Рейтинг
Порталус

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ П. Д. КИСЕЛЕВА

Дата публикации: 02 октября 2015
Автор(ы): Н. ДРУЖИНИН
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
Источник: (c) Вопросы истории, № 2-3, Март 1946, C. 33-54
Номер публикации: №1443809140


Н. ДРУЖИНИН, (c)

Проф. Н. Дружинин

 

I

 

Граф П. Д. Киселёв был, бесспорно, одним из крупных государственных деятелей дореформенной, крепостной России. Наряду с "поповичем" М. М. Сперанским и выходцами из обедневшей буржуазно-дворянской семьи братьями Н. А. и Д. А. Милютиными П. Д. Киселёв был наиболее прогрессивным представителем самодержавного правительства в период разложения феодальной формации. Киселёв понимал, что для дальнейшего экономического развития страны необходимы уничтожение крепостного рабства, преобразование устаревшей системы управления и поднятие культурного уровня населения. С именем Киселёва связаны разнообразные попытки выйти из обострявшегося кризиса 1830-х - 1850-х годов, в том числе нашумевшая реформа управления государственными крестьянами, послужившая "генеральной репетицией" реформы 19 февраля 1861 года. Чтобы разобраться в этом киселёвском опыте разрешения крестьянского вопроса, до некоторой степени предвосхитившем усилия Н. А. Милютина и даже П. А. Столыпина, необходимо понять социально-политическую программу П. Д. Киселёва. Несомненно, его личная инициатива, его сложившиеся взгляды и энергия оказали большое влияние на возникновение и реализацию плана 1837 - 1841 гг. - покончить с вредным воздействием разлагающихся институтов, не выходя из рамок феодального строя.

 

Личность П. Д. Киселёва не раз привлекала к себе внимание буржуазно-либеральной историографии. В реакционный период 1880-х годов вышла четырёхтомная биография Киселёва, написанная его ближайшим помощником и апологетом А. П. Заблоцким-Десятовским. В противовес реакционным вершителям политики Александра III Киселёв предстал перед читателями как бескорыстный апостол гуманности и права, посвятивший всю свою жизнь настойчивой борьбе против крепостного права. Киселёв поднимался на пьедестал как либеральное знамя, изображался предтечею "великой реформы" 19 февраля 1861 года1 .

 

Повторяя в большей или меньшей степени характеристику Заблоцкого, либерально настроенные историки рисовали Киселёва выдающимся государственным деятелем, вышедшим из поколения декабристов и разделявшим их основные взгляды. Авторы различных брошюр и статей подчеркивали принципиальность его убеждений и любовь к угнетённому крестьянству; в его реформе управления государственными крестьянами 1837 - 1841 гг. они видели необычайную "жизненную удачу". "Своею деятельностью о народном благе, ещё мало оценённою, - утверждал С. П. Кавелин, - гр. Киселёв занимает исключительное, беспримерное положение в эпохе Николая I"2 .

 

 

1 Заблоцкий-Десятовский А. П. "Граф Киселёв и его время". Т. I - IV. СПБ 1882. "Андрей Парфёнович Заблоцкий-Десятовский", "Русская старина", 1882, февраль.

 

2 Кавелин С. "Исторический очерк поземельного устройства государственных крестьян", стр. 70. М. 1912. Ср. статьи М. М. Богословского "Государственные крестьяне при Николае I" ("История России в XIX веке". Т. I. Изд. Гранат). С. Князькова "Гр. П. Д. Киселёв и реформа государственных крестьян" ("Великая реформа". Том II. Изд. Сытина. М. 1911), Ю. Готье "Гр. П. Д. Киселёв" ("Освобождение крестьян. Деятели реформы". Изд. "Научное слово". М. 1911).

 
стр. 33

 

Несколько иначе звучали отзывы, исходившие из демократического лагеря. Народнический журнал "Отечественные записки" отказывался видеть в Киселёве государственного деятеля, а в его реформе - преддверие 19 февраля 1861 года. Но, отвергая историческое значение реформы 1837 - 1841 гг., орган Н. К. Михайловского соглашался, что идеи и взгляды Киселёва действительно опередили его время, что он был носителем широких освободительных идеалов и упорно стремился к их осуществлению1 . Другой народнический орган - "Устои" - высказывался суровее и резче: под пером Н. Морозова Киселёв выступал не великим деятелем, а "великим чиновником", в котором горячая вражда к крепостному праву парализовалась бюрократическим самомнением и личным карьеризмом2 . С точки зрения Н. А. Рожкова, у Киселёва вообще не было никаких убеждений - это был лицемерный бюрократ, который искусно лавировал между подводными камнями николаевского режима3 .

 

Однако ни один из биографов и ценителей Киселёва не дал нам систематического анализа его социально-политических взглядов. Между тем личный архив Киселёва, раздробленный между тремя учреждениями - Центральным архивом народного хозяйства, Институтом литературы Академии наук СССР и Рукописным отделением Библиотеки СССР имени В. И. Ленина, - хранит в себе немало документов, проливающих свет на формирование общественных взглядов Киселёва: путевые записки и дневники, собственноручные доклады и проекты, хозяйственные распоряжения и планы, наконец, многообразную переписку с самыми различными корреспондентами. Дополненные документами из правительственных фондов и напечатанными отрывками из исчезнувших дневников, эти материалы помогают нам понять, как совершался процесс внутреннего развития Киселёва и в какую форму отлились его личные убеждения к началу 1835 г., когда он волею Николая I был назначен "начальником штаба по крестьянской части".

 

II

 

Казалось бы, внешняя история жизни П. Д. Киселёва готовила ему совершенно иное место - в рядах убеждённых сторонников установившегося порядка вещей, противников какой-либо критики и "опасных" преобразований. Помещичья семья Киселёва, в которой он родился (в 1788 г.) и получил первые политические внушения, принадлежала к старинному служилому дворянству, имела несколько сот крепостных душ и была неразрывно связана с верхами господствующего класса. В этой патриархальной семье, обладавшей большими политическими и культурными связями, были заложены прочные основы сословно-дворянских и монархических убеждений Киселёва. До конца своих дней он сохранил о семье благодарные воспоминания, черпая в них привычную преданность религиозной традиции, веру в незыблемость сословной иерархии к укоренившийся культ монархической власти. Военная служба в Кавалергардском полку ещё более укрепила эту глубокую феодальную подоснову мировоззрения Киселёва: она воспитала в нём привычки и навыки военного командования, привила ему чувство служебной дисциплины и упрочила его аристократические связи.

 

Назначение в 1814 г. флигель-адъютантом к Александру I было" не только удачным поворотом в личной карьере Киселёва, но также определяющим моментом его внутреннего развития: с этого времени Киселёв сделался представителем придворного круга, нерасторжимо связанным с существующим строем; честолюбивый и властный, умный и ловкий, он чувствовал себя обязанным в своих служебных успехах расположению

 

 

1 "Отечественные записки", январь 1882 года, стр. 91 - 95.

 

2 "Устои", январь, стр. 39 - 75.

 

3 Рожков Н. "Из русской истории". Ч. 2-я. (статья "Тридцатые годы").

 
стр. 34

 

и милостям императора; его "религия монархизма", которой он гордился в продолжение всей своей жизни, приобрела ещё более строгие и резкие очертания. Когда по окончании войн с Наполеоном, дослужившись до генеральского чина, Киселёв был назначен начальником штаба 2-й армии - фактически главнокомандующим при дряхлом Витгенштейне, - его феодально-консервативная позиция должна была укрепиться ещё более: он действовал в условиях нарастающей реакции, руководясь аракчеевскими инструкциями из Петербурга и приучая себя "подчинять действия не внушениям собственным, но обстоятельствам, нами управляемым"1 . Приспособляясь к фронтомании Александра I и насаждая в войсках суровую дисциплину, Киселёв ещё более втягивался в политику дворянского государства, теснее и крепче связывал себя с его" феодальными институтами.

 

После окончания турецкой войны 1828 - 1829 гг. перед Киселёвым открылось новое широкое поле деятельности: он был назначен полномочным председателем диванов Молдавии и Валахии, на несколько лет оккупированных войсками царского правительства. Перед лицом Западной Европы он должен был, по выражению министра иностранных дел Нессельроде, "навязать некоторым образом жителям всех классов благодеяние правильной администрации"2 . Эта реформа, заключавшаяся в европеизации отсталого административно-судебного строя и некотором смягчений феодально-личной зависимости крестьян, была продиктована расчётами ближневосточной политики и завоевала Киселёву славу либерального государственного деятеля; но эта реформа проводилась им сверху, в обстановке военной оккупации, путём беспощадного подавления боярской оппозиции и крестьянских протестов. Киселёв выступал здесь в роли могущественного протектора, исполняя веления императора Николая I и опираясь на вооружённую силу русской армии. Деятельность Киселёва в дунайских княжествах продолжала основную линию его внутреннего развития. В расширенном и усложнённом виде она упрочивала авторитарные основы его мировоззрения, заложенные ещё в детские годы и постепенно оформленные военно-административной и придворной службой. Пока мы не видим в политическом развитии Киселёва никаких колебаний и внутренних сдвигов: его убеждения вырастали органически и постепенно, в недрах феодального государства, как идеологическое выражение установившегося господства дворянского сословия.

 

Социальное положение Киселёва как землевладельца, обладателя нескольких имений в Ярославской, Пензенской и Киевской губерниях, должно было ещё сильнее укрепить его консервативные настроения. Киселёв был хозяйствующим помещиком, который непосредственно руководил эксплоатацией своих крепостных крестьян, - устанавливал нормы барщинных работ, распоряжался возвышением оброка, заботился о воспитании деревни в духе религии и повиновения. Казалось бы, этот представитель военной бюрократии, генерал-адъютант, крупный земельный собственник, впоследствии министр Николая I, неспособен подняться над уровнем ограниченной крепостнической знати и усомниться в незыблемости существующего порядка. Но Киселёв, несмотря на свои сословно-монархические убеждения, выработал программу, отличавшуюся от позиции заядлых крепостников, и не только выработал такую программу, но вступил в энергичную и продолжительную борьбу со своими реакционными противниками.

 

Причина этого явления заключалась в особенностях 'Переживавшегося исторического момента. Мы ничего не поймём в деятельности Киселёва, если не разберёмся в противоречивых тенденциях его идеологии, порождённых сложною, исполненною не меньших противоречий действительностью начала XIX века.

 

 

1 Сборник Русского исторического общества (РИО). Т. 78, стр. 77.

 

2 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. I, стр. 353.

 
стр. 35

 

Киселёв развивался и действовал в условиях глубокого общественного перелома: на Западе только что закончилась Французская буржуазная революция; все европейские страны переживали переход к капиталистическому строю; в России уже явственно обозначались признаки социально-экономического кризиса, который путал карты правящего крепостнического дворянства. Киселёв вышел из того дворянского поколения, которое в детстве слышало разговоры о тирании Павла и либеральных планах его преемника, в юности пережило тильзитское унижение и возвышение Сперанского, в начале самостоятельной жизни было охвачено патриотическим подъёмом 1812 г. и боролось с владычеством Наполеона. Киселёв оказался достаточно умён, чтобы осознать, всемогущую, непобедимую власть "духа времени", и достаточно образован, чтобы подвести под это сознание определённую идеологическую базу. Правда, его домашнее образование не было систематическим и глубоким, но он восполнил зияющие пробелы своих знаний самостоятельным чтением европейской литературы, разносторонним общением с людьми и постоянными размышлениями над фактами жизни.

 

Восемнадцатилетним юношей Киселёв поступил корнетом в Кавалергардский полк, проделал с ним заграничную кампанию 1807 г. и после заключения Тильзитского мира оказался в Петербурге в атмосфере нарастающего оппозиционно-дворянского движения. Дворянство не могло тростить Александру Гни поражения под Фридляндом, ни договора в Тильзите. Континентальная блокада накосила огромный ущерб не только помещичьему хозяйству, но и всей экономической жизни России. Зависимость от Франции воспринималась как знамение национального позора. Либеральные планы Александра I оставались неосуществлёнными. Внешняя и внутренняя политика правительства подвергалась публичной критике. Кавалергардский полк, аристократический по составу своего офицерства, был одним из важнейших аккумуляторов сословно-дворянской фронды. Товарищами и друзьями юного Киселёва были не только будущие сановники Николая I - Закревский, Меншиков, Левашев, - но и будущие крупные декабристы - Михаил Орлов, Лопухин и Волконский. Наряду с проявлениями молодечества и бретёрства передовых кавалергардов интересовали вопросы политической жизни. В записках декабриста Волконского рассказывается о дерзких демонстрациях против французского посланника Коленкура, которые из чувства национального протеста устраивали в Петербурге молодые кавалергарды1 . Личный архив Киселёва сохранил нам другое, более серьёзное выражение сильной дворянской оппозиции. В числе черновых записок и проектов Киселёва есть документ, составленный на французском языке и датированный 25 августа 1808 года. Это "Проект представления" Александру I, заключающий в себе резкую критику внешней и внутренней политики правительства. Мы не имеем доказательства, что проект был составлен двадцатилетним корнетом Киселёвым, но Киселёв не только читал его, но и хранил в течение своей жизни вместе с другими, особенно ценными для него документами. Очевидно, Киселёв не только интересовался в это время политическими вопросами, но и разделял - в той или иной мере - высказывания автора этого рукописного сочинения. Очень возможно, что "Проект представления" вышел из-под пера Михаила Орлова: некоторые утверждения, заключающиеся в проекте 1808 г., поразительно совпадают с позднейшим уставом "Ордена русских рыцарей", основанного М. Орловым и М. А. Дмитриевым-Мамоновым.

 

Автор проекта выступает как убеждённый сторонник монархии и дворянских привилегий: он обращается к императору как дворянин-патриот, страдающий от бедствий своего отечества и исполненный веры в благородные свойства Александра I. Он заклинает царя "предупредить

 

 

1 "Записки С. Г. Волконского", стр. 61 - 62. СПБ. 1902.

 
стр. 36

 

страшную и неизбежную катастрофу, грозящую отечеству в лице как его вождя, так и последнего из его подданных". С восхищением автор вспоминает первое время царствования Александра, когда "блестящая будущность открывалась взорам всей нации", и самыми чёрными красками рисует то политическое положение, в котором оказалась Россия в 1808 году. Постыдный мир, возложивший на Россию иго Наполеона, нерешительные и несогласованные полумеры во внутреннем управлении, полный разброд в рядах министров1 , засилие бюрократической касты, составленной из иностранцев и "людей самых подлых классов", невежественные и корыстолюбивые губернаторы, расстроенные и неразумно растрачиваемые финансы, армия и флот, не имеющие признанных вождей и необходимого оснащения, волнения крестьян и рабочих, дороговизна и голод, всеобщий дух недовольства, отчаяния и возмущения, наконец, потеря внешних союзников и неустранённая опасность французского нападения - такова "страшная, но верная картина критического положения", в которую ввергли Россию "самонадеянность, невежество, интриги и всеобщая безнравственность". От Александра I требуется героическое усилие: вдохновляясь примером своих великих предков, он должен прогнать эту "стаю иноземцев, которые, как вороны в годину скорби, питаются язвами государства и собираются вместе, чтобы клевать наши трупы", он должен отбросить прочь "развращающую систему равенства", опереться на "истинные столпы империи", т. е. на русское дворянство, и образовать объединённое и сплочённое правительство. Тогда исчезнет "беспримерный разлад между общественным мнением и мнением правительства" и утвердится счастливая гармония между народом и его монархом2 .

 

Проект 1808 г. носит на себе печать крайне незрелой политической мысли. Автор этого сочинения не искушён в социальных и политических теориях: без всякого разбора и системы он соединяет хозяйственные я политические факты, возбуждающие недовольство в рядах дворянства; но он не может установить главных причин этого недовольства, бессилен в анализе создавшейся обстановки и не имеет ясной программы государственных преобразований. В конце концов бедствия отечества объясняются у него происками "злополучных интриганов", а источник возрождения и подъёма оказывается в личном характере Александра. Но в этой острой критике действующего порядка, а этом "смутном желании благодетельной перемены", о котором говорит автор, проскальзывают определённые и ясно выраженные особенности: безграничная вера в призвание монарха, сословная дворянско-аристократическая трактовка вопроса о власти, негодование против Тильзитского мира и ненависть к иностранцам в роли влиятельных бюрократов. Проект выражает расплывчатые мнения фрондирующей части российского дворянства, которые пользовались широким распространением в столицах в послетильзитский период. По существу, эта фронда нисколько не посягала на основные устои социально-политического порядка, - более того: в её ламентациях против бюрократизма и "равенства" обнаруживались явные черты феодальной реакции; "дух времени", влияние буржуазных тенденций сказывались только в настойчивом прокламировании идеи общего блага, в стремлении укрепить государственную власть на базе общественного мнения и в неясной мысли о необходимости единого цельного правительства. Перед нами памятник начавшегося брожения политической мысли, горячей реакции на возмущающие явления, но слабого знакомства с наукой о государстве. Впоследствии многие мнения рассматриваемого проекта повторятся в противоречивом уставе "Ордена русских рыцарей"3 и в позднейших проектах

 

 

1 Рядом с людьми высокого кругозора и либеральных принципов - "олицетворение глупости, неспособности, неопытности, стяжательства, честолюбия, безнравственности, духа придворного зубоскальства, духа сектантской нетерпимости".

 

2 Центральный архив народного хозяйства (ЦАНХ), фонд Киселёва, N 7.

 

3 Таковы - идеи аристократического устройства государства, изгнания иностранцев, устранения бюрократии (Бороздин А. "Из писем и показаний декабристов". 1906).

 
стр. 37

 

самого Киселёва, но повторятся в иной, более точной и обоснованной интерпретации. Документ 1808 г. помогает установить, что уже в этот послетильзитский период Киселёв начал интересоваться политическими вопросами, горячо реагировал на окружающую его действительность и многое критиковал в правительственной политике.

 

Отечественная война и заграничный поход должны были усилить и углубить политические интересы Киселёва. Вместе с Кавалергардским полком он проделал славную кампанию 1812 г., как все его сверстники был охвачен патриотическим подъёмом, участвовал во множестве сражений, на Бородинском поле отважно защищал батарею Раевского. Преследуя по пятам отступающего Наполеона, Киселёв дошёл до ворот Парижа и в качестве флигель-адъютанта Александра I сопровождал его на заседания Венского конгресса. В обстановке полкового товарищества он доложен был обмениваться со своими друзьями и впечатлениями боевых выступлений и наблюдениями над западноевропейской жизнью. Дружеские письма декабриста Волконского, которые он посылал Киселёву из Парижа, показывают интересы и настроения передового кавалергардского кружка. Волконский подробно извещал Киселёва о политических группировках среди парижского общества, иронизировал над французской аристократией, выражал презрение к "выродившейся династии" Бурбонов и после возвращения Бонапарта приветствовал его новый политический курс как "вторичное пробуждение народов". По словам Волконского, первым пробуждением Европы была французская революция 1789 г., когда "истинная философия быстро утвердила свою доктрину во всех государствах". Последующие события - ужасы террора, анархия Директории, жестокая тирания Наполеона - снова собрали народы вокруг королевского трона. "Народам казалось, что они борются за свои интересы, но увы, это была борьба за интересы нескольких семейств". Конституция, возвещённая вернувшимся Наполеоном, открывает перед Францией новую эру и делает для неё предстоящую войну против реакционных монархов войной национальной и священной. Из контекста и настроения писем становится очевидным, что Волконский адресуется к Киселёву как к заинтересованному и сочувствующему собеседнику, что вопросы о событиях и теориях послереволюционного периода не впервые поднимаются в дружеских разговорах1 .

 

У нас имеется и другое свидетельство о политических интересах Киселёва в эту бурную, воинственную эпоху. В своих путевых записках о пребывании во Франкфурте он рассказывает о продолжительном свидании с товарищем по полку Старынкевичем. Однополчанин принёс с собой только что изданную брошюру профессора Шмальца о возникновении и деятельности германского Тугендбунда. Брошюра была прочитала вслух и дополнена "любопытными" комментариями Старынкевича. Повидимому, сообщённые сведения произвели на Киселёва сильное впечатление: он подробно изложил их в своих записках, рассказал о патриотической борьбе немцев против Наполеона, об инициативе Штейна, о целях Тугендбунда и об его усилиях, направленных к освобождению Германий. Изложение заканчивается характеристикой нового этапа в деятельности Тугендбунда, когда руководители тайного общества "провозгласили необходим мой для всеобщего блага разработку новых законов, которые, будучи более либеральными и отвечающими уровню просвещения нашего времени, обеспечивали бы навсегда священные права граждан и ставили бы границы деспотической власти государей". Изложение выдержано в беспристрастном и объективном тоне, но сквозь спокойную ткань повествования заметно проскальзывают, с одной стороны, сочувствие Киселёва национально-освободительному движению Германии, с другой - его сомнение в правомерности и полезности тайных обществ. Руководимые "склонно-

 

 

1 Институт литературы Академии наук СССР (ИЛИ), фонд Киселёва, N 29.6.90, л. 5 - 10.

 
стр. 38

 

стью к таинственному", которая со времени религиозных споров стала отличительной чертой немецкого характера, организаторы общества после освобождения Германии не захотели "примириться с безвестностью" и решили "продолжать быть особой державой в составе государства"1 .

 

Таким образом, период борьбы с Наполеоном не только обогатил Киселёва яркими впечатлениями и политическими знаниями: он усилил в нём самостоятельную работу политической мысли, попытки осмыслить и оценить воспринимаемые явления.

 

Возвращение на родину повлекло за собой новые, на этот раз тяжёлые, впечатления для Киселёва. Подобно будущим декабристам, он не мог не почувствовать глубокого контраста между передовыми государствами Западной Европы и отсталой, крепостнической Россией. В качестве флигель-адъютанта он получил, одно за другим, ответственные поручения - объехать Бессарабию, затем - Южную Украину и Крым, наконец, специально - войска 2-й армии, в частности для раскрытия административных злоупотреблений. Перед молодым Киселёвым развернулась неприглядная картина систематических насилий и хищений, которые составляли характерную черту крепостнического управления. Собственноручные записи бессарабского дневника знакомят нас с переживаниями Киселёва во время этой южной поездки. Киселёва поразила резкая противоположность между природными богатствами Бессарабии и страшною бедностью её населения: "с удивлением и ужасом" он встретил на посту саранского исправника известного грабителя, уличённого в делании фальшивых ассигнаций; везде и всюду он слышал рассказы о "непостижимых и невероятных" притеснениях; все чиновники, начиная от бессарабского губернатора, занимались грабежом и вымогательствами у местных жителей, "Жалобы всех, слёзы разорённых и страх зажиточных час от часу утверждали меня более в бедственном их положении", - записывал Киселёв в своей путевой тетради. "Я с удивлением вчера узнал, что в молдаванских деревнях на 10 домов полагать более нельзя одного плуга, коим вместе обрабатывают землю... вся Бессарабия отдаётся на откуп за самую малую цену... грабежи и разорение установлены правилом..."2 .

 

Не лучшая картина развернулась перед ним и Новороссии: вся администрация была на службе у винных откупщиков; не только подтвердились данные, полученные в Петербурге, но раскрылись новые страшные злоупотребления. Повсюду Киселёв встречал беззакония и самоуправства. С горьким чувством он приходил к заключению в своей докладной записке, что местная система управления "уничтожает промышленность и вообще все выгоды, которые Россия вправе ожидать от страны столь для неё важной"3 . Такой же грабительский характер носило хозяйственное управление 2-й армией: ревизия Киселёва разоблачила незаконные сделки, заключавшиеся с подрядчиками, массовое казнокрадство и воровство, прикосновенность к хищениям не только главного интенданта, но и самого главнокомандующего Беннигсена4 .

 

В результате командировок 1815 - 1817 гг. у Киселёва накопился громадный запас наблюдений и выводов, которые говорили о вопиющих недостатках действующего порядка. Вместе с передовыми представителями своего поколения он возмущался этими явлениями и искренно стремился к их устранению. Но он так же искренно верил в политическое призвание монарха и в благородные намерения Александра I. Отсюда энергичные усилия Киселёва довести подлинную правду до подножия трона, откровенно и смело раскрыть глаза самому императору. Киселёв берёт на себя роль шиллеровского маркиза Позы и в личной беседе с Алнксанром I спешит передать ему о "величайших злоупотреблениях"

 

 

1 ЦАНХ, ф. Киселёва, N1.

 

2 ИЛИ, ф. Киселёва, N 29.7.123, л. 12.

 

3 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. I, стр. 24.

 

4 Там же, стр. 39 - 49.

 
стр. 39

 

в Новороссии, о высасывании крови из жителей Бессарабии, об отяготительности чрезмерно выросшей армии, о всеобщем недовольстве и ропоте. Критикуя последние назначения на должности губернаторов, Киселёв выступает в защиту коренного русского дворянства, которое царь предпочитает ничтожным "выходцам канцелярским"1 . Эти ламентации, Киселёва в почтительной форме верноподданного отчёта повторяли горячие, хотя и сбивчивые мысли "Проекта представления" 1808 года. Но Искушённый пережитыми впечатлениями, Киселёв был уже иным, чем в годы после Тильзита. Борьба с Наполеоном, пребывание в Западной Европе, размышления над русской отсталостью способствовали развитию его политической мысли. Вместе с лучшими представителями своего поколения он чувствовал потребность в теоретическом изучении государственных вопросов. От дружеских разговоров в товарищеском кругу Киселёв перешёл к самостоятельному чтению политической литературы.

 

Уже в период своей бессарабской поездки, в 1815 г., Киселёв с интересом отдавался изучению труда Ансильона, немецкого историка и теоретика права, - "Картина переворотов в политической системе Европы, начиная с XV века"2 . В своих путевых записках Киселёв тогда же отметил, что Ансильон "по мере сближения с историей наших времён становится занимательнее". В дальнейшем круг чтения и научно-образовательных запросов Киселёва всё более расширялся. В тульчинский период своей жизни, в 1819 г., он писал своему приятелю Закревскому: "Я устроил себе комнату, из которой почти не выхожу; с бумагами провожу часов десять, остальное время с книгами"3 . Сохранившиеся каталоги тульчинской библиотеки Киселёва помогают нам понять преобладающее направление его умственных интересов. Наряду с философскими творениями Платана и Локка, естественно-научными энциклопедиями и монографиями, художественными произведениями Рабле, Вальтер-Скотта и Байрона мы находим здесь большое количество книг, посвященных истории и политике. Особое и почётное место занимают здесь античные авторы, начиная с Геродота и Фукидида, кончая Плутархом и Ювеналом. Но основное ядро библиотеки составляют не они, а "французские публицисты XVIII и начала XIX веков, Киселёв имел у себя не только корифеев просветительной литературы - Вольтера и Монтескье, Руссо и Мабли, - но и второстепенных писателей предреволюционной эпохи - Мирабо, Рейналя, Вольнея - и представителей позднейшей политической мысли - Шатобриана и Бенжамена Констана. Английская социально-политическая литература была представлена сочинениями Бентама и Адама Смита, итальянская - старым трактатом Макиавелли. Исторические книги, которые составляли не менее значительную часть библиотеки, включали в себя английских историков вольтеровской школы - Юма, Гиббона, Фергюсона, известного немецкого историографа Иоганна Мюллера, представителей исторической мысли периода реставрации - Гизо и Тьера. Кроме того в библиотеке Киселёва было немало работ, посвященных европейским переворотам, особенно французской революций XVIII в., и имелся специальный раздел сочинений о России европейских путешественников и публицистов. Нет никакого сомнения, что умственные интересы Киселёва развит вались в том же основном направлении, в каком проявляла себя политик ческа я мысль всего передового поколения. Тульчинские декабристы не только знали о библиотеке Киселёва, но и пользовались её книжными сокровищами. Киселёв внимательно следил за выходящими европейскими новинками - он выписывал их непосредственно от книготорговцев Парижа и Берлина. Иногда книжные транспорты, адресованные на его имя.

 

 

1 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. Соч. Т. I, стр. 27 - 36.

 

2 ИЛИ, ф. Киселёва 212, N 27.7.123, л. 1, 4. Заглавия сочинения Ансильона Киселёв не приводит, но из цитаты видно, что речь идёт именно об этой четырёхтомной исторической работе Ансильона, а не о его позднейших теоретических трактатах.

 

3 Сб. РИО. Т. 78, стр. 34.

 
стр. 40

 

задерживалась и конфисковались на, границе; два раза Киселёву приходилось испрашивать высочайшее разрешение на возвращение конфискованних запрещённых книг1 . Сохранившиеся конспекты исторических сочинений2 и особенно личные проекты и афоризмы Киселёва ясно показывают, что вся эта богатая литература не оставалась внешним украшением библиотечных полок: Киселёв действительно читал приобретённые сочинения, размышлял над основными сациально-политическими проблемами и успел выработать определённое и самостоятельное мировоззрение.

 

III

 

Ближайшим и наиболее ранним результатом этих занятий была всеподданнейшая записка, представленная двадцативосьмилетним Киселёвым Александру I 27 августа 1816 года. Её содержание и политическая терминология достаточно ясно указывают на её основные источники. Записка озаглавлена "О постепенном уничтожении рабства в России" и начинается следующим принципиальным вступлением. - "Гражданская свобода есть основание народного благосостояния. Истина сия столь мало подвержена сомнению, что излишним считаю объяснять здесь, сколько желательно было бы распространение в государстве нашем законной независимости на крепостных земледельцев, неправильно лишённых оной. Сие тем более почитаю нужным, что успехи просвещения и политическое сближение наше с Европой, усиливая час от часу более брожение умов, указывает правительству необходимость предупредить те могущие последовать требования, которым отказать будет уже трудно или невозможно; кровью обагрённая революция французская в том свидетельствует". Дальше следует целый ряд практических предложений, при помощи которых, по мнению Киселёва, "правительство постепенно водворит законную свободу, а рабство значительной части народа русского само собою и без потрясения государства уничтожится"3 .

 

Мы видим, что Киселёв начинает своё рассуждение с политических истин, почерпнутых из французской просветительной литературы и не требующих, по мнению автора, никаких доказательств. Эти аксиомы можно развить и формулировать следующим образом: народное благосостояние есть высшая цель государственной жизни; гражданская свобода составляет основу народного благосостояния; сущность гражданской свободы заключается в хозяйственной и правовой независимости, обеспеченной государственными законами. Киселёв полагал, что такая независимость должна принадлежать всем земледельцам и что лишение их свободы было "неправильным", - другими словами, что гражданская свобода есть неотъемлемое, прирождённое право человеческой личности. Киселёв говорит в сочувственном тоне об успехах просвещения и политическом сближении своей родины с Европой; там, на Западе, гражданская свобода установлена и охраняется законом; чем шире завоевания разума, тем больше отсталая Россия приближается к нормальному, естественному порядку. Французская революция с её кровавыми столкновениями и развитием террора не возбуждает восхищения у Киселёва; но она служит в его глазах поучительным уроком, так как является результатом государственной непредусмотрительности. Нужно учитывать веления разума, сообразоваться с непобедимым духом времени; правительство должно сохранить в своих руках политическую инициативу, оно обязано вовремя отвечать на выяснившиеся потребности государства. Игнорируя естественные веления разума, верховная власть неизбежно утрачивает такую инициативу и идёт навстречу опасным и трагическим потрясениям.

 

 

1 ЦАНХ: ф. Киселёва, N 129; ИЛИ, ф. Киселёва, N 29.6.83. Письма Бурцева Киселёву от 25 июня 1820 г. и 14 декабря 1822 года.

 

2 ЦАНХ, ф. Киселёва, N 150.

 

3 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. IV. стр. 197 - 199; ср. т. II, стр. 203.

 
стр. 41

 

Такова рационалистическая концепция Киселёва, подсказанная французскими публицистами XVIII в. и заключающая в себе основные особенности просветительной идеологии: отрицание действующего порядка с точки зрения человеческого разума, учение о неотчуждаемых правах личности, понятие о законе, как гарантии гражданской свободы. Но Киселев, как верный сын своего класса, воспринимал эту теорию не в революционной, а в умеренно-либеральной интерпретации: восстановление попраных прав земледельцев должно быть достигнуто не движением масс, не действием насильственных переворотов, а инициативой верховной власти, благоразумною к своевременною реформою сверху. Таковы первые контуры намечающегося социально-политического мировоззрения Киселёва. Только что закончившаяся поездка по южным губерниям оставила у Киселёва чувства негодования и внутреннего протеста: он увидел не только насилия и хищения администрации - перед ним раскрылась отвратительная картина крепостнического произвола, и он реагировал на неё новым представлением к подножию трона; откровенные диалоги с Александром I в духе маркиза Позы были дополнены политическим протестом, облечённым в оправу просветительной философии.

 

Записка Киселёва имела такие же практические результаты, какие имели аналогичные многочисленные представления Александру I. Вероятно, воспитанник Лагарпа поблагодарил своего ревностного и порывистого флигель-адъютанта, согласился с его передовыми политическими аксиомами и присоединил плоды его бескорыстного творчества к накопившейся груде прекрасных, но неосуществлённых проектов.

 

Однако подобная неудача не могла обескуражить молодого Киселёва. Его политическое развитие продолжалось в намеченном направлении и отлилось в законченные формы в 1819 - 1825 гг., в период тульчинского сидения за книгами и непосредственного общения с декабристами. Состоя начальником штаба 2-й армии, Киселёв имел у себя в качестве ближайших помощников целый ряд членов Южного общества. Он ценил способности, знания и волю Пестеля, защищал его перед петербургскими властями и помогал ему продвигаться вперёд по службе. Позднее между Киселёвым и Пестелем поддерживалась оживлённая переписка, которая говорит о наличии близких отношений1 . Расположением и поддержкой Киселёва пользовались декабристы И. Г. Бурцев и Н. В. Басаргин. С Михаилом Орловым у Киселева была старая и крепкая дружба, которая не прекратилась после 14 декабря 1825 года. В тульчинский период они писали друг другу длинные письма, которые принимали иногда характер политического спора. В этом обмене мнений участвовал и бывший партизан Денис Давыдов. В завязавшейся переписке отражаются широкие интересы, увлекавшие в это время передовое русское офицерство: все трое рассказывали о прочитанных книгах, обменивались рукописными сочинениями, делились впечатлениями своей деятельности, поверяли друг другу свои сокровенные мысли и чаяния. Нет никакого сомнения, что несмотря на серьёзные политические разногласия Киселёв и передовые представители дворянского поколения объединялись в искреннем осуждении действующего порядка. "Люди прошедшего столетия не поймут меня, - писал Денис Давыдов Киселёву в августе 1819 г., - ибо их мысли и чувства падали к стопам Екатерины, Зубова и Грибовского! Слова отечество, общественная польза, жертва честолюбия и жизни для них известны были только в отношении власти, от которой они ждали кусок эмали или несколько тысяч белых негров..."2 . Что касается Киселёва, то он понимал эту благородную и бескорыстную настроенность Дениса Давыдова; он сам несмотря на сильно разбитое често-

 

 

1 Кроме опубликованных писем Пестеля к Киселёву ("Памяти декабристов". Вып. III, стр. 150 - 201. Академия наук. Л. 1926) характерны ответные письма Киселёва Пестелю (ИЛИ, ф. Киселёва, N 29.6.138).

 

2 ИЛИ, ф. Киселёва, N 29.6.93. Письмо Давыдова от 7 августа 1819 г.

 
стр. 42

 

любив руководился искренней любовью к отечеству и ясно осознанной идеей общего блага. Свою деятельность в качестве руководителя Южной Армии он рассматривал не только в свете личной карьеры, но и с точки фения государственной и народной пользы, Опубликованная переписка с Закревским хорошо показывает нам прогрессивную сторону мировоззрения Киселёва он выступает здесь решительно и безоговорочно врагом Аракчеева; его не увлекает фронтомания Александра I, и он, скрепя сердце, осмеливаясь возражать и спорить, заставляет себя заниматься пресловутым "учебным шагом"; ему чужды реакционно-мистические настроения, которые охватывали значительные слои дворянского общества. Киселёв тульчинского периода - не только ненавистник рабства, но и сознательный противник бездушной, палочной дисциплины, которую насаждали в арами послушные клевреты Аракчеева. Киселёв любит и желает русского солдата, в его программу входят реформирование армии, распространение в ней духа гуманности и просвещения; он хочет - по крайней мере в начале, до 1820 г. - смягчить жестокие телесные наказания и создать кадры образованных и энергичных командиров. Судя по переписке, увлечение Орлова и Давыдова ланкастерским методом взаимного обучения находило в Киселёве сочувствующего и чуткого сторонника. В составе его личного архива сохранилась собственноручная записка "Телесные наказания", датированная августом 1820 года. Он выступает в ней убеждённым противником аракчеевской системы и находит достаточно резкие слова для её осуждения: "В полку от ефрейтора до командира все бьют и убивают людей и, как сказал некто в русской службе: убийца тот, кто сразу умертвит, но кто в два, в три года забил человека, тот не в ответе. Убыль людей бежавшими и умершими, безнравственность, отклонение от службы и страх оной происходят часто от самовластных наказаний"1 . Попытки Киселёва, в качестве "начальника штаба, если не уничтожать, то ограничить произвол и беззакония вызвали горячее сочувствие со стороны Дениса Давыдова: "Дай бот тебе исполнить всё, что ты предпринимаешь, ибо рвение твоё имеет целью общую пользу... Продолжай, брат, дави могучей стопою пресмыкающих!"2 . В том же духе высказывался и Михаил Орлов. - "Я тебя уверяю, что в обширном круге твоего нынешнего действия ты мало найдёшь людей, кои бы тебя понимали, как я... Мне многие уже сказывали, что ты взялся за дело твёрдою и справедливою рукою. Тебе честь "и слава"3 .

 

Киселёва сближало с декабристами этого раннего периода не только отвращение к крепостническому произволу - ив деревне и в армии. Исходя из принципиальных предпосылок просветительной философии, они сходились в общем желании - видеть Россию преобразованною на новых, западноевропейских началах. Варшавская речь Александра; I, - произнесённая в 1818 г., воодушевила Киселёва такими же светлыми и бодрыми надеждами, как и членов Союза Благоденствия: в переписке с Закревским он называл эту речь "чудесною". Так же как декабристы, Киселев был восхищён и приподнят, узнав о национальном восстании греков. В марте 1821 г. он писал Закревскому: "Нельзя вообразить себе, до какой степени они очарованы надеждою спасения и вольное т и. Что за время, в котором мы живём, любезный Закревский? Какие чудеса творятся и какие твориться ещё будут? Ипсиланти, перейдя за границу, перенёс уже имя своё в потомство. Греки, читая его прокламацию, навзрыд плачут и с восторгом под знамёна его стремятся. Помоги ему бог в святом деле; желал бы прибавить: "и Россия"4 . Брожение политических идей, которое имело место среди офицеров 2-й армии, было известно Киселёву и не вызывало с его стороны никаких репрессий. По свидетельству декаб-

 

 

1 ЦАНХ, ф. Киселёва, N 160, л. 3 - 4.

 

2 Там же.

 

3 ИЛИ, ф. Киселёва, N 20, 29.6.99. Письмо от 23 июля 1819 года.

 

4 Сб. РИО. Т. 78, стр. 63 - 64, 70. Ср. письмо Ермолова Киселёву. Там же, стр. 243.

 
стр. 43

 

риста Басаргина, Киселёв сам принимал участие в политических беседах декабристов, "соглашался в том, что многое надобно изменить в России, и с удовольствием слушал здравые, но нередко резкие суждения Пестеля"1 . И тем не менее между Киселёвым и членами тайного революционного общества пролегала определённая резкая грань, которая политически противопоставляла их друг другу.

 

Буржуазный "дух времени", воплощённый в работах французских публицистов и в революционных стремлениях Орлова и Пестеля, не мог, уничтожить феодальной основы мировоззрения Киселёва. Передовые идеи XVIII - XIX вв. ложились на прочную ткань его сословно-авторитарных взглядов, окрашивали её в яркие тона просветительной философии, но они не разрывали её внутренних традиционных нитей. Декабристы поставили своей целью насильственно низвергнуть существующую самодержавно-крепостническую систему; Киселёв оставался решительным противником всяких насильственных переворотов. Декабристы мечтали установить народовластие в форме открытой или замаскированной республики; Киселёв оставался сторонником абсолютизма, но абсолютизма просвещенного и введённого в законные рамки. Декабристы стремились ввести в России гражданское равенство, уничтожить сословные перегородки и дворянские привилегии; Киселёв выступал защитником сославшею строя и старался увековечить и укрепить преобладание дворянства. Тульчинская переписка с Орловым и Давыдовым, вероятно, так же как опоры с Пестелем, были моментом политического размежевания Киселёва с декабристами. Киселёву, так же как Денису Давыдову, были известны революционные проекты "Ордена русских рыцарей", и они одинаково сходились в своём скептическом и отрицательном отношении к мечтаниям "Михаила-Идеолога". Но Киселёв шёл значительно дальше Давыдова в своём примирении и приспособлении к существующему порядку. Сопоставление взглядов этих трёх представителей передового офицерства помогает нам понять характерные особенности политической позиции Киселёва.

 

Программа "Ордена", составленная Орловым и Мамоновым, предусматривала уничтожение самодержавия и крепостного права, законодательную власть народного веча и применение революционных методов, не исключая и цареубийства. Денис Давыдов считал эти проекты утопическими и бесплодными. "Мне жалок Орлов с его заблуждением, вредным ему и бесполезным обществу, - писал Давыдов Киселёву, - как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамонову не столкнуть самовластия с России. Этот домовой долго ещё будет давить её, тем свободнее, что, расслабясь ночною грёзою, она сама не хочет шевелиться, не только привстать разом. Но мне он не внимает..." Однако Давыдов не был поклонником абсолютизма. В привычном военном стиле лихой партизан и романтический поэт рисовал себе в 1819 г. такие перспективы возможного будущего: "Я представляю себе свободное правление, как крепость, у моря, которую нельзя взять блокадою, приступом - много стоит, смотри Францию. Но рано или поздно поведём осаду и возьмём её осадою, не без урона рабочих в сапах, особенно у. гласиса, где взрывы унесут не малое их число, зато места взрывов будут служить ложементами и осада всё будет подвигаться, пока, наконец, войдём в крепость и раздробим монумент Аракчеева.... Но Орлов об осаде и знать не хочет; он идёт к крепости по чистому месту, думая, что за ним вся Россия двигается, а выходит, что он да бешеный Мамонов, как Ахилл и Патрокл (которые вдвоём хотели взять Трою), предприняли приступ"2 . Денис Давыдов тоже мечтает о перевороте, он сам желал бы поднять, революционизировать Россию, но он видит кругом бесправие и покорность, не вериг в силы

 

 

1 "Записки Н. В. Басаргина", стр. 10 - 11. Изд. "Огни". П. 1917 год.

 

2 ИЛИ, ф. Киселёва, N 29.6.92. Письмо Д. Давыдова от 15 ноября 1819 г.; ср. "Русская Старина", 1887, июль, стр. 228 - 229.

 
стр. 44

 

революционного авангарда и отодвигает выполнение задача в далёкое и неопределённое будущее.

 

Совершенно иначе критикует воззрения Орлова Киселёв в одном из сохранившихся черновых писем. Он не отрицает, что исходные предпосылки взглядов - его и Орлова - одинаковы: "Цель моя благонамеренная и потому одинаковая с твоею... каждому определено, каждому предназначено увеличивать блаженство общества". Но, с точки зрения Киселёва, эта руководящая и вдохновляющая задача достигается не революционными вспышками, не самовластным вторжением управляемых в сферу государственной жизни, а планомерною деятельностью самой правительственной власти. "Скажи, - спрашивает он Орлова, - если б все те, коими управляют, захотели в свой черёд быть правителями; те, которые обязаны слушать, заговорили и звукоприятными выражениями предложили новые системы правления, новое законодательство, новое для государства бытие... Неужели благоразумие дозволило бы терпеть и соглашаться на все введения, на все безумствия, которые появились бы из толпы народной? - Тут, несомненно, нашлись бы благонамеренные, и представилось бы много желательных улучшений; но вместе с ними появились бы и люди 1793 г. и предложения развратные; и порядок заменился бы пагубной анархией; и блистательные для некоторых минуты обратились бы в печальные для них и для народа последствия". В этих строках основное существо политической философии Киселёва. Так же как Давыдов, он исходит из отрицательной, по существу враждебной, оценки французской революции, но его позиция - иная и глубоко консервативная. Государство в представлении Киселёва воплощается в органах правительственной власти, которые служат идее общественного блага в точно очерченных границах своей компетенции. Не отдельные граждане и не народная толпа, а верховная власть призвана осуществлять государственные задачи, используя для этого исполнительный аппарат чиновников. Государство в представлении Киселёва подобно сложному механизму, в котором каждый рычаг, каждое небольшое колесико имеют определённое и неизменное назначение. Нарушение действия составных частей грозит расстройством всего политического механизма, твёрдый и гармоничный порядок может смениться анархией и сделаться источником гибели государства. Отсюда Киселёв 'делал, определённые морально-политические выводы: "Я полагаю, что гражданин, любящий истинно отечество своё и желающий прямо быть полезным, должен устремиться по мере круга действия своего к пользе дела, ему вверенного. Пусть каждый так поступает - и более будет счастливых... От министра до будочника, от фельдмаршала до капрала, каждый чин, каждое звание - влиянием своим полезен быть может". В основе этого воззрения лежало глубокое недоверие Киселёва к народным массам, его инстинктивный страх перед "людьми 1793 г.", его решительное отрицание демократических принципов. Такая позиция была свойственна Киселёву в течение всей его жизни; она нашла себе особенно ясное выражение в одной из записей его дневника 1863 г., внесённой после чтения биографий историка Светония: "Я окончил жизнь обоих Гракхов я жалею об участи защитников народа, который всегда и везде неблагодарен и неистов"1 . Киселёв согласен, что в развитии человечества бывают поворотные моменты, что государственная жизнь не стоит на месте, но он возлагает все свои надежды на великих людей, которые дают толчок политическому прогрессу: "Каждый век, каждый народ имел несколько знаменитых мужей, коих гений предшествовал времени, раскрывал сокрытые для прочих тайны будущего и был для сограждан своих водителем и подпорою. Но века проходят, всё тлеет, а гений их живёт посреди нас и научает нас жить. Подражать им есть добродетель, но каждому мнить, что он рождён, чтобы занять место сих блистательных

 

 

1 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. I, стр. 362.

 
стр. 45

 

украшений человечества - есть химера вредная, для людей пагубная и заключающая в себе бедствия беспредельные". Из других высказываний Киселёва мы знаем, к кому обращалась его политическая мысль как к гениям человечества; это были просвещённые государи, умевшие понять могущественные потребности времени и руководить государственным кораблём в соответствии с велениями разума; это были Генрих IV, Пётр Великий, Иосиф II и Мария-Терезия. Киселёв считает, что его точка зрения единственно правильная и практически целесообразная. По его мнению, опыт веков и народов показывает бесплодность и вред политических переворотов. "Все твои суждения, - убеждает он Михаила Орлова, - в теории прекраснейшие, в практике неисполнительные. Многие говорили и говорят в твоём смысле; но какая произошла от того кому польза? Во Франции распри заключились тиранством Наполеона, в Англии - приращением власти министерской, в Германии - Марвским инквизиционным трибуналом. Везде идеологи-водители нового - в цели своей не успели, а лишь дали предлог к большему и новому самовластию правительств". Киселёв советует своему другу прекратить "сношения с красноречивыми бунтовщиками", оставить "шайку крикунов" и, отбросив выспренние мечтания, посвятить себя более скромной задаче - пожертвовать собой "в пользу благосостояния безмолвных жертв политического образования государств, в пользу почтенных... мучеников - солдат наших". Он призывает Орлова бороться против "варварского обычая" в армии, изобличать корысть, облегчать "тягостную участь" войсковой массы. Киселёв, так же как Орлов, многое осуждает, многое хотел бы изменить и преобразовать в отсталой, страдающей от злоупотреблений России. Но он утешает себя консервативными доводами: "Общее зло менее чувствительно, чем частное. Общее - искореняется веками, обстоятельствами, судьбою, частное - увеличивается или уменьшается облечёнными властью". Так же как Орлов и как все декабристы, Киселёв хочет нового порядка вещей, основанного на велениях разума, он обсуждает и расценивает явления с рационалистической точки зрения. Но он не только не верит в революционное призвание человеческого разума, он стремится поставить ему охранительные преграды. Следуя новым, реакционным течениям начала XIX в., он придаёт огромное значение стихийным, органическим процессам, которые исподволь и незаметно меняют устройство общественной и политической жизни. Киселёв хочет "разумной середины", компромисса, осторожного и постепенного приспособления старого порядка к новым потребностям и запросам. "Время и необходимость, сообразованные с его духом, есть лучшее средство преобразования общества; ускорять его неблагоразумно; не сознавать его было бы нелепо", - таково мнение Киселёва, которое он формулировал впоследствии на страницах своего дневника и которое служило ему руководящею максимою в течение всей его жизни1 . Ни Орлов, ни Денис Давыдов, представлявшие более радикальные круги дворянского общества, не могли согласиться с подобной точкой зрения.

 

Киселев недаром увлекался чтением Ансильона. Этот немецкий теоретик начала XIX в. соединял в себе преклонение перед теорией Монтескье и согласие с учением исторической школы права; он признавал за человеческой личностью неотчуждаемые права и видел задачу общественного союза в обеспечении требований разума и свободы; но он был_ решительным противником французской революции, идей общественного договора и всяких рационалистических конституционных построений. Но Киселёв занял ещё более консервативную позицию, чем немецкий теоретик начала XIX века. Если Ансильон в теории был сторонником представительной монархии, то Киселёв никогда не высказывался в пользу конституционного преобразования русского государства. Наоборот, все

 

 

1 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. I, стр. 306 - 308.

 
стр. 46

 

его суждения говорят об его симпатиях к просвещённому абсолютизму, который законностью своих действий должен устранить возможность политического произвола. В этом отношении Киселёв сближался с такими последователями просветительной философии, какими были в XVIII в. отцы декабристов - М. Н. Муравьёв и А. С. Бестужев. В эпоху, последовавшую за французской революцией и наполеоновскими войнами, Киселёв привносил идеологию предыдущего столетия; так же как Сперанский, Киселёв заключал в себе противоречивые, сталкивавшиеся тенденции. Как умный и впечатлительный сын своего времени, он не мог не ощущать назревающего кризиса феодальных отношений, но он вышел из недр этой старой формации и оставался верен её основным устоям. Отсюда неразрешимая двойственность его социально-политической позиции и постоянные колебания в его личных оценках и деятельности. С одной стороны, Киселёв увлекается идеями просветительной философии, с другой стороны, он заклинает своих родных не отдавать брата в заграничный Иенский университет, этот "буйственный рассадник якобинства и своеволия"1 . С одной стороны, Киселёв выступает против варварских телесных наказаний в армии, с другой стороны, воюет против "фальшивой филантропии" Михаила Орлова. С одной стороны, он покровительствует Пестелю и декабристам, с другой стороны, настаивает на учреждении политической полиции и на лишении Орлова 16-й дивизии2 . Судя по показаниям Бурцева, Киселёв дал ему полную возможность сжечь уличающий список членов тайного общества, и вместе с тем Киселёв настойчиво и энергично вёл следствие по кишинёвскому делу Раевского3 . После восстания Семёновского полка и усиления политической реакции заметно усиливаются и реакционные ноты в высказываниях Киселёва. В январе 1822 г. он пишет Закревскому как дежурному генералу: "...удалите от военной службы всех тех, которые не действуют по смыслу правительства; все они в английском клубе безопасны, в полках чрезмерно вредны; дух времени распространяется повсюду, и некое волнение в умах заметно; радикальные способы к исторжению причин вольнодумства зависят не от нас; но дело наше - не дозволять распространяться оному и укрощать сколько можно зло"4 . Когда началось следствие по делу декабристов, Киселёв оказал самое энергичное и (всестороннее содействие генералу Чернышёву, присланному во 2-ю армию; оправдываясь в обвинениях и анонимных доносах по своему адресу, Киселёв резко отмежевывался от "тайных котерий", "гнусных заговорщиков". И в то же время он пригласил к себе после начавшегося следствия одного из этих заговорщиков, адъютанта Басаргина, и, обнимая его на прощание перед его арестом, говорил ему о своем (Неизменном уважении, что бы с ним ни случилось5 .

 

IV

 

Особенно ярко обнаружились внутренние противоречия Киселёва в его воззрениях по крестьянскому вопросу. Буржуазно-либеральная традиция связывала с именем Киселёва настойчивую и искреннюю борьбу против крепостного права. Действительно, Киселёв был убеждённым и горячим противником личного рабства. Но это вовсе не значит, что Киселёв был таким же сторонником полного и радикального освобождения крестьян. Киселёв считал, что дворянству как первенствующему со-

 

 

1 Рукописный отдел Библиотеки СССР имени Ленина, ф. Милютиных N 7833. Воспоминания Д. А. Милютина, I, стр. 32.

 

2 Сб. РИО. Т. 78, стр. 25, 49, 53, 56, 70, 86, 90, 93, 96, 104; ИЛИ, ф. Киселёва, N 29.6. 135, прилож. 8.

 

3 Центральный государственный архив древних актов, ф. 48, д. 95, л. 11, 18; сб. РИО. Т. 78, стр. 90, 93, 96.

 

4 Сб. РИО. Т. 78, стр. 86.

 

5 ИЛИ, ф. Киселёва, N 29. 6. 135, прилож. 5, и 8; Записки Н. В. Басаргина, стр. 42.

 
стр. 47

 

словию в государстве должны принадлежать экономическое могущество и широкие правовые полномочия. Цитировавшая записка 18 - 16 г. - наглядная иллюстрация этого положения. Когда от принципиальных предпосылок Киселёв переходит в своём проекте к конкретным предложениям, он требует не только сохранения, но и укрепления дворянских привилегий. Чтобы помочь дворянам "охранить потомство своё от бедности и породу свою от унижения", Киселёв предлагает дозволить высшему сословию учреждать майораты, с тем чтобы крестьяне соответствующего имения перечислялись в сословие вольных хлебопашцев на основании закона 1803 года. Таким путём, рассуждает Киселёв" уменьшится число мелкопоместных дворян и увеличится количество свободных земледельцев. Наряду с этой мерой Киселёв предлагает другие, постепенно и незаметно ослабляющие институт крепостного права: разрешить капиталистам покупать у дворян населенные имения, но с тем, чтобы права и обязанности как крестьян, так и владельцев приобретённых поместий были точно определены законом; воспретить: помещикам увеличивать дворовую прислугу и возложить на них уплату податей за дворовых; в случае устройства дворянских фабрик и заводов переводить крепостных рабочих на положение свободных людей; разрешить крестьянам выкупаться на свободу за точно установленную "откупную цену (сколько можно для дворян выгодную)"; перемерить земли, и излишнее число крестьян, ненужных для обрабатывания помещичьих имений, выкупать в казну, переводить в вольные хлебопашцы и облагать соответствующим налогом, компенсирующим затраченные средства. "Приуготовительные способы сии к распространению свободы, - заключает Киселёв, - основанием имеют сохранение главнейших прав дворянства". Действительно, феодальная эксплоатация крестьян классом помещиков остаётся нетронутой киселёвским проектом 1816 года. Предлагаемые меры открывают пути, с одной стороны, для уменьшения числа крепостных крестьян, с другой стороны - для очищения феодально-зависимых отношений от элементов рабовладельческого вещного права. И та и другая цели достигаются "нечувствительным образом": Киселёв учитывает начавшийся в России процесс капиталистического развития и идёт по линии этого процесса; он предоставляет возможность обладателям капитала добровольно сращиваться с классом феодалов-землевладельцев, разбогатевшим крестьянам приобретать себе экономическую и правовую независимость, а феодалам-промышленным предпринимателям - переходить на эксплоатацию наёмной рабочей силы; с другой стороны, Киселёв - подобно Сперанскому, Канкрину и другим, наиболее проницательным руководителям дворянского государства - понимает опасное, разлагающее это государство влияние рабовладельчества; поэтому он стремится к уничтожению института дворовых и к законодательному регулированию феодальных отношений. В случае реализации проекта 1816 г. небольшой процент крепостных крестьян перешёл бы на положение свободных собственников; некоторое количество крепостных было бы изъято из категории рабов и стало бы к своим феодалам в отношения, строго нормированные законом; но огромная, подавляющая масса земледельцев - именно те, которые обрабатывали помещичьи земли, - осталась бы в прежнем, нисколько не изменившемся положении. Проект Киселёва несмотря на его просветительную оболочку и громкую фразеологию не подрывал оснований феодально-абсолютистского порядка. Но он интересен и важен в процессе развития самого Киселёва: здесь намечается программа мероприятий, которую с некоторыми изменениями будет развёртывать и развивать Киселёв в течение всей своей государственной деятельности; именно здесь заложены зачатки его последующих проектов и реформаторских усилий1 .

 

 

1 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. IV, стр. 197 - 199.

 
стр. 48

 

Записка 1816 г. исходила из мысли о политической опасности, связанной с сохранением крепостного права. Это положение определило собой все дальнейшие выступления Киселёва по крестьянскому вопросу: кризис феодально-крепостнической системы воплощался для Киселёва в образе волнующегося, готового на массовое восстание крестьянства.

 

Под впечатлением уманьских волнений 1826 г. Киселёв подал новую записку, которая указывала "на необходимость тщательного рассмотрения причин, возбуждающих мятежный дух в крестьянах, и на те постановления, которые необходимы к отвращению тех причин"1 . Позднее, возражая на заседании Государственного совета противникам частичного ослабления крепостного права, Киселёв говорил: "Подобная теория ведёт прямо к тому, чтобы оставаться в неподвижности и ожидать кровавых событий, могущих вынудить правительство согласиться на то, в чём отказать уже будет не в силах..."2 . Но откровеннее и отчётливее всего Киселёв высказал свои основные мотивы, руководившие его постановкой и разрешением крепостного вопроса, в личной переписке с графом М. С. Воронцовым. 3 января 1852 г. Киселёв писал ему из Петербурга: "Очень ошибочно думали о моих воззрениях насчёт этого. По тому, что было сделано в княжествах, и ещё более по разным запискам, которые я имел случай представлять в качестве члена Комитета, бывшего под председательством кн. Васильчикова, можно достаточно убедиться в том, что никогда не было речи об абсолютном освобождении, а только единственно о регулировании крепостного права, с целью отнять у дурных помещиков возможность злоупотреблять своими правами, случайно введёнными в свод наших законов и несогласных с справедливостью. Я могу сказать, что этого и до сих пор желаю из страха, потому что чем более я всматриваюсь, тем более страшусь жакерии, грозящей спокойствию России и существованию дворянства. Предупредить зло было бы, конечно, разумнее, чем дать ему развиться и, сложа руки, ожидать его печальных последствий... У нас, как и повсюду, личные выгоды возбуждают страсти и заставляют молчать разум. Есть минуты, в которые самые ничтожные жертвы могут предупредить великие несчастья. История подтверждает это неоспоримым образом. Во Франции упрямство аристократии произвело революцию со всеми её гибельными последствиями. В Англии аристократия своим практическим умом сумела избегнуть смут и удержаться до сих пор при общем смятении. Этот урок, к несчастью, мало действует на наших помещиков, думающих, что они погибнут, если правительство вмешается в вопрос об их неограниченной власти над крестьянами"3 .

 

Такова исходная сословно-дворянская точка зрения Киселёва, которая преобладала в его суждениях по крестьянскому вопросу. Она заключает в себе не только указание могущественных классовых мотивов, возбуждавших реформаторскую инициативу Киселёва, но и точное определение границ задуманной им реформы: он не хотел полного уничтожения крепостной зависимости, он хотел правительственного регулирования феодальных отношений, введения их в законные, "нормальные" рамки, - другими словами, Киселёв требовал установления полного и строгого соответствия между экономической сущностью феодальной Формаций и сословным положением эксплоататора и эксплоатируемого. Все проекты, представленные Киселёвым в течение 40 лет его политической деятельности, подтверждают и конкретизируют его мысль, изложенную в письме к Воронцову в 1852 году.

 

Уже в записке 1826 г. Киселёв выдвинул на первый план введение инвентарей как лучшее средство урегулирования взаимоотношений ме-

 

 

1 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. II, стр. 206.

 

2 Там же, стр. 296.

 

3 ИЛИ, ф. Киселёва, N 29.7.86, л. 7 - 9. Ср. Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. II. стр. 325 - 326.

 
стр. 49

 

жду помещиками и крестьянами Правобережной Украины1 . Когда в 1829 г. Киселёв был назначен правителем Молдавии и Валахии и получил официальный мандат на преобразовательную деятельность, он подошёл к румынской деревне с такой же осторожной, феодально-консервативной точки зрения. Органический регламент 1831 г. узаконил традиционную барщину в придунайских княжествах, точно установил размеры крестьянского надела и отбываемых за надел земледельческих повинностей. С исчерпывающей подробностью были регламентированы все виды крестьянских работ - сообразно количеству усадебной, пахотной, луговой и сенокосной земли, выделенной каждому домохозяину. Маркс на страницах "Капитала" беспощадно разоблачил эксплуататорскую сущность этих постановлений, стяжавших "одобрительные рукоплескания либеральных кретинов всей Европы"2 . В 1835 г. Киселёв возвратился из-за границы и подал правительству два новых проекта: один - об использовании конфискованных польских имений, другой - о приобретении помещичьих имений личными дворянами и разночинцами. В основе обоих предложений лежала та же идея инвентарей, т. е. законодательного регулирования крестьянских наделов и повинностей. Киселёв высказывался за образование на территории югозападного края ленных имений, раздаваемых в наследственное пользование русским чиновникам; в отношении всей остальной России он проектировал создание особого института "условных земледельцев", лично свободных, "о вместе с тем крепких земле; в такое смягчённое феодально-зависимое положение Киселёв предлагал поставить крестьян в имениях, приобретаемых личными дворянами, разночинцами и капиталистами, в дворянских по местах, объявленных майоратами, и на крепостных фабриках и завода.

 

Наконец, в 1839 г. Киселёв подробно разработал и аргументировал своё основное предложение в специальных представлениях новому Секретному комитету. К этому моменту классовое мировоззрение Киселева стало обозначаться отчётливее и резче. Указ 1803 г. о свободных хлебопашцах, из которого исходил когда-то сам Киселёв в своём проекте 1816 г., стал представляться ему неудачной антидворянской мерою. Разделяя мнения подавляющего большинства помещиков, Киселёв указывал на опасную тенденцию этого акта - перемещение дворянской земельной собственности в руки низшего земледельческого сословия: "Последствием сей меры было бы уничтожение самостоятельности дворянства и образование демократии из людей, перешедших из крепостного состояния. После сего не нужно, кажется, особенных доказательств, сколь мера сия противна государственному устройству, в котором дворянство, составляя необходимое звено, соединяющее верховную власть с народом, должно исключительно пользоваться правом владения заселёнными землями, дабы, сохраняя влияние своё на массу народа и обеспечив своё существование, быть в возможности исполнить высокое назначение свое на службе престолу". Обсуждая различные способы освобождения крестьян, необходимого "в видах распространения промышленности и развития народного богатства и в видах охранения общественного спокойствия", Киселёв одинаково отвергал английскую и французскую форму ликвидации крепостного права. В Англии, Ирландии, в некоторых частях Италии, в остзейских провинциях России крестьяне освобождены, но земли остались в полном и неограниченном распоряжении дворянства, а крестьяне, за исключением ничтожной прослойки фермеров, превратились в сельских подёнщиков, т. е. бобылей, пролетариев. По мнению Киселёва, такое "положение опасное при всяком недостатке выгодной работы для бобылей и особенно при неурожае, или внутренних замешательствах, где люди, не имеющие оседлости, обыкновенно бывают

 

 

1 Заблоцкий-Десятовский А. Указ. соч. Т. II, стр. 207.

 

2 Центральный архив внешней политики (ЦАВП), ф. V, 0, 1839, N 196, л. 133 - 149; К. Маркс. Капитал. Т. I, стр. 167. 8-е изд. М. 1932.

 
стр. 50

 

орудием злоумышленных действий". Противоположную картину представляют Франция, Швейцария и некоторые части Германии, где крестьяне вместе со свободой получили прежние наделы, а помещикам оставлены одни господские запашки. Такое положение тоже не удовлетворяет Киселёва. "Сим распоряжением, во-первых, нарушены права собственности дворянства, во-вторых, ослаблена самостоятельность высшего государственного сословия и чрез то уничтожена важнейшая нравственная сила, чрез которую верховная власть действовала на народ, и, в-третьих, по праву вотчинной собственности привлечена к участию в важнейших предметах государственного управления масса народа которая силою необузданного большинства ниспровергает равновесие в частях и колеблет порядок государственного устройства".

 

Верный феодально-дворянским основам своего мировоззрения, Киселёв предпочитает "среднюю меру", одинаково далёкую от обеих крайностей, которая, поставив крестьян на приличную для них степень свободных или обязанных земледельцев, обеспечивает их быт силой закона, не вводя их в права, принадлежащие одному только дворянству. Образец для подражания Киселёв видит в австрийских землях ив придунайских княжествах, где дворяне-землевладельцы остались собственниками земель, а крестьяне, получившие личную свободу, пользуются обязательным наделом за точно определённые повинности. Урбарии Марии-Терезии и Органический регламент 1831 г., т. е. акты, регулировавшие феодальную барщину, поставившие формальные границы помещичьему произволу и устранившие всякие остатки личного рабства, - таков желанный идеал Киселёва как реформатора1 .

 

Таким образом, через все проекты Киселёва, начиная с записки 1816 г. и кончая предложениями 1839 г., проходит одна и та же настойчивая идея - ограничить власть феодала-помещика государственными инвентарями, которые не затрагивают существа феодальной эксплоатации и не наносят хозяйственного ущерба помещику, но которые очищают и, следовательно, укрепляют институт феодальной зависимости. В записке 1816 г. эта мысль смягчается и корректируется использованием закона 1803 г. о вольных хлебопашцах, в дальнейших проектах она выдвигается на первый план и приобретает полную ясность, в записке 1839 г. она получает законченную формулировку и резко противопоставляется идее закона 1803 г. - полного экономического и правового разрыва феодальных связей.

 

Была ли реформа, предложенная Киселёвым, движением вперёд сравнительно с существовавшим крепостным порядком? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо учесть конкретные исторические условия, в которых зарождались и проводились в жизнь подобные меры. В России, так же как в других восточноевропейских странах, происходило разложение феодальной формации со всеми явлениями, характерными для этого процесса: массовым обезземелением крестьянства, непомерным увеличением крестьянских повинностей, вырождением феодальной Зависимости в самое жестокое рабство, проникновением капиталистических отношений в деревню, образованием зажиточных полусвободных оброчников и самой острой борьбой эксплоатируемых против эксплоататоров. При этих условиях законодательное ограничение помещичьего произвола, т. е. определение и охрана крестьянского надела, точное установление феодальных повинностей и создание официальных инстанций для крестьянских жалоб, шло по линии социально-экономического развития, создавало для борющегося крестьянства некоторую легальную опору для противодействия усиливающейся эксплоатации. Если эти мероприятия соединялись с личным освобождением крестьян, как это было в 1780-х годах в славянских областях Австрии, то создавались более благоприятные предпосылки Для капиталистического накопления

 

 

1 ЦАВП, ф. V 0, 1839. N 196.

 
стр. 51

 

в деревне. Правда, инвентари вводились дворянским государством при непосредственном и самом активном участии помещиков; нередко инвентари санкционировали повышенные барщинные и обычные нормы; они преследовали задачу укрепить экономическую и классовую основу феодального государства, обеспечить ему возможность мирной эволюции к капитализму, сохраняя массу феодальных остатков. Тем не менее инвентари были некоторым противовесом безграничной эксплоатации крестьянства я, как показывает пример австрийских урбариев, в условиях экономического развития служили исходным пунктом для новых законодательных актов, постепенно подтачивавших основы феодальных отношений. В условиях разложения феодализма инвентари не могли укрепить шатающееся здание крепостного порядка; они служили симптомом ослабления средневекового строя и возбуждали сопротивление и злобу со стороны помещиков; крестьяне, а частью и буржуазно настроенные чиновники, пользовались урбариями, инвентарями, вакенбухами и тому подобными актами, чтобы наносить удары отживающей феодально-крепостнической системе. Именно в этом ограниченное, но относительно прогрессивное значение подобных паллиативов. Но нет никакого сомнения, что инвентари входили органической частью в феодальную систему и предполагали её сохранение и более правильное функционирование. Высказываясь за личное освобождение крестьян и в то же время за сохранение земли и власти в руках помещиков, Киселёв не выходил из рамок феодального мира, не переступал демаркационной линии, которая отделяла этот мир от грядущей капиталистической формации. Киселёв хотел постепенного, медленного, "нечувствительного" врастания в рамки промышленного капитализма в интересах феодального класса помещиков, к которому он принадлежал по своим общественным убеждениям. "Такая позиция не мешала Киселёву субъективно чувствовать себя защитником крестьянства, борцом за правду и справедливость - так же как не мешала его современникам и либеральным поклонникам прославлять его как провозвестника гуманности и свободы. Но, всматриваясь в объективное содержание высказываний Киселёва, мы видим нечто другое: за тонким покровом просветительной идеологии перед нами вскрывается устойчивое феодально-дворянское миросозерцание, которое опирается и на силу сословных традиций и на личную материальную заинтересованность.

 

Можно полагать, что, размышляя о далёком будущем, Киселёв считал неизбежной и желательной практику свободного перехода владельческих крестьян с одних помещичьих земель на другие. Но эта перспектива нисколько не меняет феодального существа его социально-политической позиции. Крепость земле могла быть уничтожена по мере образования зажиточного слоя крестьянских собственников и поглощения обедневшей части крестьянства развившейся промышленностью, т. е. перерасти в форму капиталистической земельной ренты. Но вотчинное право на всю землю должно было попрежнему оставаться в руках помещичьего дворянства, как основа и гарантия хозяйственного и политического преобладания землевладельцев. Такова была твёрдая и устойчивая позиция Киселёва, которая сближала его с главным массивом его класса и обеспечивала ему согласие и понимание со стороны Николая I. В сущности, Киселёв разделял ту самую точку зрения, которую высказывал в своих многочисленных записках Сперанский. Так же как Сперанский, Киселёв стремился просветить, облагородить, европеизировать дворянскую империю XIX века. Так же как Сперанский, он боролся против архаических остатков средневекового варварста, но оставался верен основным устоям феодального порядка. А постоянное напоминание Киселёвым о социальной опасности нерешённого крестьянского вопроса буквально совпадало с откровенной мотивацией Бенкендорфа. В этом смысле Киселёв противостоял сплочённому фронту крайних крепостни-

 
стр. 52

 

ков, которые не допускали ни малейшего прикосновения к институту крепостного права. Он возобновлял ту же кампанию в пользу безубыточного и своевременного выхода из создавшегося кризиса, какую в 1826 г. с классово-помещичьей точки зрения начали вести Кочубей и Сперанский. Но Кочубея уже не было в живых, а старый и занятый работой по кодификации Сперанский должен был ограничиться ролью опытного союзника и главного консультанта Киселёва. Избирая их обоих главными двигателями Секретного комитета 1835 г., Николай не делал со своей точки зрения никакой ошибки: он имел полное право сказать Киселёву, что их соединяют в крестьянском вопросе одинаковые мысли и одинаковые чувства.

 

V

 

Отсюда понятны те основные начала, которые были приняты Киселёвым при подготовке реформы управления государственными крестьянами. Исходя из своей социально-политической программы, Киселёв стремился сделать эту реформу орудием для переделки крепостных отношений в государстве. По замыслу Киселёва и помогавшего ему Сперанского, реформа должна была обеспечить гражданские права государственных крестьян, превратив их в сословие "свободных сельских обывателей" и устранив всякую возможность передачи их в частные руки, на казённые горные заводы, в разряд военных поселян и т. д. За государственными крестьянами признавалось право на самоуправление, т. е. на решение местных хозяйственных и административных вопросов "а мирских сходках и при помощи выборных. Суд по мелким имущественным спорам и проступкам отделялся от администрации и передавался в руки выборных крестьянских судей. Но, признавая за крестьянами гражданскую правоспособность и право самоуправления, Киселёв рассматривал население государственной деревни как невежественную и "необузданную" массу, нуждающуюся в строгом надзоре и опеке. Над сельскими и волостными органами Киселёв воздвигал двухъярусную бюрократическую надстройку из окружных начальников, призванных непосредственно руководить крестьянами, и губернских палат, которым принадлежало общее направление крестьянской жизни. Над всей этой иерархией местных органов возвышались центральные учреждения нового министерства государственных имуществ. В обязанности нового ведомства входило "попечительство" о нуждах государственных крестьян - поднятие их хозяйственного и культурного уровня силами дворянского чиновничьего аппарата. По существу это было сохранение и развитие принципа феодальной опеки, неразрывно связанные с экономической программой, выдвинутой Киселёвым.

 

Земли, которыми владели государственные крестьяне, попрежнему признавались собственностью казны и оставались источником взымания оброчного дохода. Казна выступала как вотчинник-землевладелец, а крестьянин - как носитель феодальных повинностей. В интересах 20 миллионов пользователей казённой земли министерство должно было развернуть сложную систему экономических и культурных мероприятий: ликвидировать малоземелье, улучшить сельскохозяйственную технику, насадить промыслы, открыть врачебные и ветеринарные учреждения, создать начальные школы, облегчить крестьянам переход от общинного землевладения к семейно-участковому пользованию землёй. Проектировалась организация кадастра, который должен был стать основанием финансовой реформы - переложения оброка с душ на землю и промыслы, т. е. постепенного перерастания феодальной повинности в государственный поземельно-промысловый налог.

 

Реформа управления государственной деревней, задуманная Киселёвым, не ликвидировала системы феодальных отношений, но она создавала

 
стр. 53

 

предпосылки для более свободного и быстрого развития капитализма. За этой первой реформой должна была последовать вторая - личного освобождения частновладельческих крепостных крестьян и введения обязательных инвентарей в помещичьих имениях. В военном, финансовом и административном отношениях помещичьи и государственные крестьяне должны были значительно сблизится друг с другом. Предполагалось, что в конце концов ста сольются в одно сословие и получат право свободного перехода и заключения добровольных договоров с землевладельцами, казной и помещиками. Таким образом, и здесь, в сфере частновладельческих отношений, Киселёв не ликвидировал, а сохранял феодальную зависимость, вводя её в определённые законные рамки и освобождая от элементов рабовладельчества.

 

Такова была попытка "выйти из состояния кризиса крепостного строя, которую предпринял Киселёв в 1837 - 1841 годах. По своему социальному содержанию задуманная реформа вполне соответствовала общественно-политическим воззрениям Киселёва и заключала в себе такие же противоречивые тенденции, какие отмечали его мировоззрения. Она прокламировала свободу личности и самоурпавление крестьян, но сковала их системой феодальной опеки, стремилась поднять производительные силы деревни, но не давала мелкому производителю права собственности на землю, стремилась покончить с крепостным правом, но оставляла крестьянина под гнётом феодальных повинностей. Это была своего рода феодальная утопия, которая обнаружила все свой слабые стороны в процессе двадцатилетнего применения на практике.

 

Попытке инвентаризации помещичьих имений был дан жестокий отпор крепостниками, и перепуганный Николай I отказался от выполнения этой части замыслов Киселёва. Министерство государственных имуществ было учреждено и развернуло широкую деятельность, но задуманная система "попечительства" над государственными крестьянами выродилась в назойливую опеку, связанную с насилиями и поборами. Двадцатилетнее управление Киселёва не осчастливило государственных крестьян и не встретило признания и поддержки со стороны крестьянства.

 

Тем не менее реформа 1837 - 1841 гг. не прошла даром: она остановила расхищение государственного земельного фонда, прекратила раздачу крестьян в частные руки и была использовала под подготовке реформы 19 февраля 1861 года. Социально-политическая программа Киселёва во многом определила дальнейшую политику самодержавного правительства в русской деревне в течение всего пореформенного периода.

Опубликовано на Порталусе 02 октября 2015 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама