Долинин А. Пушкин и Англия М.: Новое литературное обозрение, 2007

Книга известного литературоведа Александра Долинина, представляющая собой цикл научных статей, объединенных общей темой, может быть интересна как специалисту-пушкинисту, так и рядовому читателю, желающему углубить свое понимание известных со школьной скамьи пушкинских творений.

"Великобритания - для русского сознания первой половины XIX века, по формуле современника, страна "свободы,/ Художеств, чудаков,/ Карикатур удачных,/ Радклиф, Шекспиров мрачных, / Ростбифа и бойцов", - привлекала пристальное внимание Пушкина на протяжении едва ли не всей его взрослой, послелицейской жизни. Для него, как и для многих образованных русских его поколения, английское государственное и политическое устройство, английская умственная, литературная и практическая жизнь, английское отношение к традициям обладали особой привлекательностью, и характерно, что, мечтая о бегстве на Запад, Пушкин прежде всего воображает "Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы".

Наверно, все из нас знают об интересе Пушкина к Байрону и помнят вкрапления англицизмов в текст "Евгения Онегина". Однако английские истоки, питавшие вдохновение поэта, гораздо глубже и разнообразнее. Если стихотворение "Анчар" известно всем, то далеко не каждый слышал о связи этого стихотворения с англоязычными источниками: от так называемого "сообщения Фурша" - мистифицированной заметки якобы побывавшего на острове Ява голландского врача, содержащей, в частности, описание ядовитого дерева Упас, - до стихотворений и поэм на ту же тему поэтов Уильяма Блейка, Роберта Саути, Томаса Кембелла.

Едва ли все знают, что текст пушкинского "Пира во время чумы" в значительной мере следует тексту драматической поэмы Джона Вильсона "Город чумы", что поэма Пушкина "Анджело" представляет собой переложение пьесы Шекспира "Мера за меру", что в "Капитанской дочке" Пушкин использует жанровые модели исторических романов Вальтера Скотта.

Разумеется, уяснение зависимости от иноязычных источников нисколько не умаляет своеобразия пушкинских произведений. Умение поэта выбрать в чужой культуре сюжет, созвучный собственным исканиям, и глубина пушкинских трактовок поражают тем более, что английским Пушкин владел весьма посредственно. Он выучил этот язык самостоятельно, будучи уже взрослым, и, хоть и мог на нем читать (при помощи словаря), однако же совсем не знал английского произношения - то есть этот язык был для него беззвучным. Нередко Пушкин штудировал английский первоисточник при помощи французского перевода или опираясь на ассоциации из французского языка. Тем не менее поэт с завидным упорством осваивал отнюдь не лежащие на поверхности пласты английской культуры.

стр. 11

В большинстве своем пушкинские творения, имеющие английскую подоснову, относятся к 30-м годам - времени полной творческой, гражданской и человеческой зрелости поэта. "По всей видимости, именно в английской литературе Пушкин, чувствующий все большую изоляцию и неудовлетворенный оценками своего положения в культуре и обществе, в середине 1830-х годов ищет прецеденты и парадигмы литературного и общественного поведения, которые могли бы определить (и в известной степени оправдать) его собственную позицию".

Ранчин А. М. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях М.: Новое литературное обозрение, 2007

Название этого сборника весьма выразительно: "вертоград златословный" - то есть "сад золотых слов". Возникающий в воображении чудесный сад, подобный раю, не только настраивает читателя на восприятие некоего объема научной информации, но побуждает к эстетическому сопереживанию, и это очень ценно, потому что древнерусская книжность - "вертоград златословный" - до сих пор остается для многих "вертоградом огражденным", областью неизведанной и закрытой.

Древнерусскую книжность нельзя мерить общими, усредненными мерками европейской культуры. Безусловно, интерпретация ее вызывает некоторые сложности, - хотя бы потому, что "древнерусская литература в отличие от культур латинского Запада и Византии до XVII столетия не знала текстов металитературного характера - риторик и поэтик, содержащих правила, по которым создаются словесные тексты. Исследователь, занимающийся истолкованием древнерусских словесных произведений, вынужден выводить правила, по которым они построены, из самих этих текстов". К сожалению, исследователи нередко забывают об этом и начинают создавать собственные критерии не только интерпретации, но и оценки памятников древнерусской книжности. Работы А. М. Ранчина, к счастью, свободны от этой предвзятости. Автор понимает, что "семантическую основу древнерусской словесности составляет Священное Писание", - и это данность, которую следует принять независимо от собственных представлений о том, каким должно быть литературное творчество.

Статьи в книге сгруппированы в несколько тематических блоков: это, во-первых, общие проблемы интерпретации древнерусских памятников, во-вторых, статьи, посвященные Борисоглебскому циклу, в которых рассматриваются вопросы текстологии, формирование культа святых Бориса и Глеба, и шире - представление о князьях-страстотерпцах в славянской агиографии. Интересны замечания об образе князя-страстотерпца: "В восприятии мученической смерти князя, возможно, содержатся рудименты языческого представления об искупительной силе особо ценной жертвы, приносимой богам. Но в основном это восприятие порождено христианскими воззрениями. Сверхстрадание, переживаемое князем перед смертью, очищает его душу и помыслы, и за муку свою он и его народ получают благодать от Бога. (Князь, как бы воплощающий в себе полноту жизни своего рода и подданных, подобен Христу, который заключает в себе все человечество.)" Очевидно, что вопрос о князьях-страстотерпцах может быть интересен не только специалисту, но и

стр. 12

обычному читателю - хотя бы в связи с вопросом о канонизации Николая II и его семьи.

Далее следуют статьи, посвященные поэтике различных жанров древнерусской литературы: летописи, житий, автобиографических повествований (таких, как "Повесть" Мартирия Зеленецкого, "Записка" Елеазара Анзерского, "Жития" Аввакума и Епифания). Весьма актуально для нынешнего - очередного смутного для нашей страны - времени исследование эсхатологических мотивов у протопопа Аввакума. "Аввакум - традиционалист, попавший в ситуацию "конца мира", "конца времен": "Ну, вот дожили, дал Бог, до краю. <... > Глубинный смысл он находит уже не "вовне", не в Церкви, которой "овладел дьявол", но в себе как сакральной единице", "малой церкви". Ни для кого не секрет, что подобные воззрения можно встретить и сейчас.

Вообще чтение этой книги и невольное сопоставление разбираемых в ней сюжетов с событиями современности наводит на мысль, что Древняя Русь на самом деле никуда не ушла, что она близка нам и поэтому должна быть нами понята. Единение древности и современности остро чувствуется и в завершающем книгу приложении, названном "Фрески", подборке стихов автора о Руси - древней, новой и вечной:

Так плачет деревня, увязнув в воде по колена, -
И серая плоть разбухает от мокрого ветра,
И слепо-мутны и бесцветны глаза избяные.
Как стонут и стынут дома под ударами плети,
Под небом сермяжным дырявым!... И разоренных
Деревьев ломаются голые руки и просят о солнце.

("Дождь", 1999)