Периферийные издательства выпустили за последние годы ряд историко - беллетристических книг. Произведения эти принадлежат в основном местным авторам, которые, обращаясь к жанру исторического романа, выбирают по большей части темы, непосредственно связанные с их родными местами. Это - явление, представляющее несомненный интерес, которое может немало дать нашей советской литературе.

Прежде всего следует отметить, что таким образом значительно расширяется тематический охват исторической беллетристики, что само по себе должно быть оцежено положительно. Исторические лица и события, подчас несправедливо забытые, знакомые зачастую лишь узкому кругу специалистов, воспроизведенные беллетристом, становятся известными гораздо более широким кругам читателей. При этом художники, изображающие прошлое своего города, своего края, имеют то большое преимущество, что местности, которые им по ходу действия приходится в своих произведениях описывать, они знают досконально; глубоко знают они и быт местного населения, его обычаи и традиции, что для любого художника, а особенно художника-историка - имеет исключительно важное значение. Не приходится говорить уж о таких "привходящих обстоятельствах", как изучение местных архивов и использование рассказов старожилов, что "провинциальному" автору сплошь и рядом осуществить легче чем человеку "со стороны".

Вот почему в лучших книгах, вышедших на периферии, так сильно чувствуется колорит места, своеобразие диалекта, своеобразие природы, с которыми писатель сроднился и которые ему - как это ясно ощущается - чрезвычайно дороги и близки.

Однако успех и значимость художественного произведения определяют в первую очередь образы людей, в нем показанных. Это относится ко всем жанрам и особенно г; историческому. Надо раскрыть в человеке, в герое произведения, то, что делает его личность типичной для данного времени, для данной эпохи. Давая черточки, специфические для такой-то именно области или губерния, нельзя упускать из виду более существенные черты, совокупность которых образует социальное и национальное лицо человека. Лишь произведения, удовлетворяющие этому условию, могут рассматриваться как произведения, имеющие общее, а, не только узко местное значение.

По отношению к книгам, выходящим в областных издательствах, у критика (а она, надо прямо сказать, занималась до сих пор "провинциалами" мало и неохотно) есть свои особые обязанности. Книги ^{эти, как правило, "оседают" в тех городах, где их выпускают. Так вот, критика должна помочь наиболее ценным из этих книг, которые вправе претендовать на действительно массового читателя, дойти до него возможно скорее и, так сказать, безболезненнее. В настоящее время в этом смысле далеко не все обстоит благополучно.}

1

Мы намерены рассмотреть в этом обзоре две книги смоленских писателей - В. Аристова и В. Кудимова. Роман первого из них "Ключ город Смоленск", на наш взгляд, безусловно, следовало бы перепечатать одному из наших центральных издательств. Любопытная судьба у этого произведения! Мимо литературной общественности оно не прошло: благожелательные отзывы о нем появились в "Литературной газете" и в журнале "Литературное обозрение". Мало того, В. Аристова именно как автора романа "Ключ город Смоленск" приняли в члены Союза советских писателей. Незаурядный талант Аристова как будто общепризнан. Но тем не менее роман его вышел в Курске, а до этого - в Смоленске; в Москве же об издании его пока что, видимо, и не думают.

"Ключ город Смоленск" изображает эпоху первой крестьянской войны и польской интервенции в России - эпоху, которая не раз уже освещалась в художественной литературе.

* В. Аристов "Ключ город Смоленск". Роман. Курское областное издательство. 1940. 289 стр. Тираж 7175 ЭКЗ. 7 р. 90 к.

В. Кудимов. "Мартын живописец". Роман. Части 1 и 2-я. Смолоблгиз. Смоленск. 1940. 480 Стр. Тираж 10 000 ЭКЗ. 9 р. 65 К.

Но привлечение неиспользованного ранее смоленского материала, с одной стороны, и творческий подход к своей теме, с другой стороны, позволили Аристову создать вполне самостоятельное, чуждое подражательности произведение.

В романе Аристова, в сущности говоря, не один, а два героя: выдающийся русский зодчий конца XVI и начала XVII века, "государев мастер" Федор Савельев Конь и самый город Смоленск, который Федор Конь по приказу Бориса Годунова обнес каменной городовой стеной.

Как указывает один из исследователей русской архитектуры, "источники почти не сохранили нам сведений, которые бы позволили с какой-нибудь ясностью представить образ знаменитого строителя смоленских укреплений Федора. Савельевича Коня" ¹ . Следовательно, в той или иной трактовке центрального персонажа своего романа ничем, кроме общих соображений исторического, и художественного правдоподобия, писатель особо стеснен не был.

Образ Федора Коня, данный в романе "Ключ город Смоленск", ярок и выразителен, хотя кое в чем и весьма спорен.

"Дед Конон, и отец Савелий, и сам Федор, - рассказывает Аристов, - были плотниками. Отцу дали прозвище Конь, за Федором его записал подьячий. Архитектора, "муроля" - датчанина Крамера Федор увидел, когда ставили дворец царю Ивану Васильевичу. У Крамера была рыжая бородка, добрые глаза и тонкое лицо чахоточного. Муроль страдальчески морщился, когда присмотрщик Никита Вязьма за вину и без вины бил суковатой палкой деловых мужиков, работавших на постройке.

Как-то сорвавшееся бревно придавило муролю ногу. Федор нанял мужика-извозчика, сам свез архитектора в Немецкую слободу. Десять недель Крамер лежал в постели. Когда ударяли ко всенощной и, кончив дневную работу, разбредались кто куда деловые мужики, Федор шел на Яузу, в иноземную слободу, к Крамеру" (стр. 14).

В доме Крамера молодой Федор смотрел книги с рисунками и чертежами палаццо и дворцов, невиданных в Москве; затаив дыхание, слушал рассказы архитектора.

На другой год после смерти датчанина Федор ушел за литовский рубеж. Однако в Литве не было ничего похожего на то, о чем рассказывал архитектор. Юноша видел крестьян, заморенных нуждой и рабством, и панов, превосходивших в надменности московских бояр. Он пустился странствовать по Европе. Сперва попал в Прагу, затем отправился в Италию, родину великих архитекторов - Витрувия и Альберти.

Заграницей Федор Коль познал тайны строительного искусства, научился возводить дворцы и крепости. В молчаливом восторге он часами любовался великолепными зданиями, которые воздвигли в городах Италии ее гениальные мастера. Но с годами перед Федором, на которого оказали свое влияние свободолюбивые идеи Ренессанса, постепенно стали обнажаться отрицательные стороны тогдашней европейской жизни. Особенно мучительными сделались его переживания после того, как святейшая инквизиция сожгла на костре его друга, скульптора Луиджи.

Федора потянуло обратно в Москву: "...города, где ему приходилось жить, встававшие чудными видениями, когда он юношей слушал в Москве рассказы датчанина Крамера, уж не казались ему столь прекрасными. И чужим казалось вечно голубое южное небо... По ночам Федору чаще стала сниться Москва. - убогая, деревянная, с черными избами, но родная и близкая. И Конь мечтал, как вернувшись на Русь, он будет украшать Москву зданиями прекрасными, прекраснее тех, какие видел в итальянских городах..." (стр. 22).

Однако дерзкие мечты зодчего не могли в Московском государстве воплотиться в жизнь так, как хотелось Федору: не были еще созданы для этого условия.

Работы, правда, у Федора было много, по это не было то, что он хотел бы делать. Его заставляли строить церкви, "златокумирни", к чему у Федора вовсе душа не лежала.

Большие надежды были у Коня на царева шурина Годунова, фактически правившего государством в царствование Федора Ивановича, сына Грозного. Мастеру думалось, что Годунов поможет ему осуществить его заветные замыслы. И действительно Годунов поручил Федору строительство Белого города, опоясавшего Москву стеной по линии, где теперь расположены Пушкинский, Никитский, Гоголевский и другие бульвары.

"Каждую весну, - пишет Аристов, - ждали в Москве татарского набега. Годунов надумал оградить стенами беломестные слободы. Федора позвали к царскому шурину. Большой боярин разговаривал с мастером ласково, расспрашивал о чужих землях, похвалил Федора за то, что он выучился за рубежом городовому делу, сказал, что русским людям перенимать у иноземцев науки не зазорно, велел делать чертеж.

¹ А. Н. Сперанский "Очерки по истории приказа каменных дел Московского государства", стр. 128. М. 1930.

Позвали опять, копа чертеж был готов. Годунов интересовался всем до точности. Более всего хотел, чтобы новые стены Белого города удивляли московских людей красотой, говорил о том, что украсит город новыми церквами и палатами" (стр. 40).

Вспомнив итальянских государей, покровителей наук и искусства, почитавших для себя честью дружбу с великими художниками, Федор развивал широкие планы. Он представлял себя другом всесильного Бориса, просвещенного правителя, и мечтал о зданиях, "перед которыми потускнеет слава и знаменитого дворца Медичи и палаццо Веккио". Мечтал он и о том, как он обучит русских людей трудному искусству палатного и городового строения. Они будут строить города, когда умрет мастер Конь.

Но вскоре Федору Коню пришлось распроститься со своими горделивыми мыслями. Боярин Никита Плещеев за дерзкое слово приказал избить Федора батогами. Федор обратился с жалобой к Годунову, во тот не принял его, а ответил через дьяка, что "не водилось того на, Руси, чтобы мастеришка на боярина, бесчестье искал".

Крупнейшее сооружение, которое ему когда-либо довелось воздвигать, - крепость в Смоленске - Федор Конь начал, узнав и испытав всю "неправду" московской жизни.

Горечью пропитаны были думы мастера: "Поставит Федор в Смоленске каменный город, будут удивляться люди грозным башням и красоте саженных зубцов на неприступных стенах, а за каменными стенами- черные избы, теснота, смрад. Не бросить ли все, не уйти ли опять в чужие земли от воющих калик, под'яремных мужиков, спесивых бояр и лихоимных дьяков" (стр. 35). Но он не бросал любимого дела несмотря на все препятствия, которые ему чинили невежественные воеводы, назначенные следить за его работой. В нем черпал он силу и мужество.

Строить крепость в Смоленске Годунова заставили обострившиеся отношения с Польско- Литовским государством. Пограничный город, в течение веков не раз переходивший из рук в руки, Смоленск являлся стратегическим ключом к Москве, потому-то так спешно и потребовалось его укрепить. Рисуя картину огромного строительства, развернувшегося по приказу Бориса, Аристов показывает в то же время, что оно всей своей тяжестью легло на плечи "черных людишек", крестьян. Что касается бояр, дьяков, купцов, то для них "государево дело" оказалось золотым дном.

Трагизм, которым проникнут образ Федора Коня, находит свое об'яснение не только в особенностях его личной жизни. Исключительность судьбы зодчего отнюдь не препятствует ему быть фигурой, типической для своего времени. Именно потому, что он личность незаурядная, именно потому, что он сознает свой выдающийся архитектурный талант, Федор с такой остротой ощущает социальные противоречия в Московском государстве.

В статьях и рецензиях, посвященных историческим романам, часто мелькает штампованная фраза о сюжете, который развивается "на историческом фоне", удачно или неудачно показанном. В книге "Ключ город Смоленск" - и это, безусловно, достоинство романа В. Аристова - историю "фоном" назвать нельзя: она включена в сюжетное действие, представляя его внутреннюю сущность.

Поэтому, например, встречи мастера Коня с Борисом Годуновым, совершенно необходимые для развития сюжета романа, вместе с тем вскрывают и основное в облике Бориса как государственного деятеля.

В начале книги описан приезд Годунова в Смоленск для закладки городовой стены. Князь Звенигородский решил воспользоваться случаем и пожаловаться на упрямого "Федьку":

"- Бью челом, боярин Борис Федорович, вели другого мастера прислать, с Федькой сладу нет, дерзок, на всякое слово перечит. От латынской его мудрости не чаю добра".

Годунов досадливо махнул холеной рукой.

- Сядь, Василий Ондреевич. Веры Федька христианской и к ереси латынской не падок, о том на патриаршем дворе дознано. Что Федька каменному делу в чужих краях обучился, то нам на пользу, московские мастеришки каменного городового дела не разумеют, иноземных государи на Русь не отпускают" (стр. 37).

Но когда Годунов позвал к себе Федора, он все же жалобы воеводы припомнил:

"... - Государевым боярам, - сказал он, - не перечь. Бояре к городовому делу великим государем Федором Ивановичем поставлены. А станешь, Федька, дуровать да непригожие речи боярам говорить, - наказал я князю Василию Ондреевичу в Москву отписывать. А случится то, пеняй на себя. - Кольнул Федора взглядом. - Чаю, батоги и тебе покорливости прибавят" (стр. 43 - 44).

Годунов, как обрисовывает его писатель, - несомненно, умный и талантливый правитель, заботящийся об укреплении русского централизованного государства, понимающий, в чем состоят его очередные нужды.

Но политика Годунова-это помещичья, крепостническая политика, от которой он не намерен и не может ни на шаг отступить. ¹ Наивны были, следовательно, первоначальные расчеты Федора на Годунова. Однако наивность эта не умаляет их типического значения: в них отразились (в форме чрезвычайно своеобразной, но вполне об'яснимой обстоятельствами жизни зодчего) наивные представления крестьян о "хорошем царе", державшиеся, как известно, веками.

Окончив постройку смоленской стены (1596-1600 годы), Федор, щедро награжденный Борисом, вернулся в Москву. В 1605 году Борис умер.

Еще до вступления в столицу Лжедимитрия Федор Конь узнал о том, что тот собирается передать полякам Смоленск - неприступную крепость, на воздвижение которой Федор потратил столько сил. Это сделало его вскоре участником заговора Василия Шуйского. На мастера не действовали рассуждения о том, что "расстрига" хочет извести старинные боярские роды. "Если бы бояр новый царь извел, - говорил Федор, - от того беды великой не было бы. Лихоимства да неправды всякой стало бы меньше. Статься только того не может. Дереву без корней, а царь без бояр не быть. Не бояре, так паны черным людям на шею сядут. Хрен же редьки не слаще" (стр. 180). Но Федор не хотел допустить, чтобы Смоленск, ключ-город, достался "Литве" ² . Патриотические побуждения сливались у него воедино с глубоким чувством обиды мастера - строителя крепости.

Отрицательное отношение Федора к Лжедимитрию усилилось после приема у нового царя. Лжедимитрий задумал поставить палаццо для своей невесты Марины, для чего и вызвал к себе Коня.

"Федор вошел, поклонился в пояс, спокойно смотрел на государя голубыми глазами. Царь шевельнул рыжими усиками, недобро усмехнулся.

- Родовитые бояре пониже твоего кланяются. - Дернул головой. - Слышал об удальстве твоем, ради того позвал.

Вскочил, заходил по палате, размахивал длинными руками. Скороговоркой на ходу бросал:

- Мастера и в разном деле умельцы мне нужны. В Литве еуропейским обычаем живут, в Москве те же порядки заведу. Из Литвы сведущих людей выпишу, мастеров-рудознатцев золото искать и других. Будут московские медведи плясать под еуропейскую дудку.

Федор откинул назад голову, быстро (боялся, чтобы не перебили) выговорил:

- В Литве русским людям учиться нечему. Король Жигимонт мастеров по всякому делу из других европейских государств выписывает. В Литве только и горазды плясы плясать да на дудах дудеть" (стр. 187 - 188).

На слова Федора последовал бешеный окрик Лжедимитрия: "Не тебе о том судить, холоп!"- и если мастер не пострадал за свое "невежеетво", то только потому, что самозванцу нужно было его искусство.

Изображая движение, поднявшееся против Лжедимитрия, Аристов подчеркивает неоднородность этого движения, в котором временно об'единились против общего врага непримиримые элементы. Мотивы, которыми руководствовался, организуя заговор против Лжедимитрия, Шуйский, ничего общего не имели с мотивами Федора Коня, также примкнувшего к заговору Шуйского. Однако напрасно писатель представляет Федора чуть ли не "душой заговора": это - уже преувеличение, натяжка. По Аристову, польские агенты в Москве видели в Федоре большую опасность для Речи Посполитой нежели в Шуйском. После того как Федор, выданный доносчиком, был арестован, они всячески стали добиваться, чтобы Лжедимитрий его казнил. Но самозванец на это не согласился: мастер нужен ему был, чтобы построить дворец для Марины. Тогда, желая избавиться от Федора, поляки послали ему в тюрьму отравленное питье.

Сцена смерти Федора Коня написана превосходно. Но превращение архитектора в политического лидера "черного народа" не совсем, на наш взгляд, согласуется с тем обликом Федора, какой вырисовывается на протяжении всего романа.

Последняя, четвертая часть романа называется "Осада". Федор Конь погиб, но его создание, сооруженная им твердыня, сослужило России огромную службу. В 1609 году польский король Сигизмунд III вторгся со своими войсками в пределы Московского государства.

¹ Необходимо оговорить, что защищал Годунов бояр лишь от "купчишек и мастеришек". В нескольких эпизодах романа, рассмотрением которых мы не имеем возможности заняться, показывается, как при столкновении интересов внутри феодального, землевладельческого класса - между крупными феодалами, боярами, с одной стороны, и боярскими детьми и служилым дворянством, с другой стороны, - Борис принимал неизменно сторону последних, продолжая тем самым антибоярскую политику Ивана Грозного.

² Литвой в описываемый Аристовым период московские люди называли обычно Польско-Литовское государство.

Победа казалась ему обеспеченной. Напуганные размахом крестьянской войны, русские бояре и дворяне соглашались в значительной своей части на утрату Русью политической независимости, лишь бы были сохранены за ними их права и привилегии. В сентябре 1609 года войска Сигизмунда окружили Смоленск. Но занять город быстрым ударом им не удалось. Отрезанный от внешнего мира, Смоленск сопротивлялся интервентам двадцать месяцев, а за это время развилось и окрепло могучее национально-освободительное движение русского народа, положившего над руководством Минина и Пожарского конец польской интервенции.

В обороне Смоленска чрезвычайно выпукло выявились смелость, стойкость и упорство крестьян и посадских людей, явившихся основными защитниками города. Патриотическое воодушевление, охватившее их, Аристов изобразил с большим мастерством.

Может, конечно, возникнуть вопрос: чем об'яснить патриотизм эксплоатируемых слоев русского общества- начала XVII века? Чем, в частности, об'яснить патриотизм смоленских крестьян и ремесленников, невероятно трудную, невыносимую жизнь которых так ярко показал в своем романе Аристов? Ответ на этот вопрос нельзя получить, если не обратиться к анализу классовых взаимоотношений внутри Смоленска и Смоленщины.

А этот анализ показывает ¹ что оборона смоленских крестьян от польских интервентов была своеобразным переходом крестьянской войны в национально-освободительное движение. В 1609 году, помимо своего вековечного классового врага - помещиков, - смоленские крестьяне оказались лицом к лицу с гораздо более опасным и жестоким врагом - польской шляхтой. А так как смоленские помещики были с поляками в тайном сговоре, то борьба крестьян против интервентов слилась с прежней их борьбой против "своих" помещиков.

Неизбежность перехода крестьянской войны в войну национально-освободительную убедительно и рельефно показана Аристовым. Поговорка. "Конец - делу венец" на примере романа "Ключ город Смоленск" оправдывается полностью. Заключительная часть его, изображающая осаду и оборону Смоленска, - бесспорно, наиболее сильная, наиболее впечатляющая часть книги. Героическая борьба, защитников Смоленска, оборонявших крепость не только от интервентов, но и от изменников да среды привилегированных сословий, засевших внутри города, показана писателем: многосторонне, красочно, в пластических образах, полных жизни и движения.

Центральной фигурой последней части романа является Михайло Лисица, беглый холоп князя Морткина, ученик Федора Коня.

Судьба не баловала Михаилу, как не баловала она и его учителя. У князя Морткина молодого парня заставляли с утра до ночи месить босыми ногами глину на кирпичном заводе. После побега он пристроился было в Смоленске к городовому делу. Здесь его сметку и жажду к знаниям отметил Конь и стал обучать юношу своему искусству. Но учение у мастера длилось недолго: Лисицу об'явили бунтовщиком, и ему еле удалось убежать от кнута, которым его должны были "бить нещадно". Во время своих скитаний Михайло побывал и в Литве, у пана Доморацкого, но там оказалось еще хуже чем у русских помещиков.

Такая жизнь могла бы сломить всякого. Однако запас жизненных сил у Михаилы был поистине неисчерпаем; в жесточайших испытаниях его ненависть к поработителям и насильникам"своим" и иноземным - лишь крепла и закалялась; его готовность к беспощадной борьбе с ними все усиливалась. В тяжелые годы войны против польских захватчиков Михайло Лисица показал, на что способен "черный" русский человек, защищающий свою родину.

На палитре Аристова мрачные краски преобладают. Но, когда заканчиваешь его книгу, общее впечатление остается далеко не мрачное. Да, личная жизнь Федора Коня была неудачна: замечательному мастеру не дали украсить Русь великолепными зданиями, более прекрасными чем дворцы и палаццо Италии. Но то, что он сумел сделать, огромно; его работа имела для русского народа в полном смысле слова историческое значение. И гордость за народ, вырастивший таких людей, как Федор Конь и Михайло Лисица, охватывает читателей книги "Ключ город Смоленск" - талантливого исторического романа, которому следует пожелать самого широкого распространения. ² .

2

В "Мартыне живописце" В. Кудимова, как и в романе "Ключ город Смоленск" В. Аристова, главное действующее лицо- человек искусства.

¹ См. ст. В. Мальцева "Историческое значение обороны Смоленска в 1609 - 1611 годах". Сборник "Смоленская оборона". Смоленск. 1939.

² Хотелось бы лишь обратить внимание автора на необходимость устранить некоторые безвкусные, даже пошловатые выражения в обрисовке женских образов романа.

Место действия в обоих произведениях одно и то же - Смоленщина. Но время действия у Кудимова более позднее: 70-е годы XVIII века в первой части и 1812 год во второй части романа.

Живописец Мартын Калинкин - крепостной купца Ивана Сидоровича Барышникова, который купил его мальчонкой еще на имя графа Орлова. ¹ Три года Мартын по приказанию барина бегал к дьякону учиться читать и писать, изучая в то же время счетную премудрость у бухгалтера вотчинного управления. Барышникову в его обширном хозяйстве нужны были грамотные люди. Но Мартына с ранних лет тянуло к рисованию. Однажды, чтобы отплатить за преследования бухгалтеру, нередко прибегавшему к дубовой линейке, мальчик нарисовал на него карикатуру в кассовой книге, которую должен был просматривать сам барин. В судьбе Мартына эта история сыграла большую роль. Правда, за испорченную книгу его изрядно постегали, но зато на следующий день вышел барский приказ: собираться для отправки в Петербург. Так Мартын очутился в учении у итальянца Жилярди - архитектора и живописца.

"Расчетливый Барышников, - пишет Кудимов, - решил по-своему правильно. Вместо того чтобы нанимать живописцев и архитекторов на стороне, дешевле иметь собственных" (стр. 20 - 21).

Восемнадцатилетним юношей возвратился Мартын в барышниковское имение - Алексино. Было это в 1774 году, когда против помещиков и помещичьего государства развернулось грозное народное движение, возглавляемое Емельяном Пугачевым. Хотя непосредственно Смоленщина и не была затронута пугачевским движением, все же ОТЗВУКИ его доносились и туда. В романе Кудимова действует посланец Пугачева Федор Примыч, старый каторжник с таганрогских галер, в 1771 году бежавший на Урал и примкнувший сперва к Федоту Богомолову, который годом ранее Пугачева напал на мысль об'явить себя императором Петром III.

В первой части "Мартына живописца" Кудимов воссоздал широкую картину помещичьего угнетения и крестьянских волнений, волнений разрозненных, стихийных, заранее обреченных на провал, но непрерывно напоминавших правящим классам, каким непримиримым врагом для них является порабощенное крепостное крестьянство.

Пожалуй, наибольшей удачей автора следует признать образ Ивана Сидоровича Барышникова, соединившего купеческую изворотливость и практичность с навыками помещика-крепостника. Управлял он своими людьми главным образом при помощи плетей и розог, стараясь выжать из них все, что только возможно. Стоном стонали мужики от Ивана Сидоровича; однако еще хуже им приходилось во время его от'ездов, когда хозяином оставался его сынок - Иван Иванович. Это был достойный отпрыск своей фамилии. Усердно подражая "благородному" российскому дворянству, в ряды которого он всячески стремился пролезть, Иван Иванович этот завел у себя театр, служивший ему одновременно и гаремом. Не обладая ни в малейшей мере хозяйственными способностями своего папаши, он не только не уступал ему в жестокости, но даже превосходил его в изобретении всевозможных истязаний для "провинившихся" крепостных людей.

Немало издевательств перенес от Ивана Ивановича и Мартын. Художник, которому жал руку сам Растрелли, был дважды позорно выпорот на конюшне. Выпороли и его возлюбленную Дуню, "фигурантку" барышниковского театра. После этого Ивану Ивановичу пришло в голову заставить Калинкина нарисовать портрет Дуни. Мартын сначала отказался, потом вынужден был согласиться. Но картина барину не досталась: почувствовав к нему "такой прилив ненависти, что закружилась голова", Мартын разрезал портрет у него на глазах, за что, понятно, сейчас же угодил под замок. И если бы не Федор Примыч, вместе со взбунтовавшимися крестьянами освободивший Мартына и устроивший ему побег, Мартын, без сомнения, погиб бы замученный помещиком.

Кудимов неплохо изучил крестьянскую жизнь XVIII века; в ряде эпизодов он дает красочное ее изображение. Но несмотря на это его роман вызывает чувство неудовлетворенности: слишком уж часто попадаются в "Мартыне живописце" вариации на всем известные темы. И упомянутый только что крепостной театр, и зверские наказания дворовых на конюшне и убийство крестьянами жестокого бурмистра, выслуживающегося перед барином, - всё это в литературе описывалось неоднократно и читателю хорошо знакомо. А между тем попробуйте обойтись без всего этого! Это всё явления, которые в екатерининской России встречались буквально на каждом шагу.

Однако описания их лишь в том случае могли бы быть восприняты не как стандарт и шаблон, если бы они органически входили в сюжет произведения. Тогда внимание читателя было бы направлено не столько на то, нов или но нов преподнесенный писателем материал, сколько на психологию действующих лиц, выступающих в определенных условиях, на степень мотивированности их поведения.

¹ Согласно указу от 1746 год, купцы не имели права владеть крепостными.

Беда же Кудимова состоит не только в том, что многочисленные картины наказаний и пыток, которым подвергается его герой, в большинстве трафаретны. Гораздо более печально, что образ Мартына Калинкина вообще недостаточно определенен, чересчур общ. Как личность, а не просто как представитель крепостной интеллигенции и даже шире, крепостного крестьянства, - Мартын, в сущности, почти совсем не ощущается.

Вторая часть романа Кудимова вызывает больше возражений чем первая. Отделены они друг от друга - ни много, ни мало - тридцатью семью годами. Калинкин, рассказывает автор, скрывшись из Алексина, поспешил перебраться через рубеж и там об'явил себя польским выходцем Мартыном Калиновским. Вместе с князем Радзивиллом, к которому он поступил на службу, он поехал в Париж, где сблизился с молотым французским художником Луи Капе. Позднее он стал работать на фабрике персидских поясов, которая принадлежала Радзивиллу. Досуг свой Мартын посвящал картине, изображавшей человека, которого он больше всего ненавидел, бывшего его помещика. Живописец свято хранил в памяти заветы пугачевца Примыча: "...Где бы ты ни был, как бы плохо или хорошо ни жилось тебе, не забывай, кто ты... Помни, что на земле живут господа и холопы; ...не забудь, что пакостит землю Ванька-Каин - твой и мой господин Барышников" (стр. 245).

На родину Мартын решил вернуться лишь в 1812 году. Толчком для него послужила встреча с Луи Капе, который привез известие одному из гостей Радзивилла о том, что война между Наполеоном и Александром I неизбежна и что военные действия вот-вот начнутся!. Луи в беседах с Мартыном все время подчеркивал освободительный характер этой войны со стороны Франции. "Мы, - говорил он, - принесем свободу рабам. Штыки французской славной пехоты несут на своих остриях свободу от крепостного ига Польше и России" (стр. 305). Такие речи, естественно, закрепили давние симпатии Мартына к французу. Когда тот начал просить живописца помочь ему, поехать с ним в Россию искать его невесту Жанну, отправившуюся компаньонкой к дочерям богатого русского дворянина, оказавшегося "извергом и животным", Мартын сразу согласился. Он сделал этом тем охотнее, что обидевший Жанну дворянин жил где-то возле Смоленска.

В дороге Мартын рассказал другу о Барышникове и о тех чувствах, которые заставили его поехать в Смоленск. Луи принял все это близко к сердцу и настоял, чтобы Мартын немедленно отправился в свои родные места. Сейчас, как никогда, благоприятный момент для восстания крепостных. В Алексине, однако, Калинкин никого из своих притеснителей не застал: Ивана Сидоровича не было уже в живых, а Иван Иванович поспешил удрать от приближавшейся наполеоновской армии. Взбунтовать алексинских, а затем и других крестьян, живших поблизости, Мартыну большого труда не стоило. Почва была для этого достаточно подготовлена, да и о Наполеоне у некоторых мужиков были ложные представления как о будущем освободителе крепостных. Кудимов, пожалуй, больше акцентирует это обстоятельство чем следовало бы. У него, между прочим, одна старушка спрашивает Мартына: "А не слыхал: правда ли нет ли мужики у нас баяли, бытто Палеон -хранцузский царь - приказал нашему всех мужиков на волю пустить? И бытто наш не дает согласия, а тот - войною пошел. И бытто ежели завоюет хранцуз, всем воля будет" (стр. 362).

Но вскоре и у мужиков и у самого Мартына всякие иллюзии насчет французов исчезли. Живописец узнал, что Луи обманул его: никакой невесты у него в России нет, а сам он просто- напросто французский шпион. И вот Калинкин с присущей ему страстностью становится организатором партизанских отрядов, борющихся против Наполеона.

Что обращает на себя внимание во второй части "Мартына-живописца"? Прежде всего возраст героя. Нетрудно подсчитать, пользуясь данными первой части романа, что Мартыну в 1812 году пятьдесят пять лет. Но Кудимов так ведет повествование, как будто годы не наложили своего отпечатка на Мартына и он по-прежнему, как и в начале книги, юноша. Сказывается, это не только в тех поступках Калинкина, о которых мы сейчас рассказывали. В Смоленске Мартын встречает Дуню (которой тоже пошел шестой десяток), и между ними в осажденном городе начинается такая любовная идиллия, что прямо диву даешься. На читателя, конечно, все это должно действовать весьма расхолаживающе.

Но в конце концов мимо этих досадных подробностей можно было бы пройти, если бы разрешена была основная тема второй части романа. Перед Кудимовым стояла задача, сходная с задачей, успешно решенной Аристовым в романе "Ключ город Смоленск". Аристову удалось показать, почему угнетенное крестьянство встало на защиту своей родины в начале XVII века. Кудимову предстояло во второй части "Мартына живописца" показать, почему угнетенное крестьянство встало на защиту своей родины в начале XIX века.

И показать не "вообще", а конкретно, в живых, художественных образах, на примере героев своего романа.

Как мы указывали уже, Мартын возвращался в Россию, полный надежд на Наполеона. Но достаточно было ему убедиться в том, что Луи Капе - разведчик, чтобы во мгновение ока его отношение к французам резко изменилось. Один этот факт, имеющий, в сущности, лишь частное значение, сразу же привел Мартына к выводу, что русским от французов ждать нечего. И Мартын, ни о чем другом, кроме обманных действий Луи, еще и понятия не имея, пошел сражаться. "Мартын, - пишет Кудимов, - посыпал пулю за, пулей, не замечая времени. Его охватили непонятный азарт и злоба" (стр. 421). Эпитет "непонятный" в данном случае вполне на месте, так как переменил Мартын свое мнение о смысле "дела Наполеон" до того, как ему удалось установить, что Наполеон и не собирается отпустить крепостных на, волю. Об этом Мартын узнал лишь позднее, прочитав в приказе Наполеона к населению занятых им областей недвусмысленные строки. "Все крестьяне и земледельцы обязаны повиноваться своим помещикам, владельцам и арендаторам имений или лицам, их заступающим, обязаны ничем не нарушать господской собственности, отбывать работы и повинности" (стр. 451). Несомненно, такая нечеткость в развитии образа главного героя романа немало повредила писателю: он не смог из-за нее ясно и рельефно нарисовать картину того, как проявлялся в войне 1812 года народный патриотизм.

В. Кудимов - писатель одаренный; однако одаренность его дает себя чувствовать по преимуществу в отдельных эпизодах романа. Как целое книга его крайне уязвима. Кудимов не добился в "Мартыне-живописце" той слитности сюжета и исторического фона, которая отличает по- настоящему удавшийся исторический роман. Это отразилось и на показе эпохи в романе и на обрисовке центрального его персонажа.

*_* *

Сопоставление романов В. Аристова и В. Кудимова поучительно. Оно показывает, какое огромное значение для писателя, обращающегося к исторической тематике, имеет четкость и обоснованность исторической концепции, которую он воплощает в художественных образах в своем произведении.