Рейтинг
Порталус

ДИВЕРСИОННО-ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ВОЙНА КАК ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

Дата публикации: 09 декабря 2008
Автор(ы): Марк Хрусталев
Публикатор: maxim7
Рубрика: МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО Вопросы межд.права →
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1228770816


Марк Хрусталев , (c)


Вся история человеческой цивилизации заполнена чередой больших и малых войн. По самым приблизительным подсчетам их насчитывается до 5 тысяч. Не случайно появилось утверждение, что мир – это перерыв между войнами. При всей категоричности этого тезиса и совершенно очевидной гипертрофированности он не лишен определенного рационального зерна, которое не утратило своего значения и сейчас.
Описание и теоретическое осмысление войн было и остается предметом непреходящего научного интереса как со стороны военных (что вполне естественно), так и со стороны гражданских исследователей. Благодаря их усилиям рамки предметной области были существенно расширены, охватив все формы и аспекты вооруженной борьбы. Особенно существенный вклад был ими внесен в разработку политического аспекта, хотя формула: «Война есть продолжение политики иными средствами» принадлежит генералу К. Клаузевицу.
Анализ процесса теоретического осмысления вооруженной борьбы со времен античности до наших дней достаточно наглядно свидетельствует, что магистральным направлением научного поиска было решение задачи: как более слабый может победить более сильного? Иначе говоря, как добиться победы при неблагоприятном соотношении сил? Возможность решения этой задачи связывалась самым непосредственным образом с личностью полководца, а, следовательно, с военным искусством. Последнее рассматривалось как проявление творческого таланта, способности найти неординарные решения. Видимо, в наиболее четком виде это выражено в известном афоризме А.В. Суворова: «Удивить – победить».
Однако с самого начала было очевидным, что компенсаторные возможности военного искусства даже самого талантливого полководца имеют определенные пределы, лимитируемые количественным и (или) качественным превосходством противника. Если оно было подавляющим, то при открытом боевом столкновении более талантливый, но и более слабый по имеющимся ресурсам полководец, как правило, ничего не мог сделать. Произошел первоначально, видимо, стихийный, а затем вполне осознанный отказ от открытого боевого столкновения, что означало переход от регулярной к партизанской войне. Она позволяла в какой-то степени нивелировать количественное и качественное превосходство противника1.
Вместе с тем нельзя не видеть, что партизанская война имеет ряд существенных ограничений, важнейшим из которых является невозможность ее ведения вне своей территории. На территории противника партизанскую войну вести нельзя.
Революция в области военных технологий, которая произошла в ХХ веке, сделала прежнее качественное отставание слабого принципиально иным, так как возник гигантский технологический разрыв. Как следствие, слабый оказался фактически беззащитным перед сильным. В частности, аэрокосмическая мощь США позволила им вести так называемые «бесконтактные войны» практически без потерь и при полном сохранении собственной неуязвимости. Примеры Югославии и Афганистана в этом плане достаточно наглядны.
«Асимметричным ответом» на этот гигантский технологический разрыв стала диверсионно-террористическая война. Это война практически почти без непосредственных боевых столкновений, которую ведет «латентный» противник. В этом ее принципиальное отличие от двух других типов войн. У этих последних основным, а иногда даже единственным объектом ударов являются вооруженные силы, а у первой – нет. В принципе вооруженные силы могут вообще не быть таковым. Как правило, ее главным объектом является государственная инфраструктура противника.
Сопоставляя эти три типа войн, нельзя не заметить существенного различия между ними в военно-техническом плане. В ходе регулярной войны достижение ее политических целей имеет место в результате разгрома вооруженных сил противника или нанесения ему серьезного поражения. В партизанской войне они достигаются благодаря нанесению вооруженным силам противника значительных потерь. При ведении диверсионно-террористической войны этого может вообще не потребоваться, т.е. вооруженные силы сохранены, но политически война оказывается проигранной. Однако не исключается и такой вариант: им может быть нанесен в ряде случаев немалый ущерб, если именно вооруженные силы становятся объектом ударов боевиков-террористов. Тут очень показателен пример действий последних против израильской армии на юге Ливана в 1982–1985 годах.
Высокая степень вариативности диверсионно-террористической войны, о которой речь пойдет ниже, размывает границу между ней и партизанской войной. Нередки случаи их симбиоза. Это вполне естественно, так как диверсионно-террористическая война представляет собой в известном смысле маргинальный военно-политический феномен, возникший на стыке партизанской войны и политического терроризма. Последний играл основную роль в ее генезисе, а первая в ее развитии.
Не вдаваясь в проблематику политического терроризма, необходимо отграничить его от диверсионно-террористической войны, несмотря на их очевидное родство. Политический террор – это всегда явление сугубо индивидуально-избирательное, а любая война – это явление массовое. Индивидуальный террор может быть и, как правило, бывает составляющей диверсионно-террористической войны, но не доминирующей. Акт политического террора (убийство государственного или политического деятеля) и даже серия актов – это еще не война.
Традиционным средствам политического террора – яду и кинжалу – пришли на смену огнестрельное оружие и взрывчатые вещества. Из них наиболее эффективным оказалось первое, но не второе. Подавляющее большинство политических убийств и практически все наиболее громкие убийства (глав государств, правительств или министров) осуществляются с помощью пистолета или снайперской винтовки. В целом использование взрывчатых веществ достаточно ограничено. Кроме того, и это принципиально, в арсенале политического терроризма в сущности нет диверсий.
Первая диверсионно-террористическая война в строгом смысле слова имела место в России в начале ХХ века. Ее вела на протяжении нескольких лет (1904–1907) партия социалистов-революционеров (эсеров) против царского правительства. Ей предшествовала (1901–1903) и ее завершала (1908–1911) стадия индивидуального политического террора. О размахе этой войны можно судить по числу потерь: в 1901–1911 годах было убито 17 тысяч и ранено несколько десятков тысяч человек. Только государственных служащих (солдат, полицейских и чиновников различного ранга) было убито более 2,5 тысяч2. Учитывая, что непосредственные боевые столкновения были достаточно редкими, такой размер потерь можно признать значительным.
В какой-то степени подобные потери могут быть объяснены тем обстоятельством, что диверсионно-террористическая война велась эсерами как раз в момент подъема революционного движения, когда имели место вооруженные выступления и бунты.
Отличительной особенностью данной войны была экстремальная криминальная активность боевиков-террористов. Они развернули широкомасштабную кампанию грабежей в большинстве крупных городов Европейской части Российской империи. И одной из целей этой войны было пополнение финансовых ресурсов партии. В этом деле от эсеров стремились не отстать и другие леворадикальные партии и группы, в частности, большевики. Особую активность в этом плане проявляли большевистские организации Закавказья.
Следует заметить, что грабеж «во имя революции» получал морально-этическое и политэкономическое обоснование. Он квалифицировался как «экспроприация» («экс»), то есть становился в этом смысле легитимным. Пик криминальной активности приходится на период с января 1905 по июль 1906 года, в течение которого был осуществлен 1951 «экс», то есть ограбление банков, финансовых учреждений и торговых домов. Видимо, нет особой необходимости пояснять, как это влияло на экономику страны.
Ставка эсеров на крупномасштабную криминальную активность была в немалой степени вынужденной, т.к. партия обладала весьма ограниченными финансовыми средствами, а сколько-нибудь надежных источников их пополнения как внутри страны, так и, тем более, из-за рубежа она не имела. Не удалось им компенсировать свою финансовую слабость и с помощью «эксов».
В целом развязанная эсерами война имела бы определенные шансы на успех, но лишь в сочетании с массовыми антиправительственными выступлениями, которые, однако, были достаточно быстро подавлены. После этого эсеры были обречены на поражение. Своей цели – свержения самодержавия – они достигнуть не смогли. Вместе с тем нельзя не видеть, что их действия способствовали, с одной стороны, усилению влияния леворадикальных партий и групп («последовательные и решительные борцы с самодержавием»), а с другой – криминализации этих последних. Данное обстоятельство сыграло в дальнейшем крайне негативную роль в судьбе России.
Симптоматично, что на состоявшихся после Октябрьской революции выборах в Учредительное собрание партия эсеров одержала блестящую победу, получив почти две трети голосов, а большевики около четверти. Однако воспользоваться этой победой эсеры не смогли, т.к. партия была расколота на правое и левое крыло, что явилось следствием неудачи в диверсионно-террористической войне. Большевики умело воспользовались этим расколом и уничтожили эсеровскую партию. Ее попытки организовать второе «издание» диверсионно-террористической войны были заведомо обречены на неудачу, поскольку ее позиции в городах и, прежде всего, в Санкт-Петербурге и в Москве были резко ослаблены.
Необходимо также заметить, что по самой своей природе диверсионно-террористическая война есть война городская. Она ведется по преимуществу в крупных городах. Малые города, поселки, а, тем более, сельская местность для нее гораздо менее перспективны ввиду отсутствия там достаточного числа крупных объектов для диверсий и эффектных террористических актов. Сельская местность – это зона наиболее благоприятная для ведения партизанской войны, которая всегда включает и диверсионно-террористические действия. В городах сколько-нибудь крупным группам партизан, как правило, действовать достаточно сложно. Городские партизаны практически не имеют шансов на успех.
В этом отношении весьма показателен иранский опыт. После установления в Иране теократического режима оппозиционная ему организация «Народные бойцы» («Муджахеддине-хальк»), развернув против него диверсионно-террористическую войну, попыталась дополнить ее действиями достаточно крупных групп своих боевиков. Первоначально, в основном благодаря своей высокой мобильности (передвигались на мотоциклах) они действовали успешно, но лишь временно. Относительно быстро эти группы были разгромлены силами безопасности и полиции. Перенести партизанскую войну из городов в сельскую местность организация объективно не могла, ибо не обладала там социальной базой. Крестьянство находилось под полным влиянием духовенства. Индивидуальный террор против мулл ничего не дал.
Иранский пример отнюдь не уникален, он подтверждает общую закономерность, которая наглядно проявилась еще в ходе Великой Отечественной войны. Партизанские отряды оперировали в сельской местности, причем преимущественно в лесистой, а не в степной. В городах действовало подполье, специализировавшееся на разведке, диверсиях и саботаже. Партизанам удавалось создавать в лесистой местности так называемые «освобожденные районы», из которых были изгнаны оккупационные войска и власти. Однако даже тогда, когда партизанским отрядам удавалось освободить города, они не стремились удерживать последние.
Четкая привязка партизанской войны к сельской местности делает ее чрезвычайно зависимой от рельефно-климатических условий. В Чечне отряды боевиков-сепаратистов с наступлением лета резко интенсифицируют свои операции и заметно свертывают их с наступлением зимы. Диверсионно-террористическую войну в городах они ведут постоянно, хотя зимой ее накал несколько снижается в связи с перемещением основной массы боевиков из горных и лесных баз в населенные пункты, где они растворяются среди мирных жителей. Пример Чечни, да и не только ее, показывает, что границы между партизанской и диверсионно-террористической войной могут быть размытыми, но нельзя не видеть, что первая в той или иной степени всегда включает элементы второй, а вторая, как правило, не содержит сколько-нибудь значимых элементов первой (минимум боевых столкновений).
Симбиоз этих двух типов войны может быть весьма тесным, что характерно, в частности, для действий чеченских сепаратистов. Это иногда затрудняет даже квалификацию отдельных их операций. Например, операции «Норд-Ост» осенью 2002 года в Москве, замысел которой был отнюдь не ординарен.
Быстро идущий в большинстве стран мира процесс урбанизации постепенно сужает потенциальную зону партизанской войны, т.к. ведет к ослаблению ее социальной базы – традиционного крестьянства, без массовой и активной поддержки со стороны которого эффективно вести ее нельзя. В то же время непрерывный рост городов ведет к расширению потенциальной зоны диверсионно-террористической войны.
Что касается ее социальной базы, то тут дело обстоит не столь однозначно. В принципе таковой является люмпенизированная молодежь городских окраин, но основную роль играет страновая специфика. Вместе с тем сама значимость широкой и активной специальной базы может варьироваться в зависимости от типа диверсионно-террористической войны.
В самом общем виде диверсионно-террористические войны, которые ведутся политическими партиями или движениями, могут быть подразделены на внутренние (в пределах своей страны) и внешние (на территории иностранных государств). Целью внутренней войны является свержение существующего правительства или ликвидация иностранного господства. Целью внешней войны, как правило, является изменение внешнеполитического курса правительства иностранного государства.
Одна и та же партия или движение может одновременно вести как внутреннюю, так и внешнюю войну. Например, алжирские исламисты, начав диверсионно-террористическую войну с существующим в стране политическим режимом, достаточно быстро распространили ее на Францию, обвинив ее в поддержке последнего. Однако такая внешняя война в сущности производная.
Внутренние диверсионно-террористические войны в зависимости от пространственного распространения делятся на локальные и крупномасштабные. Первые не выходят за рамки какой-то одной части страны (провинции или региона), а вторые охватывают ее целиком. Примером локальной войны, не имеющей никаких реальных перспектив расширения, можно считать, например, ту, которую ведут сепаратисты в китайской провинции Синьцзянь. Аналогичным образом обстоит дело и в ряде штатов Индии, где сепаратистские движения жестко связаны со своей этнической базой.
В этом отношении несомненный интерес представляет стратегия чеченских сепаратистов, которые первоначально вели сугубо локальную войну, но затем (видимо, под иностранным влиянием) стали все настойчивее и активнее пытаться превратить ее в крупномасштабную, распространив ее на всю европейскую территорию России и в первую очередь на столицу государства – Москву. Хотя в полном объеме свой замысел им реализовать не удалось, но ряд крупных диверсий удалось осуществить. Несмотря на то, что их успехи в целом были достаточно ограничены, есть все основания считать, что от реализации своих замыслов они отнюдь не отказались. Об этом более чем наглядно свидетельствует операция «Норд-Ост».
Серьезным отличием двух этих локальных диверсионно-террористических войн является то, что в Синьцзяне война не имеет никаких перспектив перерастания в крупномасштабную, а в Чечне, хотя и небольшие, но они есть. Объясняется это, с одной стороны, наличием крупной и сплоченной чеченской диаспоры, а с другой – расцветом в России организованной преступности в ее традиционной форме бандитизма3.
Если чеченские сепаратисты, несмотря на первоначальные успехи, пока не смогли превратить локальную диверсионно-террористическую войну в крупномасштабную, то это удалось в Испании баскским сепаратистам из организации ЭТА. Не помогли самые решительные меры со стороны военно-фашистской диктатуры генерала Франко, а затем демократических правительств страны.
Диверсионно-террористическую войну, которую ведет ЭТА после демократизации страны, можно квалифицировать как чисто внутреннюю, поскольку баскские сепаратисты в течение последних нескольких десятилетий не получают никакой помощи и поддержки извне. Они пополняют свои финансовые средства благодаря уже упоминавшимся «эксам». Их война относится к категории внутренних деинтернационализованных, то есть не стимулируемых какими-либо внешними силами (иностранными государствами, партиями или движениями). В этом отношении она тождественна той войне, которую вели эсеры и о которой шла речь выше.
В современном мире деинтернационализация – явление чрезвычайно редкое. В целом преобладают интернационализованные внутренние диверсионно-террористические войны. При этом степень интернационализации существенно рознится. Тут детерминирующую роль играет позиция соответствующего иностранного государства, поскольку правительство в состоянии пресечь любую деятельность всех тех, кто стремится сотрудничать с террористами. Без его санкции попытки наладить такого рода сотрудничество приведут его организаторов на скамью подсудимых. Другое дело, когда такая санкция дана официально или неофициально.
В самом общем виде позиция правительства имеет три основных варианта: помощь, поддержка и пособничество. В рамках первого варианта иностранное государство является фактическим, но косвенным участником внутренней войны. Официально или полуофициально оно заявляет о своей поддержке действий боевиков-террористов и на этом основании снабжает их финансовыми средствами, оружием, обеспечивает убежище и т.п. Иногда даже разрешает им действовать со своей территории. В частности боевики из ранее упоминавшейся иранской организации «Народные бойцы» после их вытеснения с территории Ирана обосновались в соседнем Ираке и оттуда вели диверсионно-террористическую войну против теократического режима. Очевидно, что без серьезной помощи со стороны иракского правительства они сделать это никак не могли. Следует заметить, что Иран отвечал Ираку тем же.
Экстремальный пример подобной позиции помощи продемонстрировала Ливия, глава которой М. Каддафи провозгласил себя «Верховным главнокомандующим вооруженных сил арабской нации» и объявил «войну империализму». По его указанию спецслужбы страны стали оказывать помощь всем террористическим организациям от Ольстера до Филиппин. Дело дошло до непосредственного участия офицеров спецслужб в организации и осуществлении диверсий («дело Локерби»). Совет Безопасности ООН в этой связи был даже вынужден применить санкции против Ливии (резолюция № 748 Совета Безопасности) в 1992 году.
Еще за шесть лет до этого в 1986 году ВВС США нанесли несколько ударов по ливийской столице – Триполи с целью физического устранения М. Каддафи, которого они обвинили в том, что по его прямому указанию было организовано покушение на американского президента Р. Рейгана. Нельзя не заметить, что мировое сообщество (включая СССР) отнеслось к этой американской акции достаточно спокойно. Видимо, это объясняется той репутацией, которую к этому времени уже заработал М. Каддафи4.
Сам по себе пример Ливии в каком-то смысле уникален, но в то же время он весьма показателен, так как наглядно демонстрирует, каких размеров может достигать поддержка диверсионно-террористических войн и политического терроризма со стороны небольшого государства, хотя и обладающего немалыми финансовыми возможностями.
Вторым вариантом позиции правительства является поддержка. Она выражается в том, что правительство иностранного государства, как правило, полуофициально заявляет о своем сочувствии действиям террористов, но делает это не в категорической, а в критической форме. Спорадически оно может оказывать им финансовую помощь под видом благотворительных, гуманитарных и подобных акций. Обычно таким лицам предоставляется убежище как политическим эмигрантам, а все просьбы об их выдаче блокируются под различными предлогами. Одновременно дается полная свобода действий тем политическим и общественным организациям, которые оказывают помощь террористам. Таким образом, не являясь косвенным участником войны, государство обеспечивает данную роль этим организациям.
Третий вариант позиции – попустительство. Правительство официально осуждает действия террористов, но с оговорками. Само оно им никакой помощи не оказывает, однако не препятствует это делать политическим и общественным организациям в полулегальной форме и в ограниченных размерах. Официально убежище боевикам-террористам стремится не предоставлять, но на их нелегальное проникновение реагирует сдержанно, предпочитая не высылать, а ставить под полицейский контроль.
Все сказанное выше по поводу внутренних диверсионно-террористических войн в основном относится и к внешним с некоторой корректировкой масштабности. В частности, крупномасштабность выступает в двух вариантах: ограниченной и всеобъемлющей диверсионно-террористической войны. В первом случае диверсионно-террористические удары наносятся только по объектам, находящимся на территории иностранного государства-противника. Такого рода ограниченную внешнюю войну ведут, например, пакистанские исламисты против Индии.
И наоборот, при втором варианте ударам подвергаются все объекты, принадлежащие соответствующему государству-противнику, вне зависимости от их местонахождения (то есть в том числе и на территории других государств). Это, как правило, разного рода представительства, корабли, самолеты и отдельные граждане или их группы. Именно один из подобного рода ударов послужил поводом для оформления понятия «международный терроризм». В сентябре 1972 года группа палестинских боевиков-террористов захватила, а затем уничтожила спортивную команду Израиля на Олимпийских играх в Мюнхене. 16 декабря того же года Генеральная Ассамблея ООН приняла специальную резолюцию о борьбе с международным терроризмом (резолюция № 3034).
В соответствии с этой резолюцией был создан специальный комитет по международному терроризму (в состав которого вошли 34 государства), а также три подкомитета. За истекшие три десятилетия ими было принято 11 специальных конвенций и протоколов, однако нельзя не признать, что политический эффект от всей этой дипломатической активности в целом оказался минимальным.
Объясняется такой неутешительный результат разногласиями между членами ООН по поводу того, что следует, а что не следует считать терроризмом.
На первый взгляд может показаться, что разногласия носят чисто политический характер, но они имеют глубинную идеологическую основу и, в частности, связаны с принятием или непринятием принципа «цель оправдывает средства».
Нет, видимо, особой необходимости доказывать, что любая война имеет более или менее четко выраженное идеологическое обоснование. Диверсионно-террористическая война не составляет в этом плане исключения. Более того, именно для нее данное обоснование имеет решающее значение, ибо ее ведут только добровольцы, в большинстве своем фанатики определенной идеи, готовые пожертвовать жизнью для ее торжества. Людям с другим умонастроением в их рядах делать нечего.
Анализ диверсионно-террористических войн ХХ века показывает, что необходимое обоснование дают только три типа идеологий: классовые, националистические и конфессиональные (религиозные). Каждый из этих типов вариативен, т.е. имеет несколько подтипов, причем далеко не каждый из них пригоден для обоснования террора. Таковым он является только тогда, когда характеризуется радикальностью, иначе говоря, полным отрицанием существующего социального и (или) политического порядка, а также экстремизмом – абсолютной доминантой принципа «цель оправдывает средства», по существу глубоким аморализмом.
Усилению позиций аморализма в немалой степени способствовала и эволюция характера регулярных войн, которая имела место в первой половине ХХ века. В ХIХ веке регулярные войны, которые велись в Европе, можно было с полным основанием квалифицировать как «конвенциональные» в том смысле, что целью боевых действий был разгром вооруженных сил противника при максимально возможном ограничении потерь среди мирного населения. Последнее могло оказываться объектом грабежей и насилия, но не сознательного уничтожения5.
Первая мировая война продемонстрировала очевидную тенденцию к отказу от конвенциональности, что было осознано и привело к появлению целого ряда международно-правовых актов, призванных не допустить этого. Однако все усилия по сохранению конвенциональности оказались тщетными. Вторая мировая война наглядно продемонстрировала, что уничтожение мирного населения стало одной из целей боевых действий. Место конвенциональной войны заняла тотальная6.
Инициатором развязывания тотальной войны стала фашистская Германия, но ее апофеозом стала атомная бомбардировка японских городов Хиросимы и Нагасаки, где не было никаких военных объектов. Политическое и военное руководство США не скрывало, что ее целью было именно уничтожение мирного населения в максимальных масштабах.
Атомная бомбардировка была своего рода переносом тотальной войны из Европы в Азию, продолжением стратегии уничтожения населения немецких городов, которой придерживалось руководство западных союзников на заключительном этапе войны.
Парадоксальность данной ситуации в том, что к предельно аморальному способу ведения войны, каковым, бесспорно, является сознательное массовое уничтожение мирного населения, прибегли государства с диаметрально противоположными политическими идеологиями (фашизм и либерализм) и политическими режимами (диктатура и демократия). И если действия руководителей гитлеровской Германии, которые открыто демонстрировали свой аморализм, возводя его в символ веры, были вполне естественными, то «симметричный ответ» западных союзников таковым считать никак нельзя. Особенно, если учесть то обстоятельство, что их руководство, как политическое, так и военное, постоянно оперировало заповедями христианства.
По существу их «симметричный ответ» был ничем иным, как возрождением в полном объеме обычая кровной мести («кровь за кровь»), который, как известно, присущ родоплеменному обществу (эре варварства). О его соответствии идеологии либерализма нет смысла говорить7.
Обычно для оправдания подобного рода действий как раньше, так и теперь используется аргумент военной целесообразности (минимизация собственных потерь). В последнее время, чтобы замаскировать суть дела, в политический лексикон был введен наукообразный термин «стратегическая рациональность» аналогичного содержания.
Сам по себе данный аргумент не выдерживает никакой критики даже с военной точки зрения, не говоря уже о политической. В этой связи нельзя не отметить, что советское руководство во главе с И.В. Сталиным, который, как известно, не склонен был щадить кого бы то ни было, не пошло по этому пути, несмотря на то сильное давление, которое оказывало на него общество и армия, причем у них для этого были очень серьезные основания (чудовищные зверства гитлеровцев на оккупированной территории).
Предельный аморализм, продемонстрированный в ходе Второй мировой войны, самым непосредственным образом повлиял на формирование представления о допустимости и даже эффективности уничтожения мирного населения как способa достижения военных и политических целей. Получилось так, что те, кто наиболее решительно на словах выступали против принципа «цель оправдывает средства», на деле стали действовать в соответствии с ним. Это не могло не оказать влияния на умонастроение организаторов и руководителей диверсионно-террористических войн, а через них и на массу боевиков-террористов.
Произошло это, однако, не сразу, так как требовало некоторого времени для привыкания, чему объективно способствовал сам характер диверсий против невоенных объектов, которые заведомо предполагали неизбежность гибели большого числа случайных людей. Такие диверсионные акты представляли собой переходную стадию к превращению диверсионно-террористической войны в тотальную.
Данная стадия завершилась в 60-е годы ХХ века. К этому времени произошло и выделение двух подходов к уничтожению мирного (гражданского) населения: узкой и широкой избирательности. В принципе подобного рода избирательность детерминируется той идеологической доктриной, которой придерживается ведущая диверсионно-террористическую войну партия или движение, поскольку именно в рамках доктрины имеет место разделение на «своих» и «врагов». Однако на практике оно оказывается далеко не всегда достаточно строгим, особенно, если отсутствуют сколько-нибудь значимые успехи, а тем более, если налицо очевидные неудачи и провалы.
В этом случае начинает действовать присущий любому экстремизму, как таковому, принцип: «Кто не с нами, тот против нас». Как неизбежное следствие, резко возрастает число врагов и, соответственно, сокращается число «своих» за счет «предателей» и, особенно, «пособников врага». Последняя категория имеет тенденцию к безграничному расширению.
Куда оно может привести, свидетельствует опыт итальянских «красных бригад», которые стали осуществлять диверсии против пассажирских поездов, то есть так называемый «слепой террор» против гражданского населения с целью, как утверждали их руководители, поднять на борьбу с правительством «инертную и несознательную массу», не идущую за «революционным авангардом». По существу при этом «масса», будучи теоретически «своей», рассматривалась как «пособник врага». Об избирательности тут не может быть и речи.
Вместе с тем следует заметить, что руководители «красных бригад» отнюдь не сразу пришли к идее тотальности, не говоря уже о «слепом терроре». Начинали они с тривиального политического террора (в частности, похищения и убийства премьер-министра А. Моро). Остается открытым вопрос, существовала ли у них вообще достаточно разработанная концепция ведения диверсионно-террористической войны или эволюция их стратегии происходила чисто эмпирически, под влиянием неблагоприятно складывавшейся ситуации.
В этом плане противоположный пример продемонстрировало палестинское движение сопротивления (ПДС), которое начало диверсионно-террористическую войну с Израилем, имея четко сформулированную концепцию ее ведения. Эта война с самого начала мыслилась как тотальная война на истощение.
Ее основные черты представляют не только исторический интерес (датой ее рождения можно считать 1965 год). Она вполне актуальна и сейчас. Более того, есть все основания полагать, что она останется таковой и в обозримом будущем. Для нее характерна достаточно строгая логика, которая сводится к следующему. Целью войны является не военный разгром Израиля, в который авторы концепции, видимо, не верили, а его демографическое истощение.
Поскольку прирост еврейского населения Израиля происходит в основном благодаря притоку эмигрантов, то необходимо его блокировать, а параллельно стимулировать отток еврейского населения из Израиля. Решить эту двуединую задачу предполагалось, прежде всего, благодаря ударам по гражданскому населению (естественно, еврейскому). В рамках этой концепции удары по военным и административным объектам были в сущности вспомогательными, хотя предполагалось достаточно широкое использование и партизанских действий (рейды боевиков-«фидаинов»).
Тотальная война ПДС против Израиля началась после поражения вооруженных сил арабских государств в «шестидневной» войне 1967 года. Первоначальные успехи ПДС сменились неудачами, которые привели к фактическому прекращению партизанских действий. Они стали чисто спорадическими, то есть война стала диверсионно-террористической, но возможности ее эффективного ведения на территории Палестины непрерывно сокращались. И тогда произошла ее трансформация из ограниченной во всеобъемлющую, что и привело, как уже отмечалось выше, к появлению резолюции Генеральной Ассамблеи ООН о международном терроризме.
Более того, всеобъемлющая диверсионно-террористическая война против Израиля стала перерастать в ограниченную войну против ряда западноевропейских государств (Франции, Германии, Италии), а также США. Ее целью было заставить их изменить свою позицию в арабо-израильском конфликте. В формулировке руководителей ПДС, заставить «обратить внимание на нашу проблему». Применительно к западноевропейским государствам эта цель была в основном достигнута. Что касается США, то тут результат оказался не столь однозначным, хотя определенная подвижка в их позиции произошла.
В известной степени это было связано и с той серьезной военно-политической неудачей, которую потерпели «многонациональные силы» (по существу войска НАТО) в Ливане в 1982–1984 годах. Как только они прибыли туда, против них началась интенсивная диверсионно-террористическая война со стороны ПДС и исламистов. Потери «многонациональных сил» стали быстро расти, особенно у американцев. В частности, только в результате взрыва штаб-квартиры морской пехоты погибло вдвое больше военнослужащих, чем во время операции «Буря в пустыне».
Именно в Ливане исламисты в борьбе с «многонациональными силами» в Бейруте и с войсками Израиля, оккупировавшими южный Ливан, прибегли к новой тактике – массовому использованию диверсантов-смертников. Она показала свою достаточно высокую эффективность и стала все шире применяться. Исламизация ПДС привела к тому, что именно использование диверсантов-смертников стало играть основную роль в той тотальной диверсионно-террористической войне, которую ПДС развернуло против Израиля после срыва мирного урегулирования в 2000 году.
Само по себе использование диверсантов-смертников не есть нечто принципиально новое. Достаточно вспомнить знаменитых японских камикадзе. Были случаи использования их и для осуществления актов индивидуального политического террора, но в диверсионно-террористических войнах они не участвовали. Только в Ливане массовое использование диверсантов-смертников стало доминирующим способом ведения диверсионно-террористической войны.
Идейным базисом их массовой подготовки стала конфессиональная идеология. Ни классовые, ни даже националистические идеологии не смогли стать таковым. Левый радикализм для этого явно непригоден в принципе. Что же касается национализма, то определенным потенциалом для этого он, видимо, обладает. Применительно к ПДС имеет место сочетание национализма и религии8.
Из трех мировых религий пока только ислам выдвинул идеологическую доктрину, обосновывающую диверсионно-террористическую войну. В первом приближении ее необходимость была сформулирована еще в конце 20-х – начале 30-х годов ХХ века в работах руководителей организации «Братья-мусульмане». На этой идейной основе уже в 70-е годы происходило развитие движения исламских фундаменталистов (исламистов), которое с самого начала взяло на вооружение политический террор, а затем и диверсионно-террористическую войну.
По мере укрепления позиций исламистов (в том числе и в рамках ПДС) произошло перераспределение ролей между ними и ПДС. Последнее сконцентрировало свои усилия непосредственно против населения Израиля, по существу отказавшись от всеобъемлющей войны в пользу ограниченной. Подобной переориентации его диверсионно-террористической войны объективно способствовал процесс мирного урегулирования, так как была создана Палестинская автономия, ставшая надежным «освобожденным районом», с территории которого удалось даже возобновить партизанские действия, хотя и в меньшем масштабе по сравнению с прошлым.
Инициативу борьбы с «пособниками врага» из числа развитых стран и прежде всего с США, взяло на себя исламистское движение. «Буря в пустыне» имела своего рода триггерный эффект. В глазах исламистов США стали не просто пособником «сионистских банд» (Израиля), а врагом, без серьезного ослабления которого Израиль не может быть уничтожен. Более того, в трактовке крайних исламистов власть в США находится в руках евреев (известная концепция «жидомасонского мирового заговора»), от которых они должны избавить американский народ. Всеобъемлющая диверсионно-террористическая война в этом случае превращается в «священную освободительную миссию». В этом своем качестве она органично вписывается в концепцию исламского мессианства.
Апофеозом диверсионно-террористической войны исламистов против США стали события 11 сентября 2001 года. Достаточно хорошо известно, какой политический резонанс они имели, и здесь нет смысла на них останавливаться. Нельзя, однако, не отметить масштабности замысла террористической операции исламистов – одновременный удар по центрам американской политической, военной и экономической инфраструктуры. Хотя в полном объеме этот замысел реализовать не удалось, тем не менее, нанесенный ущерб оказался весьма значительным, не говоря уже о психологическом шоке американского общества.
События 11 сентября побуждают переосмыслить тот подход, который обычно используется при оценке эффективности и интенсивности диверсионно-террористической войны. Применительно к этой последней полностью преобладает чисто количественный подход – подсчет числа диверсий и террористических актов в течение некоторого временного интервала (обычно в неделю или месяц). Соответственно, выделяется низкая, средняя и высокая интенсивность. Само по себе это не может вызвать каких-либо возражений, но при этом встает проблема учета предотвращенных диверсий и террористических актов. Например, в Израиле за первые два месяца 2003 года было уничтожено и обезврежено 92 палестинских диверсанта-смертника (шахида), и лишь меньше десятка смогли выполнить свою задачу.
По первому показателю эта диверсионно-террористическая война имеет высокую интенсивность, а по второму – низкую. Для корректировки можно использовать критерий потерь, однако при применении диверсантов-смертников он слишком зависит от случайных обстоятельств чисто субъективного характера. Как следствие, может иметь место резкая флуктуация уровня интенсивности, а это в свою очередь усиливает неопределенность.
Критерий потерь более надежен при оценке степени эффективности, однако в основном военной, но не политической. Применительно к последней особую значимость приобретают крупные акции и операции, поскольку именно они оказывают наибольшее воздействие на умонастроение политической элиты и общественное мнение, даже если число потерь оказывается не очень большим.
Они порождают атмосферу недоверия в способность государственной власти обеспечить элементарный уровень безопасности. К мелким диверсиям и террористическим актам общественное мнение обычно привыкает, как привыкает к дорожно-транспортным происшествиям. Они начинают восприниматься как некое неизбежное зло, даже если потери при этом будут немалыми9.
Как правило, до тех пор, пока число мелких диверсий и террористических актов не достигает некой «критической массы», их воздействие на политический курс правительства незначительно, а, следовательно, и степень политической эффективности диверсионно-террористической войны может быть квалифицирована как низкая. И наоборот, крупные акции и операции зачастую приводили к корректировке и даже полной смене этого курса.
Пожалуй, эталонным примером подобного рода можно считать рейд Ш. Басаева на Буденновск, представлявший собой комбинацию партизанских и террористических действий. Российское правительство по существу в этом случае пошло на капитуляцию. Конечно, в немалой степени такой результат был обусловлен аморфностью российской государственной власти, но есть основания полагать, что и это обстоятельство учитывалось террористами, поскольку было общеизвестным.
Особое, уникальное место среди других диверсионно-террористических операций, бесспорно, занимают события 11 сентября 2001 года – по всем параметрам, включая и степень политической эффективности. Они привели к серьезным изменениям внешнеполитического курса США и повлияли на всю мировую политику. Между тем, они были лишь эпизодом в той глобальной и всеобъемлющей диверсионно-террористической войне, которую вело на протяжении всех 1990-х годов движение исламистов против США. Симптоматично, что только после этих событий президент Дж. Буш признал факт войны («Нам объявлена война»), хотя удары по американским объектам, расположенным вне территории США, происходили уже давно.
Борьба с исламистами – дело сложное и длительное, поскольку их движение интернационально. Оно имеет достаточно прочные позиции не только в мусульманском мире, но в ряде западноевропейских государств. Оно хорошо замаскировано, обладает мощной легальной инфраструктурой, которая действует, опираясь на один из основополагающих принципов прав человека (принцип свободы совести).
Несмотря на достаточно высокую автономию его национальных отрядов, движение обладает мощным финансовым спонсором и идеологическим лидером в лице Саудовской Аравии, которая на протяжении всей второй половины ХХ века была военно-политическим союзником США. Оставаясь таковым, она сейчас превратилась в их идейного противника, претендуя на роль носителя всемирно-исторической миссии ислама, который должен спасти человечество от неминуемой гибели. Таким образом, диверсионно-террористическая война исламистов с США органично вписывается в идейную конфронтацию американского и исламского мессианства10. Каждое из них претендует на роль «спасителя» человечества.

Примечания

1Не вдаваясь в чисто военную проблематику, следует заметить, что между партизанскими действиями и партизанской войной существует принципиальная разница. К первым прибегала и прибегает армия, ведя регулярную войну. Партизанскую же войну в строгом смысле слова ведут автономные и относительно небольшие отряды бойцов (боевиков) против армии противника.
2Социологические исследования. 2002. № 7. С. 57.
3Специфической особенностью национального характера чеченского этноса является наличие устойчивой военно-разбойной традиции, которая была закреплена во время бытия в ГУЛАГе. В немалой степени благодаря ей чеченские организованные преступные группы (ОПГ) заняли привилегированное положение в российском криминальном мире. В свою очередь, все эти ОПГ прямо или косвенно связаны с сепаратистским движением.
4К этому времени в адрес М. Каддафи были выдвинуты обвинения в политическом терроризме со стороны ряда арабских и африканских государств, специальные службы которых находили в некоторых заговорах и покушениях так называемый «ливийский след». В частности, хотя М. Каддафи непосредственно и не призывал к убийству президента Египта А. Садата за «предательство», но подчеркивал, что это будет справедливым наказанием ему.
5К «конвенциональности» войны Западная Европа шла достаточно долго через преодоление принципа уничтожения «всех непокорных», когда за «вину» сюзерена несли ответственность все его подданные. Решающую роль в этом бесспорно сыграли гуманистические идеи Возрождения.
6Сам термин «тотальная война» принадлежит гитлеровскому руководству. Под ним первоначально понималась тактика «выжженной земли», которую стало использовать на оккупированной территории СССР командование германской армии. В соответствии с ней осуществлялось полное уничтожение населенных пунктов и инфраструктуры с одновременным угоном мирного населения, что зачастую сопровождалось его массовым убийством.
7Из этого, однако, не следует вывод, что идеология либерализма не оказывает влияния в направлении «конвенционализации» войны. Именно ей мировое сообщество обязано тем, что и перед Второй мировой войной и особенно после нее был принят целый ряд международно-правовых актов, направленных на ограничение использования определенных обычных видов оружия, запрещение использования химического и биологического оружия и т.д. Однако на практике их соблюдение зачастую сталкивается с немалыми трудностями, причем не только со стороны тех, кто является идейными противниками либерализма.
8Далеко не всегда национализм уживается с религией; примером тому были религиозные войны прошлого. И сейчас в Ольстере идет диверсионно-террористическая война, обусловленная разделением ирландского этноса на протестантов и католиков.
9Говоря о влиянии размера потерь, нельзя не учитывать страновую специфику. Значимый размер потерь в небольшой развитой стране несоизмерим с таковым для перенаселенной развивающейся (например, такой, как Индия).
10Положение России (по существу «между двух огней») оказалось особенно сложным, что требует от ее правящей элиты гибкой внешнеполитической стратегии. При этом следует иметь в виду, что ведущие государства Евросоюза (Франция и Германия) уже давно проводят курс «умиротворения» исламистов, видимо, стремясь избежать нового «издания» диверсионно-террористической войны с их стороны. Попытка идти по этому пути, предпринятая при президенте Б. Ельцине, ничего хорошего России не принесла. Нет оснований полагать, что «умиротворение» исламистов будет успешным и в будущем.

Опубликовано на Порталусе 09 декабря 2008 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама