Те, кто полагают, что можно провести четкую грань между
дипломатией и угрозой применения силы, просто не имеют
представления о том, как действует дипломатия.
Из интервью заместителя министра
обороны США Пола Вулфовица
американскому телеканалу CNN 16 марта 2002 г.
Вооруженное вторжение США в Ирак в 2003 г. с целью свержения правившего режима стало проявлением фундаментального сдвига внешнеполитического курса Вашингтона: угроза силой и ее реальное применение перестали рассматриваться в США как «крайнее средство», использование силы обретает статус обычной дипломатической практики. Объявленная президентом Дж. Бушем долговременная война с террором усугубила тягу к использованию военной мощи, хотя ростки воинственности зародились еще до событий 11 сентября 2001 г. под влиянием двух основных военно-политических тенденций.
Во-первых, сформировавшиеся по окончании «холодной войны» представления о США как о державе-гегемоне в рамках «монополярной» международной системы на поверку оказались излишне оптимистичным упрощением той более сложной новой реальности, контуры которой стали прорисовываться1. С наступлением XXI века Соединенным Штатам стало сложнее демонстрировать способность защищать от враждебных посягательств исключительно экономическими и политическими мерами своих граждан и рассредоточенные по всему миру материальные интересы. Боязнь показаться «несостоятельными» и желание избежать разочарований трансформировались в желание воспользоваться военной силой2.
Во-вторых, так называемая революция в военном деле (РВД, revolution in military affairs) придала убедительность расчетам на обеспечение невиданно высокого уровня управляемости операциями и контроля за их ходом. Этот процесс можно считать революцией, эволюцией или «трансформацией войны» – как предпочитают говорить в Пентагоне. Как бы то ни называлось, внедрение передовых информационных технологий в производство новых видов оружия, разработку стратегий и практику ведения боевых операций позволяет достигать все более высокой точности ударов и неуклонно расширяет спектр военно-стратегических альтернатив, призванных гарантировать США минимум потерь в ходе военных действий. Благодаря новейшим разработкам верховное командование, а также командиры боевых подразделений на местах постоянно имеют доступ к любой информации о ходе текущей операции и могут управлять ею дистанционно.
Подобные новшества стимулировали пересмотр формулировок и практики внешнеполитического курса США таким образом, что для него стал характерен сильный акцент на военной мощи как инструменте регулирования конфликтов. Вопреки прогнозам ряда аналитиков, призывам политических лидеров, многочисленным выражениям несогласия, а иногда и энергичного сопротивления некоторых стран, стремящихся противостоять попыткам всеобщего американского вмешательства, усиления изоляционистских настроений в США не произошло3. Напротив, события 11 сентября вызвали прямо противоположную реакцию правительственной элиты и американского общества. В Вашингтоне поняли, насколько уязвима страна перед лицом нападения непосредственно на национальную территорию США. Хотя результаты войн в Афганистане и Ираке оказались противоречивыми, американская администрация, конгресс и общество в целом активно выступают за проведение «напористой внешней политики» с опорой на угрозу применения военной силы в интересах защиты широко понимаемых своих национальных интересов на международной арене.
Между тем, склонность использовать военную силу – включая возможность нанесения упреждающих ударов – как инструмент внешней политики в самых разных ситуациях требует дополнительного и тщательного анализа для выявления последствий соответствующих шагов для самих США, американских интересов, а также для миропорядка в целом. С учетом нестабильности современной международной системы, появления новых форм войны абсолютно необходимо, чтобы процесс принятия решений, система боевого управления и контроля, военные стратегия и тактика разрабатывались на основе здравого и рассудительного отношения к применению силы в любых ситуациях. Важно учесть: образ действий США всякий раз, когда они стараются по-своему адаптироваться к новым геополитическим реалиям, служит образцом для многих других стран и этим оказывает огромное воздействие на безопасность и благосостояние всего человечества.

1

В основе международных отношений после «холодной войны» – глобальная гегемония США. Она проявляет себя в рамках полиархического контекста, в котором действуют основные игроки – национальные государства, террористические сети, субнациональные группы, транснациональные религии, ТНК, глобальные и региональные организации. Сообщества и организации конкурируют друг с другом за ресурсы, а также за поддержку своих членов, многие из которых одновременно входят в состав нескольких соперничающих структур. Практически ни одно государство или политическое движение не выстраивает свои основные международные связи в режиме «одновалентного» союза – друг с другом или с США. «Перекрестные» воздействия, которым подвергаются государства в рамках частично монополярной, частично полиархической системы, создают нестабильные противостояния: ваш сегодняшний противник, завтра может стать вашим союзником по какому-то конкретному вопросу.
Отсутствие у стран НАТО и участников коалиции по войне против Ирака единодушия с США по вопросу об отношениях с Саддамом Хусейном – вряд ли аномалия. Оно кажется естественным в той сложной постмонополярной системе, которая сейчас формируется. В современной полиархии нет ничего удивительного: формальные союзники по войне с Ираком имеют между собой серьезные разногласия в отношении к «странам-изгоям» и методам борьбы с терроризмом. Торговые партнеры могут оказываться по разные стороны баррикад, когда речь заходит о правах человека или этническом самоопределении. Имея непримиримые культурно-религиозные противоречия, можно быть союзниками в вопросах охраны окружающей среды и развития. Наконец, наличие «взаимопонимания» в идеологии не исключает готовности вцепиться друг другу в глотку при возникновении малейших разногласий относительно государственных границ. Подобные столкновения устремлений нередко коренятся в противостояниях на субгосударственном уровне между космополитами-модернизаторами и местнически настроенными традиционалистами. Какие-то слои общества одного государства хотят стабильно сотрудничать с какими-то слоями другого, к которому остальные общественные группы первого государства испытывают враждебность.
Полиархическая система чревата войной не только потому, что в ней действуют агрессивно утверждающие себя акторы, но и оттого, что нестабильность отношений в диапазоне между единодушием и непримиримостью затрудняет сохранение устойчивых союзов и принятие в ответ на агрессию мер коллективной безопасности. В рамках такой системы каждое государство должно быть готово самостоятельно отстаивать свои интересы. А это, в свою очередь, может вести к ослаблению ограничений на односторонние действия, которое составляет основу поведения в рамках многосторонних сообществ безопасности.
Может создаться впечатление, что мир возвращается к традиционной системе национальных суверенитетов. Однако «анархия» традиционной системы, в отличие от системы полиархической, обладала достаточной стабильностью. В целом, лидеры национальных государств были способны обеспечить надлежащий контроль над ситуацией в пределах своей юрисдикции и формировать надежные союзы для противостояния агрессивно настроенным противникам. Полиархическая система создает предпосылки для проявления своеволия и «расшатывания устоев», повышает вероятность «шальных ракет» (в прямом и переносном смысле), способных разрушить существующую систему посредством дестабилизации правительств и подрыва доверия к международным договорам по вопросам мира и безопасности.
Но полиархия обладает определенным внутренним потенциалом к урегулированию конфликтов. Зачастую государства-противники имеют общих «братьев» и «сестер», а также торговых партнеров «в тылу врага». Подобные перекрестные связи могут сдерживать враждебность, а она – главный фактор мобилизации общественного мнения в поддержку войны внутри государств. Эти же связи могут играть и отрицательную роль, если они подрывают способность нации противостоять империалистическим нападкам и ставят под сомнение действенность пактов о коллективной безопасности, призванных предотвращать войны.
Одним из проявлений полиархической динамики служит охватившая мир своеобразная пандемия насилия и гражданских войн, особенно заметная в постколониальных регионах. В силу универсальности американской гегемонии, богатства США и непреклонной уверенности Вашингтона в своей правоте существенная доля энергии этого насилия обращена против США или тех местных сил, которые якобы способствуют американским интересам. Чем обширнее притязания и ресурсы Америки, тем сильнее соблазн сделать ее мишенью для недовольных и обиженных. Даже если насилие не направлено прямо против США, случаи нарушения порядка могут быть опасны для американских интересов.
Вероятность применения военных средств велика в случаях наиболее сильных проявлений полиархической неустойчивости – именно в таких ситуациях США не могут обеспечить свои интересы без использования силовых методов. В период «холодной войны» и поляризации международной системы всегда присутствовал страх перед угрозой перерастания войны в любом месте земного шара в роковую конфронтацию между ядерными сверхдержавами. Современная международная система предоставляет странам больше свободы в развязывании военных действий: все уверены, что войны могут быть лишь локальными и не приобретут «неприемлемые» масштабы. В итоге, как никогда ранее, политики склонны считать применение силы «обычным» инструментом внешней политики4.
Американоцентричная монополярность формируется в условиях возрастающего давления многих других участников полиархической системы. США должны быть готовыми противостоять потенциальным угрозам, исходящим из любого уголка Земли, в самых различных формах и масштабах. В 2001 г. в «Обозрении по вопросам обороны» (Quadrennial Defense Review) и в ряде других документов Пентагона была детализирована сформулированная министром обороны США Дональдом Рамсфелдом идея «трансформации войны». В документах говорится о том, что существование угрожающего международного окружения требует от американских военных готовности сражаться не только за ключевые, но и за второстепенные интересы США. Воевать предполагается против слабо вооруженного противника, а также противника, обладающего значительной военной мощью, против вооруженных формирований «гражданских» лиц» и против регулярных армий5. Соответственно, разработку новых военных технологий предлагается направить на создание систем, позволяющих командованию иметь максимально широкий набор сценариев возможного нападения, равно как и вариантов его отражения. Причем последние должны обеспечивать возможность применения против предполагаемого противника дозированных поражающих ударов.
Стремление наиболее полно использовать технический прогресс в военных интересах нарастало параллельно с проведением важных боевых операций, в ходе которых прошли испытания системы вооружений, разработанные в ходе РВД. Американские военные аналитики тщательно изучали самые крупные кампании – в Ираке для свержения Саддама Хусейна и восстановления мира, в Афганистане против движения «Талибан» и «Аль-Каиды», в ходе конфликта в Косово, операции «Буря в пустыне» (война в Заливе). Одни обосновывали целесообразность концепции «трансформации войны» (их аргументы разделялись в том числе президентом Бушем и министром обороны Рамсфельдом), другие – выступали с ее критикой. Суждения военных были неоднозначными, но их общий пафос подкреплял основной постулат апологетов применения силы во внешней политике: война больше не является антитезой дипломатии, а должна считаться ее эффективным инструментом. В основе подобных заключений – пять основных аргументов.
1. Основная ставка в ходе современного боя делается на использование высокоточного оружия. Согласно докладам Пентагона, в ходе войны в Заливе 9% бомбовых ударов по иракским целям направлялись со спутников или посредством лазера. В период натовских бомбардировок сербских объектов во время конфликта в Косово 38% вооружений относились к классу высокоточных. А во время войны в Афганистане 60% ударов были осуществлены самолетами при помощи устройств точного наведения. К моменту начала афганской кампании появилась возможность оборудовать большую часть неуправляемых бомб устройствами для наведения (JDAM), которые способны корректировать траекторию полета с учетом информации, получаемой от системы глобального позиционирования (Global Postioning System, GPS).
2. Поле боя становится более «прозрачным». Благодаря высокой степени разрешения изображений с военных спутников, использованию высококлассных спутников гражданского назначения с системами сбора и передачи данных GPS командование всех уровней имеет возможность следить за ходом сражений в целом и на его отдельных участках, в любое время дня и ночи и независимо от погодных условий. Правда, пафос уверений в абсолютной «прозрачности» поля боя несколько «гаснет», если учесть, что и технологически более отсталый противник способен предпринимать контрмеры средствами радиолокационной дезинформации (как это делали сербы в ходе конфликта в Косово). Новые разработки на самом деле позволяют увеличить «просматриваемость» искусственных и естественных объектов поля боя вглубь и вширь. В то же время, американские военные пока не гарантируют «прозрачности» поля боя в ходе масштабных операций в городской среде (предполагавшихся, к примеру, во время захвата Багдада), в ситуации, когда успех зависит от способности отличить вражеских боевиков от представителей гражданского населения.
3. Обеспечение большой точности попаданий и высокой эффективности сбора данных об удаленных объектах, а также широкое использование беспилотных самолетов позволяют свести к минимуму потери ВВС. Сторонники РВД отмечают активное использование в войне в Афганистане самолета «Predator» – дистанционно-управляемого беспилотного самолета-шпиона, оснащенного ударными ракетами, который передает полученную информацию в штаб и другим боевым самолетам. Еще больше надежд связывают с находящимся на стадии испытаний беспилотным самолетом RQ-4 «Global Hawk», отличающимся высокими скоростными показателями и низкой уязвимостью для ПВО противника.
Стоит заметить, что появление этих разработок в самом деле обещает минимизацию потерь. Но оно не снимает вопроса о необходимости трезвого выбора между воздушными ударами с больших высот в интересах избежания потерь живой силы и дорогостоящего оборудования и ударами с более низких высот с целью обеспечить точность поражения и предотвратить нежелательный сопутствующий ущерб.
4. Сбор полной информации о поле боя и обеспечение доступа к ней в режиме реального времени на уровне верховного и местного командования способствуют более эффективному управлению ходом боевых операций и обеспечению высокой степени взаимодействия различных родов войск и служб. Энтузиасты РВД считают, что многие нововведения, прошедшие боевые испытания в Афганистане, заложили основы для формирования качественно нового уровня координации и слаженности действий, который отныне будет определять стандарт современной войны.
Правда, представляется маловероятным, что будет легко переломить давно и глубоко укоренившееся в отдельных родах войск и служб США сопротивление их тесной интеграции. Хотя даже при этом под давлением технологических новаций данная тенденция будет действовать в направлении повышения согласованности между различными подразделениями, а также более эффективного сочетания стратегического планирования и тактического управления как минимум на уровне высшего командования театром военных действий.
5. Военное ведомство США формирует арсенал средств, который позволит вести боевые действия независимо от потенциальной помощи союзников. Имеющиеся возможности обеспечения точных и направленных ударов с установок вне досягаемости для огня противника до некоторой степени снижают военную значимость многостороннего управления операциями и участия в них союзных сил. В ситуации, когда за краткий промежуток времени между получением информации об объектах нападения противника и нанесением удара нужно быстро принять решение, обеспечение согласований с участниками коалиции может стать помехой в стратегическом и тактическом отношениях.
Подобные проблемы возникали в ходе войны в Косово. Они послужили одной из причин, побудивших американское командование отказаться от помощи союзников по НАТО при ведении военных действий в Афганистане. Причем в ходе самой афганской войны американские военные пришли к выводу о том, что решать ставившиеся задачи им было бы проще при опоре на бомбардировщики дальнего радиуса действия и военно-транспортные самолеты, а не на авиацию, для которой необходимо базирование в непосредственной близости от театра военных действий. Как отмечалось в журнале «Eco авиаnomist», «главный урок, который Америка извлекла в ходе войны в Афганистане, заключался в осознании того, что она способна вести войну в одиночку»6.
И в Афганистане, и в Ираке в 2003 г. США пошли на военное сотрудничество с членами коалиции, главным образом, стремясь обеспечить политическую легитимность своих действий, а не потому, что привлечение союзников было необходимо с военной точки зрения. А вот по завершении конфликтов американское военное ведомство выражало живую заинтересованность в том, чтобы разделить с зарубежными союзниками бремя послевоенных восстановительных работ и поддержания порядка.

2

Допустим, все разработки и нововведения, которым радуются сторонники РВД, и концепции «трансформации войны», будут осуществлены, и это найдет свое отражение в изменении структуры вооруженных сил Америки и появлении новых стратегий. Попробуем просчитать положительные и отрицательные последствия ожидаемых изменений для национальной безопасности и внешнеполитического курса США.
Дистанционное управление войной. Наличие технологий, способных обеспечить электронную связь между сухопутными силами, авиацией, подразделениями морского десанта, разведывательными установками и каналами материально-технического снабжения, способно укрепить иллюзии относительно того, что военными действиями можно управлять прямо из Белого дома (разворачивать, сворачивать, прекращать), сочетая их с методами традиционной дипломатии. Невзирая на такие достоинства, как подчинение военных диктату политиков и исключение возможности отклонения чересчур агрессивного или излишне осторожного командования от заданной генеральной линии, а дистанционное управление войной имеет и недостатки.
Наличие в штабе детальной и поступающей в режиме реального времени информации о ходе операции может спровоцировать самодеятельность и попытки микровмешательства со стороны высших гражданских чинов. Существует и опасность проявления инициатив на более низких уровнях управления. Например, региональное штабное командование, находящееся на значительном удалении от поля боя и располагающее в силу этого более полными данными, чем командиры непосредственно в зоне боя, может не удержаться от соблазна отдавать подразделениям на передовой поминутные приказы. Это способно создавать угрозу авторитету боевых командиров, вносить сумятицу в действия подразделений, которые могут получать противоречивые приказы.
Не следует забывать об оборотной стороне медали – инициативах «снизу». Они могут заключаться в превышении полномочий командирами подразделений на местах, которые в свою очередь тоже имеют возможность составить более полную картину происходящего, чем вышестоящие командиры, и более оперативно судить о том, что в данный момент важнее – атаковать или отступать. Они могут отдавать свои приказы прежде, чем получат приказы от вышестоящего командования. В ходе «войны с дистанционным управлением» может возникнуть ситуация, когда самоуверенные «верхи» будут упражняться в игре под названием «сила как инструмент дипломатии», а «низы» – проявлять недисциплинированность, совершать несанкционированные действия или, напротив, бездействовать.
Война без союзников. Американские лидеры неоднократно официально заявляли о важности союзов для интересов национальной безопасности США. Руководство НАТО тоже призывало к солидарности, закрепленной в статье V Вашингтонского договора 1949 года. Тем не менее, по мере совершенствования технологий военный потенциал США все меньше нуждается в поддержке союзников. Его можно использовать как совместно с ними, так и без их помощи. Значительная часть новых разработок направлена на создание возможностей для интегрированного взаимодействия боевых систем союзников, обеспечения совместного доступа к информации и проведения тесно согласованных военных маневров и боевых операций. Но в случае необходимости не исключаются варианты модульной обособленности вооруженных сил США, то есть односторонних действий. Национальные формирования по отдельности или в составе субкоалиций могут выйти из состава более крупных многонациональных систем информирования и командования, отказаться от участия в продолжении конфликта или начать вести самостоятельные боевые действия, не парализуя при этом основную многонациональную структуру.
Это – реальные с технической точки зрения сценарии. Существующий на них «политический запрос» определяет постепенный переход США от принятой до сих пор «союзоцентричной» военной концепции к модели, которая если и предусматривает военное сотрудничество, то лишь с чрезвычайно узким кругом союзников. По мере того как Вашингтон будет становиться менее чувствительным к наличию или отсутствию союзников, необходимость в достижении согласия между участниками коалиции до начала крупных военных маневров будет уменьшаться. Это повысит вероятность новых неприятных прецедентов одностороннего применения силы Соединенными Штатами, которые смогут получить соответствующие дополнительные козыри на переговорах с потенциальными союзниками. Односторонний подход опасен тем, что США рискуют лишиться поддержки дружественных и нейтральных государств до начала военных действий или непосредственно в их ходе. Он отрицательно влияет на международное сотрудничество в вопросах послевоенного восстановления и поддержания миропорядка7.
Война за пределами территории США. Нападения террористов на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке и Пентагон в Вашингтоне в сентябре 2001 г. потребовали значительной активизации усилий по обеспечению безопасности на национальной территории США. Главным врагом президент Буш назвал терроризм с «всеобщим охватом», имея в виду способность террористов наносить удары по всей территории Соединенных Штатов. Ее защита является ключевым аргументом планов американских военных и их бюджетных заявок.
Аргумент о необходимости повышенного внимания к обеспечению безопасности непосредственно территории США и тезис о войне с терроризмом были использованы администрацией для обоснования планов разработки новой системы национальной противоракетной обороны. «Мы знаем, что террористы и те, кто их поддерживает, стремятся посеять смерть и разрушения у нашего порога, используя ракетное оружие. И мы должны разработать эффективные меры защиты от подобных ударов», – заявлял президент Дж. Буш8. Между тем, «Соединенные Штаты Америки не допустят того, чтобы самые опасные в мире режимы угрожали нам самым опасным в мире оружием». «Если мы будем просто ждать, пока их угрозы материализуются, будет слишком поздно», – говорил он в другом своем выступлении. Обеспечение национальной безопасности требует от военных готовности к упреждающим действиям9.
Осуществятся ли в ближайшем будущем планы создания национальной системы ПРО и нанесения упреждающих (превентивных) военных ударов? Отход от сдерживания и устрашения наблюдался уже в момент разработки новой стратегии национальной безопасности, провозглашенной в 2002 году. Этот пересмотр произошел под впечатлением от того, насколько высокий уровень управления боевыми действиями удалось обеспечить в ходе афганской кампании10. Сторонники пересмотра хорошо понимали, что добиться одобрения президента им удастся только в том случае, если они сумеют убедительно доказать: совершенствование военно-стратегического потенциала способно обеспечить эффективную защиту от прямых ударов непосредственно по территории США.
Война с минимальными потерями. Груз ответственности за принятие решения о вступлении в войну еще больше уменьшится, если военные будут располагать необходимыми средствами для выполнения своей миссии с минимальными потерями – как собственными, так и на стороне противника. Стремление избежать потерь своих войск обратно пропорционально степени значимости интересов, защита которых побудила страну вступить в войну: чем меньше эти интересы связаны с жизненно важными, тем данное стремление больше.
Американские военные с готовностью приняли на себя формальное обязательство соблюдать запрет, налагаемый гаагскими и женевскими конвенциями на физическое уничтожение некомбатантов противника. Это лишь упростилодля политического руководства США процедуру принятия решения о войне. Другое дело, как это требование выполняется. В наступившем веке участниками боевых действий, этнических и общинных конфликтов чаще всего являются гражданские лица, а также надевшие на себя военную форму члены нерегулярных вооруженных формирований. Но даже когда в боях участвуют в основном регулярные войска, стремление американских военных избежать истребления некомбатантов может стимулировать попытки противника использовать гражданских лиц в качестве «живого щита». Кроме того, едва маховик войны раскручивается, американские военные начинают требовать права наносить удары по особо важным объектам инфраструктуры, невзирая на вероятные сопутствующие потери среди гражданского населения.
Стремление преодолеть противоречие между необходимостью нанести удар по важным объектам и избежать потерь среди мирного населения принесло определенные результаты. Министерство обороны США в рамках Программы совместной разработки оружия несмертельного действия (Joint Non-Lethal Weapons Program) предложило создать систему, которая позволяла бы добиваться «выведения из строя личного состава или материальных объектов при минимальных уровнях смертности и серьезных поражений личного состава, а также нежелательного ущерба имуществу и окружающей среде». Главная задача подобной системы, как следует из документов Пентагона, заключается в создании «надежного арсенала средств несмертельного действия». Эти средства должны «усилить боеспособность и эффективность вооруженных сил США для проведения политики в сложной обстановке хаотичной системы международных отношений»11.
Сторонники точки зрения о «войне как инструменте дипломатии» полны энтузиазма. Но при наличии арсенала средств, которые не приводят к массовой гибели людей, трудно противостоять искушению нанести сокрушительный, но не смертельный, упреждающий удар с целью парализовать жизненно важные системы противника не обязательно военного назначения. Крайней формой таких «массированных разрушений» является сознательное уничтожение именно тех объектов инфраструктуры, которые обеспечивают повседневную жизнь общества (энергетические установки и системы связи). По размерам эти гражданские объекты очень велики и они уязвимее собственно военных объектов.
Кибервойны. В эпоху информационной войны трудно следовать принципу, согласно которому война должна вестись только законными властями и подчиненными им легко опознаваемыми вооруженными формированиями. Поражать жизненно важные центры страны сегодня могут уже не только государственные военные структуры, но и неправительственные группировки, а также частные лица. Не надо быть параноиком, чтобы испытывать беспокойство за судьбу мира. Он катится в пропасть абсолютной и необузданной анархии (не в смысле упорядоченной формы всевластия государственных суверенитетов!). Индивиды или группы, движимые политической неудовлетворенностью, экономическими расчетами, а иногда – просто вспышками безумия или жаждой развлечений, могут анонимно спровоцировать самые настоящие кибервойны.
В условиях полиархической системы представления о том, что, используя угрозы и применяя новые военные технологии, можно остановить международный терроризм, войны и гражданские конфликты, скорее всего иллюзорны. Сторонникам признания применения силы официальной политической нормой следует перечитать выдающегося военного теоретика XIX в. Карла Клаузевица, который указывал на необходимость осмысления реальной (а не теоретически возможной) войны с учетом «фактора природной инерции, борения ее элементов, всей непоследовательности, неопределенности и нерешительности человека». Не менее значимо и другое его замечание: «Война обусловливается взаимодействием между возможным и вероятным, везением и невезением – условиями, при которых чисто логические рассуждения часто оказываются лишенными абсолютно всякого значения»12.

3

Страны оказываются на грани войны или бывают вовлечены в военные действия. Возникают ситуации, когда необходимо действовать без промедления. И в этом случае принятие ключевого решения должно основываться на предварительном и тщательном исследовании возможных последствий выбора в пользу силовой альтернативы.
Ненасильственную дипломатию и войну разделяет лишь тонкая грань. Это основополагающий постулат анализа. В случае применения силы конфликт, начавшийся как разногласие по поводу конкретных притязаний, легко может перерасти в разрушительное противостояние, победу в котором будут стремиться одержать любой ценой. Война, скорее всего, лишь усугубит обиду и ненависть, которые ее исходно спровоцировали, а послевоенные договоренности – если только одна из сторон не будет разгромлена и подчинена полностью – окажутся ненадежными.
Сказанное не означает, что беспощадное применение силы следует безоговорочно квалифицировать как шаг более аморальный и жестокий, чем использование других форм насилия – например, экономических санкций, способных буквально уморить население голодом. Войну от других форм насилия отличает стремительность и взрывная природа взаимодействия воюющих сторон, присущая войне тенденция перерастать в глазах ее участников в игру, которую надо выиграть во что бы то ни стало. Победа в войне, в которую вступила страна, расценивается как формальное доказательство ее правоты и достоинств.
Озабоченность вызывают и угрозы применения силы, а также практически всегда раздающиеся в ответ контругрозы. Если угроза прозвучала, но не произвела желанного эффекта, сложно «отыграть» ситуацию, не скомпрометировав серьезность намерений угрожавшего. Важно и в ходе войны не дать уличить себя в «блефе». Нужно ударами убедить противника в том, что дальнейшее неповиновение обернется для него еще большими разрушениями.
Важно, чтобы поставленные на карту интересы и ценности были на самом деле весомыми, а мнение об этом встречало достаточную поддержку внутри страны и за ее пределами, что служило бы войне оправданием. Формулировка, которую я предлагаю, не так красива, как та, что известна со времен «доктрины Уайнбергера»13. Но представляется необходимым подчеркнуть, что война бывает оправданной лишь в по-настоящему серьезной ситуации, когда поставлены на карту действительно важные интересы, даже если имеется в виду проведение жестко ограниченной военной операции.
Необходимость отражения посягательств на национальный суверенитет практически всегда расценивается как достаточное основание для применения военной силы. Если установлено, что противник сознательно совершил нападение на территорию страны или стал предпринимать действия, явно указывающие на подготовку к нападению, то сомнения по поводу весомости оснований для вступления в войну вряд ли возникнут у кого-либо за исключением пацифистов.
Но как быть в случае, когда угрозу представляет собой вероятность изменения соотношения военных сил, если есть подозрения относительно способности потенциального противника приобрести мощь, достаточную для нанесения США неприемлемого ущерба и/или лишения их возможности победить в будущей войне? Можно ли в этом случае считать законной «превентивную» войну (или, в соответствии с доктриной Буша, «превентивные» действия)?14.
В подобной ситуации превентивная война могла бы быть оправдана с моральной точки зрения. Однако для избежания нежелательного прецедента односторонних действий необходимо получить официальную санкцию на нарушение общепринятого международного запрета на войну от достаточно представительного международного органа, если не самой ООН. Более того, чтобы решение применить военную силу в преддверии нападения было обоснованным и легитимным, оно должно соответствовать дополнительным критериям. Если существуют менее радикальные способы сохранить приемлемое для США соотношение сил (например, при помощи довооружения и/или переговоров, позволяющих Вашингтону как-то иначе сохранить свое превосходство или, по крайней мере, потенциал гарантированного сдерживания), то их следует серьезно рассмотреть и применить, по возможности, до того как превентивная война станет неизбежной. В любом случае все планируемые операции должны соответствовать принципу соизмеримости (пропорциональности) последствий (proportionality test).
Играют роль и международные обязательства. Цели войны в Заливе в 1990-1991 гг. оправдывались администрацией Буша-старшего, помимо ссылки на негативные последствия, которые имел захват Ираком кувейтской нефти для мировой экономики, необходимостью поддержания «международного порядка», мира и всеобщей безопасности. Принцип уважения национальных границ и неприкосновенности территорий суверенных государств послужил президенту США решающим аргументом в пользу освобождения Кувейта и начала войны, которая могла повлечь потери жизней десятков тысяч американских военнослужащих.
Но ссылки на интересы «мирового порядка», на этот раз в контексте глобальной кампании борьбы с терроризмом, служили главным оправданием и новой войны против Ирака в 2003 году. Нежелание Саддама Хусейна сотрудничать в проведении международных инспекций с целью проверки исполнения принятых им в 1991 г. обязательств о полном уничтожении оружия массового поражения и баллистических ракет с радиусом действия более 150 км явилось основанием для угроз применения против Багдада военной силы. На этот раз речь шла о свержении иракского режима.
Можно ли счесть легитимным и политически мудрым решение при помощи широкомасштабной войны и свержения режима помешать доступу того или иного государства-изгоя к оружию массового уничтожения, даже если речь идет о правительствах, которые чинили зверства внутри своих стран и за их пределами? На мой взгляд, правомочность любого нарушения норм ненападения может быть установлена только на основании согласия внутри широкого круга членов международного сообщества по поводу того, что предполагаемые военные действия оправданны.
Не менее важен гуманитарный императив. В полиархической системе понятие «угрозы», признаваемой достаточным основанием для военного вмешательства, расширяется по мере того, как учащаются случаи геноцида, этнических чисток и других нарушений прав человека и гражданского мира. Залогом успеха при осуществлении военных операций гуманитарного характера может являться установление режима управления, обеспечивающего верховенство закона и порядка и соблюдение прав человека. Эти задачи чрезвычайно сложны. Они сопряжены с риском вовлечения в ожесточенные и кровавые конфликты местного значения. Странам, участвующим в операциях по «государствостроительству» (nation-building), желательно осуществлять подобные меры сообща, предпочтительно под эгидой ООН или других сопоставимых организаций.
Вооруженное вмешательство в гуманитарных целях осуществляется против воли правительства страны – объекта вторжения. Поэтому действия внешних сил, противоречащие международным правовым нормам, ограждающим незыблемость государственного суверенитета, должны быть, по крайней мере, санкционированы ООН. Единственным оправданием для отступления от требования получения международной санкции может быть случай, когда в стране предполагаемой интервенции ситуация ухудшается настолько стремительно, что нет времени для созыва многостороннего форума и принятия коллегиального решения.
Должны быть основания для уверенности в том, что применение военной силы является более эффективным средством достижения целей, чем ненасильственные действия. До начала военных действий важно всесторонне и глубоко изучить возможные альтернативы. Это не значит, что все альтернативы надо обязательно сначала испробовать, а потом прийти к заключению об их неприемлемости. Если поиск альтернатив или принцип «крайнего средства» абсолютизировать, то можно усугубить ситуацию. Это приведет к росту жертв и затрат ресурсов, необходимых для оказавшихся в конце концов неизбежными военных действий – особенно если за время отработки альтернативных вариантов противник успел укрепить позиции и нарастить военный потенциал.
Привести доводы в пользу применения силы на ранней стадии конфликта тем труднее, чем дальше мы от интересов самозащиты или коллективного отражения агрессии и ближе к потребностям обеспечения в широком смысле интересов международного сообщества (содействие рыночной экономике и/или демократии в разных странах, защита прав человека). Отстаивая подобные интересы и ценности, за исключением случаев, когда существует реальная угроза их существованию (в ходе переворота, мятежа, нападения на международные силы по поддержанию мира), почти всегда можно предложить варианты ненасильственных политических и экономических решений («кнутов и пряников»), пригодных для переговоров и дипломатического урегулирования конфликта.
Уверенность в том, что ущерб, который может быть теоретически и практически причинен в ходе военных действий, соизмерим с ожидаемыми выигрышами. Планируемые военные действия должны соответствовать критерию соизмеримости последствий. Это означает, что ущерб от потерь человеческих жизней, разрушений и ломки общественных связей не должен перевешивать ожидаемые положительные результаты. Возникают ситуации, когда обеспечение соизмеримости потенциальных приобретений и потерь бывает крайне сложной задачей. До сих пор продолжается дискуссия о том, был ли соблюден этот принцип при нанесении бомбовых ударов по объектам инфраструктуры, расположенным в Белграде и вблизи него, а также в других югославских городах во время кризисов в Боснии и Косово. Нет единого мнения по поводу воздействия, которое оказали бомбардировки 1999 г. на проведение сербами «этнических чисток» в Косово. Некоторые эксперты утверждают, что налеты авиации только подтолкнули Милошевича к ускоренному насильственному вытеснению из края албанского населения. Не утихают споры о том, улучшилось или ухудшилось положение населения Косово (хотя бы его албанской части) после войны. Дискуссии на подобные темы полезны и необходимы. Иначе «косовский сценарий» мог бы закрепиться как «образец» для новых совместных вмешательств США и других стран НАТО во внутренние конфликты в других странах. Интервенты бывают слепо уверены в своей способности держать ситуацию под контролем, не замечая, что она перерастает в серьезную катастрофу.
Следует внести ясность в такой вопрос, как предоставление ресурсов для восстановления минимально приемлемых условий жизни гражданского населения в областях, пострадавших от войны. Означает ли это, что все подобные обязательства должны выливаться в «государствостроительство»? Да, если под таковым понимать обеспечение в Косово, Афганистане или Ираке базовых условий для восстановления жизнеспособной государственности. Нет, не обязательно, если «государствостроительство» трактовать как установление долгосрочного «имперского» контроля за новым конституционным порядком, экономикой и системой правления. В целом практика подсказывает правило: приветствуйте демократические системы, ориентированные на рыночную экономику и соблюдение прав человека; воздерживайтесь от установления неоколониального присутствия ради форсирования и искусственного внедрения подобных систем.
Победитель должен взять на себя груз восстановления основных элементов инфраструктуры, обеспечить приемлемый уровень жизнедеятельности гражданского населения по крайней мере в зоне непосредственных боевых действий. Должны существовать и дополнительные обязательства, связанные с устранением неизбежных непредвиденных последствий. Более «щедрый» сценарий восстановления может включать в себя возмещение косвенного ущерба, нанесенного населению на территории и вблизи зоны военных действий.
В идеале основные задачи послевоенного строительства и поддержания мира должны осуществляться под эгидой ООН или других многосторонних организаций. Но не надо строить иллюзий относительно того, что устранение последствий военных действий, которые велись в значительной мере всего одной страной, будет осуществляться усилиями многих стран международного сообщества. Невозможность широкого международного сотрудничества в вопросах восстановления не должна служить для стран-интервентов основанием для невыполнения обязательств по оказанию помощи в восстановлении нанесенного войной ущерба. Соответственно, решение о начале войны надо принимать с учетом стоимости будущих восстановительных работ.
Важно обеспечить соблюдение правил ведения войны, запрещающих прямые удары по невооруженному гражданскому населению страны противника и его косвенные притеснения. В ходе осуществления глобальной кампании по борьбе с терроризмом США и другие страны должны на деле продемонстрировать свою приверженность правовым и моральным нормам, запрещающим вести боевые действия против некомбатантов, в частности, невооруженных гражданских лиц. Если терроризм квалифицируется как международное преступление, то как раз потому, что он подразумевает намеренное убийство ни в чем не повинных и беззащитных людей.
Запрет на убийство невинных мирных жителей намеренно игнорировался воюющими сторонами в ходе обеих мировых войн ХХ века, который Раймон Арон окрестил «веком тотальной войны». Апогеем подобных нарушений стала ядерная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки в конце Второй мировой войны. Р. Арон объясняет тенденцию ужесточения силовых мер против гражданских лиц, указывая, что в результате индустриализации и демократизации военно-промышленного комплекса государств «гражданская» рабочая сила стала частью военного потенциала, а обыкновенные граждане стали активно участвовать в процессе принятия решений. Вот почему они, строго говоря, не могут считаться «невинными жертвами», а превращаются, по мнению многих стратегов, в «законную военную цель».
Бомбардировки городов времен Второй мировой войны впоследствии были подвергнуты серьезной критике и признаны стратегически неэффективными и аморальными. Итоги дискуссий нашли отражение в принятых США правилах ведения войны, которые были включены в программную литературу по военному делу. Эти правила налагали определенные ограничения на использование американскими военными бомбовых ударов в ходе войн во Вьетнаме, в зоне Персидского залива, на Балканах и в Афганистане – даже при поражении объектов инфраструктуры, хотя не обошлось без нарушений и несчастных случаев.
Нельзя отрицать, что соблюдать принцип неприкосновенности «гражданского населения» после «холодной войны» в эпоху этнических и религиозных войн с участием военизированных формирований и гражданских лиц, с распространением практики использования последних в качестве «живых щитов», стало нелегко. Тем не менее, правительство должно неукоснительно соблюдать, по крайней мере, запрет на преднамеренное нападение на некомбатантов, руководствуясь при этом базовыми соображениями морали и своими же собственными интересами: надо соблюдать нормы, которые в других ситуациях смогут обеспечить защиту граждан своей страны от проявлений слепой агрессии со стороны кого-либо другого.
Можно ли ожидать, что высокотехнологическая «революция в военном деле» приведет к переосмыслению принципа неприкосновенности некомбатантов по мере того, как высокоточное оружие и другие высокие технологии управления боевыми операциями будут включаться в военный арсенал? Без сомнения, технологии обеспечения высокой точности поражения могут облегчить проведение операций с минимальным сопутствующим ущербом для некомбатантов. Однако считать, что это определенно приведет к уменьшению такого ущерба, – иллюзия. Во всяком случае, до тех пор, пока нет и речи о решительном отказе от применения новых технических возможностей для поражения объектов военной инфраструктуры в гражданском секторе или гражданских объектов двойного назначения, которые при необходимости могут быть использованы военными в качестве узлов связи и других средств поддержки.
В контексте размышлений о войне будущего соблазнительная возможность вести войну, не убивая гражданское население, – сладкоголосая песнь сирены об оружии несмертельного действия. Но она заслуживает пристального внимания, поскольку может предоставить военным стратегам повод снять с себя ответственность за косвенные последствия их действий для населения страны противника. Массовая дестабилизация систем жизнеобеспечения государства не меньше, чем их разрушение, может стать причиной смерти и страданий миллионов невинных людей. Безнравственность подобных действий не становится меньше оттого, что объектами ударов являются системы связи и электростанции, а не больницы и торговые центры, или оттого, что используемое оружие представляет собой «умные бомбы» и компьютерные вирусы, а не ядерные заряды и споры сибирской язвы. Оказавшись отключенными от систем искусственного дыхания младенцы, в больницах все равно задохнутся, а разрушение систем водоснабжения, канализации и продовольственного обеспечения приведет к эпидемиям и голоду.
Очевидна необходимость четкого формального разграничения между различными видами военных действий и уровнями их ведения. Расширение круга ситуаций, в которых применяется военная сила, их многообразие и, как следствие, рост искушения использовать силу как инструмент дипломатии требуют установления барьеров на пути эскалации интенсивности военных операций, которая в противном случае может происходить автоматически. Прежде всего необходимо отслеживать малейшие признаки расширения масштабов операции и своевременно сигнализировать об этом, сообщая о возникающей угрозе трансформации конфликта и эскалацииего уровня. Кроме того, должны существовать четкие ограничители, барьеры против несанкционированного или недостаточно обоснованного «расширения» зон боевых действий. Требуются также утвержденный перечень объектов, подлежащих уничтожению, и реестр видов оружия, применение которых считается допустимым.
Для исключения нарушений принятой системы запретов непосредственно в ходе операций необходимо, чтобы в США и других мощных военных державах были разработаны и внедрены в практику меры, нацеленные на:
– обеспечение трансформации военных доктрин, структуры вооруженных сил и боевой подготовки, которая бы позволяла эффективно вести боевые действия в переделах географически ограниченного театра военных действий;
– исключение размывания грани между обычной войной и войной с использованием ОМУ (ядерного, химического, бактериологического и радиологического оружия);
– внедрение систем вооружения на основе технологий точного поражения заранее избранных объектов;
– разработку и внедрение особых процедур принятия решений и применения вооружений, исключающих необоснованные нарушения установленных запретов и гарантирующих своевременное получение приказов от соответствующих уровней командования.
Устройства, обеспечивающие стопроцентную надежность, множественные и резервные ключи-активаторы, коды компьютерного доступа и шлюзы, стратегии раздельного развертывания, принципы и процедуры командования/контроля, правила ведения боевых действий и оперативные планы должны разрабатываться отдельно для каждого конкретного вида планируемых операций . Использовать их предстоит в ситуациях, которые будут отличаться разной степенью остроты в зависимости от стадий эскалации конфликта: развертывание вооруженных сил с целью демонстрации угрозы, нанесение показательных ударов, удары без человеческих жертв, интервенция в целях поддержания мира, боевые операции низкой интенсивности, военные действия с применением обычного вооружения и, наконец, военные действия с применением оружия массового уничтожения. Цель при этом должна заключаться в том, чтобы обеспечить обоснованный рациональный анализ, а также заручиться предварительной санкцией от военного и политического командования на случай, если конфликт будет грозить перерасти грань, за которой заканчивается дипломатия и начинается война или военные действия переходят из одной категории боя в другую.
Принятие окончательного решения о применении военной силы. Революция в сфере средств связи обеспечивает высокую степень координации и управления военными операциями. Она позволяет также замедлить процесс принятия политического решения в интересах более внимательного рассмотрения вопроса о применении силы. Технически возможно, условно говоря, «собрать в одной комнате» всех тех, кто должен в ней находиться в момент обсуждения шага, чреватого серьезными последствиями для данной страны и мира в целом. Нельзя мириться с тем, что под предлогом временного цейтнота судьбоносным политическим, юридическим и этическим вопросам не уделяется внимания, которого они заслуживают.
Вряд ли возможно заранее выбрать организационные формы подобного обсуждения и распределения ответственности . Они должны соответствовать конкретной ситуации и стилю принятия решений, избранному президентом и премьер-министром данной страны. Вместе с тем, в условиях приближающейся войны или кризиса сведение дискуссий к минимуму, принятие решений в отсутствие заранее продуманных вариантов схем их обсуждения – все это может губительно отразиться на эффективности операций.
В вопросе получения международной санкции практическим критерием должен служить статус органа – блюстителя основополагающих международных норм, которые предстоит нарушить. Для применения силы в ответ на угрозу международному миру и безопасности, как правило, необходима, по крайней мере, санкция (если не прямая рекомендация) Совета Безопасности ООН. Правда, отсутствие такой санкции отнюдь не отменяет, в соответствии со статьей 51 Устава ООН, неотъемлемого права государств на само- или коллективную защиту своей территории или территории своих союзников от нападения, в случае если СБ не в состоянии предпринять соответствующие действия.
Обеспечение санкции широкой международной общественности очень важно, если речь идет о возможности применения силы в ответ на нарушения прав человека в каких-то странах или возникновении в тех или иных государствах других внутренних проблем. В подобных случаях имеет место отход от фундаментального принципа государственного суверенитета – принципа невмешательства во внутренние дела других стран – в пользу принципа, который представляется еще более важным, принципа зашиты населения от проявления жестокости или преступного пренебрежения со стороны его правительства.
Здравый смысл подсказывает: передать именно международным организациям право решать, каким нормам (обеспечению государственного суверенитета или соблюдению прав человека) следует отдавать приоритет в каждом конкретном случае. Если разрешить всем странам самим принимать подобные решения в одностороннем порядке, права человека легко могут быть извращены и использованы в качестве оправдания для проявлений заносчивости и жестокости одних стран по отношению к другим. Желанность многосторонней санкции не должна исключать возможности проведения интервенций в одностороннем порядке или в составе коалиций, в целях пресечения нарушений прав человека (например, геноцида), если ожидание юридической санкции может помешать принятию решительных мер для прекращения кровопролития.
Наконец, учитывая роль негосударственных акторов в обеспечении материальной и моральной поддержки войны, ответственность за ее начало не должна оставаться прерогативой только правительств разных стран. При принятии решений о применении силы на самом высоком уровне учитывается мнение не только правительственных и военных экспертов, но и авторитетных специалистов в области экономики, технологий и этики, а также мнение общественности страны и других государств мира. Поддержка или сопротивление общественности во многом определяют успех или неудачу предполагаемой военной операции и послевоенных восстановительных работ. Окончательное решение остается за первыми лицами государств, действующими от имени своего электората. Однако, принимая на себя ответственность, чиновники должны располагать информацией и глубоко понимать реальную ситуацию. Иначе у них не будет уверенности в том, что в контексте полиархического миропорядка применение силы будет соответствовать интересам и ценностям народа, который они представляют.

***
Приведенное рассуждение уязвимо в одном отношении: попытка учесть все сказанное может привести к параличу деятельности высоких уровней принятия решений, породив гамлетовские сомнения в момент, когда безопасность и благополучие тысяч, если не миллионов, людей требуют решительных действий. Однако очевидно, что вероятность такого «паралича» является теоретической, а не практической.
В кризисной ситуации возникает как раз обратный «крен» – в сторону преждевременного «закрытия вопроса». Принцип «Не стой столбом, действуй» берет верх над другим «Семь раз отмерь». Опасность состоит скорее в том, что выбор будет непродуманным, чем в том, что его не сумеют сделать вообще. Радикально сократилось временное окно между принятием политического решения и отдачей войскам приказа действовать. Вот почему как никогда важно проявлять осторожность, рассудительность и здравый смысл всякий раз, когда речь заходит о возможности и способах применения военной силы.

Примечания

1См.: Krauthammer Ch. The Unipolar Moment // Foreign Affairs: America and the World 1990/91 (special issue). Vol. 70. № 1. См. также: Mastanduno M. Preserving the Unipolar Moment: Realist Theories and Grand Strategy After the Cold War // International Security. Spring 1997. Vol. 21. № 4. P. 49-98.
2С резкой критикой «монополярной» политики США выступает в своей работе Чалмерс Джонсон. См.: Johnson Ch. The Sorrows of Empire: Militarism, Secrecy, and the End of the Republic. New York: Metropolitan Books, 2004.
3В ходе выборов 2000 г. изоляционистских позиций придерживался Патрик Бьюкэнан (представитель Республиканской партии) и Ральф Нейдер (демократ, впоследствии присоединившийся к «зеленым»). Подобные настроения «проступали» и в развенчании кандидатом Джорджем Бушем идеи «государствостроительства» (nation-building) как цели зарубежных интервенций США.
4Более детальный анализ воздействия этих структурных изменений международной системы на внешнюю политику США можно найти в готовящейся к печати работе: Brown S. Polyarchic Challenges to U.S. Hegemony // The Imbalance of Power / W. Zartman (ed.). Baltimore: Johns Hopkins University Press.
5Quadrennial Defense Review Report / Department of Defense. September 30, 2001; Transformation Study Report: Transforming Military Operational Capabilities. Department of Defense. April 27, 2001.
6Who needs Whom? // Economist. March 9, 2002. P. 30-31.
7Подробнее о воздействии RMA-систем на отношения между союзами см.:Freedman L. The Changing Forms of Military Conflict // Survival. Winter 1998-1999. Vol. 40. № 4. P. 44-45.
8President George W. Bush. Announcement of U.S. withdrawal from ABM treaty. December 13, 2001 // White House press release.
9President George W. Bush. State of the Union Address. January 29, 2002; and remarks at the 2002 graduation exercise at the United States Military Academy, June 1, 2002.
10President George Bush. The National Security Strategy of the United States (The White House, September 2002).
11Joint Non-Lethal Weapons Program. A Joint Concept for Non-Lethal Weapons / Department of Defense. January 1998. Р. 4.
12Clausewitz Carl von. On War. Princeton: Princeton University Press, 1976. P. 580.
13В период правления президента Рональда Рейгана министр обороны США Каспар Уайнбергер сделал заявление, отражавшее мнение большинства высокопоставленных чиновников его ведомства (многие из них были ветеранами войны во Вьетнаме, включая Колина Пауэлла). Были изложены основания, по которым могло приниматься решение о начале крупномасштабных военных действий. Первым основанием для применения силы называлось наличие угрозы для жизненно важных интересов США или их союзников. Текст выступления, состоявшегося в 1984 г. и содержавшего вышеупомянутые критерии, см.: Weinberger С. Fighting for Peace: Seven Critical Years in the Pentagon.Warner Books, 1990. P. 433-445.
14 Основной документ стратегии национальной безопасности администрации Буша-младшего (опубликованный за много месяцев до вторжения в Ирак) раздвигает рамки концепции «упреждающего» удара, санкционируемого нормами международного права только в случае наличия неустранимой угрозы, такой, как например, мобилизация армии, ВМФ и ВВС для подготовки к нападению: «Мы должны адаптировать концепцию неизбежной угрозы к потенциалу и целям наших сегодняшних противников. Государства-изгои и террористы хотят напасть на нас, используя вовсе не конвенционные средства. Они делают ставку на террористические акты и потенциальное использование оружия массового уничтожения – оружия, наличие которого можно легко скрыть, которое можно секретно доставить и использовать без всякого предупреждения. В целях предупреждения или предотвращения подобных враждебных актов противника США предпримут, если необходимо, упреждающие действия». См.: President George W. Bush. The National Security Strategy of the United States (The White House, September 2002).