Рейтинг
Порталус

ЛИЦО СОЦИАЛ-ФАШИСТА. Мемуары социал-демократа Зеверинга

Дата публикации: 05 декабря 2013
Автор(ы): Р. ЛЕВИНЕ
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
Источник: (c) Борьба классов, № 5, Май 1932, C. 13-29
Номер публикации: №1386254995


Р. ЛЕВИНЕ, (c)

В 1927 г. Зеверинг издал книгу о своей деятельности в качестве правительственного комиссара в Рейнско-вестфальском горнорабочем районе в 1919/20 т. В настоящее время, когда Зеверинг снова стал полицейминистром, не мешает напомнить рабочим о его деятельности в качестве представителя социал-демократического правительства.

Тысячи рабочих находятся еще в социал-демократической партии. Многие рабочие все еще по старой традиции продолжают отождествлять имя социал-демократа с защитой интересов рабочих; они видят в нем попрежнему известную гарантию охраны и помощи против буржуарии.

Несмотря на систематическое предательство современной социал-демократией интересов пролетариата, все же ей еще удается благодаря ее широко разветвленному аппарату профсоюзов, кооперативов и больничных касс, благодаря богатой прессе и литературе обманывать рабочих. Книжка Зеверинга потому и заслуживает внимания, что она с беспримерным цинизмом и откровенностью показывает, что он шаг за шагом изменял рабочим. Зеверинг останавливается на некоторых столкновениях пролетариата с буржуазией, которые достигли высшей точки во время капповского путча. Последуем за его рассказом.

ПОЛОЖЕНИЕ ГОРНОРАБОЧИХ

Зеверинг начинает с описания условий жизни в Рейнско-вестфальском горном районе. С большим знанием дела он рассказывает о безотрадном существовании горняков, загнанных в "серые неприветливые дома" и тянущих, как рабы, лямку за голодную зарплату. Он рассказывает о нужде в годы войны, о дороговизне и голоде.

"Война невыносимо ухудшила условия жизни" (стр. 6).

Военная промышленность нуждалась в угле, и изголодавшиеся горняки и их жены были вынуждены работать сверхурочно.

"Рабочая сила расходовалась хищнически. Всем, кто сопротивлялся, грубо угрожали окопами и всячески их притесняли.

Слишком долго горнорабочие терпели жесточайшие лишения, выполняя самые тяжелые работы". "Слишком низко должны они были сгибаться под давлением военных законов и произвола грубого начальства" (стр. 7). Таково резюме самого Зеверинга.

Революция принесла горнорабочим восьмичасовой рабочий день, но попрежнему остро стояли вопросы питания и жилища; кровопийцы-начальники не были удалены. Борьба и началась прежде все за эти элементарнейшие требования.

Как же изображает вспоенный и подкупленный германским империализмом вышедший из рабочей аристократии бывший пролетарий Зеверинг стачечное движение за улучшение "невыносимых условий существования" ?

Зеверинг разрешает вопрос очень просто. Он рисует рабочих какими-то несовершеннолетними, которые вовлекаются в борьбу лишь благодаря "демагогии", "натравливанию" и "принуждению" безвестных и безответственных элементов.

"Случалось часто, что никто не знал анонимных организаторов (собраний)... В большинстве случаев это былая не местные рабочие, которые насильно врывались на рудники и так запугивали рабочие коллективы, что никто не смел протестовать против вынужденной забастовки" (стр. 12).

"Повсюду вооруженные спартаковцы с ручными гранатами и револьверами врывались на рудники и принуждали прекращать работу... Они (рабочие) ушли из копей, подчиняясь насилию, после того как несколько спартаковцев бросили в массу ручные гранаты, которыми два горняка были убиты и трое ранены" (стр. 15).

Это, само собой разумеется, не мешает Зеверингу вместе с тем клеветать и на рабочих, изображая их как простых преступников. "Убийство, грабеж, хищения и жестокости были в порядке дня" (стр. 7).

Не таким ли точно языком обыватели, лавочники и старухи пытаются внушить страх перед революционными рабочими? Несмотря на всю "ловкость" Зеверинга, его собственные показания вскрывают лживость его утверждений. Зеверинг говорит: "В большинстве случаев это были не местные рабочие" (стр. 12). А дальше:

"Поэтому не было ничего удивительного в том, что на всех шахтах находилось некоторое количество рабочих, готовых в своем коллективе действовать в духе спартаковских идей" (стр. 13).

"Рабочих насильно принуждали к приостановке работы" (стр. 12, 13, 15), но: "Горнорабочие были - по крайней мере в нескольких округах - почти полностью под влиянием людей, о которых никто не знал, откуда они пришли" (как таинственно!) (стр. 12). Иными словами, они почти полностью были на стороне " спартаковцев ".

До какой степени рабочие симпатизировали; идеям "спартаковцев", видно из дальнейшего изложения.

"При том лихорадочном состоянии, в каком еще находился немецкий народ в начале 1919 г., требование социализации углепромышленности нашло сочувственный отклик среди горняцких масс. Технический персонал копей был также распропагандирован" (стр. 11).

"Они следовали охотнее за теми, кто требовал экспроприации владельцев рудников и социализации рудничных предприятий, чем за теми товарищами, которые взывали к разуму" (стр. 7).

Можно до бесконечности умножить число подобного рода доказательств, но у Зеверинга есть вечный припев, что рабочих можно было привлечь к забастовкам, лишь "применяя угрозы и насилие".

"Большинство рабочих уступало неохотно и не без колебаний".

ПОЛЕВЕНИЕ РАБОЧЕГО КЛАССА И ОТХОД ОТ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ

Рабочие скоро поняли, что социал-демократическое правительство и профсоюзы совсем не были склонны улучшить существенным образом их материальное положение. Они начали сомневаться в том, возможно ли найти выход средствами "демократии".

"Вопрос о советской республике или учредительном собрании был поставлен в центре внимания, и в такой сильной мере, что специфически горняцкие требования отошли на задний план" (стр. 11).

Все заметнее становится отход от социал-демократии и профсоюзов.

"Ненависть масс была направлена не только против директоров и рудничных чиновников: мишенью диких нападок нередко становились руководители профсоюзов и издатели газет..." (стр. 7). "Борьба теперь в первую очередь я с особой остротой была направлена не против горнозаводского управления, а против горнорабочих организаций" (стр. 12).

Социал-демократическому правительству удалось снова путем обещаний и кровавых бань сдержать на миг рабочих. Но рабочие стремятся к решительным действиям. Все вновь и вновь настойчиво вспыхивает борьба за социализацию. Положение обостряется. В конце марта нейнарская комиссия - организация революционных рабочих Рура - созывает делегатскую конференцию. Она постановляет не вести больше никаких переговоров с правительством и высказывается за всеобщую стачку как средство проведения своих требований.

Сначала правительство отвечает на это методами осадного положения. Однако "неискусное и нецелесообразное применение осадного положения" (стр. 23), как называет Зеверинг аресты, преследования и расстрелы рабочих, вызывает еще большее возбуждение и возмущение. 6 апреля 400 тыс. горняков готовы к стачке.

Правительство беспомощно. Становится ясно, что нужны новые методы для того, чтобы разбить движение. В этот тяжелый момент Зеверинг становятся вершителем судеб рабочего класса.

ЗЕВЕРИНГ - ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ КОМИССАР

Зеверинг обращается с воззванием к "товарищам". Он говорит о соглашении и о "смягчении резкостей, допущенных военными". Он хотел бы разговаривать с рабочими как представитель рабочих и действовать на пользу рабочих как рабочий. Он обещает, что "расположенные в Бохумском округе войсковые части, стянутые - сюда без особо острой нужды", будут отозваны и что "будет облегчено" осадное положение там, где оно было об'явлено (стр. 27).

Однако при первой встрече с главнокомандующим, генералом фон-Ваттером, произведшим на Зеверинга впечатление "свежего, открытого, проникнутого чувством ответственности солдата", Зеверинг раскрывает перед ним свой план. Нужно использовать ни к чему не обязывающие переговоры для того, чтобы оторвать от движения несознательных рабочих, видящих еще в Зеверинге свое спасение. Военные остаются попрежнему вернейшей опорой правительства.

Генерал вполне одобрил этот хитрый план.

"Он признал также правильным, чтобы, действуя методами соглашения, оттянуть членов профсоюзных организаций от забастовочного движения" (стр. 30).

Несмотря на это, Ваттер "живо" возражает против предполагаемого отвода войск. Но и здесь Зеверингу удается полностью его успокоить: он этого вовсе и не предполагал.

"Я ему возразил, что я ни в коем случае не думал высказываться за всеобщий отвод войск. Там, где они нужны для охраны заводских помещений и населения, они должны остаться" (стр. 30).

Но что мешает при этом давать обещания рабочим?

"Задача состоят в том, чтобы снова пустить в ход производство. При этом необходимо считаться с доброй волей рабочих, раздражать которых было бы в настоящий момент величайшей глупостью" (стр. 30).

Зеверинг хочет быть вполне лойяльным. Он и впредь не допустит никаких "своевольных" воззваний.

"Мы договорились о том, что в будущем воззвания политического характера и мероприятия решающего значения будут приниматься и публиковаться лишь при личном участии и с личного согласия командующего корпусом и правительственного комиссара" (стр. 31).

ЗЕВЕРИНГ - ШТРЕЙКБРЕХЕР

В тот же день Зеверинг демонстрирует перед генералом Ваттером первый маленький опыт своей будущей деятельности. Недолго думая, он - заметьте - в 1919 г., вскоре после революции, издает приказ" напоминающий закон об осадном положении 1851 г.:

"1. Все мужское население в возрасте от 17 до 50 лет обязано в случае надобности по требованию муниципальной власти выполнять необходимые работы на всех предприятиях, служащих сохранению общественного хозяйства.

2. Кто не подчинится требованию, обращенному к нему на основе пункта 1 настоящего приказа, тот будет оштрафован денежным штрафом до 500 марок или же подвергнут тюремному заключению сроком до 1 года" (стр. 32).

Это распоряжение произвело большую сенсацию даже в официальных кругах. Позже оно было отменено властями, и штрафы были признаны незаконными. Но цели своей оно достигло.

"Власти имели право задерживать идейных руководителей стачки (т. е. любого революционного рабочего) и заставлять их выполнять общественно необходимые работы. Зачинщики стачки попали таким образом в не особенно приятное положение. Они либо подчинялись этому распоряжению и тогда выбывали из движения, вызывая разочарование у своих товарищей, либо они отвергали обязательные работы, и в таком случае власти имели возможность расправиться с ними иным образом" (стр. 32).

Таким образом стачка "мало помалу распалась". Теперь не могло быть и речи об исполнении обещаний Зеверинга. Выставленное почти всеми заводскими собраниями, конференцией союза немецких горнорабочих и других горняцких организаций требование об отводе войск "встретило слабый отклик".

За единственную уступку, сделанную рабочим, - введение семичасовой рабочей смены, - Зеверинг извиняется в весьма выразительной форме: эта уступка была выгодна лишь для буржуазии.

"Представители союза горнорабочих заявляли, что противодействие движению за сокращение рабочего времени было бы недопустимым в силу тяжелого продовольственного положения. По тем же соображениям сохранение восьмичасовой смены не означало бы увеличения продукции". Зеверинг готов сделать уступку рабочим лишь в том случае, когда это не причинит вреда буржуазии.

Однако все его любезные услуги не находили сочувствия у военных. Зеверинг горько жалуется на то, "какими непонятливыми оказываются часто местные командиры". Его воззвание "к товарищам" с обещанием отвода войск из некоторых мест стало известно и в Эссене. Об этом пустяке Зеверинг уже успел забыть. Однако командующий войсками в Эссене забил тревогу и потребовал об'яснений. Зеверинг с большой готовностью оправдывается перед ним.

"Это (отвод войск из Эссена) я отвергал, ибо я совершенно не желал, чтобы весь Рур был оголен от войск. Напротив, был живейшим образом заинтересован в том, чтобы известные районы были забиты сильными войсковыми частями" (стр. 3).

Вместо того, чтобы удовлетворится, этим "частным" объяснением и промолчать, эссенский командующий войсками издал следующее распоряжение:

"Вывешенное в Эссене воззвание правительственного комиссара не имеет, согласно раз'яснению правительственного комиссара Зеверинга, никакой силы для Эссена и вывешено незаконно. Командующий войсками Кайзер" (стр. 36).

Вполне понятна досада Зеверинг на "непонятливость" военного, разоблачившего своего собственного верного союзника.

Этот случай имел еще свое комическое продолжение. Доктор Лютер и доктор Шмидт (Рурское объединение по производству котлов) были привлечены к военному суду за то, что вывесили плакат с воззванием Зеверинга. Последний попытался заступиться за этих господ. Тогда военное командование заявило ему, что Лютер и Шмидт "симпатизируют спартаковцам".

Зеверинг, само собой разумеется, присмирел. Всегда жаждущий выслужиться, он спешит довести до сведения общественности, что Шмидт "представляется ему мало подходящим к роли руководителя городской полиции в сене" (стр. 37).

ЗЕВЕРИНГ СОЗДАЕТ ШКОЛУ

Зеверинг не ограничивается разгромом рабочих в собственном округе. За короткое время он приобрел такой опыт, что скоро почувствовал себя "специалистом" в деле, борьбы против рабочих. Когда в Верхней Силезии начались "беспорядки", Зеверинг спешит в Катовицы, чтобы "поделиться своим опытом" со своим другом Герзингом.

По совету Зеверинга Герзинг издает в управляемом им округе штрейкбрехерский, приказ, аналогичный зеверинговскому.

"И здесь в результате приказа. Герзинга стачка начала ослабевать и скоро провалилась" (стр. 49).

"ВСЕГДА ГОТОВ" - ПРОТИВ РАБОЧИХ

Свое штрейкбрехерство Зеверинг пытается обосновать продовольственной нуждой и высшими государственными интересами. В Верхней Силезии бастующие потребовали снятия особенно ненавистного ими комиссара.

"Во вступлении к своей книге Зеверинг сам рассказывает о преследованиях рабочих со стороны "грубых комиссаров". В снисходительном тоне повелителя он повествует:

"Некоторые из поступивших ко мне жалоб были, пожалуй, преувеличенными, но все же в общем создается впечатление, что масса обладает тонким чутьем того, как к ней относятся. При товарищеском, хотя и не особенно хорошем, отношении она сравнительно легко мирится с трудностями. К сожалению, нельзя сказать, чтобы подобное обращение особенно практиковалось" (стр. 51).

Однако Зеверинг признает справедливость жалоб отнюдь не для того, чтобы их удовлетворить. Он хочет лишь показать, что сам он во всех этих "спорных случаях" всегда охраняет интересы буржуазии. Старых профсоюзников он старается убедить в том, что снятие директоров, на которых особенно жалуются рабочие, было "несправедливостью". И так как Зеверинг за "справедливость", то он не может терпеть "подобного произвола". Там, где подобные рассуждения, распространяемые им устно и письменно, оказывали свое действие, дело разрешалось "демократическим путем". В противном случае, храбро заявляет Зеверинг, "требовалась решительная помощь".

Смакуя, как садист, он рассказывает о том, как "интересно" происходило водворение обратно одного особенно жестоко обращавшегося с рабочими горного ассесора, доктора Фиклера. Несмотря на то, что шахтный рабочий комитет "состоял из спокойных и рассудительных товарищей, он не решался, не рассчитывая на успех, довести до сведения делегатского собрания мою точку зрения" (стр. 51). Зеверинг сам отправляется на собрание, на котором присутствовало 2 тыс. человек. Свое выступление он кончает заявлением, что "Фиклер под моей охраной снова возвратится к исполнению своих обязанностей". Возмущение этим решением было столь велико, что "кое-кто из недисциплинированной молодежи при моем от'езде стал бросать камни в мою коляску" (стр. 51). Так Зеверинг вполне убедительно доказал, что он является вернейшим слугой горных директоров, за которых он готов буквально дать побить себя камнями.

ПРОДОВОЛЬСТВЕННАЯ НУЖДА И БЕСПОРЯДКИ

Доведенные до крайности голодом и спекулятивными ценами рабочие ухватились за меры самопомощи. Они ввели на рынках твердые цены на овощи, фрукты и другие продовольственные продукты. Эти принудительные меры Зеверинг называет "грабежом", "ужасными бесчинствами" и отвечает на них "посылкой сильных войсковых частей" (стр. 65), жестокостями и расстрелами.

По своему обыкновению Зеверинг не удовлетворяется простым констатированием этих фактов. "Особо интересные случаи" он излагает со всеми подробностями, с тем, чтобы наглядно продемонстрировать свою плодотворную деятельность. Он останавливается на событиях в Билефельде. "Беспорядки возникли на рынке и состояли в том, что мужчины и женщины заставили торговцев вопреки их желанию (заметьте!) продавать фрукты, свежие овощи и рыбу" (стр. 66).

Полиция оказалась беспомощной в первый момент. Правление с. -д. партии и профсоюзы в воззвании в "Volkswacht" попытались убедить рабочих, чтобы они отказались от "принудительной продажи" (выходит, не грабеж!), так как "это могло лишь привести к повышению цен". Но Зеверинг не полагается на действие социал-демократического воззвания. Он приводит охрану и заставляет ее стрелять в собрание, которое осмелилось обсуждать продовольственный вопрос.

ЗЕВЕРИНГ - УБИЙЦА

Тогда "дело дошло до диких эксцессов... Была брошена ручная граната, которая убила нескольких участников собрания и многих ранила!.." (стр. 66, 61).

"Требование выдачи убийц, само собой разумеется, не было удовлетворено" (стр. 67).

Однако Зеверинг боится, что при таком описании: "пришло", "случилось", "были убиты", буржуазия может не заметить той руководящей роли, какую он сыграл в погромах рабочих. Поэтому он подчеркивает:

"Все направлялись ко мне, так как стало известно, что я лично обратил внимание полицейского управления на необходимость предохранительных мер и дал соответствующие распоряжения" (стр. 67).

Далее он рассказывает, как сильно ненавидели его рабочие за его кровавые дела и как ему угрожала тысячеголовая масса. Но он вырвал армию: "тогда-то и Билефельд дождался осадного положения" (стр. 68).

С той же наглостью рассказывает Зедеринг о своих действиях и в других городах, например в Дортмунде:

"По мнению многих рабочих, дортмундская охрана действовала слишком резко" (стр. 69).

Когда вследствие этого большинство крупных предприятий потребовало роспуска рейхсвера, Зеверинг холодно ответил:

"Это требование выдвинуто в состоянии возбуждения и уже по этой причине не может быть выполнено" (стр. 69).

ЗЕВЕРИНГ - ПРОВОКАТОР

Желание Зеверинга солидаризироваться с убийцами настолько велико, что он совсем теряет голову. В своем стремлении обелить рейхсвер он делает драгоценное признание:

"Мирные обыватели, знакомые с местными условиями, вопреки сложившемуся мнению, дали мне понять, что здесь имела место провокация" (стр. 69).

Господину Зеверингу конечно лучше известно, имела ли место провокации с целью инсценировать беспорядки и потом ввести белый террор. Может быть вы всерьез собираетесь утверждать, что рабочие оплачивают известные креатуры для того, чтобы они их затем выдали защитникам порядка? У Зеверинга нередко встречаются подобного рода подтасовочки. Так, чтобы оправдать свои мероприятия против рабочих, он вспоминает требование революции: "Грабители должны быть наказаны смертью". Изголодавшихся рабочих, прибегающих к принудительным мерам против паразитов и спекулянтов, которые отнимают у них последние запасы путем произвольно взвинченных цен, он приравнивает к мародерам. Но это значит дать самому себе пощечину, ибо он показывает, что революционные рабочие гае терпят грабителей в своих рядах. Но быть может еще сыщутся дураки, не знающие это? На них-то он и собирается спекулировать.

ЗЕВЕРИНГ ПОЛУЧАЕТ ПОБОИ

В одном месте Зеверинг впадает в "сентиментальный" тон. Однажды на собрании доверенных лиц он пытался раз'яснить доводы властей, защищающих решительные действия охраны против "грабежей". Во время этого раз'яснения один из присутствующих выступил с сообщением, что как раз сейчас четыре человека расстреляны войсками перед зданием ратуши.

"Путь к ратуше принадлежит к наиболее болезненным воспоминаниям моей жизни: в доме союза рабочих-металлистов и в непосредственной близости к ратуше меня решительно атаковали несколько злодеев" (стр. 68).

Ну, конечно, побои - вещь весьма болезненная!

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ СТАЧКА В ЯНВАРЕ 1920 ГОДА

Железнодорожная стачка началась с чисто экономических требований: за "улучшение заключаемых тарифных договоров в связи с повышением цен на продукты потребления" (стр. 110).

Хорошо выдрессированные в предательстве рабочих руководители профсоюзов вели такие длительные переговоры, что рабочие потеряли терпение и в отдельных местах бросили работу. Германский железнодорожный союз конечно отмежевался от такого "дикого движения", но ему однако не удалось сорвать стачку.

Чтобы расколоть движение, Зеверинг пытается его "скомпрометировать", объявляя его политическим в связи с тем, что "спартаковцы" требовали снятия осадного положения. Чтобы завербовать хоть немногих сознательных рабочих, он предлагает правительству возможно скорее об'явить о тех "уступках, которое оно готово сделать народу" (!). Он пытается всеми средствами "повлиять на доверенных лиц союза железнодорожников, чтобы они со всей решительностью выступили против дикого движения" (стр. 113).

Когда все это оказалось недостаточным, он об'являет город на осадном положении и предъявляет ультиматум, которому мог бы позавидовать любой палач:

"К то в течение трех дней не отойдет от первоначально дикого, а ныне разжигаемого бессовестными подстрекателями и имеющего политический характер движения и не возвратится к работе, тот будет уволен железнодорожным правлением" (стр. 115).

Стачка была задушена, сотни рабочих выброшены за ворота. "У железнодорожного правления началась подлинная лихорадка увольнений" (стр. 115). Уволены были такие рабочие, которых даже Зеверинг называет "далеко не худшими". Ультиматум дошел до них слишком поздно, так что они не могли своевременно прекратить стачку.

Зеверинг называет "неподобающим такое поведение представителей власти" и становится на сторону "неправильно уволенных". Но и на сей раз он извиняется перед буржуазией, раз'ясняя по каким мотивам он действовал таким образом. При этом он конечно исходил отнюдь не из любви к рабочему классу.

"Это было не только требование справедливости. В нем было заинтересовано и железнодорожное, управление, которое не должно было навлекать на себя подозрение, будто оно плохо обращается как раз с теми, кто в тяжелые времена, жертвуя собой и своим добрым именем среди рабочих, призывали к спокойствию и разуму" (стр. 117).

Зеверинг обходит полным молчанием террор осадного положения. Он высмеивает "устроителей" демонстраций протеста против солдатчины: они-де не пользовались успехом, а повторные стачки протеста "давали управлению предприятий повод к увольнению сотен бастующих" (стр. 117).

Тут же между прочим он упоминает, что январское движение-стачка за повышение Заработной платы - "снова потребовало десятков человеческих жертв" (стр. 117).

Это значит, что при участии и активной помощи Зеверингов десятки рабочих были снова убиты солдатами.

ВВЕДЕНИЕ СВЕРХУРОЧНЫХ РАБОТ

После усмирения железнодорожной стачки Зеверинг осмелел. От обороны он переходит к наступлению на горняков.

В начале января он принудительным порядком вводит сверхурочные работы в горном промысле.

Сверхурочные работы были не только бесстыдным грабежом рабочей силы. Сам Зеверинг признает, что с такой грубостью и бесцеремонностью введенные сверхурочные работы были совершенно излишни и оправдывались лишь "соображениями высшей политики" буржуазии. Даже рабочие, верившие Зеверингу, говорившему, что повышение добычи связано с улучшением материального положения, заявляли:

"Нет ни малейшего основания увеличивать добычу тогда, когда добытый уголь не может быть вывезен и угрожает опасность пожара больших запасов угля" (стр. 129).

Бессмысленность этих сверхурочных работ была столь очевидна, что уже по истечении первого договора 14 марта сам Зеверинг и Ваттер вынуждены были высказаться за "отказ от всяких принудительных мероприятий. Вопрос же о продлении договора предоставить свободному соглашению" (стр. 130).

Во всем горнорабочем районе проводилась усиленная агитация за проведению шестичасовой рабочей смены. Зеверинг вынужден прибавить: "Нельзя отрицать, что столь популярное само по себе требование введения шестичасовой смены нашло сочувствие в рабочих массах. Под давлением масс правительство было вынуждено созвать комиссию и сделать вид, будто оно хочет "ближе познакомится с вопросом". Вопреки всем этим маневрам, рабочие представители выдвинули следующее требование:

"6-часовая смена с 1 февраля 1920 г. должна быть, как правило, введена во всем горном районе Рура" (стр. 121).

Предатели рабочего дела начали борьбу против этого требования.

Прежде всего началась "идейная" подготовка. Гух и Гуземан, вместе с христианскими и гиршдункеровскими профсоюзами, обвинили рабочих в том, что благодаря уменьшению добычи угля они лишают работы рабочих других отраслей производства. Горнорабочие "обязаны показать свою солидарность с другими рабочими и повысить производство". Затем пришло раз'яснение Зеверинга, что правительство "всемерно будет противодействовать введению 6-часового рабочего дня". С помощью профсоюзов, которые шли рука об руку с правительством, рабочим раз'ясняли, что "политическое и хозяйственное положение Германии не позволяет в настоящее время сокращать рабочий день в горной промышленности" (стр. 123). Был установлен неслыханный террор. "Среди прочих мер" последовало запрещение заводских собраний, забастовочных пикетов и роспуск стачечных комитетов (стр. 124), Чтобы провести принудительные работы, обратились снова к штрейкбрехерскому приказу Зеверинга от 9 апреля 1919 г.

Рабочая печать была совершенно задушена. "Было воспрещено печатание, продажа и распространение всех вновь выходящих газет, журналов, листовок и плакатов всех направлений" (стр. 124).

Когда, несмотря на все это, в различных шахтах Гамбургского, Эссенского, Гельзенкирхенского, Дортмундского районов рабочие пытались бросить работу после 6 часов, "этому воспрепятствовали" (какими методами, в это Зеверинг нас не посвящает). После всего этого "товарищ" Зеверинг похваляется:

"В истории профессионального рабочего движения всех времен было мало таких актов, которые, подобно этому, с самого же начала были обречены на провал" (стр. 124).

Но Зеверинга это не удовлетворило. Он риал, - что лучшим закреплением победы является дальнейшее наступление. Таким наступлением было введение сверхурочных работ.

"Настроение было сломлено, и теперь волей-неволей должны были принять сверхурочные работы" - говорит Зеверинг.

Каково было, по собственному признанию Зеверинга, положение горнорабочих в это время?

"Начиная с середины декабря 1919 г., сократилось снабжение хлебом. Бохумский округ в течение последних 4 недель вместо причитающихся ему 12 тыс. получил лишь 4800 двойных центнеров муки... Горнорабочие нередко вынуждены были спускаться в шахты без хлеба... Нехватало всего, не только жиров и муки, но и картофеля..." (стр. 73).

Горнорабочие вынуждены были "возмещать этот недостаток, совершая нередко дальние поездки за картофелем, мукой и салом" (стр. 73).

"Почти все горнорабочие вынуждены были заниматься мешочничеством. Поездки были столь утомительны, что в последующие дни рабочие не могли справиться со своей работой" (стр. 73).

"Более чем естественно, что в силу недостаточного снабжения продовольствием рабочие отказывались от сверхурочных работ" (стр. 127).

Несмотря на все уговоры, "ни одна организация в этот момент не решалась, вместе с горным союзом, взять на себя ответственность за введение сверхурочных работ" (стр. 125).

Тогда за это взялся Зеверинг вместе с командующим войсками. Они попросту ввели сверхурочные работы принудительным порядком. Об'яснение Зеверинга, почему необходимо было применить принуждение, положительно очаровательно! Так как рабочие не соглашаются добровольно, то "было установлено, что без принуждения со стороны властей нельзя провести сверхурочные работы".

Но как просто было, оказывается, отказаться от принуждения:

"...Правительство охотно отказалось бы от всякого принуждения, если бы можно было добиться дополнительной добычи добровольным соглашением заинтересованных сторон" (стр. 128).

Зеверинг превзошел все ожидания буржуазии. Его усиленно чествовали - правда, не рабочие. Тогдашний старшина Эссенской торговой палаты - тайный советник доктор Кватц предложил Зеверингу место председателя дюссельдорфского (провинциального) правления, "так как я, по его мнению, сумел справиться с тяжелой обстановкой в Дюссельдорфском округе" (стр. 129).

ЗЕВЕРИНГ И КАППОВСКИЙ ПУТЧ

Зеверингу недолго пришлось наслаждаться своей победой над горняками. Обнаглевшая солдатчина считала, что настало ее время, ибо теперь можно обойтись без Зеверинга и открыто об'явить монархию. Из Берлина пришла весть о капповском путче.

Капповский путч поставил Зеверинга, так же как и всю социал-демократию, перед дилеммой: либо сделать дальнейший шаг и связать себя на жизнь и на смерть с открытой реакцией и милитаризмом, либо же вместе с рабочими повести борьбу по всей линии.

С беспримерным единодушием пролетариат поднялся против капповцев.

На чью сторону стать?

Зеверинг колебался недолго. Он высказался за сохранение буржуазного государства, даже если придется пойти вместе с открытыми монархистами.

Он бежит к Ваттеру и пытается доказать ему, сколь ложным шагом было бы примкнуть к Каппу. Его войска не устоят против рабочих, "они будут сломаны, как спички" (стр. 134).

Скрыть от рабочих свои действительные намерения - такова заповедь политической мудрости. Ваттер не располагает достаточной военной силой для того, чтобы открыто заявить о своих политических симпатиях:

"Посылка слабых войсковых частей в промышленные районы без этой ясной установки (вернее сказать, без того, чтобы они изображали из себя республиканцев) была бы равносильна их разгрому" (стр. 134).

Все эти просьбы и соображения Зеверинга остались без последствий. Ваттер решил подождать. Он может себе это позволить. Зеверинг - ничто без него. Если капповское предприятие будет проиграно, он всегда успеет использовать Зеверинга для разгрома рабочих во ими "демократии".

Зеверинг не строил себе никаких иллюзий ни о Ваттере, ни о добровольческом отряде Он рассказывает сам:

"Никто не сомневался в том, что все офицеры готовы были уступить Каппу Западную Германию" (стр. 149).

Над казармами развевались черно-бело-красные знамена. Войска шли со знаменами, призывавшими к поддержке Каппа.

Уже при первых столкновениях добровольческие отряды держали себя так вызывающе, их поведение по отношению к населению было настолько провокационно, "что они возбудили не только ненависть рабочих, но и во многих случаях недовольство всего населения" (стр. 157).

Однако Зеверинг не даст ввести себя в заблуждение подобными пустяками. Его позиция хуже, чем позиция мелкой буржуазии, в части своей симпатизировавшей рабочим.

"В Гагене даже демократы и центр требовали вооружения рабочих" (стр. 145).

Даже самые от'явленные реакционеры заняли более левую позицию, чем Зеверинг:

"В Дюссельдорфе даже германская национальная народная партия требовала отзыва военного руководства" (стр. 158).

Только Зеверинг ничего не желал и не требовал. Он лишь делал попытки "сглаживать и выпрямлять". Ваттера и его соратников он изображал как верную опору конституционной власти. Даже в самых крайних случаях он не останавливается перед защитой военщины.

"Допрашивая Газенклевера, я не мог установить, является ля он сторонником капповского правительства" (стр. 146), - так говорит Зеверинг о человеке, у которого были найдены воззвания о поддержке Каппа.

Все его симпатии - на стороне капповских преступников. Пресловутого Лихтшлага, который "имел обыкновение обращаться с населением, как с жителями враждебной страны", он изображает так:

"Стройная, рослая фигура, солдат до кончика ногтей, человек необыкновенной личной храбрости, сорви-голова... Его отряд был ему искренно предан".

Социал-демократ Зеверинг по-отечески наставляет сто:

"Такая тактика была бы достаточна во вражеской стране, но здесь одним лишь наскоком ничего не достигнешь" (стр. 153). Когда 16 марта Ваттер открыто отрекся от Каппа, дело которого было окончательно проиграно, Зеверинг в листовках и об'явлениях поспешил раз'яснить, что Ваттер стоит "безоговорочно на платформе старого правительства" (стр. 151), а войска ставят себе задачей "обеспечить мирной работе необходимую ей безопасность" (стр. 151).

"Историческую ошибку генерала Ваттера" Зеверинг видит лишь в том, что тот запоздал с признанием поражения капповского предприятия на три дня. "Его ошибка - в недостатке политической дальнозоркости". Продолжая защиту Ваттера, Зеверинг прикидывается наивным:

"Мне неизвестны факты, которые могли бы обосновать это обвинение" (что Ваттер поддерживал Каппа) (стр. 151).

А где был Ваттер с 13 по 16 марта, господин Зеверинг? Капповцы, всюду провоцировавшие борьбу, были разбиты наголову. Попытка вернуться к старым методам и рассказывать сказки о "выступлениях и беспорядках рабочих" не удалась. Все население было настроено резко против капповского путча. Широчайшие круги считали, что военщина - единственный виновник того, что движение приняло такие размеры. Увеличились случаи неповиновения и даже перехода на сторону пролетариата. Рабочие завоевывали одну позицию за другой. Стало совершенно ясно, что без моральной поддержки социал-демократии всякий акт, направленный против пролетариата, был бы в то время обречен на неудачу.

Заявление Вахтера развязало Зеверингу руки. Кончились времена мирных переговоров. Надо готовиться к борьбе.

"Вот почему командующий и я былой постоянно озабочены тем, чтобы стянуть войска" (стр. 168).

Это была действительно трудная задача. Зеверинга осаждали, требуя, чтобы он не посылал никаких войск. Железнодорожники часто отказывали в транспорте. Социал-демократы, наиболее верная опора Зеверинга, начинали выступать против Ваттера. При этом не было недостатка в "тягостных недоразумениях", которые почти что уничтожали все старания Зеверинга.

БОЛЕЕ РОЯЛИСТ, ЧЕМ САМ КОРОЛЬ

Мюнстерский социал-демократический Комитет действия подал жалобу на Ваттера, и рейхсканцлер Бауэр распорядился по телеграфу:

"Расследовать и приостановить жалобы на Ваттера" (стр. 169).

Эти глупцы приняли ответ всерьез и огласили его как "сенсационное разоблачение" (вместо того, чтобы напечатать его в таком месте, где оно не бросалось бы в глаза):

"Начато расследование против генерала Ваттера".

Зеверинг был этим извещением "совершенно сражен" (стр. 169). Он спешит присоединиться к протестам офицеров. Он заверяет, что он "больше еще, чем офицерский корпус, глубоко сожалеет о случившемся, как по политическим, так и по личным основаниям" (стр. 169). Зеверинг угрожает подать в отставку, если отзовут Ваттера и тем "раздробят силы", необходимые для того, "чтобы предотвратить страну от наихудшего" (наихудшее для Зеверинга - это революция).

Борьба против "наихудшего" еще не может начаться. Стягивание войск еще не доведено до конца. Зеверинг должен выиграть время. Из январских и других боев он знает, как это делается. Пока что он разглагольствует о демократии, обещает реформы в организации охраны. Он в высшей степени озабочен тем, чтобы не допустить пролития крови, ибо "дело идет, к сожалению, о рабочей крови". Он ласков и добр. Он заявляет, что никакие войска не придут в Рур "до тех пор, пока не будут исчерпаны все средства, чтобы сговориться с рабочими" (стр. 171).

Чтобы устранить всякое недоразумение, Зеверинг считает необходимым оправдаться перед буржуазией за эти речи и более подробно изложить свои взгляды. Проявленное им "послабление" имело вполне реальную основу:

"При всем желании командование не могло выставить больших сил. Вся область была оголена от военных и полиции" (стр. 172).

Зеверинг развивает свою программу:

"При отсутствии достаточных военных сил я не мог действовать ни в коем случае... ибо это привело бы... к новому успеху зачинщиков. Я мог дать свое согласие на ввод новых войск в Рурскую область лишь в том случае, если бы превосходство силы армии сделало невозможным всякое сопротивление" (стр. 172).

Однако в Рурской области было 50 тыс. готовых к обороне рабочих.

Борьба не могла быть решена одной лишь силой армии. Поэтому необходимо было, "пока стягивались войска", попытаться еще раз подействовать испытанным методом переговоров. "Было бы уже большим достижением", если бы удалось расколоть борющихся, если бы удалось, "изолировать те части красной армии, которые хотели превратить борьбу в бессмысленную резню и в простой грабеж (для Зеверинга борьба с реакцией является бессмысленной резней и простым грабежом)... оторвать от движения ту часть рабочих, которые присоединились к нему для защиты конституции" (стр. 173).

...Генеральский сотрудник

Лишь к этой цели - к расколу пролетариата - призывал Зеверинг билефельдскую конференцию. Он говорит сам:

"Если считать проявлением слабости эти соображения, повлекшие за собой созыв билефельдской конференции, то подобное обвинение меня нисколько не трогает. Наоборот, если когда-либо в жизни я получал ничем не омраченное удовлетворение в своей служебной деятельности, то это было от созыва билефельдской конференции" (стр. 173).

Революционный пролетариат больше не верил обещаниям Зеверинга и принимал оборонительные меры против его маневров. Но большинство рабочих шло еще за вождями, которые в лучшем случае были оппортунистами или же, как Зеверинг, открытыми предателями. Во время всеобщего под'ема они не смели идти против настроений масс, но тотчас же отступали, как только в процессе борьбы появлялись трудности. Переговоры были приманкой, на которую они охотно поддавались, чтобы снять с себя ответственность.

Однако на этот раз им предстояла "отнюдь не легкая задача" (стр. 183). Обещания, которые правительство вынуждено было дать рабочим на билефельдской конференции, чтобы оторвать их от движения, - показатель того, какой силы достигло движение.

Результаты билефельдского соглашения были таковы:

"Пункт 2. Немедленное разоружение и наказание всех виновных в путче или в свержении конституционных правительств, в том числе и чиновников, предоставивших себя в распоряжение незаконного правительства.

Освобождаются от наказания все те, кто отошел от контрреволюционного движения до момента заключения настоящего соглашения, но не позже 8 часов утра 25 марта".

"Пункт 3. Основательная чистка от контрреволюционеров всех общественных учреждений и управлений предприятиями... Восстановление всех представителей организаций, отстраненных от общественной работы по политическим или профсоюзным соображениям".

"Пункт 6. Немедленно приступить к социализация созревших для этого отраслей хозяйства. В основу социализации положить постановления комиссии по социализации, к участию в которой привлечь представителей профсоюзов..."

"Пункт 7. Роспуск всех изменивших конституции контрреволюционных военных формирований и замена их надежными республиканцами, особенно из среды организованных рабочих, служащих и чиновников".

"В связи с этим, - по мнению комиссии, - подлежат роспуску корпуса Люцова, Лихштеншлага и Шульца..." (стр. 178 и 179).

Зеверинг не обмолвился ни единым словечком о том, каким образом провести в жизнь все эти решения. Как будто совершая переход к порядку дня, он лишь указывает, как "удачно" сошел его хитрый трюк. Он называет это "разделением фронтов". "Профсоюзные работники, сторонники демократов, центра и социалистов большинства очень скоро отвернулись от рабочей армии" (стр. 181).

"С каждым днем оказывались все более изолированными эти безрассудные люди, не слушающие никаких резонов", т. е. революционные рабочие (стр. 183). Однако Зеверинг и не думал использовать ослабление пролетариата для ликвидации движения мирным путем. "Несмотря на хорошие результаты билефельдского соглашения, под ружьем стояло еще до 10 тыс. рабочих". Им нужно было противопоставить численно превосходящую их армию. "С этой целью для стягивания войск шла непрерывная работа". Эта цель была достигнута лишь к концу марта. Зеверинг решительно опровергает мнение, будто он хотя бы день медлил с избиением рабочих. "Неверно утверждение, будто несколько лишних дней было потеряно" (стр. 183).

Измена Зеверинга льет воду на мельницу капповцев. Они сразу же начинают поднимать голову. Полковник Гогенштейн пишет в бюллетенях военного командования, что в билефельдском договоре о перемирия "приняты во внимание лишь требования противной стороны (т. е. рабочих), а не военного командования" (стр. 184).

Этот откровенный язык вывел Зеверинга из себя: "Не знаю, кого думал успокоить полковник этой заметкой" (стр. 184).

Но и правительство не находит более нужным считаться с "ослабевшим" врагом. Когда стало ухудшаться положение "изолированных" и "безрассудных", когда Эссенский центральный совет 28 марта хотел начать переговоры, правительство потребовало полной капитуляции.

Своими "дополнениями" к этому требованию правительства генерал Ваттер чуть было не испортил всей тонкой работы Зеверинга. Они открыли глаза даже готовому вести переговоры Эссенскому центральному совету и побудили его провозгласить всеобщую стачку и продолжать борьбу. Слишком рано генерал Ваттер показал рабочим свое подлинное милитаристское лицо. Это снова вызвало величайший отпор со стороны рабочих. Они поняли, что их единственное спасение - борьба с белой армией. Слова "белая армия" Зеверинг иронически ставит в кавычки. Начинают исчезать "хорошие результаты" билефельдского соглашения. Рабочие снова сплачиваются.

Снова Зеверинг пускает в ход свое хитрое искусство, чтобы загладить "неловкость" Ваттера. "И снова перо должно было восстановить то, что уничтожил меч" (стр. 202). Чтобы создать иллюзию, что он взял все дело в свои "социалистические" руки, Зеверинг заставляет правительство предоставить ему расширенные полномочия. Сам он не придает никакого значения этим полномочиям и именует их иронически: "так наз. расширенные полномочия" (стр. 192).

Зеверинг спешит успокоить Ваттера: "Я никогда не собирался играть роль гири у ног командующего" (стр. 192).

"Никогда не собирался", итак - carte blanche всевластному Ваттеру и его добровольческому корпусу! Пусть действуют, как им только заблагорассудится!

31 марта Зеверинг приглашает партийных руководителей и делегатов исполкома на новое обсуждение, при чем отобраны были такие, "в которых я был уверен, что они вместе со мной, пусть и по иным мотивам (да позволено будет спросить, какими мотивами руководствовался "друг рабочих" Зеверинг? - Р. Л. ), будут стремиться избежать лишнего кровопролития при неизбежных военных операциях" (стр. 189). Зеверинг считает ошибочным рассматривать эту конференцию как "Мюнстерский мир" (стр. 189). Он совершенно не думал заключать с рабочими мир. "Главную цель заседания я видел в том, чтобы сообщить представителям рабочих твердое решение правительства установить порядок при помощи военных".

Заверинг играет массами, как искусный жонглер. Он приглашает лишь тех "представителей рабочих", о которых он заранее знает, что они не будут бороться против него. Им вполне достаточно будет показать плеть (сообщить "твердое решение правительства"), чтобы привести их к повиновению.

Какова цель мюнстерской комедии? Зеверинг цинично раз'ясняет: "Мюнстерская конференция ценна была постольку, поскольку она успокоила возбуждение последних двух дней" (стр. 190). На Мюнстерской конференции Зеверинг обещает рабочим отсрочку еще на два дня. По этому поводу он говорит сам: "Лишь чудом можно было выполнить ко 2 апреля поставленные правительством условия" (стр. 191).

Аппарат социал-демократической партии снова показал себя во всеоружии лжи и искусства разложения. Вся с. -д. пресса старалась воздействовать на население, "чтобы обеспечить войскам вполне сознательный и достойный прием" (стр. 209). Она "содействовала сближению населения с рейхсвером" (стр. 208).

Подобно враждебной армии в начале войны, революционные рабочие были об'явлены вне закона. Зеверинг называет теперь рабочих не иначе, как "грабителями и вымогателями", "преступниками" (стр. 182), "от'явленной бандой", "борющейся толпой", "бандой мародеров", "дикими бандами", которые воруют и грабят, бродяжничают и поджигают (стр. 184, 191, 194, 201).

Так Зеверинг называл рабочих, в большинстве своем принадлежавших к его собственной партии, организованных в профсоюзы и между прочим, как покарали позднейшие списки, более чем наполовину состоявших из женатых рабочих, имевших по 2 - 3 ребенка.

Зеверинг совсем забыл, что несколькими страницами выше он писал:

"Независимый с. -д. Людвиг из Гагена пригласил делегатов посетить вместе с ним промышленный район, где все находится в наилучшем порядке" (стр. 175).

Он забывает также и другие свои слова: "В первые дни (когда бои служили еще защите его друзей в правительстве) наблюдалась достойная удивления военная дисциплина" (стр. 195).

Позже, когда дело разгрома рабочих было завершено и Зеверинг мог снова стать "гуманным", он роняет признание, что те, кого он выдал солдатчине, были не какими-либо бандитами, а трудолюбивыми рабочими, на законных правах защищавшимися от нарушивших присягу военных.

"Что знали отряды господина фон-Аулока или Россбаха о законной самозащите трудолюбивых рабочих против нарушивших присягу военных? Для них всякий рабочий, восставший против Каппа, был большевиком, его пытать и уничтожить казалось им патриотическим делом" (стр. 250).

Тщетно просил Жозеф Эрнст в обращении к гагенскому боевому центру не допускать впредь сосредоточения войск, обещая в 1 - 2 дня мирно уладить дело. Тщетно еще 3 апреля Эттингауз убеждал в необходимости отозвать войска. Тщетны были заявления пленарного заседания исполкома промышленной области от 1 апреля о том, что оно позаботится о немедленном проведении билефельдского соглашения при сохранении принятой в Мюнстере отсрочки (стр. 197).

Эти просьбы и пожелания не имели успеха. Они лишь показали сведущему врагу, что рабочие этих районов слишком слабы, чтобы бороться. Зеверинг заявляет: "Эти просьбы и пожелания были приняты во внимание в той степени, в какой они отвечали военным планам Ваттера" (стр. 197).

"Сначала (какое ценное "сначала"! - Р. Л. ) необходимо было сконцентрировать силы в тех районах, где имелась еще красная армия".

Очередь остальных районов тоже наступит в свое время.

"Только теперь, когда войска выступили в поход, обнаружился весь успех билефельдского соглашения и мюнстерских переговоров. До 6 апреля войска заняли без боя Дуисбург, Мюльгейм, Гельзенкирхен, Буер, Герне и Дортмунд. 7 апреля заняты были Бохум и Эссен. Ряды красной армии поредели. Дело ограничилось лишь отдельными стычками" (стр. 205).

Результат билефельдского соглашения Зеверинг видит в том, что рабочие без боя сдались на милость разнузданной солдатчины. Он вполне прав.

В течение многих месяцев натравливания против большевиков-коммунистов социал-демократии удалось представить методы "голого насилия" как несовместимые с честью дисциплинированного и организованного пролетариата. Эти рассуждения оказывали свое действие на рабочих, не освободившихся из-под влияния с. -д. вождей.

Они не знали, что социал-демократия лишь тогда выступает против насилия, когда оно направлено против, буржуазии. Они не знали, что они фактически находятся вне закона и всякое насилие над ними может сойти безнаказанно.

Войска, введенные Зеверингом, вели себя в районах борьбы хуже, чем во вражеском лагере. Они чувствовали себя, как в старой кайзеровской Германии. Они привезли с собой черно-бело-красные знамена, провозглашали "ура" кайзеру, расклеивали антисемитские воззвания, в некоторых местах принуждали рабочих петь "Heil Dir im Sieger Kranz" (стр. 207).

Начались массовые аресты. Достаточно было какого-либо непроверенного доноса, чтобы "предать военному суду спокойнейших граждан и рабочих" (стр. 211).

Арестовывали совершенно случайных людей, и "сотни сидели неделями без допроса" (стр. 227).

"Сотни арестованных не были повинны ни в каком преступлении... Несмотря на то, что арестованных освобождали сотнями, количество их не уменьшалось, так как на освобождающиеся места приводили новых" (стр. 211). В судах кипела работа, тем не менее "арестованные неделями ждали допроса" (стр. 224).

Естественно, что при такой сутолоке на арестованных не обращали ни малейшего внимания.

"...Стариков и молодых, здоровых и больных сажали вместе, что приводило к росту заболеваний".

"Насилия и самовольные расстрелы отмечались ежедневно". Раненых добивали. "В Гамме двоих раненых рабочих посадили на один стул и затем расстреляли". "Расстрелянных самовольно, без всякого допроса, исчисляли сотнями".

"На братском кладбище под Гаммом лежит 98 расстрелянных рабочих" (стр. 210).

"В Реклингаусском районе в течение нескольких дней было вынесено 33 смертных приговора из числа 66 обвиняемых, для которых требовали смертной казни" (стр. 216).

Этой участи не избегли и собственные "партийные товарищи" Зеверинга, которые раньше всех попали к нему в сети. Они также познакомились с тюрьмой и подверглись насилиям и произволу. Когда Ваттер решил из-за перегруженности судов делами освободить из тюрьмы социал-демократических рабочих, то "число арестованных видимо сократилось" (стр. 225). Социал-демократические рабочие разделили участь своих товарищей по классу, в то время как Зеверинг даже перед лицом этих бесчинств берет под защиту классовых врагов пролетариата и пытается смягчить и сгладить все их преступления.

Он лишь в очень скромных тонах указывает военным властям, что было бы неразумно наказывать тех рабочих, которые "были в нужде их лучшей опорой".

"Но старые услуги плохо вознаграждались военными" (стр. 209).

Сочувствие Зеверинга носило чисто теоретический характер. На практике он облегчал вешателям их работу, пытаясь всячески их выгородить.

Изложение их преступлений перемешано у него например с такими рассуждениями:

"Конечно не все донесения были обоснованы... При существовавшем возбуждении все рисовалось в более мрачном свете" (стр. 210).

Поведение войск генерала Гааса, шедшего под черно-бело-красными знаменами, распространявшего антисемитские воззвания и предпринявшего массовые аресты, Зеверинг называет "безукоризненным и безупречным" (стр. 207).

Совместное тюремное заключение больных и здоровых, "приводившее к росту заболеваний", Зеверинг, - как ни невероятно это звучит, - называет "относительно сносным" (стр. 225).

Оскорбления и издевательства над иностранными корреспондентами, из коих один был расстрелян, Зеверинг называет лишь "бестактностью" военных (стр. 213).

Зеверинг повторяет всю клевету, распространяемую военными о рабочих. По Зеверингу, среди населения вплоть до право-настроенных кругов, господствовало представление, будто официальные военные донесения нарочно преувеличивали положение дел, чтобы обосновать и извинить некоторые "недоразумения" с войсками" (стр. 218).

Зеверинг считает, что не будет преувеличением, если назвать поведение левой прессы бессовестной травлей".

И здесь Зеверинг не отстает от буржуазии. Он вслед за ней занимается травлей рабочих. Он перечисляет целый список "преступлений" революционных рабочих и пишет: "Трудно сказать, на чьей стороне было больше жестокостей" (стр. 212).

Зеверинг, рассказывавший, что "после вступления войск не было больше никаких настоящих боевых столкновений" (стр. 217), все же пытается я рабочих сделать ответственными за бойню.

"Здесь, в этой кровавой гражданской войне, казалось имела место лишь жажда мести и нечеловеческая жестокость" (стр. 213).

Террор примял такие размеры, что "возбудил опасение даже в тех кругах, которые желали применения строгих мер по отношению к зачинщикам" (стр. 250).

Не Зеверингу, а некоему Ярресу принадлежит проект реорганизации военных судов, с которым он обратился к Зеверингу. Сам Ваттер вынужден был издать приказ войскам, чтобы умерить неслыханные бесчинства. Требование отставки Ваттера было также делом не Зеверинга, а парламентской комиссии, состоявшей из представителей центра, демократов и социал-демократов.

Многие социал-демократические рабочие и низовые функционеры, помогшие Зеверингу спасти "государственный разум" и вместе с ним изменившие революционным рабочим, были искрение убеждены в том, что войсками распоряжается социал-демократическое правительство. Об этом позаботился уже Зеверинг, сообщивший в прессе, что Ваттер "безоговорочно подчиняется конституционному правительству". Однако Зеверинг очень хорошо знал, что это неверно. Он знал, кем был Ваттер и что представляли собой войска.

"Где можно было в то время сыскать войска, которые повиновались бы социалистическому вождю?" (стр. 181).

Зеверингу были известны по прежней борьбе также и те методы, которые применялись военными против рабочих. Но тогда речь шла скорее об авангарде пролетариата. Борьба против капповского путча была массовым движением в широком смысле этого слова. Зеверинг знал, что он выдает военной клике с головой эти массы, и среди них - сотни своих партийных товарищей. На этот раз он больше не мог ссылаться на формальную "демократию", ибо большинство рабочих было за изгнание и наказание капповцев и по крайней мере за усиление контроля над государственным аппаратом. Зеверинг видел, что социал-демократия пала до простого придатка военных, больше того - до вывески, которая должна была покрывать все их преступления.

Зеверингу оставалось еще утверждать, что он не ожидал бесчинств в таком размере и что он не мог больше совладать с силами, которые он сам вызвал. Он пытается также обелить себя различными ламентациями о проделках военных.

Но тут происходит нечто чудовищное. После всего того, что он знал, и после всех его "ламентаций" Зеверинг снова повторяет свою игру.

Борющиеся рабочие спаслись от наступающего врага в занятую область. Нищета беженцев была невыразима. Без денег, без убежища и пищи они кочевали из города в город. Не это однако беспокоило Зеверинга. "Бегство в занятую область вызывало необходимость проведения важнейшей задачи - сдачи оружия" (стр. 127).

Беженцы захватили с собою оружие, и о нем-то Зеверинг и беспокоится. Надо заманить беженцев обратно.

Зеверинг и Ваттер обращаются с воззванием к беженцам. Они обещают, что "всякий, кто хочет вернуться к работе, не встретят никаких препятствий" (стр. 218).

Воззвание вызвало огромное возбуждение. Население видит, что беженцы будут обмануты и снова безжалостно выданы военным. Зеверинга штурмуют со всех сторон, убеждая не доверять военным" (стр. 218). "Не поддается описанию, как обходился рейхсвер с людьми, заподозренными в участии в движении".

Беженцы им тоже не доверяют и не решаются вернуться.

Зеверинг прибегает к уловке, "к посредничеству лиц; пользовавшихся доверием масс и личным влиянием" (стр. 220), а также "специальной комиссии по делам беженцев" (стр. 220).

Находившиеся в безвыходном положении беженцы вынуждены были вернуться.., чтобы быть арестованными, преследуемыми, наказанными драконовыми военными судами. И Зеверинг с невинным видом заявляет: "Конечно часто войска обманывали меня и Ваттера".

Зеверинг сам сообщает о двух расстрелах "во время бегства" и спрашивает лицемерно, будет ли искуплено это убийство? (стр. 222).

Он заранее знал, что дело примет такой оборот, и писал:

"Несмотря на распоряжение генерала, дисциплина совершенно не укрепилась, так что при вступлении войск надо было ожидать подобных жестокостей" (стр. 230).

Однако он остерегается утверждать, что это вступление войск совершилось без его согласия. "Такое мнение было неверным" (стр. 230).

Всю операцию нужно было проделать как можно скорее. Германия стояла перед выборами, до этого срока необходимо было водворить спокойствие. Итак, "время, чтобы начать атаку, было определено само собою" (стр. 230).

Стесняться Зеверингу было нечего. Рабочие были побеждены, организации сознательного пролетариата разбиты. "Центральный совет влачил жалкое существование". Таким образом без всякого риска можно было напасть на беззащитных.

"В этих условиях вряд ли можно было ожидать большого сопротивления" (стр. 229).

Это разоружение было заключительным подвигом Зеверинга.

Из изложения Зеверинга всплывает его образ как злейшего врага рабочих. Он по мере надобности то клевещет и издевается над рабочими, то раскалывает их. В этой работе вешателя его не могло остановить никакое насилие и убийство.

Своих союзников и рабочих он мерит двумя различными мерками. Он оправдывает армию, которая, по его собственному признанию, была виновна в величайших насилиях и которую его собственная пресса называла "убийцами из-за угла в мундирах", и третирует революционных рабочих как воров и грабителей. Ведь армия лишь положила предел "грабежам, поджогам и вымогательствам" (стр. 227).

Зверства войск он называет "бестактностью", "глупостью", "нецелесообразностью", "ограниченностью" и т. д.

Не следует однако думать, что Зеверинг не прибегает к более резким выражениям по врожденной деликатности. Когда речь идет о рабочих, он выражается совершенно иначе. Тогда он находит слова вроде: "банда", "борющаяся толпа", "известные преступники", "убийцы" и т. д.

Он полностью перенимает терминологию буржуазии. Перед каждым кровоспусканием, - все равно, идет ли речь о разгроме стачки или о ликвидации последствий капповского путча, - почти автоматически всплывают эти истасканные фразы в том венде, как их употребляет любая контрреволюция:

"Грабежи", "поджоги", "вымогательства", "спокойствие" и "порядок".

На предприятиях - "неизвестные подозрительные элементы, молодежь, подстрекатели, насильно принуждающие рабочих к борьбе".

Против рабочих дозволены все средства: сословные суды, о которых он потом скажет, что их "вообще не следовало применять" для водворения спокойствия и порядка, насилие и убийства.

Эта двойственность ярче всего выражена в следующих слонах: "против путчистов справа рабочие находили средство во всеобщей стачке, а против недисциплинированных вооруженных банд из их собственной среды иных средств не было" (стр. 180). Все эти жертвы, сотни калек, убитые, которых Зеверинг насчитывает до 1 тыс. человек, разбитые жизни, - все это не мешает Зеверингу "испытывать все же, спокойное удовлетворение при подведении этого грустного баланса" (стр. 231).

Зеверинг доказывает, что он неразрывно связан с буржуазией. На обвинение партии центра, что он не обнаружил "достаточно силы", он отвечает:

"Это обвинение меня удивило, ибо до сих пор я думал, что отдал свою личность, свое имя, свою честь, короче говоря, все для спасения государства от надвигавшейся анархии" (стр. 203).

А против обвинения в разрыве с рабочим классом он заявляет:

"С самого начала я отдавал себе ясный отчет в том, что я рискую своим хорошим именем и немалым фондом доверия среди рабочих. Я знал, что вскоре придется оставить Рур с именем черносотенца (Schwarzeн Mann) и предателя рабочего класса" (стр. 33). Но это его не беспокоит.

И теперь еще он может держать наготове против них дубинки и ружья лишь потому, что еще многие рабочие следуют за вождями социал-демократии.

Но широчайшие рабочие массы начинают понимать и скоро поймут окончательно, что Зеверинг (социал-демократия) - это самый ярый и опасный враг пролетариата.

Опубликовано на Порталусе 05 декабря 2013 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама