин. А вот Некрасов:

Неподкупен, как Иуда,
Храбр и честен - как Фальстаф.

Ничего удивительного, что при такой репутации писатель Фаддей Булгарин, мягко говоря, не был обласкан отечественным литературоведением. Его ругали сперва современники, потом историки. Ругали, можно сказать, за глаза, поскольку произведения самого Булгарина были труднодоступны и малоизвестны даже специалисту. И в крупных библиотеках затруднительно сыскать полный комплект его знаменитой "Пчелки" ("Северной пчелы"), которой когда-то зачитывалась вся Россия, мемуары давно стали библиографической редкостью, сочинения не переиздавались...

Прорыв начался в конце 1980-х годов, когда Булгарина неожиданно стали издавать - сперва из духа противоречия, потом как забытого классика, а теперь уже как почти равноправного (все еще "почти"!) представителя "золотого века", пусть не крупного, но все же на редкость популярного в свое время беллетриста. Были изданы (правда, в сокращении) его "Воспоминания", дважды полностью выходил нашумевший в свое время роман "Иван Выжигин". А. И. Рейтблат опубликовал толстый том Записок Булгарина в Третье отделение - тех самых Записок, благодаря которым литератор прослыл шпионом и доносчиком. Оказалось - ничего страшного, вовсе не доносчик, скорее аналитик-консультант, ярый приверженец действенного общественного мнения и государственной роли литературы. Во всяком случае, хвалы в его обзорах и записках существенно больше, чем хулы.

И вот теперь одновременно вышли еще две книжки Булгарина. Первая из них - в серии "Библиотека студента-словесника", вторая - в популярной петербургской серии "Искусство жизни", посвященной прошлой повседневности. Видимо, пришел, наконец, счастливый час "подлеца Фаддея", когда оценка его творчеству (а оно поистине незаурядно) будет, наконец, вынесена спокойно и объективно.

стр. 29

И ведь действительно, фигура-то какова! Русский литератор, как теперь выражаются, "польской национальности". В контексте сложных русско-польских отношений начала XIX века это была едва ли не главная вина Булгарина, вызывавшая по его адресу постоянную и немотивированную враждебность.

Ругал он русских как поляк,
А поляков ругал, как русский.

(А. Е. Измайлов)

Он был фактическим родоначальником массовой жанровой литературы в России, во всяком случае - первым, кто имел действительно массовый успех. Его "Выжигин" в неделю разошелся весьма немалым для своего времени тиражом в 2 тысячи экземпляров и тут же стал допечатываться, а "Пчелка" в иные годы имела десятитысячный тираж и зачитывалась до дыр. Причем если "золотых классиков" читал в первую очередь свой брат-литератор и небольшая прослойка образованных и знающих русский язык светских женщин, то Булгарина читала буквально "вся Россия": армейский офицер, рядовой чиновник, провинциальный помещик, купеческий приказчик, любознательный мастеровой и грамотный дворовый - все хохотали и хлюпали носом над его книжками. Взгляните на картину Федотова "Свежий кавалер" - вот уж бурбон-то! Пробы ставить некуда: и фат, и пропойца, и с кухаркой живет, а туда же - Булгарина читает... В эту "мещанскую" среду, где читался и почитался Булгарин, небожитель Пушкин спустится еще очень нескоро.

Первый издатель России, который начал платить своим авторам литературные гонорары (что поначалу вызывало бешеное возмущение, как профанация "святого искусства"). Первый профессиональный газетчик - бойкий, в меру поверхностный, слегка желтоватый, держащий нос по ветру, а потому непостоянный в суждениях, но при этом увлекательный и востребованный у читателя. Он ввел у нас в моду жанр фельетона, он стал печатать в своих газетах, которые в добулгаринскую эру не радовали ничем, кроме официальных сообщений и частных объявлений, литературные и театральные обозрения, аналитические и популярно-научные статьи и беллетристику. Он впервые у нас стал помещать скрытую рекламу - рахваливая в своих обзорах и очерках тот или иной магазин, товар, ресторацию и проч. - и брал за это деньги, из которых, кстати, и гонорары мог выплачивать.

Он, наконец, первым у нас понял великую рекламную силу публичных скандалов и едва ли не умышленно создал себе скандальную репутацию, которая хоть и не красила булгаринское реноме, зато резко выделяла его из общей среднелитературной массы.

стр. 30

Человек был умный, изрядно эрудированный, исключительно предприимчивый и даровитый. И писал весьма недурно.

При этом еще и биография у Булгарина занимательная: он и Наполеону служил, и с декабристами дружил, и Грибоедов его по-настоящему любил и, уезжая в Персию, оставил ему на хранение "Горе от ума", и Булгарин потом все старался его как-нибудь опубликовать.

Первая из нововышедших книжек примечательна обстоятельной и серьезной вступительной статьей Н. Л. Вершининой и ценным для словесника разделом "Pro et contra", где собраны отзывы о Булгарине Пушкина, Белинского, В. Ф. Одоевского, СП. Шевырева и других современников. Во втором издании хорошо содержание. Булгаринские очерки подобраны именно в соответствии с серийной целью иллюстрации старинного русского быта,а в этой сфере наш автор был мастером. Фаддей Венедиктович был, можно сказать, писателем-натуралистом, хотя сам "натуральной школы" не любил и плохо о ней отзывался. Сам он никаким обличительством не занимался, но описывать быт и нравы любил и умел, этого у него не отнимешь.

В. Бокова

Да, сударь, великое дело читатель! Господа писатели, утешая себя и собратий своих, приписывают себе власть и преимущества, которых они не имеют. Одного писателя зовут господствующим в литературе и науках, другого законодателем вкуса, третьего судьею талантов и проч. Все это вздор, пустяки, одни фразы без всякого смысла! Господствует, законодательствует и судит в литературе не писатель, а читатель, и где же? На кафедре, в журналах? Нет, за вистом, за обедом, за чашкою чаю, при камине, и приговоры, произнесенные читателем вполголоса, иногда вполфразы, расходятся по свету и поражают гордого писателя в самое чувствительное место - в карман! Не думайте, пожалуйте, будто я такой материялист, что предпочитаю карман сердцу потому только, что упомянул о первом и умолчал о последнем! Нет. Первое дело в мире - сердце; но оно так близко лежит от бокового кармана, в котором прячется бумажник с деньгами, что каждый удар по карману громко раздается в сердце...

Зачем я писатель, а не читатель! Теперь поздно переменяться, но сей же час сажусь писать завещание, в котором убеждаю моих потомков, для их пользы и спокойствия, быть читателями, а не писателями, т.е. судить, а не быть подсудимыми и пользоваться даром мысли и слова, не имея нужды взвешивать их на драхмы и мерить дюймами...

"Читатели и писатели"