М. -Л. Изд-во АН СССР. 1948 (Академия наук СССР). 436 стр., 4 илл.

Ряд выступлений советских историков естествознания по поводу двухсотлетия со дня рождения выдающегося учёного А. Л. Лавуазье¹ завершился выходом в свет несколько запоздавшей к юбилею специальной монографии Я. Г. Дорфмана о Лавуазье в академической серии "Научно-популярных биографий".

Эта книга является одним из удачных образцов серии; она представляет собой подлинно научное исследование по первоисточникам; вместе с тем она чрезвычайно доступна, увлекательна не только в части биографической, но и в части изложения научных теорий и описания физико-химических экспериментов. Автор книги поставил своей задачей "заново изучить и осмыслить творческий и жизненный путь Лавуазье с позиций советской передовой науки". Такой замысел чрезвычайно обязывает, и мы постараемся подойти к оценке книги именно с этой стороны, выяснив, насколько автору рецензируемого труда удалось с этих высоких позиций увидеть то, чего не могли и не хотели видеть многочисленные буржуазные биографы Лавуазье.

Рассмотрим сперва, что нового дано в книге для освещения творческого пути Лавуазье. Прежде всего следует признать, что автору удалось ещё глубже проникнуть в истоки физико-химической реформы, связанной в истории науки с именем Лавуазье, чем это было сделано даже в предшествующих советских работах: он сумел убедительно доказать, что "важнейшие опубликованные работы гениального русского физико-химика Ломоносова были известны Лавуазье и его французским современникам и, несомненно, оставили свой след в их творчестве" (стр. 8).

Автор книги, как и все другие исследователи Лавуазье, за исключением Бертело и Гримо² , не имел доступа ко всем подлинным документам архива Лавуазье. Поэтому частный, но существенный вопрос о том, в какой мере и когда Лавуазье ознакомился с трудами М. В. Ломоносова, не мог получить прямого и детального решения в работе Я. Г. Дорфмана. Автор правильно считает, что "изучение этих материалов позволило бы сделать ещё более достоверными и чёткими бесспорные идейные нити, связывающие Лавуазье с Ломоносовым" (Предисловие, стр. 9).

Однако в ряде мест своей книги Я. Г. Дорфман уже теперь приводит солидно обоснованные доводы в пользу того, что "Лавуазье мог получить первый толчок к критике флогистона от М. В. Ломоносова" (стр. 183). Действительно, "аргументация Лавуазье" в

¹ Напомним статьи: акад. Д. И. Прянишникова. Представления о круговороте азота до Лавуазье и после него ("Успехи химии" Т, XIII. Выл 2-й); проф. С. А. Погодина. Антуан-Лоран Лавуазье - основатель химии нового времени (там же. Т. XII. Вып. 5-й); книгу О. А. Старосельской-Никитиной. Очерки по истории науки и техники периода французской буржуазной революции, 1789 - 1794 (М. АН СССР) и др., в которых значительное место уделено жизни и творчеству Лавуазье.

² Berthelot M. La revolution chimique. Paris - 1890; Grimaux E Lavoisier (1743 - 1794) d'apres sa correspondence, ses manuscripts, ses papiers de famille et d'autres documents inedits. Paris. 3-e ed. 1899.

его основной по данному вопросу работе 1773 г. "по существу мало чем отличается от аргументации Ломоносова в его диссертации "Рассуждения о причине теплоты и стужи", написанной в 1744 г. и опубликованной в 1750 г. по-латыни в первом томе "Новых комментариев Императорской Санкт-Петербургской Академии" (стр. 206 - 229)³ .

Мало того, Я. Г. Дорфман устанавливает, что уже в 1770 г. в своём мемуаре "О природе воды" Лавуазье ссылается, между прочим, на работу русского академика Крафта, опубликованную во втором томе тех же "Комментариев". Несколько позднее, в 1777 г., Лавуазье в своём мемуаре "О соединении огненной материи с испаряющимися жидкостями" ссылается на статью русского физика Рихмана, опубликованную в первом томе "Комментариев" наряду с целым рядом статей М. В. Ломоносова, в том числе и его "Диссертацией".

С полным основанием Я. Г. Дорфман пишет: "Невозможно себе представить, чтобы Лавуазье, держа в руках том "Комментариев" и просматривая статью Рихмана, не заметил работ Ломоносова" (стр. 183).

В другой связи, говоря о приоритете Ломоносова в открытии и формулировании "всеобщего закона сохранения вещества и движения", Я. Г. Дорфман выражает уверенность в том, что и труд Ломоносова "Рассуждение о твёрдости и жидкости тел", в котором впервые был опубликован этот закон, "должен был быть известен" Лавуазье. Это сочинение "было издано двумя отдельными изданиями: на русском и латинском языках... часть экземпляров, как правило, отправлялась за границу. Не подлежит никакому сомнению, что это издание должно было иметься и имелось в Париже. И следовательно, Лавуазье мог о нём знать" (стр. 299).

После того как была написана и сдана в печать рецензируемая книга Я. Г. Дорфмана, автору настоящей рецензии стала известна диссертационная работа Л. В. Каминер "Библиография французского просвещения". Особо интересно в ней то, что вышеуказанное предположение Я. Г. Дорфмана диссертантке удалось превратить в достоверный, неоспоримый факт.

В числе библиографических журналов французского просвещения, изученных ею в "подлинниках, она отметила как особенно ценное критико-рекомендательное издание "Типографские анналы". В ноябрьском его номере за 1761 г. было не только зарегистрировано латинское издание "Рассуждения о твёрдости и жидкости тел" М. В. Ломоносова, но и рекомендовано вниманию учёных: "Вескостью своих доказательств автор показывает, каких успехов достигла Россия в области физики со времён славного правления Петра Великого". Так гласила аннотация, свидетельствующая о том, что работа была прочитана и высоко оценена её составителем, редактором издания. Этим редактором был видный профессор химии Парижского университета Огюстен Ру (1726 - 1776), являвшийся, как и Лавуазье, учеником знаменитого Руэлля.

К этому можно было бы добавить, что Ру был основным помощником Гольбаха при издании им комментированных переводов на французский язык с латинского, немецкого и английского трудов по химии, минералогии и металлургии, в частности того самого Генкеля, у которого учился и с которым рассорился Ломоносов. Таким образом, Ру с его журналом был кап бы центром международной научной информации: к нему прислушивались, по нему следили за всеми новинками книжного рынка. С другой стороны, эта информация распространялась и через салон Гольбаха, который ещё при жизни Ломоносова состоял в ранге "императорского российского тайного советника", а затем и членом Петербургской Академии наук. В этих кругах о Ломоносове знали и непосредственно: он состоял в личной переписке с рядом виднейших французских учёных. Члену Парижской академии Ла Кондамину, также члену кружка Гольбаха, которого Ломоносов считал "королевским химиком", он послал, например (в письме от 8(19) февраля 1754 г.), экземпляр "Торжества Академии наук", где были опубликованы его "Слово о явлениях воздушных, от электрических сил происходящих", а также "Программа" о задаче на премию "сыскать подлинную электрической силы причину и составить точную её теорию"⁴ .

Эти письма, к сожалению утраченные, за исключением одного отрывка, так же как и его переписка с популярнейшим физиком членом Академии наук аббатом Нолле (около 1764 г.)⁵ , могли бы пролить дополнительный свет на отношение учёного мира Франции к Ломоносову.

Напомним также, что Ломоносов был избран в 1760 г. иностранным членом Шведской академии наук и притом именно как химик и натуралист⁶ , а не за свои литературно-исторические труды; что по ходатайству И. И. Шувалова он был также принят в Болонскую академию наук в 1764 г. и что имел шансы быть избранным и в Парижскую, как о том свидетельствует его письмо к Шувалову от 11 июля 1764 года⁷ .

Ломоносов не ошибался относительно своей широкой известности. О "славе" Ломоносова пишет и Ла Кондамин; "мужем славнейшим" величает его знаменитый Эйлер, восторгаясь его "преглубокими рассуждениями", "проницательством и глубиной остроумия в изъяснении претрудных химических вопросов". А через Эйлера слава о гении Ломоносова распространялась не толь-

³ В этой диссертации Ломоносовым была "устранена смутная идея о некоторой бродячей, скитающейся внезаконной теплотворной материн", по определению самого Ломоносова, относящемуся к 1764 г. (Соч. Ломоносова. Т. VIII. Комментарии, стр. 118).

⁴ Ломоносов. Соч. Т. VIII. Комментарии, стр. 113.

⁵ Там же, стр. 29.

⁶ См. Иенсен А. Ломоносов в шведской литературе. В кн.: Выставка "Ломоносов и Елизаветинское время". Т. VII, стр. 207 и ел. Петроград. 1915.

⁷ См. Ломоносов. Соч. Т. VIII, стр. 302.

ко в Берлинской академии, но и во всём учёном мире Европы. Его известности содействовала даже злобная и тупая критика его диссертаций в некоторых немецких органах печати, вызвавшая шум и дискуссии вокруг его имени. В защиту Ломоносова от "неправедных поносителей" неизменно выступал непременный секретарь Берлинской академии И. Г. Формей, состоявший почётным членом Петербургской академия с 1748 года. Поскольку он реферировал петербургские "Комментарии" и "Новые комментарии", в частности диссертации Ломоносова, давая им высокую оценку, называя его "искусным химиком", в журнале, выходившем в Амстердаме на французском языке⁸ , французские учёные не могли не быть в курсе этой полемики; они, несомненно, знали очень многое о Ломоносове не только как о поэте и историке⁹ , но и как естествоиспытателе.

В свете этих данных можно считать вполне установленным фактом, что труд Ломоносова "Рассуждение о твёрдости и жидкости тел" был известен французским учёным и прежде всего химикам. Что касается Лавуазье, то в эти годы он как раз параллельно с курсом юридического факультета проходил курс физико-математических наук у астронома и физика Ла Кайя и химических наук - у Руэлля. Действительно, трудно допустить, чтобы при таком окружении юного Лавуазье имя Ломоносова и самые его труды ускользнули от его внимания. Напомним также, что "Слово" Ломоносова "о явлениях воздушных от електрической силы происходящих" содержало высказывания по поводу "Писем" об электричестве Франклина, а выступление Ломоносова в Академии наук по поводу атмосферного электричества, в связи с гибелью Рихмана, было опубликовано своевременно, "дабы г. Ломоносов с новыми своими изобретениями между учёными в Европе людьми не упоздал"¹⁰ . Франклин же состоял почётным членом Петербургской академии наук, с 1776 г. жил в Париже в качестве дипломатического представителя США и был связан самыми тесными дружескими узами с Лавуазье.

Остаётся открытым вопрос о том, когда именно Лавуазье ознакомился с трудами Ломоносова, что из них воспринял как импульс, как стимул для личных изысканий и экспериментов. Это подлежит ещё дальнейшим расследованиям, а пока можно лишь строить догадка. Так, на возникающий вопрос, почему же Лавуазье не счёл нужным ссылаться на Ломоносова, если действительно от него получил "первый толчок к критике флогистона", Я. Г. Дорфман пытается ответить тем, что "Ломоносов и Лавуазье шли в этом вопросе диаметрально противоположными творческими путями. Первый блестяще доказывал несостоятельность теплорода в физике, а уже отсюда приходил к естественному заключению о никчёмности флогистона в химии. Второй блестяще доказал несостоятельность теории флогистона в химии, но относился... резко критически к молекулярно-кинетической теории теплоты и с удивительным упорством сохранял теплород в физических явлениях. ...Поэтому, очевидно, Лавуазье считал неприемлемой аргументацию Ломоносова в целом, но использовал некоторые его соображения в своей борьбе с флогистоном в химии" (стр. 183 - 184).

К этому надо добавить ещё одно соображение, объясняющее, почему Лавуазье не называл имени Ломоносова, фактически идя к одной с ним цели. Дело в том, что экспериментальный материал, доказывавший открытие Ломоносова, остался неопубликованным. Лавуазье же по самому существу своего научного метода, ставшего общепринятым во второй половине века, должен был всё проверить путём самостоятельно поставленных экспериментов, доведя точность их до пределов, доступных технике его времени и громадным личным материальным ресурсам откупщика-миллионера. Своим девизом он провозгласил в 1773 г. "рассматривать всё сделанное до него лишь как указания". Кроме того в годы основного творчества Лавуазье, т. е. в 70 - 80-е годы, в Швеции, в Германии, а особенно во Франции и Англии, между которыми, по определению самого Лавуазье, существовало своего рода соперничество в научной области¹¹ и шла уже напряжённая работа по изучению состава атмосферного воздуха (поскольку ещё Бойль установил, что он "не является простым и элементарным телом, но смесью истечений из разнообразных тел"). Усилия Лавуазье были сознательно направлены в эту сторону, и Я. Г. Дорфман вполне прав, считая, что "уже в феврале 1774 г. Лавуазье фактически уяснил себе состав атмосферы" (стр. 159), в целях реализации второй части реформы химии, так сказать, положительной, чтобы ответить на вопрос, что же, если не флогистон, является основой процесса горения.

И вот, имея уже все нити в руках, Лавуазье, как отчётливо показал Я. Г. Дорфман, в течение девяти лет ещё вынужден был проводить "тактику широкой, но неофициальной агитации против господствующего в науке ложного учения" (стр. 178). Лишь в 1783 г. он решил выступить против "авторитета великого имени", против "свидетельства знаменитого человека, ставшего истиной, освящённой привычкой", имея в виду уже не Бойля, а Шталя.

Такова была обстановка, в которой открытая ссылка на Ломоносова мало чем могла помочь в борьбе. Зато самые идеи Ломоносова, их смелость, их передовой характер могли, несомненно, вдохновить Лавуазье, дать ему моральную опору и уверенность в правоте предпринятой им реформы.

Важно отметить, как устанавливает в своей работе Я. Г. Дорфман, что не все пе-

⁸ "Nouvelle Bibliotheque Germanique ou Histoire litteraire de l'Altemagne, de la Suisse et des Pays du Nord".

⁹ Нельзя забывать, что именно Ломоносов принимал деятельное участие в подборе материалов для труда Вольтера о Петре Великом (см. письмо Ломоносова Шувалову от 2 сентября 1757 г. Соч. Т. VIII, стр. 196 - 197).

¹⁰ Соч. Т. VIII, Комментарии, стр. 71.

¹¹ См. Lavoisier A. L. Details historiques... p. 9. suiv.

редовые идеи Ломоносова даже Лавуазье сумел оценить правильно и своевременно. В вопросе о природе теплоты Я. Г. Дорфман считает позицию Лавуазье "резко критической" по отношению к молекулярно-кинематической теории, которую защищал Ломоносов. "Отсталые взгляды Лавуазье, - пишет он, - сыграли, вероятно, немалую роль в задержке развития этой теории в Западной Европе и особенно во Франции"¹² (стр. 302 - 303).

В другом вопросе, о создании "Всеобщего закона сохранения материи и движения", автор советской монографии с несомненным основанием подтверждает положение Н. Д. Зелинского о приоритете Ломоносова перед Лавуазье как в отношении даты его первой формулировки (в письме Эйлеру в 1748 г.) и опубликования (в "Рассуждениях о твёрдости и жидкости тел" в 1760 г. на русском и на латинском языках), так и в отношении "философской глубины и уверенности, которой отличается всеобщий закон Ломоносова" (стр. 300). Мало того, он ещё и подчёркивает, что Лавуазье не сумел его оценить по достоинству.

Я. Г. Дорфман приводит ещё один новый любопытный факт, свидетельствующий о том, что этот закон был, несомненно, известен Лавуазье. В 1767 г. секретарь французского посольства в С. -Петербурге Шарль Голлар де Содре опубликовал во Франции мемуар о работах русских учёных: И. А. Брауна, открывшего возможность замерзания ртути, и М. В. Ломоносова, посвятившего этому открытию свою речь, - вышеуказанные "Рассуждения о твёрдости и жидкости тел". Вернувшись вскоре после того во Францию, де Содре, как установил Я. Г. Дорфман, очутился сперва в рядах королевской гвардии, затем, с началом революции, - в национальной гвардии Лафайета и, наконец, на кафедре экономики я социальных наук в учреждённом при непосредственном участии Лавуазье "Новом лицее" в Пале Эгалите.

Конечно, этим ещё не доказана связь Лавуазье и Де Содре в дореволюционные годы, до 1789, когда Лавуазье опубликовал свой "Курс химии", в котором дал свою, более узкую, чем у Ломоносова, формулировку закона сохранения материи. Но как бы то ни было, трудно и отрицать возможность более раннего сближения этих двух видных представителей придворной буржуазии на почве общих им научных интересов. Поэтому вполне справедлив вывод, который делает Я. Г. Дорфман: "Если Лавуазье действительно знал о законе Ломоносова, то он, как видно, его недооценил" (стр. 300).

Вторым достижением Я. Г. Дорфмана является то, что он сумел дать более или менее полный образ Лавуазье, этого многогранного деятеля предреволюционной и революционной Франции, не отрывая его от исторического фона, связывая его деятельность с многознаменательными событиями общественной жизни того времени.

Если характеристика Лавуазье как экономиста, как финансового теоретика и практика ещё далеко не полна и в книге Я. Г. Дорфмана, то его классовое и политическое лицо, лицо откупщика и весьма умеренного революционера, монархиста-конституционалиста, показано достаточно чётко. Лавуазье, пишет автор, "ясно понимал... что старый феодальный порядок летит в пропасть, и, как ловкий игрок, ставил ставку на идущее к власти третье сословие" (стр. 352). Он приводит характерное письмо Лавуазье к уехавшему в это время в США Франклину от 5 февраля 1790 года. В этом письме, уже освещенном в нашей печати, Лавуазье признал, что "люди умеренные", от лица которых выступает и сам Лавуазье, уже сожалеют о том, "что пришлось вооружить народ и всех граждан", ибо "не политично давать власть в руки тем, кто должен повиноваться".

Автор критически воспринимает публикуемые Гримо документы, рисующие деятельность Лавуазье-землевладельца, Лавуазье-депутата на Орлеанском провинциальном съезде з канун революции. Нашего автора можно упрекнуть лишь в том, что, стремясь показать Лавуазье везде и во всех случаях жизни, как до взрыва революции, так и после него, "дельцом в худшем смысле этого слова", Я. Г. Дорфман иногда подменяет классовый исторический анализ моральными оценками, отчего его характеристика страдает искривлением исторической перспективы.

Вот пример: Лавуазье выдвигал как план "помощи" населению Орлеана организацию филиала парижской "ссудной кассы", "директором, основателем и главным пайщиком" которой являлся он сам. Сообщая об этом, Я. Г. Дорфман делает следующее замечание: "Разумеется, он не забывал ни на минуту своих личных интересов" (там же). Замечание это, так сказать, ломится в открытую дверь. Существеннее было бы показать, что, выступая на провинциальном съезде сословных представителей в качестве представителя третьего сословия, Лавуазье сознательно искал опоры в том же третьем

¹² Однако в этой своей оценке позиции Лавуазье Я. Г. Дорфман не везде последователен. Так, при анализе "Мемуара о теплоте", доложенного Академии 18 июня 1783 г., он пишет: "Попутно с рассмотрением молекулярно-кинетических взглядов на теплоту, Лавуазье и Лаплас самостоятельно развивают далее это учение" (стр. 254). Далее читаем: "Лавуазье и Лаплас впервые нашли, таким образом, количественный принцип, связывающий теплоту с движением молекул". И вот в полном противоречии с этим, впервые столь проницательным пониманием позиции Лапласа и Лавуазье, Я. Г. Дорфман вновь возвращается к довольно распространённому упрёку Лавуазье, будто он в своих рассуждениях о теплороде в его знаменитом "Курсе химии" 1789 г. "скатывается к самой старой Теории, к наиболее схоластической форме теории элементов" (стр. 302). Но как нам уже приходилось указывать (см. наши "Очерки", стр. 66 - 69 и особенно прим. 3 к стр. 68), нельзя считать, подобно Б. Н. Меншуткину, что Лавуазье, отказавшись от поднятия флогистона, сделал круг и полностью вернулся к исходному понятию под названием теплорода.

сословии, т. е. в основном среди торговцев, промышленников, которые действительно чрезвычайно нуждались в организации местного кредита. По идее Тюрго создание Учётной кассы имело целью снижение процентной ставки на коммерческие операции, борьбу с ростовщиками. Поэтому открытие отделения кассы в провинциальном городе Орлеане являлось бы на данной стадии развития капитализма также прогрессивным мероприятием, "помощью" представителям торговли и промышленности, да и крестьянской массе. Поэтому, толкуя "радикализм" Лавуазье на съезде только как "чисто политический маневр, направленный к тому, чтобы добиться популярности в народных массах и приобрести себе ореол защитника угнетённых к моменту надвигающейся революции" (стр. 352), Я. Г. Дорфман впадает в ошибку упрощенчества, и его довод делается неубедительным. Известно, что Лавуазье и ему подобные представители крупнейшей финансовой буржуазии надеялись произвести революцию в своих интересах, без посредства народных масс. Когда же это не удалось, они встали на путь её торможения, на путь контрреволюции.

Лавуазье не помышлял об эмиграции "только из боязни окончательно потерять своё состояние и бросить на произвол свою замечательную лабораторию" (стр. 379). Действительно, довольно значительная часть средств Лавуазье была вложена в недвижимости во Франции. Автору рецензируемой книги удаётся подтвердить этот факт новым, сравнительно недавно опубликованным в английском журнале "Nature" (1932, vol. 130, p. 97) письмом Лавуазье к управлявшему его поместьями родственнику от 18 июля 1793 года. В этом "откровенном письме, так метко характеризующем Лавуазье вне науки", Лавуазье даёт указание "сделать выписку из реестровых книг в каждом районе, где имеются его угодья". "Вы, конечно, понимаете, - пишет он, - что при таком способе подсчёта стоимость земли и размеры доходов окажутся значительно ниже истинных. Однако... было бы просто нелепо не воспользоваться лазейкой, предоставленной самим законом" о принудительном займе.

Заключительная глава книги посвящена целиком процессу генеральных откупщиков и гибели Лавуазье. Автор показывает, как, взявшись за составление отчёта откупа, Лавуазье не только оказался "центральной фигурой, вожаком откупщиков, но вместе с тем их добровольным адвокатом". Действительно, "суд над откупщиками должен был стать своего рода показательным и грозным процессом против дельцов и спекулянтов, наживавшихся на бедствиях народа" (стр. 402). Автор особенно подробно останавливается на речи Робеспьера на заседании Конвента в канун суда над откупщиками. Эта речь (18 флореаля) была направлена по преимуществу против проекта конституции Кондорсе и подчёркивала, что часть "образованных" людей, "бывших почти республиканцами в 1788 г., стала глупейшим образом защищать интересы королей в 1793 г.". Тем самым была решена судьба Лавуазье, который принадлежал к тем, кто, по выражению Робеспьера, стал бороться против революции из страха перед народом.

В заключение своей книги автор очень уместно напоминает слова В. И. Ленина о том, что "исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками"¹³ .

Это "новое" впервые показано в книге как завершение созданного Ломоносовым нового направления в химии и распространение его на физиологию.

¹³ Ленин. Соч. Т. 2, стр. 166. 4-е изд.