Рейтинг
Порталус

«ЛЮБОВЬ-ГОРЕЧЬ» К АМЕРИКЕ

Дата публикации: 11 декабря 2008
Автор(ы): Владимир Печатнов
Публикатор: maxim7
Рубрика: МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО Вопросы межд.права →
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1228974395


Владимир Печатнов , (c)


Парадокс: в современной России, худо-бедно вставшей на путь рыночно-демократического развития и сотрудничества с США, неприязнь к Америке в самых различных ее вариантах – от рафинированного культурного снобизма до оголтелого уличного антиамериканизма – стала гораздо более распространенной, чем это было в Советском Союзе по отношению к «главному противнику» в «холодной войне». Эта неприязнь фиксируется данными опросов общественного мнения и подтверждается массой примеров из каждодневной политической и культурной жизни.
В чем причины этой тенденции, насколько она устойчива и как соотносится с исторически сложившимся образом Америки в российском сознании? Разумеется, выявление своего рода исторической нормы восприятия США в России – сложная научная задача, решение которой требует объединенных усилий историков, культурологов и политологов. В этой статье предлагается лишь эскиз основных констант этого сложного и противоречивого феномена.


1

«Гармония» – так обычно характеризуют историки большую часть более чем двухвекового периода отношений между нашими странами, наложившую сильный отпечаток на отношение россиян к Америке. Действительно, как писал в 1943 г. в малоизвестном служебном очерке истории российско-американских отношений бывший нарком иностранных дел М.М. Литвинов, между Российской империей и США никогда не было военного столкновения. «Между ними, – отмечал он, – возникала и подолгу существовала общность интересов, основанная на том, что обе страны взаимно нуждались друг в друге в противовес в XIX веке Англии, в XX – Германии»1. Россия и США, вторил ему в те же годы известный американский политический комментатор У. Липпман, всегда видели друг в друге «потенциального союзника за спиной своих потенциальных врагов»2.
И по сей день историческая память двух народов не отягощена воспоминаниями о взаимно пролитой крови или тяжких распрях былых времен, но помнит времена боевого сотрудничества в годы Второй мировой войны. В России всегда с интересом и уважением относились к американскому народу, отдавали должное его энергии, техническому гению и предприимчивости, которую И.В. Сталин в 1930-х годах даже призывал соединить с «российским размахом». Любопытно, что в советское время официальная пропаганда СССР не пыталась сеять ненависть к американскому народу, отделяя его от «реакционных кругов США». Отечественные либералы нескольких поколений, начиная с декабристов, видели в американской демократии пример для подражания, а среди простых людей Америка слыла краем свободы и неограниченных возможностей – именно туда мечтали сбежать чеховские мальчишки и устремлялись миллионы иммигрантов с окраин Российской империи.
Вместе с тем в российском восприятии Америки всегда присутствовало и ощутимое критическое начало, связанное с глубокими культурно-цивилизационными отличиями русского генетического кода от американского. Как показано в работах ряда отечественных исследователей (ярче всего – Э.Я. Баталова), «русская идея», основанная на ценностях солидарности, этатизма и православия, во многом противоположна «американской мечте» с ее индивидуализмом, партикуляризмом и протестантским духом3. Этот ценностной разрыв усиливался традиционным для всей интеллектуальной Европы комплексом превосходства по отношению к считавшейся вульгарной, примитивной и безнадежно утилитарной американской массовой культуре. Для многих русских мыслителей (причем не только славянофилов) Америка при всех ее технических достижениях и материальном благополучии оставалась страной, в которой «отсутствует духовное содержание» (И.С. Аксаков), страной «всемогущего доллара, мещанства, правящего и господствующего» (Д.И. Менделеев), где «собственность царит, где капитал» (А.К. Толстой)4.
Густая примесь мессианства в самосознании обоих народов придавала этим двум общенациональным кредо характер соперничающих проектов по осчастливливанию человечества. Впервые это идеологическое соперничество проявилось еще в начале XX века, когда обе бурно развивавшиеся страны стали претендовать на мировое лидерство, а их геополитические и экономические интересы начали сталкиваться в Китае и на Дальнем Востоке (где «русский слон», используя метафору Бисмарка, впервые повстречался с «американским китом»). Даже западник П.Б. Струве, призывавший соотечественников «признать свою отсталость и пойти на выучку к Западу», одновременно был идеологом великодержавной российской экспансии в пику американским и британским интересам на Востоке5.
С приходом к власти в России большевиков это соперничество приобрело ярко выраженный системный характер столкновения двух альтернативных способов организации общества и всего мирового порядка. В годы «холодной войны» оно стало глобальным и опирающимся на противостоящие друг другу военно-политические блоки. Противопоставление «мы и/или они» достигло своего предела – отрицались и политическая система, и ценности США, и их духовная культура.
При этом сохранялась определенная преемственность основных установок традиционного отношения к Америке. Российское политическое мессианство превратилось в секулярное наукообразное убеждение в превосходстве советской системы (в том числе – и над американской), а традиционный комплекс культурного превосходства над «бездуховной Америкой» подкреплялся представлением о закономерности морально-культурной деградации американского общества как общества буржуазного. Сохранялись и признание экономического и технологического превосходства США, которые оставались мерилом собственного экономического развития («догнать и перегнать»), и стремление пересадить американский опыт организации производства и передовые технологии на российскую почву при строгом пресечении «проникновения» американских ценностей.
Но и в разгар «холодной войны» у советских людей не было ненависти к американцам: тому мешала инерция традиции гармонии и уже отмеченный избирательный характер советской пропаганды, которой к тому же внутри СССР доверяли далеко не все. Да и советское руководство, судя по имеющимся архивным документам, на уровне реальной «большой стратегии» не ставило своей задачей подрыв и смену политического режима США, как это делалось в американской стратегии «сдерживания» в отношении СССР. Идеологическая приверженность Соединенных Штатов антикоммунизму, по замечанию американского международника Г. Моргентау, «была гораздо сильнее и менее скорректирована соображениями национального интереса, чем русская приверженность распространению коммунизма»6.
Более того, ценностной разрыв между двумя странами не был чем-то постоянным: он изменялся в зависимости от международного контекста и хода внутренних процессов в СССР и США. Жесткая дихотомия «мы или они» в течение советского периода по крайней мере дважды ослаблялась ощущением общности не только интересов, но и самого вектора развития обеих стран. В первый раз это произошло в 1930-х – первой половине 1940-х годов на основе процессов этатизации и борьбы со смертельным общим врагом. Во второй – в 1960-х – начале 1970-х годов на базе «развитого индустриального общества» и нового совпадения интересов в поддержании международной стабильности. Не случайно, что обе эти «разрядки» в советско-американских отношениях сопровождались оживлением конвергенционистских настроений в США и либеральных научных кругах Советского Союза. В обоих случаях они питались надеждами на эвентуальное преодоление системной пропасти между двумя странами – «мы и они», двигаясь навстречу друг другу, в отдаленной перспективе должны были соединиться в некое новое «мы»7.
Советская элита, не питавшая конвергенционистских иллюзий, тем не менее испытывала глубокое удовлетворение от того, что руководила сверхдержавой, сравнявшейся с Соединенными Штатами по своей военной мощи и (как считалось) по своему влиянию в мире. Временное признание такого паритета американцами придавало этому чувству особую притягательность. «Временами то одна, то другая страна выходит вперед, – говорил на встрече в Кремле президент США Р. Никсон в мае 1972 года, – но оба наших народа – это сильные народы, обладающие большими производительными ресурсами, и они по велению самой судьбы должны будут в течение многих лет вести дела друг с другом на равной основе»8. Ощущение особой ответственности двух сверхдержав за судьбы мира, ярче всего воплощенной в советско-американской стратегической культуре второй половины ХХ века – культуре ядерного «сдерживания», также порождало некоторую общность между двумя глобальными конкурентами.
В глазах рядовых советских людей США также представали достойным соперником, возвышавшим их в собственных глазах. Мы с американцами «играли в суперлиге» и потому вместе были «другими» по отношению к остальным – рядовым игрокам на мировой арене. Национальное самолюбие тешилось уже не столько слабеющей уверенностью в превосходстве своей модели развития, сколько именно этим ощущением «игры на равных» с могущественной Америкой. Казалось, что «холодная война» закончилась почетной для нас ничьей...
Эйфория разрядки 1970-х годов породила у части либеральной интеллигенции СССР надежды на возникновение советско-американского кондоминиума, а в правящей номенклатуре (особенно в военном и идеологическом истеблишменте) – на возможность потеснить США с их позиций. Подобным настроениям во многом благоприятствовали поражение Соединенных Штатов во Вьетнаме (1973-1975), охвативший Запад экономический кризис и новый подъем национально-освободительного движения в Африке и Центральной Америке.
И то, и другое оказалось иллюзией. Вместо того, чтобы смириться с «новым соотношением сил в пользу социализма» и продолжать признавать в СССР равного партнера, США (при позднем Дж. Картере и Р. Рейгане) встали на путь нового рывка к военно-силовому превосходству и отказа в легитимности советской системе, которая была во всеуслышание объявлена «империей зла» и приглашена «на свалку истории».
Углублявшийся в СССР застой не только давал основания для нового американского оптимизма в борьбе систем, но и подтачивал внутренние ресурсы советского строя – уверенность «верхов» и «низов» в его исторической правоте и дееспособности. «Дети застоя», в отличие от «детей XX съезда», ориентировались уже не на «социализм с человеческим лицом», а на последнее слово западной мысли, которым представлялась находившаяся тогда на подъеме американо-английская неолиберальная экономическая модель. Как и большевики по отношению к марксизму, они стали вульгаризаторами очередной западной доктрины, но в отличие от первых даже не пытались адаптировать ее к российским условиям. Так была подготовлена почва к новому пришествию либерализма в Россию (на сей раз – в его американском варианте), которое произошло после краха попыток руководства М.С. Горбачева реформировать во второй половине 1980-х годов советскую систему.
Теперь речь шла уже не об избирательном заимствовании отдельных производственно-технических элементов американского опыта, а о тотальной пересадке американских ценностей и институтов на российскую почву, о превращении «нас» в «них», что фактически подразумевало необъятную по своей сложности и масштабам трансформацию исторической российской идентичности, создание (по словам А.Г. Арбатова) «новой нации»9.
В начале 1990-х годов в России и вне ее об этом мало кто задумывался. Попытки просвещенных, не понаслышке знавших США отечественных либералов показать глубокие культурно-цивилизационные корни американского опыта и полное отсутствие таковых в российской традиции, не вызвали заметного резонанса10. В этом смысле, как и в знаменитой полемике В.И. Ленина с меньшевиками на заре советской власти, в России 1990-х годов безоговорочно победил политический волюнтаризм. Ставка была сделана не на разумную реформу, а на революционную модернизацию сверху путем смены режима и ликвидации культурно-цивилизационных особенностей («отсталости») России политико-административными методами. Представления о возможности скорого перехода к рыночно-демократической модели, быстрой интеграции России в западное сообщество под эгидой США и установлении гармоничных отношений с внешним миром получили весьма широкое распространение и в обществе в целом.
Начало 1990-х годов было отмечено пиком искренних российских симпатий и массового интереса к Америке, которая стала рассматриваться как старший партнер (сильный, но благородный) и образец для подражания. Американец – свободный индивидуалист с его неотъемлемыми правами на частную собственность и частную жизнь – воспринимался в качестве антипода забитого советского «совка», социальный тип который подлежал искоренению11.
Особая роль США в политическом процессе в России оттенялась зримым участием американских советников и опекаемых Вашингтоном международных финансовых институтов в российских преобразованиях, курсом на «стратегическое партнерство с российскими реформами», провозглашенным администрацией У. Клинтона в 1993 году.
Расставание с этими иллюзиями было неизбежным, болезненным и гораздо более стремительным, чем их вызревание. Новорожденный российский капитализм оказался гораздо более диким и безобразным, чем его американский прототип: рынок обернулся падением производства, взлетом цен и диктатом монополистов, приватизация – обогащением немногих и обнищанием большинства, демократия – коррупцией и «черным пиаром», свобода – вседозволенностью и произволом.
Виной тому, конечно, были не американские ценности. Но горести местной российской действительности, неприязнь к «российскому исполнению» реформ середины и конца 1990-х годов воспринимались простыми людьми как своего рода возмездие за собственную увлеченность американским, западным, заимствованным из-за рубежа в предшествовавшие годы.


2

К началу 2000-х годов былой авторитет американизма оказался подорван. Его изначальные противники еще больше убедились в «ущербности» американских идеалов, недавно поверившие в них – снова разуверились, и даже многие активные сторонники сближения с США были вынуждены признать нестыкуемость многих американских заимствований с российской действительностью. Америку стали винить не только за «неправильные советы» (вплоть до обвинений в сознательном сталкивании России в экономическую пропасть)12, но и за скудость финансово-экономической помощи, которая в самом деле оказалась гораздо более скромной, чем ожидалось, и куда более «эгоистичной» – в том смысле, как сильно она была ориентирована на излечение коммерческих прибылей в будущем.
Одной из первых жертв ситуации стала интеллигенция – традиционно главный носитель либеральных настроений. Она не только почувствовала себя брошенной Западом на произвол судьбы или даже «преданной» им, но и ощутила себя скромпрометированной в глазах собственного народа, в позитивных сторонах Америки которого она не так давно убеждала.
Надежды на «бескорыстное великодушие» США и Запада в целом не оправдались, а легкое и почетное вхождение России с помощью американцев в западное сообщество не состоялось. Бесцеремонным и поспешным расширением НАТО, сменой режима в Югославии, противодействием интеграционным процессам на постсоветском пространстве США недвусмысленно утверждали как раз то, во что российскому интеллигенту не хотелось верить: российские интересы для Вашингтона являются второстепенными по сравнению с задачами распространения американского влияния и стремления закрепить плоды победы в «холодной войне».
Место обнадеживающих иллюзий начала 1990-х годов занимали прозаические размышления. Снова становилось ясно: окончание биполярного противостояния и ликвидация старого идеологического водораздела отнюдь не отменяют межгосударственного соперничества и старых западных комплексов – опасений относительно сильной России, представлений о ее культурно-цивилизационной «инородности». Проамериканский крен во внешней политике не принес Москве заметных дивидендов и лишь приучил Вашингтон считать ее поддержку гарантированной. Американское понимание сотрудничества с Россией как «альянса ведущего с ведомым» шло вразрез с российской традицией равноправных союзов или доминирования в них России13. С середины 1990-х годов даже российские либералы стали пересматривать свои внешнеполитические ориентиры, сдвигаясь к мнению о необходимости более самостоятельного и активного курса, дистанцированного от США и НАТО14.
Российское восприятие Америки в постсоветский период формировалось и под влиянием других, менее очевидных, но не менее весомых факторов внутреннего и внешнего состояния России. Важнейший из них – асимметрия мощи между двумя странами, беспрецедентная для всей истории их отношений и потому особенно болезненная для российского менталитета.
Страна, привыкшая к полному суверенитету, самодостаточности и сверхдержавному статусу, за несколько лет оказалась в положении заурядного, зависимого (прежде всего – от США) и уязвимого государства, неспособного ощутимо влиять на события даже в своем ближайшем окружении. Сама стремительность и неожиданность этого низвержения, не связанного, казалось бы, с разрушительными объективными причинами (природные катастрофы, поражение в войне), заставляла некоторых искать их в тайных происках «внешних сил». Ведущую роль среди них естественно хотелось отдать бывшему «главному противнику» в «холодной войне». Даже среди тех, кто не разделял «теорию заговора», унизительный комплекс слабости-зависимости-уязвимости России порождал чувства обиды и ревности в отношении единственной оставшейся сверхдержавы – так сошедший с дистанции второй номер смотрит вслед удаляющемуся по беговой дорожке лидеру.
С этим связана и еще одна статусная проблема России – ее переход из положения носителя системной альтернативы либерализму (какой бы ущербной она не была) на роль ученика западных демократий с Соединенными Штатами в качестве главного наставника. Болезненная сама по себе, в российском случае эта психологическая перестройка затрудняется отсутствием консенсуса по этой новой роли не только в широкой публике, но и в российской политической элите.
Поэтому типично американская убежденность в универсальности и превосходстве своих принципов, равно как и в своем долге по распространению их в мире, а также сам менторский тон Вашингтона вызывает в России особенно сильную аллергию, не говоря уже о попытках вмешательства во внутриполитические процессы. Подавляющее большинство россиян расписалось бы под предостережением Дж. Кеннана, высказанным им в начале «холодной войны»: «Когда советская власть придет к своему концу... – не будем с нервным нетерпением следить за работой людей, пришедших ей на смену, и ежедневно прикладывать лакмусовую бумажку к их политической физиономии, определяя, насколько они отвечают нашему представлению о “демократах”. Дайте им время, дайте им возможность быть русскими и решать их внутренние проблемы по-своему. Пути, которыми народы достигают достойного и просвещенного государственного строя, представляют собою глубочайшие и интимнейшие процессы национальной жизни. Иностранцам эти пути часто непонятны, и иностранное вмешательство в эти процессы не может принести ничего, кроме вреда»15.
Как это часто бывает в подобных случаях, проигравшая сторона подсознательно выискивает психологическую компенсацию за собственную слабость и находит ее в старом российском комплексе духовно-нравственного превосходства над Западом и в особенности – над США: «Пусть мы не так богаты и сильны, как вы, но зато чище и духовнее». Этот контраст с успехом обыгрывается не только в отечественной публицистике, но и в кинопродукции («Брат-2», «Сибирский цирюльник») и на эстраде (профессиональный комик М. Задорнов с его двусмысленной иронией по адресу «тупых американцев», под которыми отчасти он имеет в виду и самих русских).
Но одной психологической компенсацией дело не ограничивается. Провал «большого скачка» в американизации России показал огромную инерцию российского традиционализма во всех его ипостасях – политической, экономической, социокультурной. Несмотря на огромные перемены последнего периода, основные константы российской цивилизации продолжают жить в сознании и поведении народа. Изменить их оказалось гораздо труднее, чем политическое устройство16.
Возвращающееся после бесплодных поисков «новой идентичности» ощущение своей непохожести на других, понимание того, что России с ее природно-климатической и прочей неустранимой спецификой никогда не стать «второй Америкой»17, создает широкую аудиторию для старых и новых проповедников «особого пути» национального развития. Возрождение интереса к «русской идее» становится тем более насущным, что она, как и сама российская идентичность, сталкивается с экспансией американской массовой культуры, неуклонно продвигаемой процессами глобализации. В этом ощущении тревоги за сохранение своего культурного наследия – еще один важный источник усиления критического отношения к США как главному рассаднику новой глобальной эрзац-культуры. В культурном антиамериканизме значительной части своего населения Россия близка многим другим странам; разница состоит лишь в том, что она стала объектом этой экспансии позже других и реагирует на нее острее, чем страны, которые более близки США в культурном отношении.
Не оригинальна Россия и в идиосинкразии на американский гегемонизм, ставший приметой мировой политики последнего десятилетия. Любой гегемон обречен быть мишенью всеобщей критики, объектом зависти, страха и подозрений, но особенно тот, который не соблюдает демократических приличий и не стесняется применять силу по своему усмотрению. Америку в мире не любят не просто за то, чем она является – ее ценности и силу, а за то, как она себя ведет.
При всем густом налете иррационализма в российском отношении к США, акцентируемом американскими исследователями18, Россия, как и мир в целом, способна рационально реагировать на конкретные действия американцев и делать соответствующие выводы. Вспышки наибольшей неприязни к США в России приходятся на время грубых военно-силовых акций Вашингтона в обход Совета Безопасности ООН и норм международного права – весну 1999-го (бомбардировки Югославии) и весну 2003 года (война против Ирака).
В тех ситуациях внешняя политика США воплощала не ту Америку, которую знало и уважало либеральное российское общество – дальновидную, сдержанную и ответственную, считающуюся с интересами других и играющую по установленным правилам. Зрелище новой – «разнузданной Америки» (по выражению сотрудников Института Брукингса И. Даальдера и Дж. Линдсея19) наводит на крамольную мысль о том, не была ли обязана «та, другая» Америка прошлого века своей сдержанностью и ответственностью существованию «узды» в виде советского противовеса.
Сокрушительная мощь США по крайнее мере теоретически используется для распространения демократии в мире. Но это не меняет сути дела. Во-первых, такое объяснение воспринимается в России (как и в большей части мира) скептически. Во-вторых, подобные грубые силовые средства способны дискредитировать и саму цель – так ли хороша демократия, если ее приходится навязывать силой?
Не меньшее раздражение россиян вызывает и стремление Вашингтона воспрепятствовать укреплению позиций России в соседних с нею государствах. Эта цель стала навязчивой идеей американской политики, как подтверждают осведомленные эксперты и в самих США. «В середине 1990-х годов, – пишет, например, А. Ливен из Фонда Карнеги, – американский внешнеполитический и военный истеблишмент превратил уменьшение российского влияния на бывшей советской территории в стратегический приоритет для Америки. Эта задача была поставлена несмотря на то, что данные регионы никогда прежде не представляли для США стратегического интереса». И не менее откровенно продолжает: «Для многих членов истеблишмента падение коммунизма не изменило их враждебности к России как государству. Ситуация может измениться лишь при условии, если Россия станет полностью послушной американским желаниям не только во внешнем мире, но и в своем ближайшем окружении. Но никакое российское государство не может этого принять»20.
Не может этого принять и простой россиянин, который видит в американском вмешательстве во внутриполитические процессы соседних с Россией стран не столько бескорыстное попечение об укреплении демократии и безопасности других, сколько прагматичный интерес в ослаблении России путем использования против нее проамериканских режимов вдоль ее периферии.
«Русский человек видит, что все посягательства на интересы США происходят вблизи советских границ. Находясь в плену своей врожденной близорукости, он не в силах понять, что притаившаяся за каждым советским окном американская мощь предназначена для блага его же безопасности. Сбитый с толку, Иван Иванович начинает думать, что он окружен со всех сторон», – так иронизировал известный американский журналист-международник Э. Сноу весной 1947 г. в статье под названием «Как все это представляется Ивану Ивановичу», призывая соотечественников «понять точку зрения другого» и «посмотреть на себя глазами других»21.
Но в середине прошлого века речь шла о сравнительно отдаленных от Москвы регионах – Турции, Иране и Восточной Европе, которая действительно стала жертвой насильственной советизации. Сегодня речь идет об Украине, Белоруссии, Грузии и странах Центральной Азии. В годы «холодной войны» Запад довольно легко мирился с закрытой сферой влияния СССР в Восточной Европе, а сейчас отказывается признать постсоветское пространство зоной особых интересов России. Считавшиеся нелегитимными интересы тоталитарного СССР уважались больше, чем законные интересы нынешней не тоталитарной России. Похоже, что у «Ивана Ивановича» может быть сегодня больше оснований для подозрений и возмущения действиями США, чем 50 лет назад!


3

Из всего этого комплекса факторов – воздействующих прямо и косвенно, рациональных и иррациональных и складывается нынешний образ США в России. Большинство россиян (51% против 29% по данным Фонда «Общественное мнение» за 2005 г.) устойчиво считают Америку «недружественной страной», играющей в мире скорее отрицательную, чем положительную роль22. Показательно, что среди городской, более образованной, зажиточной и молодой части населения этот показатель еще выше, хотя, казалось бы, именно она должна быть более информированной о внешнем мире, а также более восприимчивой к либеральным ценностям и их главному носителю.
Объяснение повышенной неприязни молодой преуспевающей России к Америке, вероятно, следует искать в таких социально-психологических факторах, как обостренное (в том числе конкуренцией с иностранцами) национальное чувство этого поднимающегося слоя и отсутствие у нового поколения россиян советских комплексов неполноценности и вины за «грехи отцов» во внутренних и внешних делах. Не меньшую роль играет и тот факт, что их образ Америки (как и мировоззрение в целом) складывается в современный период американской гегемонии и негативной реакции на нее во всем мире. Сказывается и ярко выраженный прагматизм молодого поколения, рассуждающего по известной логике американского избирателя: «А что хорошего вы для меня сделали в последнее время?» (What have you done for me lately?).
На этом фоне особенно характерно заметно более позитивное отношение россиян к европейскому Западу: доля опрошенных, выступающих за развитие партнерских отношений с ЕС, на порядок выше предпочитающих развивать их прежде всего с Соединенными Штатами23. Европейский «крен» российских предпочтений имеет, по всей видимости, весьма сложную природу, требующую более детального изучения. Однако можно предположить, что в этом проявляется не гегемонистский (и, следовательно, менее угрожающий) образ Европы, самопричисление россиян к Европе, давняя ассоциация с европейской культурой и более позитивное отношение россиян к европейской континентальной модели капитализма с ее дирижизмом, высокой социальной защитой и более равномерным распределением доходов по сравнению с англо-американским вариантом.
Говоря об источниках формирования современного образа Америки в России, нельзя обойти и вопрос об уровне нашей информированности, а главное – понимания тех сложных процессов, которые происходят внутри самих Соединенных Штатов. Казалось бы, ликвидация цензуры и идеологического заслона, качественно новый уровень контактов и внедрения американского опыта, личного знакомства с американской жизнью, неограниченный доступ к самой разнообразной информации о США должны были резко улучшить знание россиян об Америке, понимание того, как работают ее институты и делается ее политика.
В реальности все обстоит гораздо более противоречиво. Скажем только о двух причинах, затрудняющих объективное изучение и понимание Соединенных Штатов в современной России.
Первое – упадок профессионализма в этом изучении и просвещении на сей счет общественного мнения. На то есть много причин: кризис российского академического регионоведения и фундаментальной науки в целом, резкое сокращение спроса на американистику со стороны государства и общества, падение статуса этой когда-то очень престижной отрасли знаний, острейший кадровый кризис. В результате, несмотря на усилия Института США и Канады РАН и других научных центров американистики, объем выдаваемой ими качественной научной продукции сокращается, а фронт исследований – сужается.
В то же время эфирное и печатное пространство заполняются низкопробными (в лучшем случае – дилетантскими) комментариями и псевдоаналитикой на американские темы, авторы которых, как правило, столь же невежественны, сколь и безапелляционны в своих суждениях о США и американцах.
В обстановке, когда в общественном мнении преобладает критическое отношение к Америке, упор делается на негатив: страх и злорадство причудливо сочетаются с упрямой верой в американскую эффективность и безошибочность. С одной стороны, США изображаются всесильной «империей зла», которая всегда знает, что делает (даже нынешний беспорядок в Ираке, был, оказывается, запланирован как часть общей стратегии «управляемого хаоса»). С другой – Америка рисуется «прогнившей империей», разъедаемой изнутри смешением рас, политкорректностью и гедонизмом. Этим же стереотипам следует и подавляющее большинство публичных политиков. Нападать на Америку патриотично и безопасно, а защищать – рискованно. Создается порочный круг: мода на антиамериканизм порождает растущее предложение, которое в свою очередь подпитывает соответствующий спрос. Новая «рыночность» и публичность российской политики в данном случае работают против Америки.
Второе препятствие имеет скорее гносеологическую природу и связано с проекцией на США новых российских представлений о рынке и демократии, навеянных горьким опытом нашей действительности последних лет. Лицезрение неприглядной технологии отечественной политики с ее продажностью, цинизмом и манипулируемостью приводит россиян (особенно – молодое поколение, не знающее другой политики) к стойкому убеждению в том, что и в Америке политическая игра ведется по тем же правилам, только, пожалуй, более профессионально и эффективно. Убедить людей в существовании там реальной системы «сдержек и противовесов», независимой судебной власти и средств массовой информации бывает очень трудно, как знаю из собственного опыта.
В самое последнее время во внешней политике России и настроениях ее граждан наметились новые тенденции, влияющие на отношение к Америке и окружающему миру в целом. Более отчетливой становится «большая стратегия» руководства В.В. Путина, направленная на экономическую модернизацию России преимущественно за счет мобилизации внутренних ресурсов, централизации власти в духе «нелиберальной демократии» и укрепления роли государства в ключевых секторах экономики – топливно-энергетическом и военно-промышленном.
При этом США и ЕС рассматриваются в качестве важного ресурса такой мобилизации, но финансовая зависимость от них сокращается, а институциональная интеграция в западные структуры заменяется обеспечением совместимости российской и западной (прежде всего – европейской) экономики. Во внешней политике на базе традиционной державной идентичности страны укрепляется консенсус большей части политической элиты и общества в пользу проведения более самостоятельного и активного курса, не привязанного слишком жестко к другим центрам силы, опирающегося на растущий военно-экономический потенциал страны и упрочение позиций России внутри СНГ24.
Эти тенденции идут вразрез с преобладающими американскими ожиданиями «ведомой России» и создают в США представление о том, что она «сбилась с пути» рыночно-демократического развития и партнерства с Соединенными Штатами25. Согласно этой «инерционной» логике, дальнейшее развитие таких тенденций должно привести к новому глубокому и долговременному отчуждению между двумя странами и народами. Думается, однако, что реальная ситуация сложнее и не дает оснований для такого пессимизма.
Нынешний вектор развития России является вполне естественным результатом форсированного либерально-демократического «прорыва» первых постсоветских лет и инерции исторической традиции. Ожидать иного, более кардинального и стремительного перевоплощения огромной страны с многовековой историей можно было только плохо зная Россию и историю вообще. Те, кто хорошо знали и то и другое, предвидели подобную траекторию задолго до ее появления. Упоминавшийся Дж. Кеннан в 1951 году, размышляя о том, какой станет постсоветская Россия, писал, что наша страна с ее родословной и традициями еще очень долго, а может быть и никогда, не будет «капиталистическим, либерально-демократическим государством, сходным по строю с [Американской] республикой». Максимум того, на что можно реально рассчитывать – это ее превращение в нетоталитарное и неимперское государство, открытое для внешнего мира. Этого, считал он, будет достаточно с точки зрения интересов США26. Предвидение Кеннана сбылось, но от России продолжают требовать невозможного, забывая о том, что лучшее – враг хорошего.
Рост самостоятельности России, ее уверенности в собственных силах не обязательно предполагает неизбежность ухудшения российско-американских отношений. Напротив, по мере улучшения ситуации в стране будет ослабевать комплекс неполноценности-зависимости-уязвимости, который подпитывает антиамериканские настроения. Отношение к Америке может стать и уже становится более трезвым, прагматичным и спокойным. В нем меньше надежд и завышенных ожиданий, но зато меньше горьких разочарований и обид.
Относясь к США подобным образом, россияне, кстати, сами начинают походить на американцев с их расчетливостью, умением жестко отстаивать свои интересы, держать эмоции в узде и не надеяться на бескорыстную помощь других. «Отец нации» Дж. Вашингтон наказывал своим соотечественникам в прощальном послании: «Страна, которая предается привычной ненависти или привычной привязанности в отношении другой, является в какой-то степени рабом – рабом собственной враждебности или привязанности; того и другого достаточно, чтобы сбить ее с пути своего долга и интереса... Нет большего заблуждения, чем рассчитывать на реальные одолжения друг другу в отношениях между странами»27.
Экономическая устойчивость и политическая стабильность будут способствовать постепенному распространению и усвоению в России таких русифицированных вариантов американских ценностей, как уважение к частной собственности и частной жизни, опора на собственные силы, ориентация на индивидуальный успех и преуспевание. Это со временем может укрепить социально-экономические предпосылки гражданского общества, поднять в жизни людей значение индивидуальных прав и свобод. В свою очередь, сама Америка, обжегшись на очередном приступе самонадеянности силы в попытке переделать мир на американский лад, возможно, начнет осознавать необходимость «большего смирения» (к которому, как ни странно, призывал не кто иной, как Дж. Буш-младший во время предвыборной кампании 2000 года) и терпимости к неистребимому плюрализму внешнего мира.


* * *

В финале, быть может, стоит вспомнить слова президента Дж. Кеннеди о том, что Америка «не всемогуща и не всеведуща», и потому «американского решения для всех мировых проблем не может быть»28. В последние десятилетия, увы, в США предпочитают подобным образом не рассуждать. Что принесет нам будущее, и смогут ли «русская идея» и «американская мечта» снова шагнуть навстречу друг другу?

Примечания

1О взаимоотношениях с США. Архив внешней политики Российской Федерации. Фонд 06. Оп. 7. П. 17. Дело 173. Л. 5.
2W. Lippman. U.S. Foreign Policy: Shield of the Republic. New York, 1943. Р. 142.
3Баталов Э.Я. Русская идея и американская мечта. М., 2001. С. 35-36.
4Цит. по: Куропятник Г.П. Россия и США. Экономические, культурные и дипломатические связи, 1867-1881. М., 1981. С. 45, 187.
5См.: Мальков В.Л. Путь к имперству. Америка в первой половине XX века. М., 2004. С. 16-17.
6L. Gardner, A. Schlesinger, H. Morgenthau. The Origins of the Cold War. Waltham -Toronto, 1970. Р. 121.
7См.: D. Dunn. Caught Between Stalin and Roosevelt: America’s Ambassadors to Moscow. Lexington, 1998. Р. 5; P. Sorokin. Russia and the United States. New York, 1944; A. Sakharov. Progress, Coexistence, and Intellectual Freedom. London, 1968.
8Запись беседы Л.И. Брежнева с Р. Никсоном, 22 мая 1972 г. // Коллекция документов Архива Президента РФ.
9Косолапов Н.А. «Мы – Другие»: политико-психологический механизм идентичности и развития // Проблема «Мы – Другие» в контексте исторического и культурного опыта США. Материалы VII Международной научной конференции Ассоциации изучения США. М., 2002. С. 38; А.Г. Арбатов. Национальная идея и национальная безопасность // Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 6. С. 19.
10См., например: Замошкин Ю.А. Вызовы цивилизации и опыт США. История, политика, психология. М., 1991.
11E. Chiraev, V. Zubok. Anti-Americanism in Russia: from Stalin to Putin. New York, 2000. Р. 42-43.
12Паршев А.П. Почему Россия не Америка. Книга для тех, кто остается здесь. М., 2000. С. 198.
13Богатуров А.Д. Истоки американского поведения // Россия в глобальной политике. Ноябрь-декабрь 2004. С. 91.
14Соловьев Э.Г. Внешнеполитические приоритеты либеральной России // Полис. 2005. № 2. С. 94-96.
15Дж. Кеннан. Америка и русское будущее // Новая и новейшая история, 2001. № 3. С. 85.
16Баталов Э.Я. Указ. соч. С. 62-65.
17Паршев А.П. Указ. соч. С. 106.
18См., например: П. Холландер. Антиамериканизм рациональный и иррациональный. СПб., 2000. С. 13-15.
19I. Daalder, J. Lindsay. America Unbound. The Bush Revolution in Foreign Policy. Washington, 2003.
20A. Lieven. America Right or Wrong. An Anatomy of American Nationalism. Oxford, 2004. Р. 162.
21Saturday Evening Post. February 22, 1947. Р. 23, 130.
22Отношение к США: мониторинг. 15.09.2005 (http://bd.fom.ru/report/map/projects/ dominan2005/dom0537_3/tb053715).
23Там же (http://bd.fom.ru/report/map/ projects/dominan2005/dom0537_3/d05091).
24Тренин Д.В. Идентичность и интеграция: Россия и Запад в XXI веке // Pro et Contra. 2004. Т. 8. № 3. С. 11-12.
25См., например: Russia’s Wrong Direction: What the United States Can and Should Do. Council on Foreign Relations Task Force Report, March 2006.
26Дж. Кеннан. Америка и русское будущее. С. 90-91.
27H. S. Commager. Documents of American History (Seventh edition). Vol. 1. New York, 1963. Р. 173, 175.
28Ideas in Action. Documentary and Interpretive Readings in American History / Compiled and edited by L. Baldwin. Vol. II. New York, 1969. Р. 406.

Опубликовано на Порталусе 11 декабря 2008 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама