Рейтинг
Порталус

ПРЕДМЕТ ФИЛОСОФИИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Дата публикации: 09 декабря 2008
Автор(ы): Эдуард Баталов
Публикатор: maxim7
Рубрика: МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО Вопросы межд.права →
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1228771215


Эдуард Баталов , (c)


Несколько лет назад известный британский политолог Кристофер Коукер в предисловии к своей книге «Сумерки Запада» признавался: «Одна из причин, заставивших меня написать эту книгу, состоит в том, что подход к проблемам международных отношений требует намного более широкой системы координат. Специалисты слишком склонны концентрировать внимание на специфических проблемах, игнорируя при этом широкий спектр событий, их более полную картину. Поэтому, - поясняет Коукер, - я попытался расширить исследование, выйти за привычные рамки и привлечь материал литературный и философский»1.
Коукер чутко отреагировал на потребность времени - потребность в новом, более глубоком и вместе с тем более широком подходе к анализу международных отношений и мировой политики. Но он пошел дальше поиска нового иллюстративного материала. А нужен новый предметный подход к объекту, а говоря конкретнее, философский подход, дополняющий и обогащающий традиционные подходы и открывающий новые измерения такого сложного и вместе с тем интересного феномена, как международные отношения. Более того, похоже, пробил час новой научной дисциплины - философии международных отношений, которая, сформировавшись, могла бы с течением времени стать полноправным членом семьи философских дисциплин, помогающих человеку глубже проникнуть в суть мира, в котором он живет. Объективные возможности для складывания такой новой дисциплины налицо, и задача членов научного сообщества, заинтересованных в ее появлении на свет, заняться майевтикой, как говорил Платон, то есть интеллектуальным родовспоможением.

1

Не будут ли, однако, попытки создать новую философскую дисциплину искусственными и избыточными? Ведь к настоящему времени успела сформироваться система знания - многие признают ее наукой - о международных отношениях со своей теорией и методологией. К тому же на стыке этой науки и социологии возникает такая пограничная дисциплина, как социология международных отношений.
На наш взгляд, это не препятствия на пути решения поставленной задачи. Начать с того, что уже политические учения мыслителей древности - Гераклита, Демокрита, Конфуция, Платона, Аристотеля, Цицерона и других носили преимущественно философский характер. Античные авторы стремились выйти на широкие, универсальные обобщения, раскрыть закономерности политического бытия и подвести под них солидную метафизическую основу. А если принять во внимание, что при этом они уделяли большое внимание отношениям между полисами, княжествами, царствами и пр., представленными в первую очередь их правителями, то не будет преувеличением сказать: философия международных отношений уходит корнями в глубокую древность. Хотя, конечно, следует оговориться, что по отношению к некоторым элементам и сторонам творчества античных мыслителей правильнее было бы говорить не о философии, а о протофилософии, и не о международных отношениях, а о спорадически возникавших, угасавших и снова возобновлявшихся контактах между правителями территорий. Но тем не менее именно из такого рода контактов возникло со временем то, что в дальнейшем стало именоваться международными отношениями. И именно эти контакты послужили первичным материалом для политико-философских обобщений «международного» характера.
Интерес к философским проблемам отношений между народами и государствами проявляли и мыслители эпохи Возрождения и Нового времени. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к таким выдающимся памятникам философской и политической мысли, как «Государь» Макиавелли, «Левиафан» Гоббса, «Два трактата о правлении» Локка, «Общественный договор» Руссо, «О духе законов» Монтескье и т.д. А далее были Фихте, Кант, Гегель, Маркс, Ницше. Были Юрий Крижанич, Владимир Соловьев, Константин Леонтьев.
ХХ век выдвинул немало крупных философов, заявивших своим творчеством об интересе - теоретическом интересе - к проблемам политического, в том числе и в его международном аспекте. Здесь и Бертран Рассел, и Карл Шмитт, и Раймон Арон, и Жан-Поль Сартр. Тут Георгий Плеханов. Николай Бердяев, Петр Струве, Иван Ильин. А наряду с ними - профессиональные теоретики-международники, которым отнюдь не были чужды попытки взглянуть на свой предмет, пусть лишь в некоторых его аспектах, и под философским углом зрения. Среди них - Ганс Моргентау, Хэдли Булл , Кеннет Уолтц и др.2.
Таким образом, цель формирования философии международных отношений как самостоятельной, пусть и пограничной дисциплины лежит в русле многовековой традиции исследования внешней политики с философских позиций. Больше того, становление такой дисциплины следовало бы рассматривать как естественную кумуляцию и системное оформление знаний, накапливавшихся веками.
Отсутствует и риск дублирования интеллектуальных усилий с социологией международных отношений, процесс кристаллизации которой далеко не завершен. По эмоциональному, хотя и справедливому по сути замечанию П.А. Цыганкова, «… лишь в 1950-1960-е гг. «теория международных отношений» начинает действительно освобождаться от "удушения" историей и от "задавленности" юридической наукой. Фактически в этот же период предпринимаются и первые попытки ее «социологизации», которые довольно быстро приводят к становлению (впрочем, продолжающемуся и в наши дни) социологии международных отношений как относительно самостоятельной дисциплины»3. И хотя с тех пор, как этот процесс начался, минуло более полувека, «было бы неправомерно говорить о социологии международных отношений как о сложившейся автономной дисциплине. Скорее она представляет собой совокупность наиболее распространенных прежде всего именно в социологической науке подходов, проблематик и методов, заявляющих о своей альтернативности традиционным парадигмам и теориям международно-политической науки или же претендующим на дополнительность по отношению к ним»4.
О том, что процесс становления социологии международных отношений и ее легитимизации как более или менее автономной научной дисциплины далеко не завершен, свидетельствуют и литература, и ситуация, сложившаяся в российском, да и не только российском, научном сообществе.
Самим международникам вопрос представляется вполне решенным: социологии международных отношений - быть! Больше того, она уже есть!5. Иное дело - социологи: для большинства из них вопрос о новой дисциплине остается открытым. Об этом убедительно свидетельствует такой индикатор легитимности научных категорий, концепций и теорий, как словари и учебники. Далеко не во всех социологических словарях, включая самые авторитетные, и учебниках по социологии мы найдем статьи, главы и разделы, посвященные социологии международных отношений6.
Однако сам факт признания легитимности последней еще не решает проблемы предметной и теоретико-методологической ориентации социологии международных отношений. Иначе говоря, вопрос о том, в чем ее специфика, чем она может и должна заниматься остается во многом дискуссионным. Например, по мнению П.А. Цыганкова, «… представители социологического направления в исследовании международных отношений подчеркивают значимость в мировой политике не столько национальных интересов, сколько ценностей, норм, идентичностей, культурных особенностей, традиций и идей. В результате все основные вопросы МО (характер международной среды, перспективы ее изменения, основные процессы, их участники, возникающие между ними проблемы, пути их разрешения), как и наиболее распространенные теории (национального интереса, безопасности, баланса сил, сотрудничества, демократического мира) получают трактовки, альтернативные тем, которые господствовали в международно-политической науке на протяжении многих десятилетий»7.
Можно соглашаться или не соглашаться с этим суждением, полагая, в частности, что оно дает слишком широкое толкование предмета социологии международных отношений. Однако сколь бы широко ни трактовали мы предметную область этой дисциплины, нам придется признать, что имеются вопросы, причем вопросы фундаментальные, на решение которых она (равно как и международное право или история международных отношений) не претендует и претендовать не может. Это философские вопросы.
Но что такое философия? Чем она занимается? Какие проблемы ставит перед человеком? В чем ее специфика? Вопросы эти стары, как сама философия, а общепризнанных ответов на них не было и нет. Как не было, нет и, видимо, не будет крупного философа, который бы не бросил свою «вязанку хвороста» в вечно пылающий костер этого спора. Данное обстоятельство, впрочем, не мешает специалистам давать достаточно ясные и в общем корректные ответы на вопросы о предмете, методе, сфере и границах философии, которые, по крайней мере, помогают понять ее специфику и отличие от других дисциплин.
Оставляя в стороне острейшие проблемы научности/ненаучности или партийности/беспартийности философии, мы можем сказать, что она представляет собой «особую форму общественного сознания и познания мира, вырабатывающую систему знаний об основаниях и фундаментальных принципах человеческого бытия, о наиболее общих сущностных характеристиках человеческого отношения к природе, обществу и духовной жизни»8. При этом имеются в виду как бытие в целом, так и частные его сферы - более или менее широкие. По этой причине, открыв философские справочники, мы обнаруживаем в них, с одной стороны, такие статьи, как философия истории, философия культуры, философия науки, философия политики, философия права, философия образования, философия религии, философия техники, а с другой стороны - статьи, посвященные философии глобальных проблем - философии мифа, философии символических форм и т.п.
И это вполне законный подход. Ибо в отличие от социологии, которая занимается исключительно человеческим обществом и ничем другим, философия, сохраняя предметную ограниченность, вправе заниматься исследованием любого объекта - человека, природы, общества в целом или какой-то его части, языка, искусства и т.д. и т.п. В том числе, естественно, и политики. Убедительное тому подтверждение - становление в современной России философии политики как самостоятельной дисциплины, формирующейся на границе между политической наукой (которую у нас нередко называют нелепым словом «политология») и философией9.
Логично было бы ожидать, что в рамках философии политики будет развиваться в качестве ее субдисциплины и философия международных отношений. Однако, как показывает практика, пока еще, правда, небогатая проблематика международных отношений занимает в работах по политической философии периферийное положение. Их авторов больше волнуют проблемы политического бытия как такового, политической антропологии, политической праксиологии (теории политического действия), политической эпистемологии и т.п.
А между тем потребность в информации, которая может быть получена в результате философского исследования международных отношений, в последние годы становится все более очевидной. Например, неразбериха, царящая в нынешних дискуссиях о новом мировом порядке и о международном партнерстве, связана в немалой степени с тем, что нет ясности в вопросе о том, что следует понимать под «мировым порядком» и под «партнерством» как таковыми. Исследование этих категорий (как и многих других) - прямая задача философии международных отношений). И вызвана она прежде всего необходимостью осмысления и переосмысления происходящих в мире фундаментальных изменений и нахождения новых ответов на вопросы, которые еще каких-нибудь десять или пятнадцать лет назад казались решенными.

2

Сегодня часто можно слышать: «Мы живем в новом мире». Это вполне корректная оценка нынешней исторической ситуации. Только вот начинать «новое летоисчисление» следует не с 11 сентября 2001 года, как это обычно делается, а с конца 80-х - начала 90-х годов прошлого века, когда начал рушиться Ялтинско-Потсдамский миропорядок, просуществовавший сорок с лишним лет и определявший основные принципы отношений между народами и государствами. «Бархатные революции» в странах Восточной Европы (символом которых стало падение Берлинской стены) и крушение мировой социалистической системы, распад Советского Союза, крах международного коммунистического движения и, наконец, завершение «холодной войны» - вот этапы обвального перехода (перескока) от мира старого к миру новому, в котором все мы теперь живем, но который, оставаясь миром транзитным, остается во многом непонятым и непонятным. Бесчеловечный теракт 11 сентября - не более, чем очередная ступень на пути продвижения человечества к этому новому миру.
Говоря о новизне мира, в котором мы живем сегодня, обычно указывают на конкретные явления, а именно: изменение характера отношений между Западом и Востоком, то есть капиталистическими и бывшими социалистическими странами и прежде всего между Америкой и Россией; появление новой деструктивной глобальной силы в лице международного терроризма; ускорение процесса глобализации; нарастающая планетарная силовая асимметрия (в военном отношении США сильнее доброго десятка следующих непосредственно за ними стран) и т.п. То есть речь идет о явлениях, уже около десятка лет находящихся в поле внимания специалистов и отчасти уже расшифрованных - если не на уровне теорий, то хотя бы на уровне концепций.
Гораздо меньше внимания обращают на фундаментальное изменение онтологических оснований политического (и не только политического) мира. А изменение это налицо, хотя проявления его не лежат на поверхности. Но это вопрос, требующий отдельного разговора, поэтому здесь я ограничусь тем, что просто назову некоторые из упомянутых проявлений.
Меняются пространственно-временные характеристики политических явлений и процессов - локальных (национальных), региональных, глобальных. Это находит отражение не только в ускорении политического времени и сжатии политического пространства, но и в смене темпо-ритма политической жизни, очередности этапов политических процессов и т.п. Мир на глазах теряет былую устойчивость, в то время как транзиторность и процессуальность приобретают все большее значение в политической, да и не только политической жизни. Едва успев создать - подчас дорогой ценой - ту или иную структуру, мы уже испытываем потребность в ее обновлении, в переходе к другой структуре и т.п.
Происходит интенсивное размывание границ между внутренним и внешним в политической жизни, что находит прямое отражение в толковании проблемы государственного суверенитета, возможности осуществления так называемых гуманитарных интервенций и границ допустимого с точки зрения международного права вмешательства одного государства (или группы государств) в дела другого государства.
Все более относительными становятся понятия «центра» и «периферии» в политической жизни: структуры и пространства, выступающие в качестве «центра» в одном отношении, оказываются «периферией» в другом отношении и наоборот. С этой точки зрения представления о возможности существования в течение более или менее длительного времени единого универсального глобального центра силы, или так называемого униполя - unipole - иначе как наивными и архаичными не назовешь.
Казавшиеся еще совсем недавно незыблемыми границы между материальным и имматериальным обнаруживают свою зыбкость, и все чаще возникают ситуации, когда мы просто не знаем, произошло то или иное событие в реальности (характеристики которой теперь тоже необходимо переосмыслить) или же оно не выходит за пределы границ виртуального мира.
Добавим к этому такие очевидные для всех явления, как кризис морального сознания и правосознания (наглядно проявляющийся в игнорировании «единственной супердержавой» и ее союзниками норм международного права и их глубоко аморальном поведении в некоторых критических международных ситуациях); обострившаяся потребность народов в самореидентификации (каково наше место в изменяющемся мире? какова наша роль? куда мы идем?), вызванная крушением прежнего миропорядка, а значит и радикальным изменением ролей практически всех мировых акторов; возрастание этнических и культурных факторов в международных отношениях (что дало Хантингтону основание говорить - на мой взгляд, теоретически неоправданно - о «столкновении цивилизаций как "наибольшей угрозе миру во всем мире"»10); изменение ценностной значимости свободы и безопасности в пользу последней (готовность значительной части граждан демократических государств «обменять» личную свободу на будто бы гарантируемую государством безопасность ) и т.д.
В этой ситуации встает ряд фундаментальных вопросов, поиск ответов на которые требует нетрадиционного, а именно философского подхода - вопросов абстрактно-теоретических (фиксирующих онтологическое, этическое и другие измерения международных отношений), но - как это нередко случается в области теории - открывающих в конечном счете путь к решению практических задач.
Главные из этих вопросов касаются сущности международных отношений. Что это такое? Что представляют собой эти отношения как феномен политического бытия? И в чем специфика современных международных отношений? Ответы на эти вопросы в их философской постановке не могут быть сведены к банальной констатации, что речь идет об отношениях между народами или между государствами или между субъектами мировой политики и т.п.
Как свидетельствует история международных отношений, их субъекты вступают во взаимодействие друг с другом тогда и постольку, когда и поскольку обнаруживается их неспособность решить свои проблемы и защитить свои интересы самостоятельно, индивидуальными усилиями, то есть опираясь исключительно на внутренние ресурсы (в широком смысле этого слова)11. В таком случае, между-народные отношения могут рассматриваться как внешняя проекция внутри-народных отношений, как дополнение и компенсация их недостаточности или даже ущербности. Можно сказать иначе: международные отношения - это механизм (способ) подключения Другого к решению Моих проблем и защите Моих интересов и наоборот. Развитие международных отношений, их постепенное превращение в мировые (миросистемные) отношения есть результат ослабления самодостаточности наций-государств, их постепенного превращения из относительно автономного целого в часть более широкого целого, во взаимозависимые (коррелятивная связь) элементы расширяющейся системы. (Это, между прочим, делает более понятными истоки таких стратегий, как унилатерализм и мультилатерализм, изоляционизм и интервенционизм.)
В плане управленческом международные отношения могут рассматриваться как механизм регуляции миросистемной жизни - регуляции политической (governing) и административной (managing). При этом в число форм такого рода регуляции попадают не только отношения-в-мире, но и отношения-в-войне, свидетельствующие, помимо всего прочего, об ограниченности управленческих возможностей человека в сфере международных отношений.
Философский (и психологический) подход к последним требует рассматривать их как человеческие отношения со всеми вытекающими отсюда последствиями, как превращенную форму межличностных отношений, направленных на утверждение собственного Я и обеспечение собственного существования в мировом (или, по крайней мере, международном, если принимать во внимание введенное Хэдли Буллом различение) социуме. С этой точки зрения международные отношения есть способ самоутверждения их субъекта в собственных глазах и в глазах членов мирового (международного) сообщества как полноценных и полноправных акторов мировой политической сцены. Уже по этой простой причине международное право, игнорирующее личностный (персоналистский) аспект международных отношений (в том числе в таких его негативных проявлениях, как ненависть, нетерпимость, стремление к самоутверждению за счет другого, алчность и т.п.), всегда будет оставаться предметом покушения со стороны субъектов мировой политики.
Этот ряд рассуждений можно было бы продолжить, но автор видит свою главную задачу не в том, чтобы предложить готовые решения, а прежде всего в том, чтобы поставить вопросы12 о базовых параметрах философии международных отношений и попытаться показать, на каком пути они могли бы быть, как ему представляется, решены.
Другой вопрос, которым могла бы заняться философия международных отношений, касается их природы. Нет необходимости доказывать, особенно сегодня, в эпоху - именно так: в эпоху! - виртуализации жизненного мира человека, что эти отношения имеют как материальное, так и идеальное измерения, причем каждое из них играет существенную роль. Но как соотносятся друг с другом материальный и идеальный факторы международных отношений? Этот вопрос, кстати говоря, все больше начинает занимать некоторых зарубежных международников, хотя и в специфическом плане. Речь идет, в частности, о введенном некоторое время назад Джозефом Наем-младщим понятия «мягкой силы» (soft power), к которой он относит культуру, информацию и т.п. Если утверждения некоторых специалистов, что мир вступает в эпоху возрастания роли информационных войн, соответствует действительности, то вопрос о формах проявления, структуре и роли идеального в международных отношениях приобретает не только теоретическую значимость.
Еще один вопрос философского плана - природа законов, регулирующих международные отношения. Тут, собственно, даже два вопроса. Во-первых, о самих законах. Здравый смысл и опыт (как его источник) подсказывают нам, что такие законы и закономерности существуют. Но каковы они? Десятки, сотни авторов - чего стоят древнеиндийский трактат «Артхашастра» или макиавеллиевский «Государь»! - оставившие потомкам наставления о том, как надлежит действовать политику, вступающему в сношения с представителями других государств, по сути дела пытались сформулировать (переводя их в поведенческое русло) именно законы и закономерности международных отношений, как они их понимали. А разве не пытались открыть закономерный характер взаимодействия государств в анархическом мире Ганс Моргентау, Хэдли Булл, Кеннет Уолтц и Джон Меаршаймер? Но где, спрашивается, эти законы? И еще: как законы, регулирующие внутриполитические отношения, соотносятся с законами, регулирующими международные отношения?
Второй аспект поставленного вопроса касается природы законов. Чем определяются устойчивые, повторяющиеся связи, регулирующие отношения субъектов международных отношений? Как они изменяются? Каковы пределы их регулирующей силы? Какова мера свободы субъекта, принимающего решения? Сегодня часто приходится слышать, что кому-то не хватает «политической воли» или что в данной ситуации все решает «политическая воля». А что такое «политическая воля» в философском понимании (ведь есть еще и психологический аспект этого феномена)? Как она «уживается» с детерминированностью международных отношений объективными законами?
Или взять когнитивный аспект философского подхода к международным отношениям. Каковы принципы и методы познания явлений международной жизни? Отличаются ли они, и если да, то чем именно и почему от принципов и методов познания других социальных явлений? Возможно, продвинувшись в решении этих вопросов, мы сможем понять, почему до сих пор мы имеем весьма туманное представление о системе законов международных отношений. Так или иначе вопрос о специфике методологии исследования международных отношений (при всем том, что за рубежом, особенно в США, в этой сфере на протяжении последних лет двадцати было сделано немало) остается практически открытым. И поле для исследований здесь обширнейшее, особенно если принять во внимание, что различие цивилизаций, культур и национальных менталитетов дает основания предположить, что могут существовать разные методологии познания одного и того же объекта в одном и том же предметном плане.
Еще один круг вопросов, который всегда интересовал исследователей и волновал политиков и который является прерогативой философии - это вопрос о нравственном и безнравственном в отношениях между людьми, в данном случае - между народами и государствами, то есть вопрос об этической стороне международных отношений.
Никколо Макиавелли, который и не думал надевать на себя мантию моралиста или цинично выступать в роли имморалиста, а просто описывал то, что творилось вокруг, часто обвиняли (это безобразие продолжается по сей день) в проповеди безнравственности в политике вообще и в международной политике в частности. Но что считать «нравственным» и «безнравственным» в отношениях между мировыми политическими игроками: то же, что и в отношениях между гражданами того или иного государства, или что-то другое? Каковы критерии нравственного суждения? И кто судья? И еще: каковы возможные санкции? Ситуация деликатная хотя бы уже в том плане, что, как говорят приверженцы так называемого реализма и неореализма (Моргентау, Меаршаймер и другие), государствам в отличие от отдельных граждан, подчиняющихся государственной власти, приходится действовать в анархической среде. Нет над ними ни мирового правительства, ни мирового парламента, ни мирового суда, ни мировой полиции. А в пользу международных организаций типа ООН они отчуждают (если отчуждают) лишь небольшую часть своего суверенитета.
В свое время президент США Рональд Рейган называл Советский Союз «империей зла». Сегодня Джордж Буш называет некоторые государства «злодеями» (rouge states). Но что есть «добро» и «зло» в отношениях между государствами и другими субъектами мировой политики? Где пролегает граница между тем и другим?
Много споров вызывает проблема «справедливого» и «несправедливого» в международных отношениях. Возможно, это один из самых запутанных и сложных и вместе с тем самых болезненных вопросов, поскольку он прямо или косвенно касается распределения разного рода благ. Джон Ролз, автор фундаментального труда «Теория справедливости», обошел вопрос о справедливости в международных отношениях стороной. Хэдли Булл, напротив, сделал его предметом специального рассмотрения в своей книге «Анархическое общество» и показал, сколь многомерна эта проблема (одно дело - «международная или межгосударственная справедливость», другое - «индивидуальная или гуманная справедливость», третье - «космополитическая или мировая справедливость») и как трудно добиться по ней взаимопонимания между субъектами мировой политики. Но проблема остается, ее надо как-то решать, и без философского анализа тут не обойтись.
В отличие от этического аспекта международных отношений, горячо обсуждаемого не одну сотню лет, их эстетическое измерение почти не привлекает внимания исследователей. Видимо, считается, что красота и мировая политика - вещи несовместимые. Вместе с тем красота в ее глубинном смысле есть ни что иное, как гармония, то есть построенное на соблюдении меры согласованное взаимодействие частей целого - структурное и функциональное. Наиболее жизнеспособные, эффективные, долговечные системы должны быть наиболее гармоничными. И, напротив, то, что лишено гармонии, построено с нарушением меры, в конечном счете нежизнеспособно. Уроды долго не живут.
Все это важно перевести на конкретный политический язык и понять, что такое гармония в международных отношениях, в чем конкретно она проявляется или, иначе говоря, какие отношения между субъектами мировой политики следует считать гармоничными, а какие - нет. Не менее сложный и не менее практически значимый вопрос - каков путь к гармоничным отношениям, как их строить и как поддерживать, поскольку именно от этого зависят возможности предотвращения международных конфликтов и катастроф.

3

Политика - признают это те, кто ее проводит, или не признают - всегда строится в соответствии с определенными идеалами. И характер этих идеалов во многом определяет качество международных отношений и мировой политики. «Холодную войну» принято было характеризовать как борьбу двух систем, двух идеологий. Но это была еще и борьба двух идеалов, точнее, двух систем идеалов - социальных, экономических, политических, культурных. И хотели того противоборствующие стороны или нет, но помимо чисто прагматического интереса они соразмеряли свой политический курс еще и с идеалами, приверженцами которых они были.
Характер идеалов в той или иной мере определяет и отношение мировых политических акторов к связке цель-средства: последние либо отделяются друг от друга, причем цель рассматривается как приоритетная ценность («цель оправдывает средства»), либо увязываются друг с другом как равноценные («цель определяет средства»).
Хотя все эти вопросы - вопросы чисто философские - рассматриваются специалистами на протяжении не одной сотни лет, они редко проецировались на международную политику. Так что мы пока не можем сказать с высокой степенью определенности, в чем специфика их проявления в сфере международных отношений и правомерно ли говорить о такой специфике вообще.
Создание такой новой научной дисциплины, как философия международных отношений - процесс длительный и трудоемкий, предполагающий решение множества задач. Назову некоторые из них.
Первая. Необходимо исследовать огромный массив литературы - от античности до наших дней, посвященной вопросам международных отношений, для выявления и последующего анализа философского измерения этой литературы. В сущности это означало бы разработку истории философии международных отношений. А история предмета - это, как известно, ключ к постижению логики его становления и развития. При этом было бы желательно избежать традиционного для «современной политической науки» и философии вестернизаторского крена: ведь китайские, индийские, арабские мыслители сделали очень много для понимания сущности международной политики - прежде всего в ее человеческом (личностном) измерении.
Вторая. Важно определить теоретико-методологические основания новой дисциплины. Если учесть, что на протяжении последних десятилетий исследования в области международных отношений велись в основном в рамках реализма (неореализма, структурного реализма), либерализма (либерального институционализма), структурализма и марксизма (неомарксизма)13, то резонно предположить, что и философский аспект этих отношений может исследоваться в рамках тех же самых парадигм - явно односторонних, но все еще обладающих большой инерционной силой. Вместе с тем пограничный характер новой дисциплины, то есть ее причастность философии, могут привести к обогащению парадигмальной палитры, что мы, собственно, и наблюдали в последние годы, когда некоторые теоретики-международники начали все шире опираться (не всегда, впрочем, оправданно) на работы постмодернистов - прежде всего, Мишеля Фуко и Жака Дерриды. Хорошо было бы поискать и новые теоретико-методологические подходы - например, связанные с культурной антропологией и глубинной психологией (имеется в виду прежде всего проблематика архетипов).
Третья задача - формирование собственного категориального аппарата. Без него не может обойтись ни одна наука, ибо категории суть фундаментальные предельные понятия, раскрывающие базовые характеристики предмета данной науки и описываемой им сферы бытия. Категории - это оптика, с помощью которой мы исследуем объект в его конкретном предметном срезе. Но вот вопрос: должна ли философия международных отношений пользоваться традиционными философскими категориями (материя, пространство, время, материальное, идеальное и пр.), или традиционными категориями науки о международных отношениях (сила, баланс сил, гегемония и пр.), или, быть может, традиционными категориями правоведения - в первую очередь международного права (агрессия, война, суверенитет и пр.)?
На мой взгляд, вопрос должен ставиться не об априорной целенаправленной трансплантации и реинтерпретации категорий, используемых другими науками (это обычно происходит само собой в процессе формирования нового знания), а о выявлении таких предельных, фундаментальных понятий, которые раскрывали бы сущность, основные закономерности международных отношений в их философском срезе. Что будут представлять собой эти понятия - определится в ходе исследовательской практики. Но при этом следовало бы помнить слова Карла Шмитта: «Определить понятие политического можно, лишь обнаружив и установив специфически политические категории. Ведь политическое имеет свои собственные критерии, начинающие своеобразно действовать в противоположность различным, относительно самостоятельным предметным областям человеческого мышления и действования, в особенности в противоположность моральному, эстетическому, экономическому»14.
Поучителен, на мой взгляд, и конкретный путь, которым идет, решая поставленную задачу, упомянутый выше исследователь. Эта пространная цитата наглядно характеризует его подход: «Специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, - это различение друга и врага [amicus/hostis]… такое различение применительно к политическому аналогично относительно самостоятельным критериям других противоположностей: доброму и злому в моральном, гармоничному и негармоничному в эстетическом и т.д. … Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации; это различение может существовать теоретически и практически независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой, и для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое, так что в экстремальном случае возможны конфликты с ним, которые не могут быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором «непричастного» и потому «беспристрастного» третьего»15.
Понятно, что экстремальный случай, о котором говорит Шмитт, это борьба, война. «Понятия "друг", "враг" и "борьба" свой реальный смысл получают благодаря тому, что они в особенности соотнесены и сохраняют особую связь с реальной возможностью физического убийства. Война следует из вражды, ибо эта последняя есть бытийственное отрицание чужого бытия. Война есть только крайняя реализация вражды»16.
Формула Шмитта - это, разумеется, лишь одно из возможных решений задачи формирования категориального аппарата философии международных отношений. Но она являет собой яркий пример методологии подхода к этой задаче, не говоря уже о том, что многое в ней правильно по существу17.
И последнее. Ни одну научную дисциплину невозможно создать по заказу: она должна родиться сама собой. Точнее - как бы сама собой. А чтобы «роды» состоялись и прошли успешно, мы должны задать себе психологическую установку на поиск философского измерения (как мы его понимаем в данный момент) международных отношений и попытаться смотреть на мир шире, чем делали это до сих пор.

Примечания

1Коукер К. Сумерки Запада. М., 2000. С. 8.
2Объясняя мотивы своего обращения к проблемам внешней политики (а последняя всегда вызывала у него повышенный интерес), Бертран Рассел писал: «С самого начала философия имела две разные цели, которые считались тесно связанными между собой. С одной стороны, философия стремилась к теоретическому осмыслению структуры мира; с другой - она пыталась найти и поведать лучший из возможных образов жизни». См.: Russel B. Unpopular Essays. London, 1951. P. 23.
Но, оказывается, найти лучший из возможных образов жизни можно лишь решив некоторые из международных проблем. Сам Рассел следует такой логике: не может быть достойного человека образа жизни без его свободы, а «наиболее важным условием свободы личности в научно-техническом мире» является «полноправное международное правление с законодательной, исполнительной и судебной властью, с монополией на вооруженные силы». См.: Russel B. Freedom and Government. London, 1940. P. 258.
А еще - создание «международной полиции» как одного из органов «мирового государства» или «мировой федерации», введение «мирового гражданства» и т.п. Такова позиция Рассела. Другие философы видят иные внешнеполитические условия решения проблемы создания «лучшей жизни», но логика остается в принципе той же: чтобы решить внутриполитические проблемы, надо решить проблемы международные. А для этого их необходимо подвергнуть серьезному исследованию - в том числе и в философском плане.
3Цыганков П.А. Теория международных отношений. М., 2002. С. 95.
4Там же. С. 156.
5Первые отечественные работы, посвященные социологии международных отношений, появились в конце 1970-х годов. См., в частности: Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Социология. Политика. Международные отношения. М., 1974; Социология и проблемы международных отношений (некоторые аспекты и вопросы социологических исследований международных отношений). М., 1977. Позднее появляются работы И.Г. Тюлина, М.А. Хрусталева, П.А. Цыганкова и других исследователей. См., например: Богатуров А.Д., Косолапов Н.А., Хрусталев И.А. Очерки теории и политического анализа международных отношений. М., 2002.
6См., например: Николас Аберкромби, Стивен Хилл, Брайан С. Тернер. Социологический словарь. Казань,1997; Современная западная социология. Словарь. М.,1990; Нейл Смелзер. Социология. М.,1994; Энтони Гидденс. Социология. М.,1999. Число подобного рода негативных примеров может быть многократно умножено.
7Цыганков П.А. Теория международных отношений. С.156-157.
8Новая философская энциклопедия. Т. IV. М., 2001.С. 195.
9Есть уже учебники и обобщающие исследования, которые могут быть использованы в качестве таковых. См.: Панарин А.С. Философия политики . М., 1996; Поздняков Э.А. Философия политики. Т. 1-2. М.,1994.
10Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2003. С. 8.
11Этот мотив звучит в ряде исследований А.Д .Богатурова. посвященных международным отношениям. См., в частности, его статью «Синдром поглощения в международной политике, опубликованную в журнала «Pro et Contra» (1999. Т . 4. № 4).
12Автор полностью согласен с теми, кто утверждает, что правильная постановка вопроса - одна из важнейших задач философии. Эвристическая ценность такой постановки может быть очень велика.
13См.: Сандерс Д. Международные отношения: неореализм и неолиберализм // Политическая наука: новые направления / Под ред. Р. Гудина и Х.-Д. Клингеманна. М., 1999; Кoхeн Р.О. Международные отношения: вчера и сегодня // Политическая наука: новые направления; Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. СПб., 2001. В переводе названия книги допущена принципиальная ошибка: теория Валлерстайна - это не теория мировых систем. А теория мир-системы. Это базовая категория, которой пользуется американский неомарксист.
14Шмитт Карл. Понятие политического. Цит. по: Антология мировой политической мысли в пяти томах. Т.П. М.,1997. С. 292.
15Там же. С. 292-293.
16Там же. C. 297.
17 Не было, кажется ни одного крупного (о великих уже не говорю) философа, который бы не обратил своего взгляда на проблему война-мир. Разумеется, речь идет о широком толковании этих понятий, то есть не просто о столкновении вооруженных групп людей на поле боя с последующим замирением и даже не о стремлении одного субъекта подчинить другого своей воле путем применения насилия, установить над другим свою власть (хотя и об этом тоже), но о вражде и дружбе, о борьбе и единстве противоположностей, об источнике развития, о бытии-небытии. Наконец, философское понимание проблемы война-мир - это ключ (во всяком случае, один из ключей) к пониманию международных отношений в единстве их сущности и существования.
В связи со сказанным становится более понятной и встречающаяся в некоторых публикациях точка зрения, что современные международные политические институты, современное международное право покоятся на скрытой и, возможно, не всегда осознаваемой презумпции неизбывного стремления человечества к войне, к массовому убийству - санкционированному или несанкционированному. Да ведь и о стремлении к миру мы говорим именно потому, что исходим из той же самой презумпции. Именно эта презумпция определяет глубинное фундаментальное недоверие народов друг к другу, стремление подняться над другим и, возможно, уничтожить его. Что скрывается, например, за знаменитым тезисом, входящим в доктрину Буша и выраженным с помощью такого понятия, как preemption, означающим ориентацию на упреждение, на опережающее действие? Все та же презумпция. Твое собственное бытие может быть гарантировано только небытием другого, как врага. Эта презумпция стояла за стремлением к построению великих империй прошлого. Она стоит за действиями современных держав. Словом, si vis pacem, para bellum - если хочешь мира, готовься к войне. Конечно, этот спорный тезис - лишь одно из возможных толкований рассмотренной «формулы».

Опубликовано на Порталусе 09 декабря 2008 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама