Рейтинг
Порталус

ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ ГОРОД В СРЕДНИЕ ВЕКА

Дата публикации: 10 января 2018
Автор(ы): А. Л. ЯСТРЕБИЦКАЯ
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: РАЗНОЕ
Номер публикации: №1515589351


А. Л. ЯСТРЕБИЦКАЯ, (c)

Мы можем без труда назвать десятки и сотни средневековых городов: Константинополь, Киев, Париж, Любек, Венеция... Но задача неимоверно усложнится, если попытаться дать общее определение средневекового города. Каковы его специфические черты? Чем отличается город от большой деревни? От крепостного замка вместе с близлежащим селом? От монастыря с прилегающим к нему посадом? Сложность понятия "средневековый город" состоит в том, что нет, вероятно, ни одного критерия, который подходил бы для всех эпох и стран ко всем абсолютно городам и в то же время не встречался бы никогда вне города. Городская стена - один из типичных признаков средневекового города. Поэтому в представлениях современников различие между городом как особым типом поселения и бургом, обнесенным крепостной стеной, нередко стиралось. Вместе с тем были города, вообще не имевшие крепостных укреплений. Тем более существовали крепости, не являвшиеся городами. "Надежнее" городской стены выглядит другой критерий, лежавший в сфере правосознания средневекового человека: город - это то, что официально оформлялось как город, получая свое городское право. Но городского права не имел крупнейший из европейских городов той эпохи - Константинополь (да и не он один). Средневековый город мог быть административным и культурным центром округи или страны; однако административные и культурные функции тоже не выступают общеобязательным критерием городской жизни, равно как наличие у поселка особого рыночного права или коммунального самоуправления.

Если рассматривать средневековый город прежде всего как экономическую категорию, то его можно определить как поселение, в котором основная (во всяком случае, значительная) часть жителей занята неаграрным производством - различными ремеслами, промыслами и торговлей1 . Тем не менее подчас встречались поселения, именовавшиеся городами, жители которых не были существенно заняты ремесленно-промыслово-торговой деятельностью. Напротив, во многих странах, а особенно часто в Англии, местечки негородского типа являлись ремесленно-торговыми центрами2 , интенсивно же развитые промыслы (включая горное дело) складывались в основном за пределами городских стен3 .

И все-таки, если понимать упомянутое определение как относящееся к большинству городов европейского средневековья, то именно оно окажется наиболее продуктивным. Отделение ремесла от сельского хозяйства в заметном масштабе порождало новый тип массовой деятельности (единичных торговцев и ремесленников можно было найти и в "догородской" Европе), новые формы социальной организации и новое миросозерцание. Все это появлялось как раз в рамках средневекового города и вырастало в нем не благодаря крепостным укреплениям, рыночному праву, городской "общинности" (общинные начала были присущи также многим иным институтам средневековья) и тому подобным атрибутам, на которые так любит ссылаться буржуазная историография, а именно в результате хозяйственной метаморфозы, за-


1 В отличие от ремесел, предполагающих переработку сырого продукта или полуфабриката, под промыслами понимается прямое добывание неаграрного продукта (в том числе солеварение, промысловый лов рыбы и горное дело).

2 Е. А. Косминский. Исследования по аграрной истории Англии XIII века. М. - Л. 1947, стр. 393 сл.; М. А. Барг. Исследования по истории английского феодализма в XI-XIII вв. М. 1962.

3 Можно указать также на слабость ремесленного развития шведских городов (А. А. Сванидзе. Из истории городского строя Швеции. "Средние века", 1965, N 28).

стр. 96


ставлявшей порывать с традиционными формами быта, устойчиво державшимися в море аграрного мира, окружавшем города.

Откуда же пошли средневековые города? Задав этот вопрос, мы оказываемся перед проблемой более сложной, чем их дефиниция. Есть три возможных решения проблемы. Два первых исходят из тезиса о континуитете - "непрерывности" городского развития и различаются между собой тем, что в одном случае речь идет о варварских (преимущественно германских) корнях средневекового города, а в другом - об античных (греко-римских). Третье решение предполагает наличие цезуры, разрыва в существовании европейских городов, приходящегося примерно на раннее средневековье (V - X века). Мысль о германском континуитете не находит сколько-нибудь серьезных обоснований. Германцы в своем большинстве до VIII в. не умели и не хотели возводить поселения городского типа, не жили в них и враждебно относились к городскому быту там, где он существовал4 .

Иное дело - концепция греко-римского континуитета. Она давно уже имела многочисленных адептов, а археологические работы, развернувшиеся в Западной Европе после второй мировой войны, наглядно засвидетельствовали сохранение жизни в ряде римских муниципиев не только там, где это давно допускалось, - в Средиземноморье (Италия5 , Южная Франция, особенно Византия), но и к северу от Альп, прежде всего в бассейне Рейна. Так, Кельн и после падения римского господства продолжал оставаться поселением городского типа. Это проявлялось уже во внешнем его облике: он сохранил не только крепостные стены, но и внутреннюю структуру римского муниципия с характерной сетью улиц и с крупными сооружениями. Поселение оставалось многолюдным. Позднеантичные мастерские продолжали функционировать, особенно стекольные и ювелирные. Не замерла и торговля в раннесредневековом Кёльне. Наконец, он сохранял значение культурного и религиозного центра для довольно широкой округи. Однако следов городского самоуправления нет: власть принадлежала не городской общине, а экономически господствовавшей землевладельческой знати и епископу6 . То же относится и к Триру, который вплоть до норманнского нападения 882 г. сохранял позднеантичный облик, причем продолжали использоваться по назначению 15% римских зданий. Некоторые из них носят следы перестройки, свидетельствующие о наличии в городе опытных ремесленников. Чеканенные там монеты обнаружены в бассейне Луары и в Фрисландии, что свидетельствует о размахе торговых связей раннесредневекового Трира7 .

И все-таки, несмотря на следы римских муниципиев в отдельных областях раннесредневековой Европы, говорить о подлинном континуитете городской жизни не приходится. Во-первых, города типа Кёльна и Трира были исключением, а в общем аграризация охватила все территории Западной Римской империи. В бассейне Дуная упадок городской жизни оказался более последовательным, чем в прирейнских областях: здесь нет могильников, которые свидетельствовали бы о континуитете римского населения, а из римских городов на Дунае перешел в средневековье только Клостернойбург. Ни в Регенсбурге, ни в Вене не прослеживаются римские традиции - старые здания были разрушены, городская планировка изменилась8 . Даже в Южной Галлии9 и в Италии римские города приходят в упадок. Но особенно важно указать на судьбу византийского города раннего средневековья. Страны Западного Средиземноморья (Италия, Галлия, Испания, Северная Африка) испытали в V-VI вв. вторжения вестготов, вандалов, остготов, бургундов, лангобардов и других "варваров", осевших впоследствии на территориях бывшей Западной Римской империи. Здесь экономический упадок городов и исчезновение античной городской культуры хро-


4 E. Ennen. Frubgeschichte der europaischen Stadt. Bonn. 1953, S. 37, 46 ff.

5 См., в частности, Л. А. Котельникова. Итальянский город раннего средневековья и его роль в процессе генезиса феодализма. "Средние века", 1975, N 38.

6 O. Doppelfeld. Koln von der Spatantike bis zur Karolingerzeit. "Vor-und Fruhformen der europaischen Stadt im Mittelalter". Bd. I. Gottingen. 1973.

7 R. Schindler. Trier in merowingischer Zeit. Ibid.; H. Schonberger. Das Ende oder das Fortieben spatromischer Stadte an Rhein und Donau. Ibid., S. 103.

8 H. von Petrikovits. Das Fortieben romiscber Stadte an Rhein und Donau. "Studien zu den Anfangen des europaischen Stadtewesens". Konstanz. 1958.

9 G. Duby. Les villes du Sud-Est de la Gaule du VIIIe au Xle siecle. "La Citta nell'alto medioevo". Spoleto. 1959, p. 232 sq.

стр. 97


нологически совпадают с политическим крахом империи. Византия же не претерпела победоносного вторжения варваров. Поэтому можно было бы думать (как и считали многие исследователи до 1950-х годов), что восточноримский город сохранился даже после заката античного мира. Однако накопление археологического и нумизматического материала заставило внести коррективы и в эту картину. Выяснилось, что с середины VII в. Византию охватил процесс аграризации и натурализации хозяйства, начавшийся на Западе в V-VI вв., и что значительная часть провинциальных центров хиреет, теряя городской облик, сдвигаясь в сторону от моря - важнейшего средства коммуникаций предшествующего периода10 . Можно констатировать, что экономический упадок позднеантичного города, охвативший все Средиземноморье, был порожден не просто или, во всяком случае, не только политическими событиями: его причины следует искать во внутренних сдвигах позднеримского мира.

Таким образом, в развитии городской жизни на переломе от античности к средневековью имел место разрыв преемственности. Эту цезуру не следует абсолютизировать, ибо там и здесь сохранялись позднеантичные центры, от Константинополя до Трира и Кёльна; там и здесь продолжали функционировать остатки римских мастерских, а элементы денежного хозяйства тоже исчезли не совсем. Более того, в отдельных районах на какой-то срок могли пробуждаться рудиментарные формы городской жизни. Если Туриэ и другие города по Шельде пришли тогда в упадок (хотя в меровингском Турнэ и сохранялись римские ремесленные традиции, в частности в текстильном и камнерезном производстве), то по соседству, в бассейне р. Маас, возник в VII-VIII вв. ряд городов-эмбрионов: Намюр, Маастрихт, Динан, Домбург, Дурстеде (Дорестад) и некоторые другие, среди которых только Верден играл серьезную роль еще в предшествующем столетии. По Маасу через каждые 12 -18 миль стояло тогда укрепление, служившее местом монетной чеканки11 . Раскопки в Дурстеде показали, что в VIII в. город был втянут в широкую торговлю, о чем свидетельствуют высокий процент (90%) импортной керамики и находки монет. Ткачество же и обработка металла, по-видимому, не отличались в Дурстеде от ремесленного производства в чисто аграрных поселках12 . Это экономическое процветание бассейна Мааса в VII-VIII вв. тем более примечательно, что оно находит свое продолжение на другом берегу Ламаиша: Саутхемптон, процветавший в VIII в., был не только ремесленным центром (археологический материал свидетельствует о наличии здесь ткачества, керамического, деревообделочного, косторезного производства), но и международным портом, напоминая Дурстеде. Показательно, что Саутхемптон (в ту пору - Хамвих) как торгово-ремесленное ядро с плотным населением, элементами регулированной городской планировки и монетным двором был связан с королевской резиденцией в Винчестере - административным и церковным центром, где располагались усадьбы знати. Симбиоз торгово- ремесленного поселения и административного центра завершается к 950 году. Хамвих перестает существовать, как бы поглощенный Винчестером, который зато переживает процесс урбанизации: в нем возникает регулярная планировка улиц, перестраивается оборонительная система, возрастает население, появляется ряд монастырей13 .

Подъем "городов-эмбрионов" в Западной Европе наблюдается и в IX в. и охватывает более широкую область - от Южной Галлии до Центральной Германии. Хо-


10 Мысль об экономическом упадке византийского города в VII в. подверглась критике: G. Ostrogorsky. Byzantine Cities in the Early Middle Ages. "Dumbarton Oaks Papers", 1959, N 13; И. В. Соколова. Клады византийских монет как источник для истории Византии VIII-XI вв. "Византийский временник", 1959, т. 15 Но тезис об исчезновении позднеантичного полиса в Византии с VII в. постепенно укоренялся (E. Kirsten. Die byzantinische Stadt. "Berichte zum XI. Internationalen Byzantinisten-Kongress. Mimchen. 1958). Он подтвержден на материалах раскопок двух десятков городов Малой Азии (C. Foss. The Fall of Sardis in 616 and the Value of Evidence. "Jahrbuch der osterreichischen Byzantinistik". Bd. 24. 1975).

11 J. Dhondt. L'essor urbain entre Meuse et Mer du Nord a l'epoque merovingienne. "Studi in onore di A. Sapori". Vol. I. Milano. 1957.

12 W. A. van Es. Die neuen Dorestad. Grabungen 1967 - 1972. "Vor-und Fruhformen...". Bd. I.

13 P. V. Addyman. Saxon Southampton: a Town and Internationale Port of the 8th to the 10th Century. "Vor-und Fruhformen...". Bd. I; M. Biddle. Winchester: the Development of an Early Capital. Ibid.

стр. 98


зяйственный подъем можно констатировать даже в Аквитании, несмотря на арабские набеги на эту территорию14 . Правда, вспышка IX в. оказалась недолгой и завершилась еще до того, как грабительские рейды викингов проявили себя в полной мере. Мы вновь сталкиваемся с относительной независимостью городского развития от внешнеполитических факторов. А X в. приводит к новому перерыву в городском развитии: археологические материалы обнаруживают "провалы" в существовании поселений, тогда как в других местах норманнская опасность повлекла за собой перестройку крепостных стен15 . Однако эти явления нового упадка дают о себе знать преимущественно к северу от Альп, тогда как Византия и Италия решительно вступают в X в. на путь восстановления городской жизни16 . К XI в. "безгородскую" полосу развития изживает подавляющее большинство областей Западной и Центральной Европы, и уже новая стадия урбанизации охватывает феодальный мир. Причем опять-таки в противоречии с внешнеполитическими судьбами Византийской империи, пережившей в XI-XII вв. серию опасных набегов сельджуков, печенегов, норманнов и др., стоят подъем ее провинциальных городских центров, оживление в них керамического и текстильного производства, рост храмового зодчества и интенсификация монетного обращения и . Проникновение норманнов в Сицилию и Южную Италию не стало препятствием для подъема и итальянских городов, высвобождавшихся в XI в. из-под византийской и германской политической опеки и превращавшихся в самостоятельные коммуны.

Итак, археологические исследования двух последних десятилетий подтвердили представление о цезуре в развитии города раннего средневековья и позволили распространить этот тезис на Византийскую империю. В то же время экономический спад V-X вв. рисуется теперь в более сложных очертаниях, чем раньше: оказывается, в раннее средневековье имелись очаги, где городская жизнь еще теплилась. Оно знало несколько волн возрождения городской жизни. Наконец, развитие новых городов началось кое-где еще до XI столетия. Спад лее в целом затронул прежде всего позднеантичные города, основное средоточие римской цивилизации. Однако, констатировав общее возрождение европейского города в XI в., мы оказываемся перед сложной проблемой его соотношения с позднеантичным полисом. Был ли восстановлен издавна существовавший в Средиземноморье институт, только захиревший в V-VII вв., "затаившийся" в складках раннесредневекового общества и опять выдвинувшийся на передний план после того, как хозяйство феодального типа несколько стабилизовалось, а политические треволнения, вызванные набегами арабов, викингов, датчан и венгров, улеглись? Или же средневековый город явился новым феноменом, принципиально отличным от греческого полиса и римского муниципия?

Чтобы ответить на этот вопрос, недостаточно поднять горы фактического материала, ибо между полисом и средневековым городом можно найти и существенные черты сходства, и коренные различия. Особое "самоощущение" горожан было присуще и современникам Аристофана, и бюргерам Любека, и обитателям Константинополя. И в древности и в средние века город противопоставлял себя округе, деревне, "земле". И в древности и в средние века это самоощущение подкреплялось административно-правовым оформлением, обособлением города как своеобразной общины, его ведущим местом в просвещении, культурном творчестве, религии. Классическая античная культура вышла именно из города, из Афин, а не из "жирной" сельской Беотии, и истоки итальянского Ренессанса тоже надо искать в условиях жиз-


14 D. Claude. Topographie und Verfassung der Stadte Rurges und Poitiers bis ins 11. Jh. Luberk. I960, S. 181 f.; A. upon t. Les rites de la Narbonnaise Premiere depuis les invasions gennoniques juisqu'a Fapparition du Consulat. Nimes. 1942, p. 156. sq.; W. Schlesinger. Stadtische Fruhformen zwischen Rhein und Elbe. "Studien zu den Anfangen...", S. 349.

15 E. Ennen. Die Entwieklung des Stadtewesens an Rhein und Mosel vom 6. bis 9. Jh. "La Citta nell'alto medioevo", S. 448 f.; F. Vercauteren. La vie urbaine entre Meuse et Loire du VIe au IXe siecle. Ibid., p. 463.

16 Л, А. Котельников а. Городская община в Северной и Средней Италии в VIII-X вв.: действительность раннего средневековья и античные традиции. "Страны Средиземноморья в эпоху феодализма". Вып. 2. Горький. 1975.

17 M. F. Hendy. Byzantium, 1081 -1204: an Economic Reappraisal. "Transactions of the Royal Historical Society", 5th Series, vol. 20, 1970.

стр. 99


ни Флоренции и других городов, а не в окружавших их районах. Итак, сходства много. Но не заслоняет ли оно черты различия?

Марксистско-ленинская историческая наука исходит из того, что средневековый город не есть просто концентрированное поселение с относительно плотным населением, окруженное стеной и снабженное правовой защитой. Она определяет его как особый тип поселения, значительная часть жителей которого связана с ремеслами, промыслами и торговлей, то есть с формами неаграрного производства. Это определение не может быть распространено на античный полис-муниципий, в котором тоже жили торгово-ремесленные слои, но который не был торгово-ремесленным центром по преимуществу. Полис-муниципий являлся административно-политическим и культурно-религиозным центром независимо от форм трудовой деятельности его населения, причем связь античного города с землей нарушалась лишь в исключительных случаях. Поэтому кризис полисного строя проступает не столько в экономических факторах, сколько в разрыве административных, культурных и религиозных функций с прежним городом. Показательно, что от галло-римских городов сохранились в раннем средневековье их торгово-ремесленные пригороды, тогда как административные центры исчезли в первую очередь. Крупная латифундия, как и свободная деревня, вышла из-под надзора городских курий еще в поздней Римской империи. Наоборот, окрестные крупные собственники старались тогда установить свой контроль над городом.

Образование монастырей и захирение прежних очагов культуры стали признаками деурбанизации и культуры и религии. Христианство, которое начиналось в Риме как городская религия и для которого сельские жители были ранее язычниками, "погаными", постепенно перемещало свои центры в сельскую местность. Не приходится думать, будто епископат в раннее средневековье поддерживал городскую жизнь: могущество князей, церкви зиждилось не на ремесленно-торговой деятельности, а на их земельной собственности и иммунитетных привилегиях. Епископ мог даже вовсе порвать с городом, как это было в Марселе, где епископская резиденция переместилась в аббатство св. Виктора, после чего в городе образовался церковно- административный вакуум, и состояние это длилось до XI в., когда епископ возвратился18 . В других случаях епископы подчиняли себе остатки античных муниципиев (Трир) или города-эмбрионы (Шпейер)19 и становились их сеньорами, то есть внешней силой по отношению к городу. Не случайно коммунальное движение XI в. проявилось всего отчетливее в борьбе новых городов против епископальной сеньории, в открытом противоречии между епископской общиной и пригородом с его приходскими церквами.

Следовательно, раннесредневековый разрыв в развитии городов означал не просто экономический упадок и относительную аграризацию хозяйственной жизни. В ходе этой цезуры завершился переход от античного полиса- муниципия, подорванного внутренним кризисом Римской империи20 и физически сокрушенного в ходе "варварских" вторжений, к городу нового типа. Процветание города в средние века нередко зависело в большой степени от того, в какой мере он порвал с его римскими предшественниками21 . Иными словами, средневековый город создается не в результате континуитета, а через разрушение континуитета. Непрерывность (там, где она оказывала свое воздействие) превращалась в оковы прогрессивного развития новых городов. Вероятно, упадок в XIII в. старых городских центров Средиземноморья - от Константинополя до Монпелье - связан частично как раз с тем, что там


18 F. Benoit, P. - A. Feurier, J. Formige, H. Rolland. Villes episcopales de Provence: Aix, Aries, Frejus, Marseille et Riez de l'epoque gallo-romaine au moyen- age. P. 1954, pp. 33 - 36.

19 E. Ewig. Trier itn Merowingerreich: Civitas, Stadt, Bistum. Trier. 1954, S. 80 f.; A. Doll. Zur Friihgeschichte der Stadt Speyer. "Mitteilungen des historischen Vereins der Pfalz", 1954, N 52.

20 См. о нем: Е. М. Штаерман. Кризис античной культуры. М. 1975, стр. 134 - 136; Г. Л. Курбатов. Разложение античной городской собственности в Византии IV-VII вв. "Византийский временник", 1973, N 35.

21 D. M. Nicholas. Mediaeval Urban Origines in Northern Continental Europe: State of Research and Some Tentative Conclusions. "Studies in Medieval and Renaissance History", vol. VI, 1969, p. 67; M. Hammond. The Emergence of Mediaeval Towns. Independence or Continuity? "Harvard Studies in Classical Philology", 1974, N 78.

стр. 100


античные традиции удерживались прочнее, тогда как такие процветающие города Италии, как Венеция, Генуя и Флоренция, были, в сущности, новыми, "послеримскими" центрами. Равным образом экономический и культурный спад в Северной Галлии подготовил почву для такого расцвета городов в последующие века, которого не пережили южногалльские муниципии с их античным наследием. Преображение города носило диалектический характер.

Что же представлял собой город классического средневековья XI-XIII веков? Он был поселением, обособленным от окружающей территории в экономическом, правовом, топографическом и бытовом плане и обладавшим, кроме того, стабильным населением в отличие от раннесредневекового рыночного места, колонии бродячих купцов и т. д. Под топографическим обособлением здесь разумеется физическое отделение города от деревни с помощью стен, на расстоянии мили от которых прекращала свое действие юрисдикция городских магистратов22 . Эти оборонительные укрепления средневековых городов Европы были сложной системой сооружений, обычно двумя рядами зубчатых стен, возведенных на холме или над рекой и как бы продолжавших препятствия, созданные природой. Стены укреплялись башнями, которые господствовали над узкой полосой между двумя крепостными линиями. К воротам вел тесный, обнесенный стенами кривой подход. Через ров, если он имелся, был перекинут подъемный мост, контролируемый со стороны города.

Новый город порвал с четкой планировкой римского муниципия. В средневековом городе нет ни форума с его общественными сооружениями, ни широких вымощенных улиц с портиками по обеим сторонам. Если античные сооружения удавалось приспособить к нуждам города, то им придавали новые функции: арены цирков застраивали жилыми зданиями, гимнасии превращали в церкви, храмы - в башни. В средневековом городе дома теснились вдоль узких и кривых переулков, а от нависающих вразнобой эркеров (верхних этажей, выступающих над нижележащими) улочки казались еще более узкими и кривыми. Жилища же многих римлян были, напротив, открытыми. Они были открыты даже к небу, поскольку имплювий в центре здания давал свободный доступ и воздуху и дождю. Атрий (центральная зала) имитировал внешнее пространство: здесь был разбит сад, журчала вода фонтанов. Все жилище, обычно одноэтажное, образовывало четкую систему прямоугольных помещений, каждое из которых имело определенное назначение. Целью же средневекового дома было скорее отгородиться от окружающего мира, нежели открыться в него. Такое жилище, словно маленький город, обносилось забором или глухой стеной. Если колодец случайно был вырыт на границе двух усадеб и находился в пользовании обоих соседей, то вертикальная перегородка, возведенная над срубом колодца, позволяла совладельцам черпать "свою" воду, оставаясь вне поля зрения соседа, ибо, согласно психологии многих средневековых горожан, "быть увиденным означало потерять свободу"23 . Поэтому при сооружении дверей и окон тоже заботились прежде всего о том, как бы избежать любопытных взоров. Двери были окованы железом, окна закрыты плотными ставнями. Если дом использовался как лавка, ставни устраивались на шарнирах: нижняя половина, опускаясь, служила прилавком; верхняя, поднимаясь, превращалась в навес. Открытое окно - признак того, что лавка работает. "Продает при открытых окнах", - так говорили в средневековой Франции о купце, который вел дело на законном основании.

Городские дома до XII в. мало отличались от сельских и возводились из ивняка и затем обмазывались глиной или из бревен и грубо обтесанного камня. Лишь постепенно в городах распространялось каменное строительство. Сперва появились каменные церкви. Затем - дома знатных лиц. Потом - усадьбы таких ремесленников, которые использовали печи и горны: пекарей, кузнецов, фармацевтов. Далее каменные жилища стали возводить все зажиточные бюргеры, причем в первую очередь строили однокомнатное высокое сооружение из камня, где хранились на случай пожара наиболее ценные вещи24 . Вся усадьба была замкнута сверху бревенчатыми пе-


22 См. W. Kuchler. Das Bannmeilenrecht. Wurzburg. 1964.

23 E. Faral. La vie quotidienne an temps de Saint Louis. P. 1938, p. 156.

24 H. Thomsen. Der volkstumliche Wohnbau der Stadt Braunschweig im Mittelalter. Hamburg. 1937.

стр. 101


рекрытиями и двускатной крышей из сланца, каменных плит или черепицы, а то и просто из соломы. Дом тянулся вверх, насколько позволяла высота опорных столбов (до 12 м), двускатная же крыша еще более подчеркивала вертикальную ориентацию жилища. В противоречии с принципами жилых сооружений античного мира такой дом был лишен строгого плана: комнаты и клетушки лепились друг к другу в фантастическом беспорядке, эркеры образовывали выступы, под лестницей возникали каморки, под крышей и в выемках на первом этаже - чердаки и чуланы.

Отапливались дома преимущественно открытым очагом, над которым устраивали вытяжной козырек. Под очага был выложен камнем и обмазан глиной. Дрова сжигались на металлических решетках. Очаг давал не только тепло, но и свет, для чего в случае необходимости туда подбрасывали пучки соломы. Состоятельные бюргеры пользовались для освещения масляными лампами-светильниками, изготовленными из глины, стекла и металла и подвешенными на стенах. От очага и светильников стоял смрад, на все вещи садилась сажа. Поэтому все, кому позволяли средства, предпочитали свечи. Их топили из сала, и профессия свечника была тогда широко распространена. Восковые свечи в отличие от сальных были чрезвычайно дороги и доступны только церкви, сеньорам да городскому патрициату.

Оконные проемы нередко оставались открытыми, особенно в южных городах. Оконное стекло было предметом роскоши и находило применение главным образом в церкви. Частное жилище ограждалось от мороза и ветра промасленной тканью или пергаменом, кроме того, зарешечивалось и закрывалось ставнями. Воду жители брали из колодцев и городских фонтанов. В Италии нередко собирали дождевую влагу в цистерны, размещавшиеся на чердаках. Мылись редко и мало. Бани, столь характерный элемент греко- римского быта, стали в средние века редкостью. Общественных бань наподобие римских терм западный город до XIII в. не знает. Не было умывальных помещений и в частных жилищах. Только в XIII в. городские бани становятся модой. В Париже в 1292 г. насчитывалось не менее 26 общественных бань. Обычно же парижане купались дома в лоханях, особенно часто после еды. Нередко в банях представители обоих полов мылись в одном помещении, о чем свидетельствуют книжные иллюстрации той эпохи. Немецкий поэт XIII в. Николай де Бибера оставил описание эрфуртских бань: пока он мылся, его внимание привлекла одна юная красотка, которая делала массаж; цирюльник брил там с таким искусством, что ни одна капля пота не проступала на лице клиента; если мужчина уставал от купания, к его услугам была постель, и, пока он отдыхал, женщина успевала сделать ему прическу; и за все услуги, поражается поэт, брали только один денарий! Впрочем, сохранилось немало свидетельств, что средневековые бани оставляли многого желать и по линии нравственности и по линии гигиены25 .

Канализация составляла серьезную проблему средневекового города. Отхожие места имелись не в каждом доме. Все отбросы выливали обычно в специальные клоаки, которые опорожнялись нерегулярно. Городские власти строжайше запрещали выплескивать нечистоты на улицу, но эти запреты не имели успеха. Специальных кухонь рядовое городское жилище классического средневековья не знало. Комната с очагом служила и столовой, и кухней. Над очагом висел на крюке чугунок, на стойке размещалась кухонная утварь: кочерга и щипцы, чтобы регулировать огонь, шумовка и сито, большая вилка о двух зубцах, решетки и шампуры для жаркого, зернотерки, мельнички для пряностей. На полу, укрепленные в треногах, покоились горшки; на тех же треногах их вдвигали в огонь. Готовили на открытом огне или же в золе (кухонные печи вошли в обиход только в XV в.). Над очагом подвешивали мясо для сушки и копчения.

Поскольку не хватало металла, а гончарное искусство утратило античную высоту, резко возросло значение деревянной утвари. Античные глиняные пифосы (большие сосуды для хранения зерна и жидкостей) уступили место деревянным бочкам. Профессия бочаров, бондарей и кадочников получила огромное распространение. Несложные горшки нередко изготовлялись домашними средствами. Из дерева делали (.толовые приборы и мебель. Внутреннее убранство дома зависело от имуществен-


25 E. Faral. La vie quotidienne..., p. 192 sq.

стр. 102


ного и социального статуса его владельца. Коренным образом отличало средневековый дом Западной Европы от античного исчезновение гинекея - обособленной женской половины. В средние века семья сплачивается, объединенная и общим очагом и общей спальней. В спальне богатого дома на возвышении стояла кровать шириной до 4 метров. Сверху ее закрывал балдахин, опиравшийся на колонки. На кровати лежал тюфяк, набитый соломой и сеном. Поверх стелили матрац из шерсти и хлопчатой бумаги. Белье в богатом доме шили из белого полотна, люди победнее довольствовались цветным. Зажиточные горожане укрывались суконными одеялами, отороченными мехом, под которые подкладывали еще перину, соответствовавшую размерам кровати и набитую ватой и пухом. Из ваты и пуха приготовляли также подушки.

Мебель, обычно из дуба и ореха, была громоздкой и тяжелой. Плотные стойки и толстые доски соединялись пазами и скреплялись гвоздями. Столом служила длинная и прочная доска на козлах. Сидели на скамьях или табуретах простейшей конструкции. Ножки тех и других плотно вгонялись в доску- сиденье и закреплялись клиньями. Утварь размещалась на кухонных столах или на полках. Припасы хранились в невысоких шкафах-поставцах. Для хранения одежды и белья служили лари. Верхнее платье домочадцы, сняв с себя, развешивали на оленьих рогах по стенам. Штаны и рубаху снимали с себя, уже лежа в постели, и совали под подушку. Мебели было немного даже в зажиточном доме. Изготовлял ее тот же плотник, который строил дом. Его орудиями служили молоток, топор с длинной рукоятью, пила, тесло и бурав. Рубанки, позволившие усовершенствовать отделку, не засвидетельствованы ранее XIII века. Массивность и грубость мебели, которую редко переставляли с места на место, камуфлировались мягкими тканями: стены драпировались скатертями, скамьи покрывались подушками. Там, где дерево проступало наружу (двери, стенные панели), его раскрашивали. Более изящную мебель стали производить в Италии, где фанеровка известна еще с римского времени и где мебель с выдвижными ящиками научились делать не позднее VIII века. Фанеровка распространилась к северу от Альп к XIII веку. Благодаря ей стало возможным применять в мебельном деле более дешевые и менее тяжелые сорта дерева. Полы нижнего этажа были земляными, в богатых домах - вымощенными плиткой. Деревянные полы верхних этажей, защищая от холода, вместе с тем давали приют, как и балдахины над кроватью, несметному количеству насекомых. Ковров в зажиточных жилищах было много: их вешали на стены, настилали на скамьи, но никогда не клали в ту пору на пол. Пол посыпали сеном, травой, цветами.

Отделенный крепостной стеною от сельской округи, средневековый город до XIII в. сохранял внутри стен быт и облик, немногим отличавшиеся от деревенских, и дома-лавки с размещенными в них мебелью и утварью напоминали деревенские избы с их убранством. Но городам была еще присуща более высокая концентрация населения, хотя его численность в "бургах" (кроме самых значительных - Рима, Парижа, Лондона) все же невелика. Даже в XIV- XV вв. в таких крупных городах Германии, как Любок и Нюрнберг, жило примерно по 20 тыс. человек26 . Город с 10-тысячным населением считался уже большим. Эта относительная концентрированность населения в городе имела и положительные и отрицательные стороны. Город был сильнее и богаче деревни. Обороняться ему было легче. Городская жизнь - интенсивнее и разнообразнее сельской. Но вместе с тем город был грязнее. На улицах, взрытых тяжелыми возами, стояли такие глубокие лужи, что и всаднику не всегда удавалось проехать. Так, в конце XV в. жители Рейтлингена убеждали императора Фридриха III не приезжать к ним; он не послушался и едва не утонул в грязи вместе с лошадью. Первая мощеная улица в Париже известка с XII в., в богатом немецком городе Аугсбурге - только с XV века. Тротуаров нередко вообще не было. Водосточные канавы в Париже появились лишь в XIV столетии.

Эпидемии тоже поражали города в первую очередь, а медицинская помощь оставляла желать лучшего. В некоторых городах не было ни одного врача. Городам постоянно угрожал голод. Хотя в благоприятные годы городские рынки изобиловали дичью, фруктами и вином, но все это стоило дорого и оставалось недоступным для рядо-


26 H. Reinсke. Bevolkerungsprobleme der Hansestadte. "Die Staclt des Mittelalters". Bd. 3. Darmstadt. 1973, S. 258 - 259.

стр. 103


вых горожан. Один писатель XIII в. так изображает парижскую трапезу: несколько человек, каждый с куском ржаного хлеба, готовят вместе похлебку, для чего, отделив корку от мякиша, опускают ее в таган с водой на очаге, причем каждый, привязав свою корку на веревочку, держит ее в руке. Случись чьей-нибудь корке развариться, затевалась ссора. А когда парижане варят бульон, они приставляют к чугунку наблюдателя, который должен все время помешивать хлебово, дабы бульон не убежал и мясо не вывалилось в очаг; кусок же мяса так мизерен, что его легко унесет кошка. Но вот суп готов, едоки выпивают бульон, затем делят мясо, причем каждому достается доля величиной с игральную кость27 . Средневековый рацион отличался от современного в принципе недостатком белков (мясо ели только по праздникам) и сахара, который почти не был известен в Западной Европе, а мед не мог вполне заменить его. К северу от Альп не знали оливкового масла, более распространенного в Греции и на Ближнем Востоке. Зато обитатели средневековых городов налегали на хлеб, преимущественно ржаной. Состоятельный горожанин съедал не менее 1 кг хлеба ежедневно28 . Кроме того, в пищу шли каша, бобы под чесночным соусом, реже - сыр и рыба; доля овощей и фруктов в рационе была небольшой.

Пище не хватало остроты, ибо пряности стоили дорого. Рядовые горожане заменяли их соусами из чеснока, лука и трав, уксусом и горчицей. Солили еду гораздо обильнее, чем ныне. Жидкую пищу ели из деревянных (богачи - из серебряных) мисок с двумя ушками; эти миски далее на званых обедах ставили только по одной на двоих, так что соседи, обычно мужчина и женщина, ели из одной миски. Мясо подавали каждому на ломте хлеба, а ели его, откусывая либо отрезая у губ ножом. Вилок для еды в обиходе еще не было (кроме Италии и Византии). "Тарелку" (ломоть, пропитанный соусом) после обеда отдавали нищим или бросали собакам. В богатом хозяйстве ножи отличались изящными ручками. Так, на Пасху подавали ножи с черенками из слоновой кости, во время поста - из эбенового дерева. Стеклоделие было развито мало, фарфора Европа почти не знала, и в богатых домах пили из кубков - хрустальных, золотых, серебряных. Массовое изготовление стеклянной посуды - прозрачных и цветных стаканов, флаконов, даже ламп - начинается в XIV веке. Ели обычно два раза в день. Средневековая поговорка гласила: ангелы нуждаются в пище единожды в день, люди - дважды, звери - трижды. Питались нерегулярно. Праздничные пирушки сменялись постами, когда количество и характер пищи детально регламентировались церковью.

Пили много. Хотя "варварские" вторжения вызвали запустение виноградников к северу от Альп, но постепенно виноделие вернуло свои позиции, и к 1200 г. виноград уже перешагнул через Эльбу. Вино шло и к трапезе и для изготовления лекарств. Наряду с оливковым маслом оно было в те времена лучшим растворителем. Виноградное сусло удовлетворяло потребность в сладком, поскольку привозные с Востока сласти оставались для рядовых горожан предметом роскоши. Ячменное пиво (брага) было известно с древности, но применение хмеля для пивоварения - открытие средневековья. Первое достаточно полное упоминание о методике его использования относится ко II тыс. нашей эры. Водка еще моложе. Изготовление спирта в перегонных аппаратах было изобретено около 1100 г. и долгое время оставалось в руках аптекарей, видевших в нем лекарство. Только в XIV в. итальянский ликер, изготовлявшийся из винограда и "солнечной росы" (как тогда говорили), стал соперником вина и пива. В том же столетии научились гнать спирт из перебродившего зерна, и со второй половины XIV в. правительства принимали серьезные, хотя и безрезультатные меры для борьбы с "водочным чертом", как окрестили спирт.

Если тип жилища существенно варьировал в разных областях Западной Европы, приспосабливаясь к местным традициям и климатическим условиям, то костюм был, пожалуй, скорее однотипным. Мода преодолевала изолированность средневековых территорий, причем именно горожане играли немаловажную роль в передаче такой информации. Штаны и накладная рубаха вошли в обиход еще в Римской империи


27 "Li romanz des Franceis". Ed. A. Jubinal ("Nouveau recueil de contes, dits, fabliaux". T. II. P. 1842, p. 11 sq.).

28 E. Ashtor. Essai sur I'alimentation des diverses classes sociales dans l'Orient medieval. "Annales. Economies-Societes-Civilisations". T. 23. 1968, N 5, p. 1046 sq.

стр. 104


под "варварским" влиянием и легли в основу средневекового костюма, гораздо более закрытого, чем римский. Его составляли льняная рубаха - камиза, штаны, верхняя рубаха, плащ и мягкая обувь. Женская одежда отличалась от мужской лишь модификациями. Короткие штаны первоначально были простым полотнищем, которое обертывалось вокруг бедер и закреплялось у пояса. Позднее панталоны удлинились: их делали до колен или до лодыжек с завязками внизу. С течением времени поверх панталон стали надевать другие штаны - плотные чулки, натягивавшиеся на ноги и прикреплявшиеся порознь застежками к поясу панталон. В XIV в. обе половинки слились в единые штаны современного типа. Еамизу, доходившую до колен, носили поверх штанов, перепоясывая на животе. Сверх камизы надевали еще блузу с рукавами, достигавшую колен. Плащ был простым прямоугольным куском материи, который застегивался фибулой на плече или груди. Обычно он был короток и едва покрывал верхнюю часть тела. Зимой поверх блузы надевали овчинный тулуп.

Перчатками и рукавицами пользовались сначала при кузнечных, а также сельскохозяйственных работах - прополке и жатве. Постепенно они сделались также предметом роскоши и обросли символическими значениями. Войти в церковь в перчатках считалось непристойным; пожать руку приятелю, не снимая перчатки, - оскорбительным; бросая перчатку, человек выражал противнику свое презрение и делал вызов. Обувь стала более закрытой, чем римские сандалии. Ее шили из мягкой цветной кожи, без твердой подошвы. Носок был удлиненным и заостренным. Такая обувь годилась для дома или верховой езды. Ходили же по грязным улицам босиком либо в деревянных башмаках.

Социальное разграничение не сразу отразилось на средневековой одежде. Сперва оно выразилось в качестве, орнаментовке, цвете (знатные люди стали носить зеленые, синие, красные одеяния); в обособлении литургической одежды - принадлежности духовенства, в которой античные традиции сохранялись сильнее. С середины XII в. перемены стали более заметными. Норманнский хронист Ордерик Виталий возмущался новшествами в туалетах знатных людей: короткие одежды, удобные для движения, стали заменяться длинным костюмом; удлинились носки туфель; длиннее стали рубашки и плащи, которые подчас волочились по пыли; расширились и удлинились рукава. Другой чертой аристократической "революции костюма" XII в. явилось внедрение новых сортов тканей - шелка и хлопчатой бумаги. И даже из прежнего сырья - льна и шерсти научились приготовлять высокосортные материи (льняной дамаст и др.). В крестьянском обиходе сохранялись домотканые одежды. Городская верхушка облачается в костюмы, изготовленные профессиональными ремесленниками. Аристократическая одежда была украшена орнаментом: многое покрывалось вышивкой; блузу кроили так, чтобы через открытый ворот видны были украшения на нижней рубахе; орнаментированный подол выглядывал из-под более короткой накидки. Особое внимание уделяли поясу. Раньше блузу носили с напуском, и она прикрывала пояс. Теперь, отчасти вследствие применения шелковых тканей, блуза обтягивала фигуру, а у женщин плотно облегала грудь. Тем самым открывался пояс как важный декоративный элемент платья: он проходил вокруг талии и завязывался узлом спереди так, что оба его конца спускались к ногам.

Аристократизм одежды XII в. особенно резко обозначился в женском туалете: рубаха и блуза ниспадали до пят, оставляя открытыми лишь концы туфель из цветной кожи. Блуза обтягивала торс и, начиная от бедер, книзу была сшита из другой материи, составляя как бы зародыш будущей юбки. Рукава, узкие сверху, от локтя стремительно расширялись и ниспадали почти до земли. Ворот и обшлага были украшены вышивкой, низ блузы и широкие части рукавов плиссированы. Одежда свободно развевалась, нарядная, пестрая и широкая. Эта мода сменяется на рубеже XIII в. новым типом костюма. Шелковая парча сохранилась в быту высшей знати. Зажиточный горожанин, как и рыцарь, облачился теперь в сукно, подчас отороченное мехом. Костюм XIII столетия отличался скульптурной простотой тяжелых одеяний из сукна29 . Это костюм городской и по материалу, и по функциям. Ведь сукно есть ткацкая продукция самых развитых городских центров XIII-XIV веков. Суконная одежда практичнее одеяний XII века. Она рассчитана не на пребывание в доме, а на


29 J. Evans. Dress in Medieval France. Oxford. 1952, p. 10.

стр. 105


уличную деятельность и путешествия. Свободный полет краев одежды исчезает. Напротив, возникает обычай зашивать в полы рубах кусочки металла, чтобы придать линиям напряженность и неподвижность. Рубахи укорачиваются, рукава сужаются. Важным нововведением XIII в. явилась котта (наподобие свитера). Блуза оставалась домашней одеждой, а уезжая из дому, человек надевал шерстяную котту, плотно сидевшую на груди, с узкими рукавами. Поверх котты носили сюрко (наподобие джемпера) - безрукавку из дорогой материи с разрезами по бокам для удобства движений. Мужские котта и сюрко доходили до середины икр. Под ними носили кожаные панталоны и обтягивавшие ногу штаны. Строгость нового силуэта компенсировалась многоцветностью одеяния. Котты были синими, красными, зелеными; штаны - белыми, розовыми, зелеными, синими. С XIV в. употреблялось платье с вертикальной цветовой гранью. В этом случае и штаны были двухцветными: левая половина - одного, правая - другого цвета.

Женщины XIII в. отказались от плиссировки, орнаментальных поясов и обилия вышивки, но усиленно использовали кружева. В конце XIII в. в Нарбонне были даже запрещены кружевные одежды, через которые просвечивала нижняя рубаха. Женские котта и сюрко ниспадали до пят, а открытое сюрко, которое состоятельные дамы надевали к обеду и уже не снимали до ночи, украшалось шлейфом, волочившимся по земле, и большими вырезами под рукавами. С XII в. вошли в употребление пуговицы (из кожи, кости, металла). Ранее части туалета скреплялись завязками и затяжками, имевшими еще и декоративное значение. Пуговицы нашли сначала место на узком вороте сюрко, который застегивался на несколько пуговиц или скреплялся застежкой-аграфом с драгоценным камнем. До XII в. мужчины и женщины перевязывали волосы головной повязкой. С XIII в. вошли в употребление разного вида головные уборы: чепец, мягкий берет, полусферический калотт. Капюшон, который по XII в. оставался частью крестьянского плаща, в XIII столетии обособился, став головным убором, и сделался модным, ибо удачно соответствовал подвижной одежде той эпохи.

Платье не только грело и украшало человека, но и показывало его место на социальной лестнице. Отсюда стремление средневекового человека "выразить себя" через костюм, не считаясь с затратами. Богатые горожане старались не отстать в роскоши от сеньоров, а феодальная знать, почувствовав опасность такого соперничества, попыталась оградить привилегии своего класса. Французский король Филипп IV Красивый ордонансом 1294 г. запретил горожанам носить горностай, белку и иные виды меха, украшать платье золотом и драгоценными камнями, пользоваться восковыми свечами и даже установил максимальное количество блюд, какое они могли подавать у себя дома.

Хотя город XI-XIII вв. еще немногим отличался от деревни, он был уже бродилом нового; с него начались мостовые, каменное зодчество, бани, практичный суконный костюм. Но гораздо существеннее, чем топографическое и бытовое обособление города, было его экономическое обособление. Конечно, средневековый город не порывал с сельским хозяйством, ибо горожане разводили скот, обрабатывали огороды, и это относится не только к захолустным городам, почти не отличавшимся от деревень, но и к более крупным центрам. Так что здесь резкого обособления не было. Остановимся, например, на двух городах, расположенных в разных частях Европы, но принадлежавших к одному типу крупных торговых центров: Дубровник, сложившийся в раннее средневековье в районе устойчивых античных традиций, и Любек, входивший в состав Ганзы. По грамоте императора Фридриха I от 1188 г. горожане Любека приобрели право владения внешней альмендой, то есть право пользоваться лугами и пастбищами по р. Траве, ловить рыбу в пределах до Ольдеслое, рубить лес (не для продажи), пасти свиней и т. д.30 . Заинтересованность города в сельскохозяйственных угодьях наглядно проступает из этой грамоты. Владельческие комплексы горожан ХШ в. включали дворы и усадьбы вместе с полями, расположенными за валом, а некоторые деревеньки принадлежали к городским приходам. То же самое наблюдалось в Дубровнике, горожане которого имели пахотные земли, виноградники, сады с яблонями и смоквами. В лесах и рощах, принадлежавших город-


30 "Urkundenbuch der Stadt Lubeck". Bd. I. Lubeck. 1858, S. 7.

стр. 106


ской верхушке, рубили дрова и собирали орехи. Дубровчане разводили коров и свиней, занимались пчеловодством и рыбной ловлей31 .

Хозяйственная деятельность городов XI-XIII вв. даже в тех сферах, которые выходили за рамки аграрного производства, все равно определялась экономическими принципами, присущими мелкотоварной стихии. Основными задачами считались, говоря современным языком, не производство прибавочного продукта и завоевание новых рынков сбыта, а простое воспроизводство и поддержание уровня жизни, соответствующего социальному статусу. Ремесло и торговля были организованы по цеховому принципу. Цехи же стремились "сохранить мелкий характер ремесленного предприятия и поддержать равенство между членами организации"32 . При всем различии между отдельными городами и отраслями производства почти все цеховые статуты ограничивали размеры мастерской, число подмастерьев, количество станков, продолжительность рабочего дня, регламентировали количество приобретаемого сырья, объем выпускаемой продукции, ее качество и цепу. Город вписывался в общую экономическую систему средневековья и был ее составным элементом.

Но вместе с тем он был колыбелью, в которой вызревали антифеодальные хозяйственные силы, ибо он стал средоточием специализированного производства. Если крестьянин был не только земледельцем, скотоводом и виноградарем, но также столяром, ткачом, кожевником, изготовлявшим почти всю свою утварь собственными руками, то городской ремесленник, даже если он отдавал часть своего времени выпасу скота, рыбной ловле или домашним поделкам, был прежде всего профессионалом: кузнецом, ткачом, бочаром. Даже такие "старокрестьянские" дела, как выпечка хлеба или приготовление пива, становятся в городе обособившейся профессией. Город противостоит деревне экономически не только тем, что производит уже иную продукцию, но и тем, что производит ее иначе - руками специализированных мастеров. По переписи 1292 г. мы можем представить себе, какие профессии преобладали среди ремесленников Парижа конца XIII века. Наиболее развитыми в этом крупнейшем из западноевропейских городов были профессии, связанные с потребительскими нуждами населения: сапожники, портные, пекари, скорняки, брадобреи, носильщики. Немногочисленные торговые профессии затрагивали главным образом сбыт продовольствия (птицы, муки, сыра, вина) и фуража (сена и соломы)33 . Город заботится в первую очередь об удовлетворении внутренних потребностей, а удовлетворяет их при помощи сравнительно узких профессионалов. И чем дальше, тем ремесленная специализация становится более разветвленной, более дробной. Появляются новые профессии. Одни выделяются из старых (столяры, отделившиеся от плотников), другие возникают в результате освоения новых форм деятельности (печатники с XV в.), третьи создаются в процессе усложнения и дробления производства, как это было в суконном и строительном деле, распавшемся постепенно на ряд этапов.

Другое отличие городского хозяйства от деревенского заключалось в том, что городская экономика в несравнимо большей степени ориентировалась на денежный обмен. В деревне денежные отношения возникали лишь при уплате ренты феодалу, оплате феодалом "помочей" и некоторых других видов работ, при поездке крестьянина на городской рынок или при обращении к ростовщику. Межкрестьянские отношения, да и значительная часть отношений с сеньором, оставались за пределами денежного обмена и выражались в отработках, "услугах" и натуральных займах. Иное дело в городе. Город с момента возникновения был тесно связан с рынком. И хотя нередко все горожане знали друг друга, их хозяйственные отношения не сводились к натуральным услугам. Горожанин покупал на рынке одежду, утварь, галантерейные изделия, хлеб и рыбу - то, что крестьянин производил в собственном хозяйстве или доставал сам. Кроме того, в городе ремесленник и торговец нанимали подмастерьев и платили им заработную плату, тогда как в деревне наем батрака в


31 "Monumenta spectantia historian Slavorurn meridionalium". Т. ХШ. Zagrabiae. 1882, pp. 114, 181, 193, 358; t. XXVII. Zagrabiae. 1893, pp. 176, 316; t. XXIX. Zagrabiae. 1899, p. 271.

32 В. В. Стоклицкая-Терешкович. Очерки по социальной истории немецкого города в XIV-XV вв. М. - Л. 1936, стр. 72.

33 Ф. Я. Полянский. Очерки социально-экономической политики цехов в городах Западной Европы XIII-XV вв. М. 1952, стр. 78 сл.

стр. 107


XII - XIII вв. оставался исключительным явлением, да и сеньория использовала наемный труд в ограниченном масштабе, причем в "феодально-окрашенной" форме.

В положении этих подмастерьев еще сильны были черты "семейной" эксплуатации. Статус подмастерья оставался временным, сам он питался и жил в доме мастера, а женитьба на хозяйской дочери могла увенчать его карьеру. И все-таки "семейные" черты оказывались второстепенными. Главное, что определяло общественное положение подмастерья и его отношения с хозяином, состояло в заработной плате. Именно наемная сторона статуса подмастерья, его бытие в качестве наемного работника имели будущее. В XIY-XV вв. в западноевропейских городах возникает особый слой "вечных" подмастерьев: цеховые уставы тех лет знают таковых женатыми, живущих отдельным домом, что противоречило прежним цеховым порядкам, но сделалось к тому времени необходимостью. Одновременно мастера берут на себя детальный надзор за поведением подмастерьев. Страсбургский "Регламент о наемных работниках" 1465 г., ставящий на одну доску подмастерьев и домашних слуг, предписывает им возвращаться домой не позднее 9 час. вечера зимой и 10 час. - летом, запрещает посещать питейные дома, носить оружие в городе, одеваться всем в одинаковое платье и носить одинаковые отличительные знаки. Последний запрет был порожден страхом перед заговором подмастерьев.

Обособление подмастерьев как особой социальной категории привело к образованию братства подмастерьев, противостоявших цехам, в которых наемные работники были административно бесправными или неполноправными. Подмастерья платили вступительный взнос, а затем уплачивали регулярные взносы в определенные сроки. Эти деньги расходовались преимущественно на похороны или пособие заболевшим членам братства, поскольку средневековые цехи не знали обязанности мастеров оплачивать болезнь либо увечье подмастерья. Братства выполняли также функцию, характерную для средневековой хозяйственной системы: как цехи запрещали работать в данном городе ремесленникам, не принадлежавшим к цехам, так и братства препятствовали найму работников, не желавших примкнуть к их организации и подчиниться ее требованиям35 .

Денежные отношения, профессиональная специализация и наемный труд вели к изменению представлений горожан о богатстве и бедности, о труде, времени и пространстве. Остановимся, например, на такой категории средневековой культуры, связь которой с действительностью проступает в закамуфлированном виде, - как время. До XIII в. Западная Европа знала две системы организации времени: природную, в основе которой лежали естественные феномены (смена времен года, восход и заход солнца, пение птиц и т. п.), тесно связанные с аграрным циклом, и церковную, приспособленную к задачам богослужения. Церковь разделяла сутки на несколько дневных служб: заутреню (в третьей четверти ночи), первый (на рассвете), третий (утром), шестой (в полдень) и девятый (послеполуденный) часы, вечерню и "завершающий час", знаменовавший конец суточного богослужения. При этом первый, третий, шестой и девятый часы отнюдь не отмечали точных интервалов, строго соизмеримых отрезков суток и знаменовали лишь начало определенных служб, которые по-разному фиксировались летом, весной или зимой36. Церковь материализовала свой счет времени, "отбивала" его, "вызванивала" на звонницах. Часы богослужения оказывались рамкой, оформлявшей природное время, и приобретали иллюзию объективности, возвышаясь над личным опытом отдельного индивида. Провозглашенное с колоколен время как бы уже не принадлежало крестьянину или ремесленнику органически; то было "навязанное" ему извне время господствующего класса.

Изобретение механических часов пришлось на XIII столетие. Данте уже упоминает колесные часы с боем. Первые механические часы были башенными, снабженными только одной стрелкой, которая показывала часы. Маятника еще не было. Его изобретение, а затем применение к часовому механизму свершились на исходе позднего средневековья. Ход часов не отличался точностью. Зато башенные часы были


35 A. von Dirke. Die Rechtsverhaltnisse der Handwerkslehrlinge und Gesellen nach den deutsche Stadtrechten und Zunftstatuten des Mittelalters. B. 1914.

36 W. Rothwell. The Hours of the Day in Medieval France. "French Studies", vol. XIII, 1959, N 3, p. 241.

стр. 108


подчас подлинным художественным произведением, превращавшимся в маленький механический театр. Страсбургские часы, созданные около 1354 г., показывали местоположение Солнца и Луны; время суток и их части; отмечали праздники церковного календаря - Пасху и зависящие от нее дни; в полдень перед фигуркой богоматери склонялись трое волхвов, а петух кукарекал и бил крыльями; помимо того, механизм приводил в ход цимбалы, отбивавшие время. Сейчас от страсбургских часов уцелел только петух37 . Механическое время было использовано церковью сначала для унификации богослужения. Но вскоре башенные часы обернулись против церкви и помогли покончить с церковной монополией на время дня. В XIV в. такие часы с боем начали ставить на зданиях городских советов. Для новых тенденций показательно то разрешение, которое жители города Эр-сюр-ля-Лис в Северной Франции получили от королевского наместника в 1355 г.: им было дозволено воздвигнуть городскую колокольню, колокола которой должны были отбивать не церковные часы, а время коммерческих сделок и работы суконщиков38 . В старом обличье звонницы с колоколами возникает иное учреждение, отмеряющее время торговли и производства.

С распространением механических часов с боем в сознание входило представление, которое ранее оставалось неопределенным и абстрактным, - о разделении суток на 24 равных часа. Видимо, в XV в. вводится понятие минуты. Возникает возможность точнее измерять время. Средневековые богословы исходили из принципа, что время принадлежит богу и потому не может быть продано. Таково было теоретическое обоснование запрета ростовщичества: кредитор, по утверждению церковных писателей, требуя проценты, торговал тем, что не могло быть его собственностью, - временем. Нападки церкви на лихоимство не устранили ростовщичества, но создавали неблагоприятный для него социально-психологический климат. Когда же купцы и ремесленники осознали время как принадлежащую им ценность, кредитные операции широко развернулись, и "продажа времени", вопреки церковным нормам, сделалась будничным явлением. Вместе с тем возникла тенденция к удлинению рабочего дня. Старые цеховые статуты строго ограничивали продолжительность рабочего времени. Трудовой день обнимал природный цикл и продолжался от зари до зари. Работа при свечах, как правило, запрещалась (за исключением самых темных зимних месяцев). Подобные запреты диктовались, помимо противопожарной осторожности, двумя моментами: заботой о качестве продукции и самосохранением цехового ремесла, обслуживавшего локально ограниченный рынок и стремившегося предотвратить количественный рост продукции, а тем самым рост конкуренции. В XIV в. начались выступления против узости природного времени и выдвигаются требования работать и после заката, при искусственном освещении. Эта тенденция к удлинению рабочего дня исходила не от мастеров, а от подмастерьев, ибо увеличение трудового времени сулило им рост заработной платы39 .

Вернемся, однако, к отличию города от деревни. Обособление города наметилось тогда еще в одном плане - юридико-социально-административном. В результате коммунального движения XI-XII вв. многие города сумели высвободиться из-под власти светских и церковных сеньоров и стать вне феодального права, получив привилегию руководствоваться городским правом на территории города и прилегающей к нему узкой полосы. Городское право не только обособляло коммуну, изымая ее из-под сеньориальной юрисдикции, но и противопоставляло ее феодальной системе: принцип "городской воздух делает свободным" позволял феодально зависимому крестьянину, прожившему год и один день внутри городских стен, расстаться с зависимостью и приобрести свободу40 . Многие города вообще изгнали проживавших в них феодалов либо ограничили их права, создав новую, городскую привилегированность. Города, наконец, установили свои формы административной организации: территориальные братства, группировавшиеся обычно вокруг приходских церквей; торгово-ремесленные корпорации (цехи и гильдии), объединявшие полноправных мастеров и купцов - соб-


37 F. Britten. Old Clocks and Watches and Their Makers. L. 1956, p. 8.

38 J. le Goff. Au Moyen age: temps de l'Eglise et temps du marchand. "Annales. Economies-Societes-Civilisations". T. 15. 1960, N 3, p. 425.

39 J. le Goff. Le temps de travail dans la "crise" du XlVe siecle: du temps medieval au temps moderne. "Le moyen age", t. 69, 1963, p. 600.

40 E. Ennen. Die europaische Stadt des Mittelalters. Gottingen. 1972, S. 117 f.

стр. 109


ственников мастерских и лавок; братства подмастерьев; органы коммунального самоуправления - городские советы.

Именно эта сторона городской жизни привлекает наибольшее внимание буржуазной историографии. Соотношение города и государства, структура городского населения, особенно роль и место городского патрициата, городское управление и городское право - вот вопросы, которые поднимаются в первую очередь в таких работах, оттесняя обычно на задний план проблемы городской экономики41 . В силу подобного уклона специфика города представала в глазах одностороннего исследователя прежде всего как правовая и административная. Однако юридико-социально-административные особенности города еще более двойственны, чем экономические: и в данной сфере город принадлежал и вместе с тем не принадлежал феодальному миру. Прежде всего класс феодалов был не вовсе исключен из среды горожан. В X - XI вв. господствующей группировкой Венеции были феодалы- землевладельцы42 . Содержащийся в Альтинатской хронике список 92 наиболее знатных венецианцев того времени43 дает знати такие характеристики, которые лишь в трех или четырех случаях позволяют предположить, что соответствующая семья занималась торговлей. Правда, эти данные относятся ко времени становления городского строя. Поэтому обратимся к периоду расцвета средневековых городов. В XIV в. господствующий слой в Дубровнике составляли патриции (нобили), которые были откупщиками городских доходных статей, торговцами солью, скотом и хлебом, ростовщиками и собственниками земельных владений. У некоторых из дубровницких нобилей вблизи от города имелись замки44 , а их поместья обрабатывали зависимые люди. В описи 1363 г. рассказывается, как возникло поместье Марко Лукаревича. Прежде на этом месте располагалось владение хорватского феодала Кранислава Братковича, которое исполу обрабатывал "человек" Марко Лукаревича. Туда явился Марко со своими пешими и конными людьми и силой занял землю, после чего расселил на ней своих крестьян45 .

Такую же социальную структуру обнаруживают города Южной Франции. В Тулузе по переписи 1335 г. 56% зарегистрированной собственности составляла недвижимость: поля, виноградники, господские дворы. Среди знатных жителей Тулузы имелись сеньоры и нотабли, владевшие окрестными селами и хуторами. Аналогичную картину можно было наблюдать в Арле, где городское население было тесно связано с эксплуатацией сельской округи, добычей соли и скотоводством. Среди полноправных граждан Арля в XIII в. 50% составляли лица, связанные с денежным делом: откупщики пошлин, мастера, изготовлявшие монету, ростовщики и менялы. Все они владели землей46 . Такой "парафеодальный" характер патрициата может показаться особенностью южных, средиземноморских, "старых" городов. Но это не так. В Любеке XIII-XIV вв. некоторые горожане, особенно ратманы, владели деревнями, держали феоды от крупных сеньоров. В хронику Дитмара включен псевдоуказ Генриха Льва (герцога Баварии и Саксонии, умершего в 1195 г.), в действительности датируемый концом XIII века. Указ устанавливает, что членами любекского совета могли быть лишь собственники земли внутри городских стен, но отнюдь не ремесленники47 .


41 F. Rorig. Die europaische Stadt und die Kultur des Btirgertums im Mitteialter. Gottingen. 1955; H. Planitz. Die deutsche Stadt im Mittelalter. Koln. 1954; O. Brunner. Stadt und Biirgertum in der europaischen Geschichte. "Geschichte in Wissenschaft und Unterricht". Bd. 4. 1953, S. 525 f.

42 M. Merrores. Der venezianische Adel. "Vierteljahrschrift fur Sozial - und Wirtschaftsgeschichte", Bd. 19, 1926, S. 194.

43 "Monumenta Germaniae Historica". Scriptores. Vol. XIV. Hannoverae. 1883, pp. 28 - 33.

44 "Monumenta spectantia historiam Slavorum meridionalium". T. XXVII, pp. 65, 67, 84; t. XXVIII. Zagrabiae. 1888, p. 157.

45 Ibid., t. XXVII, p. 312 sq.

46 Ph. Wolff. Les "Estimes" Toulousaines de XIVe et XVe siecles. Toulouse. 1956.

47 Только наличие предвзятой презумпции позволило некоторым историкам XIX в. усмотреть в "указе Генриха Льва" купцов вместо владельцев недвижимости (F. Frensdorf. Die Stadt - und Gerichtsverfassung Lubecks im 12. und il3. Jahrhiindert. Luberk. 1861, S. 40; Ф. Я. Фортинский. Приморские вендские города. Киев. 1877, стр. 85).

стр. 110


Итак, внутри городов существовал "свой" феодальный или близкий к нему слой. В него входили некоторые светские сеньоры (особенно в Северной Италии и Южной Франции), поселявшиеся в городах. Сюда же принадлежала та часть духовенства, которая смогла удержать позиции в городе. С начала ХШ в. новые монашеские ордена - доминиканцы и францисканцы (минориты) сосредоточили свою деятельность в городских предместьях, осуществляя идеологическое воздействие на город как центр богатств и средоточие ересей. Но главной частью упомянутого слоя был патрициат - земельные собственники, эксплуатировавшие зависимых крестьян и имитировавшие в своем быту рыцарство. Они создавали обширные линьяжи (генеалогически близкие семьи), поддерживали родовую солидарность, заводили гербы, носили шпоры, были воинственны до драчливости, старались породниться с феодальной знатью и пройти посвящение в рыцари. Именно патрициат держал в руках, особенно в первое время, городские советы и осуществлял власть над городом и его ближайшей округой.

И все-таки город противостоял деревне своей социальной структурой не в меньшей степени, чем хозяйственной активностью. Прежде всего городской патрициат, хотя он и тяготел к аноблированию, принципиально отличался от подлинных нобилей - баронов и шателенов. Дело не столько в том, что патрициат оставался открытой социальной группировкой, доступ в которую был относительно свободен для разбогатевших ремесленников. Важнее, что эксплуатация земли не составляла основной функции городской знати. Ее земельные владения были сравнительно невелики и имели прежде всего престижное значение, тогда как богатство патрициата XIII-XIV вв. складывалось в иной, торгово-ростовщической сфере, в эксплуатации городских доходных статей (откуп пошлин), в аренде городских имуществ. Деятельность нобилей исходила из монополии на городские привилегии и имущества. Но она предполагала известную энергию и предприимчивость в сфере, чуждой "настоящим" рыцарям. Не случайно в XIII в. можно было наблюдать интенсификацию сельского хозяйства в непосредственной близости от таких патрицианских центров, как Кёльн или Гент48 .

Еще существеннее возникновение во Фландрии XIII в. и в Северной Италии XIV в. ремесленных городов с большим производственным размахом. Там ремесленное производство, в первую очередь сукноделие, рассчитанное на экспорт, давало настолько высокий доход, что часть городского патрициата предпочла ростовщичеству и откупу городских монополий организацию ремесла. Характерный пример такого патриция-организатора ремесла - Йехан Боинброк из Дуэ, который девять раз был советником в родном городе. Он умер в 1235 г., оставив огромное состояние, в значительной мере недвижимость. Боинброк покупал шерсть в Англии, привозил ее в Дуэ в мешках, раздавал на прядение крестьянкам в деревни. Затем пряжа поступала ткачам, которые номинально были свободными, но находились в хозяйственной зависимости от Боинброка. У него имелась собственная красильня. Перед смертью он приказал своим душеприказчикам оплатить его долги и загладить его проступки. Тут собрались жалобщики, и с их слов был составлен пергамен длиною в 5,5 м, перечислявший злоупотребления советника из Дуэ49 .

Именно в таких ремесленных центрах возникает, помимо влиятельного слоя цеховых мастеров, новая для средневековья общественная группировка - постоянный рабочий, не имеющий собственности и живущий продажей своего труда. Ремесленные города XIV в. были охвачены сложными и острыми противоречиями. С одной стороны, зарождались движения цеховых мастеров против патрициата, с другой - выступления "тощего народа", требовавшего уравнения в правах с полноправными членами цехов. "Тощий народ" ждало большое будущее: из него предстояло развиться пролетариату современного мира. А пока в средневековых городах Фландрии и Италии "тощие" составляли самый бесправный и нищий слой населения, изнуренный неумеренным трудом, голодовками и постоянными болезнями. Подмастерья крупных ремесленных центров Фландрии обитали в жалких хижинах, которые сдава-


48 W. Abel. Geschichte der deutschen Landwirtschaft vein fruhen Mittelalter bis zum 19. Jahrhundert. Stuttgart. 1962; A. Verhulst. Bronnen en problernen betr. de Vlaamse landbouw in de late middeleeuwen. Gent. 1964.

49 G. Espinas. La vie urbaine de Douai au moyen-age. P. 1913.

стр. 111


лись им сроком на неделю. У них не было иной собственности, кроме надетого на себя платья. В понедельник утром они толпились на площадях вокруг церквей, с беспокойством ожидая возможных нанимателей. Если работы не предлагалось, им приходилось перебираться в другие города в поисках скудного заработка50 .

По административно-правовой структуре средневековый город был коммуной, обладавшей самоуправлением. Сама по себе общинность городских отношений не составляла ничего необычного, ибо не только общинные микроструктуры предшествовали возникновению городского права, но и основной институт аграрного мира средневековья - деревня зиждилась на общинном укладе. Одной из форм предгородских общинных микроструктур были купеческие гильдии. Монах Альперт из Меца упоминает в хронике, составленной около 1020 г., гильдию купцов в Тиле, торговом ядрище, сменившем пришедший в упадок Дурстеде в качестве центра обмена между Англией и Рейнской областью. Наивный монах удивлялся тому, что упрямые жители Тиля не живут согласно обычному нраву своей земли, но руководствуются произволом, заявляя, будто юрисдикция пожалована им императором51 . Он не понимал, что купцы рыночного поселения Тиль уже стояли под королевской защитой и опирались на "рыночное" право. Одним из важных элементов нового права был отказ от "божьего суда" как основной формы судебного доказательства. Такая мера была бы чересчур обременительной для кредитора при взыскании ссуды, и купцы добились замены "божьего суда" принесением клятвы. Альперт рассказывает далее, что купцы Тиля обладали общей кассой, которая, по его словам, расходовалась на попойки. Альперт и здесь не смог понять истинного назначения гильдейской кассы, задачей которой было не только устроение похорон умерших сочленов, но и забота о дорогах, воротах, укреплениях.

Однако гильдия как общинная микроструктура коренным образом отличалаеь от города-коммуны. Она охватывала лишь узко ограниченный круг лиц и не обладала аппаратом принуждения по отношению к нечленам. Что касается судебной власти, то в городах по Рейну, Маасу и Мозелю рано прослеживается наличие коллегии эшевенов (шеффенов) - советников, отправлявших такую власть. Первоначально юрисдикция эшевенов распространялась в равной степени на ядрище и на округу. Однако по мере вычленения города из окружающей местности эшевены становятся специфически городским органом власти. Наряду с этим во многих городах к востоку от Рейна (Аугсбург, Регенсбург, Вормс и пр.) засвидетельствовано существование тинга - спонтанного собрания горожан, вызванного чрезвычайными событиями. И коллегия эшевенов, и тинг восходят к догородской (аграрной) общинности, как и всякого рода объединения соседей и братства, засвидетельствованные повсеместно: в Кёльне, Дубровнике, византийских городах52 . В формировании городского права важную роль сыграл также институт, опять- таки восходящий к догородскому периоду и нацеленный первоначально на охрану церкви и связанных с ней учреждений и общественных групп. Речь идет о "божьем мире", засвидетельствованном уже в X веке. Одна из его форм - "божье перемирие" - предполагала прекращение военных действий на строго установленный срок. Города использовали обычай "божьего мира" для самовыделения из мира феодальной анархии, хотя файды (вражда по принципу кровной мести) патрицианских родов сами постоянно нарушали мир внутри городских стен.

Если городское административно-правовое устройство связано с формами старой общинности и старыми учреждениями, то оно все-таки не сводимо к ним и являет собой новый феномен в средневековой политической организации. Город действительно прокламировал уничтожение феодальной несвободы и введение единого права для горожан. Последнее понятие оставалось ограниченным, распространяясь на


50 А. Пиренн. Средневековые города Бельгии. М. 1937, стр. 259; В. И. Рутенбург. Народные движения в городах Италии XIV - начала XV в. М. - Л. 1958.

51 G. B. Akkerman. Het koopmansgilde van Tiel omstreeks het jaar 1000. "Tijdschrift voor Rechtsgeschiedenis", t. 30, 1962.

52 О византийских братствах см.: J. Nesbill, J. Wiita. A Confraternity of the Comnenian Era. "Byzantinische Zeitschrift", Bd. 68, 1975; Н. П. Мананчикова (К вопросу об организации ремесла в Дубровнике XIV-XVI вв. "Вопросы истории славян". Вып. 2. Воронеж. 1966) рассматривает дубровницкие братства как цеха.

стр. 112


полноправных бюргеров и не затрагивая наемных работников, слуг и батраков, не говоря уже о зависимом сельском населении в поместьях патрициата. Далее, в городах возникли могущественные цеховые организации, обладавшие достаточным влиянием, чтобы сохранить хозяйственную монополию. Наконец, освободившись от сеньориальной власти, город стал самоуправляющейся коммуной в отличие от сельской общины, рудиментарная администрация которой функционировала под контролем поместных властей. В итальянских коммунах с XI в. власть осуществляли консулы и сенат - выборные органы, названия которых сознательно были привязаны к античной традиции. Консулы и члены совета рекрутировались из патрицианских фамилий. Они осуществляли городскую юрисдикцию и обладали правом надзора за деятельностью цехов. Из Италии эти учреждения распространились на Южную Францию, где они известны с XII века. Здесь власть осуществляли советы (или собрания полноправных горожан) и коллегия консулов до 12 человек, часть которых выбиралась из местного дворянства. В Германии городские советы быстро распространяются в XIII в. и к середине столетия известны уже в 150 немецких городах.

Далеко не каждый совет добился полной независимости. В одном из самых могущественных средневековых городов - Венеции власть совета ограничивалась наличием выборного, но пожизненного дожа, фактически ненаследственного монарха. Византийские города находились под контролем государственных чиновников, хотя и имели собственные "курии"53 . Примерно то же может быть отнесено к королевским городам Франции, начиная с Парижа. И все-таки существование свободных городов, управлявшихся избираемыми органами, создавало политический противовес феодальной системе. Экономически и административно обособленный от окружающей его аграрной и феодальной стихии, город оказался в эпоху классического средневековья средоточием прогрессивного движения. Он создал вооружение нового типа, противопоставив рыцарскому копью лук со стрелами, а в XIV в. применив огнестрельное оружие - пушку, годившуюся на первых порах преимущественно для разрушения замков. Город стал местом деятельности новой науки - университетской, равно как центром ересей, этих религиозных и социальных исканий. Естественно, что город, манящий своими богатствами и отвращающий чужеродностью своего быта и права, город, от которого феодалам хотелось бы избавиться и без которого им уже нельзя было обойтись, оказался враждебным феодальному миру: и рыцарству, и церкви. Политическая борьба классического средневековья в очень большой степени была борьбой городов против феодальных сил, в ходе которой иные города исчезали с лица земли, а в распаханные на их месте борозды победитель бросал соль как символ бесплодия. Но и бесплодная соль не смогла помешать городам возродиться и снова обрести могущество и богатство.


53 E. Kirsten. Die byzantinische Stadt, S. 27.

 

Опубликовано на Порталусе 10 января 2018 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?


КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА (нажмите для поиска): ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ ГОРОД В СРЕДНИЕ ВЕКА



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама