Рейтинг
Порталус

ЕВРОПЕЙСКОЕ ЕДИНСТВО: ИСПЫТАНИЕ ВОСТОКОМ

Дата публикации: 13 декабря 2008
Автор(ы): Илья Тарасов
Публикатор: maxim7
Рубрика: МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО Вопросы межд.права →
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1229192275


Илья Тарасов , (c)


Развитие европейского интеграционного пространства в начале XXI века существенно меняет облик Европы. Возникают новые проблемы и рождаются новые решения. Сегодня Европейский Союз (ЕС) объединяет более половины всех европейских государств с общим населением более 456 миллионов человек и обладает второй по уровню развития экономикой в мире. Такие внушительные социально-экономические показатели, казалось бы, дают основание говорить не только об оправданности претензий ЕС на одну из ведущих ролей в мировой политики, но и могут рассматриваться как заявка на глобальное лидерство. Вместе с тем внутренне состояние Евросоюза и сложности политического и экономического развития других частей континента существенно ограничивают внешнеполитические возможности ЕС. Проблемой нынешнего Европейского Союза становится обеспечение коммунитарного единства.


1

Вступление в 2004 г. еще десяти европейских стран в ЕС изменило геометрию интеграционного пространства. «Европа 25-ти» значительно отличается от «Европы 15-ти». Самое масштабное в истории Евросоюза расширение потребовало коренного пересмотра положений основополагающих договоров и институциональной реформы. С расширением ЕС усложнился механизм принятия решений, на их реализацию ныне требуется больше времени, чем прежде. Возрастает разнородность союза, что ставит под угрозу интересы малых стран, которые могут затеряться в многообразии разнонаправленных интересов. В ЕС вступили в основном малые страны, а их коллективные действия могут поставить под угрозу интересы больших стран.
Европейский Союз попал в институциональную ловушку. За новыми членами было зарезервировано 108 голосов (из 333) в Совете ЕС и 197 мест (из 720) в Европарламенте. По сравнению с взносом в 6% от валового внутреннего продукта (ВВП) это означает, соответственно, 27% и 38% голосов (мест) в этих основных органах ЕС. Влияние в институтах Евросоюза определяется уже не по реальному хозяйственному вкладу в интеграцию, как ранее, а наоборот – «по едокам».
В социально-экономическом плане внешний облик Евросоюза претерпел изменения. Увеличились различия в развитии отдельных регионов. Расширение носит экстенсивный характер. Так, территория ЕС увеличилась на четверть, население на 1/5, а суммарный ВВП всего на 6%. «Европейцы стали беднее». ВВП на душу населения уменьшился на 16%. К ЕС присоединились страны, где среднедушевой доход не превышает 42% от общеевропейского уровня, а внешний долг превышает 200 млрд. долларов1.
Появляются новые специфические проблемы. Ареал расширения отличается огромной пестротой этнического состава, религиозных верований, традиций и уклада жизни. Ни в одной из новых стран нет традиции сильной, непрерывной и жизнеспособной политической демократии.
Расширение интеграционных рамок скорее ухудшило, чем улучшило позиции ЕС на международной арене. Усиливаются внутренние деструктивные тенденции. Вступление такой страны, как Польша, с ее громоздким и неэффективным сельским хозяйством увеличивает нагрузку на бюджет ЕС. Существует опасность перемещения масс трудящихся после окончания переходного периода в западные регионы, что приведет к еще большей деградации восточных регионов.
Не особенно заметно улучшится в ближайшее время и положение новых членов ЕС. По сути, ни одно государство-кандидат не удовлетворяло копенгагенским критериям2: «пятое расширение» 2004 года, в отличие от предшествующих, было обусловлено не экономическими, а политическими причинами. Не случайно первоначальная потребительская и психологическая эйфория среди населения стран-кандидатов сменяется «евроскептицизмом». Показательными стали результаты национальных референдумов по вопросу о вступлении в Евросоюзу. Они прошли в марте-сентябре 2003 г. в девяти странах-кандидатах, исключая Кипр, поскольку эта страна остается с 1974 г. разделенной на греческую и турецкую части.

Первый по времени мальтийский референдум (март 2003 г.) показал, что высокая явка граждан не гарантирует желаемого еврооптимистами результата. Именно на Мальте была зафиксирована самая высокая явка избирателей (91%) и одновременно – самая низкая поддержка интеграции (54% )3.
Референдум в Словении подтвердил тенденцию: чем ниже явка граждан, но выше необходимого кворума, тем весомее поддержка интеграции. В первую очередь это актуально для стран Вышеградской группы (Польша, Венгрия, Чехия и Словакия). Провал референдума в одной стране мог оказать серьезное негативное влияние на граждан других стран-кандидатов и в целом на процесс евроинтеграции. Правительствам пришлось больше агитировать не только за европейский выбор, но и за явку граждан.
Показательно, что в Венгрии была зафиксирована наименьшая явка – 46%. Референдум в этой стране признан состоявшимся, поскольку национальное законодательство не устанавливает обязательного кворума. Среди стран, где есть требование 50%-го кворума, словацкий опыт выделяется особо. В Словакии была зафиксирована наиболее высокая поддержка интеграции – 92,4% при весьма низкой явке – 52,2%. Кроме того, это был первый референдум, который состоялся. Все предыдущие заканчивались провалом из-за абсентеизма (недостаточной явки) словацких граждан. В трех прибалтийских странах референдумы прошли при высокой явке (в среднем – 69%) и значительной поддержке интеграции (в среднем – 77%).
Результаты референдумов показали достаточно высокий уровень общественной поддержки интеграционных процессов в новых странах ЕС, что должно способствовать укреплению и развитию Европейского Союза в целом. Однако сразу после 1 мая 2004 года, когда вступили в силу подписанные в апреле 2003 г. Афинские соглашения о присоединении новых стран к Евросоюзу, поддержка европейской идеи в новых странах стала падать, а подъем еврооптимизма наблюдался лишь в периоды внутриполитической активизации, как правило, накануне выборов общенационального масштаба. «Европейский вопрос» становится одним из катализаторов политической борьбы: он уже привел к поляризации сторонников и противников интеграции. Хотя нужно признать, что в новых странах – членах ЕС нет ни одной влиятельной политической силы, выступающей за выход из этого союза.
Такая ситуация была ожидаема как в Брюсселе, так и в восточноевропейских столицах. Снижающейся уровень поддержки интеграционной политики – проблема самого Евросоюза и ее решение зависит от самих его членов. Корни проблемы лежат в завышенных ожиданиях, расплатой за которые становится разочарование. Эмоциональная неудовлетворенность граждан новых стран после вступления в ЕС объяснима и связана с трудностями их социального и экономического положения. Более обеспеченная часть польского, чешского или словенского общества, а также горожане и молодежь, более оптимистичны в отношении Евросоюза, чем граждане иных категорий4. Вероятно, с ростом общественного благосостояния, экономической и политической активности молодого поколения поддержка европейской идеи на востоке континента может повыситься.


2

В обозримой перспективе наибольших трудностей в процессе обеспечения европейского единства можно ожидать в сфере безопасности. Вызовы мировой политики продемонстрировали различия в понимании «старой» и «новой» Европой смысла общей внешней политики и политики безопасности. Авторство клише «Новая Европа» принадлежит министру обороны США Д. Рамсфелду. «Новая Европа» – это европейские страны, которые поддержали в 2003 г. решение Соединенных Штатов по иракскому вопросу и активно включились в реализацию этого решения. «Старую Европу» олицетворяют шесть стран-основателей европейских сообществ.
Географически «Новая Европа» не едина. Если судить о «консервативном фронте» в период разработки общеевропейской Конституции, то к числу «пуделей» Буша относили тогдашних президента Польши А. Квасьневского, премьер-министра Британии Э. Блэра и премьера Испании Х.М. Аснара. В восточноевропейском регионе особо выделяется Польша с ее амбициями определять восточную политику Евросоюза и одновременной ориентацией на США в мировых делах.
Польша, самый крупный и важнейший из новых членов НАТО, образует центр рамсфелдовой «Новой Европы». Явная и однозначная поддержка позиции Соединенных Штатов по самым острым проблемам международной политики со стороны Варшавы была традиционной в 1990-х годах. Сегодня происходит переоценка внешнеполитической ориентации страны под влиянием двух основных факторов. Во-первых, на опасное расстояние расходятся позиции Польши и остальных ее партнеров по ЕС, что угрожает игнорированием польских проблем в коммунитарных сферах. Во-вторых, уровень поддержки проамериканской политики внутри страны снизился до критического уровня. Неслучайно, все ведущие участники избирательных кампаний 2005 г. так или иначе играли на антиамериканских настроениях5.
Осознание изменившейся конфигурации в системе международной безопасности пришло к варшавским геостратегам гораздо позже иракского кризиса (2003) и провала конституционных референдумов во Франции и Нидерландах (2005). Огромное влияние на изменение внешней политики Польши оказали потери национального контингента в Ираке6. Правительство начало осуществлять программу вывода своих войск из этой страны.
Термин «Новая Европа» подрывает единство государств ЕС. Однако противопоставление «новой» Европы «старой» носит конъюнктурный характер. США поддерживали процесс евроинтеграции, содействовали вступлению в ЕС большего числа стран Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европы. Этот термин удобен всем, кроме самой «Новой Европы». Первоначально политическая и интеллектуальная восточноевропейская элита позитивно восприняла это словосочетание, но затем произошло переосмысление его антиевропейского содержания, что продемонстрировал круглый стол «Старая Европа – Новая Европа – Америка», организованный «Газетой Выборчей» в Варшаве в мае 2003 года7. Западная Европа, в первую очередь Германия и Франция, эксплуатируют этот термин с целью указать на существенные отличия двух частей континента. В России его используют как маркировку проамериканского характера внешнеполитического курса центрально-восточноевропейских государств.
Рамсфелдова «Новая Европа» – миф, упрощение сложной конфигурации европейской и мировой политики. Правительства стран Центрально-Восточной Европы (ЦВЕ) не поддерживают этот миф, отрицая противопоставление запада и востока Европы. Конъюнктурность позиции многих посткоммунистических стран обусловлена поиском более надежного и сильного партнера в сфере обеспечения национальной безопасности. Тем не менее, этот миф существенно влияет на характер международных отношений.
Объективно США сохраняют ведущую роль в обеспечении безопасности в Европе, несмотря на титанические усилия адептов евроинтеграции по созданию отдельной общеевропейской внешней политики и политики безопасности. НАТО и национальные вооруженные силы выступают главной опорой безопасного существования стран Европы. Во внешней политике «Новой Европы» особое место занимают отношения с США. Политическая ориентация на Вашингтон имеет на востоке Европы свои внутриполитические оправдания, но не находит поддержки на ее западе. Общественное мнение посткоммунистических стран расколото между лояльностью к Евросоюзу и к НАТО8 с некоторым преобладанием симпатий к первому.
«Новая Европа» ничего принципиально нового в сфере внешней политики не демонстрирует. Значительная часть политической элиты этих государств воспринимает идею евро-атлантизма в духе «холодной войны». Национальная безопасность и международный престиж стран данной группы, по их мнению, могут быть обеспечены присоединением к американской «коалиции желающих», а прогресс в социальной и экономической сферах достижим в рамках ЕС.
Европейские интеграционные процессы стали возможными благодаря военному присутствию США на континенте. Сегодня «новая Европа» ведет себя на мировой арене так, как это делала «старая Европа» в 1950–1960-х годах. Однако американское военное присутствие уже не гарантирует безопасности в прежнем виде, а сфера внешней политики выступает зоной консенсусных решений ЕС. Принятие общеевропейской Конституции могло бы привязать «новую Европу» к интересам всего Евросоюза9.
Внутри посткоммунистических стран сложилась идентификация политических сил по отношению к основным центрам мировой политики. Место недавнего антагонизма «Запад – Восток» занял треугольник «Вашингтон – Брюссель – Москва». В зависимости от политического темперамента правящей группировкой по-разному расставляются акценты во внешней политике, но «треугольник» продолжает существовать. Правые силы ориентируются на Вашингтон, левые и центристы – на Брюссель. Отношения с Россией рассматриваются всеми ведущими партиями исключительно с утилитарных позиций.
Национальные приоритеты и геостратегические интересы стран ЦВЕ пересекаются, образуя единое поле внешней политики «Новой Европы». Евро-атлантическое направление является первостепенным. «Новая Европа» ставит задачи достижения полноправного членства в ЕС, берет на себя ответственность за будущее интеграции: она заинтересована в реализации общей внешней политики и политики безопасности, миграционной и визовой политики стран Евросоюза.
После вступления в 2004 г. первой группы «новоевропейских» стран в ЕС национальные правительства (как правые, так и левые) ставят перед собой задачу максимально возможной интеграции в институты Европейского Союза. В первую очередь это касается введения общеевропейской валюты и построения единого рынка труда. Большинство стран «Новой Европы» следуют в фарваторе американской политики, однако решения принимаются с учетом общеевросоюзовского мнения. Вообще, внутриполитические проблемы оказывают непосредственное слияние на смену акцентов во внешней политике новых членов ЕС.


3

В рамках статьи невозможно охватить весь спектр проблем развития стран Центрально-Восточной Европы: можно лишь попытаться вскрыть наиболее значимые проблемы функционирования местных режимов, которые влияют на определение внешнеполитических ориентиров этих стран. С конца 1980-х годов многие государства ЦВЕ прошли серьезный путь в построении и отладке демократических институтов и процедур. Но функционирование этих структур демонстрирует значительный потенциал авторитарности. Важен поиск адекватного языка описания происходящих перемен, отход от старой телеологической схемы «демократического транзита».
Изменения в основных параметрах государственного устройства стран этой части мира связаны с их изначальным стремлением:
– создать такие правовые и политические институты, которые позволяли бы интегрироваться в мировые экономические процессы;
– сформировать ответственное и демократическое правление.
Стратегический курс в большинстве случаев не предполагал наличия четкого результата в виде создания «демократического режима». Скорее, он ориентировал на «выход из прошлого», отказ от коммунистической авторитарности или (что иногда было точнее) от ее коммунистической версии.
Многие политические практики строились как следствие, «от противного». Они во многом игнорировали местные традиции, вольно или невольно копируя зарубежные модели институтов либеральных демократических государств. Результатом посткоммунистических реформ в ряде стран ЦВЕ стал причудливый симбиоз авторитарно-демократических элементов в их политических институтах, который придает местным процессам оригинальные, уникальные черты.
И для российского, и для центрально-восточноевропейского опыта характерно стремление манипулировать демократическими институтами и процедурами при недостаточно развитом гражданском обществе.
Какие механизмы, методы и приемы манипулирования оказываются наиболее действенными с точки зрения местных режимов? Прежде всего речь идет о манипулятивных механизмах. Маркером манипуляции может служить результат акции, отличный от провозглашаемой цели, но приносящей значимые дивиденды инвесторам – манипуляторам. Манипуляция демократическими институтами и процедурами представляет собой, таким образом, продолженный процесс с момента «инвестиций» до момента получения «дивидендов». Манипулирование, рассматриваемое функционально (или даже как обман), как будто применяется повсеместно. Но в Восточной Европе оно зачастую угрожает политической стабильности, а иногда сотрясает всю политическую систему. Шестнадцать лет изменений в политической сфере предоставляют богатый материал для исследователя.
Самый весомый фактор, оказывающий влияние на отбор приемлемых манипулятивных процедур, представляет собой институциональный дизайн политической системы. Обширный исследовательский материал предоставляет словацкий «мечьяризм»10, основой которого служит эксплуатация демократических институтов и процедур в интересах правящей элиты, стремящейся к установлению авторитарного режима. В других странах региона манипулятивная модель управления политическими процессами менее развита. Она находит свое выражение на уровне институционального дизайна – например, кризис двухпалатной парламентской системы в Чехии в 1992–1996 годах или патовая ситуация в ее нижней палате, обусловленная равенством мест у правоцентристской и левоцентристской коалиции. Во многом характер многопартийности в Чехии, Венгрии и Польше определяет практику манипулятивных действий.
Следует говорить как минимум о нескольких институциональных аспектах манипулятивности: (1) логике конституционных изменений, (2) демократическом аудите электоральных практик, (3) особенностях партогенеза.
Первая проблема связана с ограниченным выбором моделей конституционного строительства. Трансформация конституционного законодательства в странах региона осуществлялась по двум моделям: деконструкции и демонтажа правовых основ деятельности политических институтов, унаследованных от периода «реального социализма».
Модель деконструкции предусматривает освобождение конституционного права от формалистического подхода «реального социализма». Это «освобождение» направленно на реализацию декларируемых в конституционных актах коммунистического периода прав и свобод граждан, полномочий государственных органов власти в пределах демократической политической системы. Наиболее показательный пример модели деконструкции – Польша.
Модель демонтажа предполагает максимально возможный (в зависимости от политических условий) отказ от наследия коммунистического прошлого. Данный подход связан с формированием новых институтов государственной власти, основанных на принципах демократии в рамках новых государственных образований. Опыт Чехии и Словакии в этой связи привлекает особое внимание.
Восточноевропейские конституции (во всяком случае, Польши, Чехии, Венгрии и Словакии) попытались раскрыть содержание концепта «демократический транзит». Удалось это в разной степени. Очевидно, закрепив процедурную определенность при неопределенности результатов, разработчики конституций имели слабое представление о консолидированной демократии. Вместе с тем, руководствуясь политическим инстинктом, они попытались создать «пояс неприкосновенности» принципов демократии, вероятно, философски предполагая прогрессивное развитие политических отношений и демократии.
Значительное, если не определяющее, влияние на формирование конституционных норм оказала политическая конъюнктура. Из-за этого влияния институциональный дизайн не выглядит адекватным современному уровню развития властных отношений в рассматриваемых странах. Это создает дополнительные трудности в процессе гармонизации национального и общеевропейского права в рамках Европейского Союза.
Особенностью восточноевропейских конституций является их правовой футуризм. В большинстве правовых актов, в том числе и в конституциях, наблюдается попытка выдать желаемое за действительное – перенести возможные позитивные результаты транзита в существующую политическую реальность. Чем удаленнее во времени описание событий, повлиявших на формирование конституционных предписаний, тем сложнее зафиксировать проявления «правового футуризма». Это не значит, что авторы конституций верно предвидели события и многое из того, что декларировалось, стало реальностью. Напротив, часто пустое декларирование мешало осуществлению демократических принципов. В этом случае, конституционные нормы и реальность расходились на опасное расстояние, угрожая политической стабильности. Все правовые акты вменяют желаемые нормы, которые в настоящий момент еще отсутствуют практически, но в Восточной Европе часто провозглашенные целеполагания объявляются осуществленными. Нынешняя избирательная система или наличная многопартийность, предоставляющие значительные возможности манипулирования, выдаются местными правительствами за истинно демократические.
Проблема демократического аудита электоральных практик для стран Центрально-Восточной Европы менее актуальна, чем для стран постсоветского пространства. Вместе с тем, данная проблема не снята с повестки дня и имеет существенное значение в процессе практической интеграции стран Новой Европы. Фактором, влияющим на определение оценок транзитных выборов, служит то, что все страны ЦВЕ в 1989 г. по-разному вступили в реформы: Польша и Венгрия посредством пакта, Чехословакия – через «мягкую» революцию.
Расчет индикатора демократии по методу Тату Ванханена11 показывает, что наиболее высокий уровень соревновательности выборов достигается в ситуации очевидного кризиса правящей группировки (Венгрия – 1998, Польша – 1991, Словакия – 2002, Чехия – 1996). При низком уровне соревновательности к власти приходили левые группировки. В странах ЦВЕ левые партии побеждали на выборах более уверенно, чем правые. Т. Ванханен относит к недемократическим все выборы, на которых иные кандидаты, нежели инкумбент12, в совокупности набрали менее 30% голосов. Таких примеров не знает даже Словакия времен В. Мечьяра, поэтому все выборы в ЦВЕ формально можно считать демократическими.
В рассматриваемых посткоммунистических странах прослеживается феномен «выборов разочарования», когда на смену демократическим партиям приходили популистские группировки. В некоторых случаях популистские партии выступают как «третья сила» («Альянс нового гражданина» П. Руско в Словакии, «Самооборона» А. Леппера в Польше, «Венгерская партия справедливости и жизни» И. Чурки). Очевидно, метод Ванханена не является исчерпывающим, но позволяют в целом довольно наглядно охарактеризовать основные параметры выборов.
Партийные системы стран ЦВЕ имеют ряд сходных характеристик: (1) феномен «партии власти», (2) нивелирование идеологических установок, (3) проблема стабильности парламентского представительства, (4) низкая репрезентативность партий.
«Партия власти» не является исключительно российским феноменом, если под этим термином понимать политическую организацию, созданную сверху по конъюнктурным соображениям с целью удержания власти. Подобными «партиями власти» были также польский «Беспартийный блок поддержки реформ» Л. Валенсы, «Движение за демократическую Словакию» В. Мечьяра, «Словацкий демократический и христианский союз» М. Дзуринды. Но это не значит, что феномен «партии власти» характерен для партийных систем всех посткоммунистических стран. Исключительное положение «партии власти» заставляет поставить под сомнение качество межпартийной конкуренции. Вместе с тем, известны варианты поражения (псевдо)доминирующей партии на парламентских выборах, как это было, например, в 1993 г. в Польше, в 1998-м – в Словакии.
Во всех посткоммунистических государствах наблюдается деформация идеологических антагонизмов, логика право-левого спектра нарушена. Как отмечает венгерский исследователь Д. Маркуш, в Восточной Европе на протяжении посткоммунистического периода люди голосуют, по сути, за одну и ту же партию (жонглирующую категориями общего блага) под разными вывесками. Выбор не велик: либо капитализм с экс-коммунистами, либо реальный социализм с антикоммунистами13. Если в Западной Европе и Северной Америке консерваторам противостоят либералы (США, Великобритания) или социал-либералы (Франция, Германия, Испания), то в ЦВЕ социалисты противостоят либералам. Фактически речь идет о партийно-идеологической борьбе на левом фланге. Во многих странах просто отсутствуют крупные партии консервативной направленности. Такое положение дел, по всей видимости, связано с институциональным кризисом консервативной идеологии в посткоммунистической Европе.
В целом, партийная система стран ЦВЕ характеризуется определенной нестабильностью (особенно в Польше и Словакии), хотя амплитуда раскачивания политического маятника постоянно сокращается. Общая для региона тенденция складывания двухпартийной системы слабо проявляется в Словакии после свержения мечьяризма. Политические партии здесь в гораздо меньшей степени, чем в Чехии или Венгрии, подвержены процессу стандартизации. В Польше, Чехии и Венгрии черты стандартных (по структурно-функциональным параметрам) в наибольшей степени обрели традиционные левые партии.
Новые партии и коалиции, как правило, формируются в государствах Центрально-Восточной Европы не на идеологической, а на конъюнктурной основе. По глубине трансформации партийные системы Венгрии и Чехии представляют собой авангардную модель, приближающуюся по основным характеристикам к западноевропейским образцам. Основной тенденцией в процессе модернизации партийной системы в странах ЦВЕ стало устранение любых условий для доминирования на политической сцене одной партии.
Внутриполитическое состояние посткоммунистических стран ЕС по меньшей мере не способствует обретению общеевропейского единства. Логика конституционных изменений слабо вписывается в практику западных стран. Демократический аудит электоральных практик, уверенно фиксируя соблюдение формальных критериев западной демократии, часто игнорирует их манипулятивные эффекты. Восточноевропейский партогенез существенно отличается от роли и функций политических партий на Западе.
Но в целом, рассуждая о проблемах единства Европы, не стоит преувеличивать масштаб имеющихся проблем. Ни одна из них не угрожает катастрофой Европейскому Союзу. Однако это не значит, что в будущем ЕС гарантирован от потрясений. Вероятнее угроза придет именно с востока, вызванная окончанием расширения Евросоюза (исключая решение «турецкого вопроса») по всему периметру европейских границ СНГ. По мере продвижения ЕС на восток будет возрастать значение российского направления во внешней политике Евросоюза. Российско-евросоюзовские отношения начали меняться сразу после 1 января 2007 года, когда в ЕС вступили Румыния и Болгария. Западный участок границ СНГ оказался полностью «прикрыт» Евросоюзом.


4

Перспективы шестого расширения ставят перед Евросоюзом новые задачи в отношениях восточных соседей. Речь идет о выработке комплексной восточной политики, под которой понимаются связи и отношения ЕС с соседними странами, расположенными к востоку от границ Польши. В узком смысле восточная политика представляет собой отношения Евросоюза с Россией, Белоруссией и Украиной. В широком смысле – со всеми странами постсоветского пространства за вычетом Прибалтики14.
Польские политики настаивают на том, что они лучше понимают проблемы стран «за Бугом», чем рафинированные чиновники из Брюсселя. Один из квалифицированных польских дипломатов и политиков Стефан Меллер, который был послом в России и министром иностранных дел Польши, в интервью немецкой газете «Die Welt» откровенно высказался о первостепенных задачах восточной политики Польши и ЕС15. Ее главным приоритетом он назвал содействие интеграции Украины в евро-атлантические структуры.
Польша всегда проявляла значительный интерес к событиям в этой стране. Именно Варшава первой признала независимость Украины в декабре 1991 года. Заинтересованность ЕС, США и национальной политической элиты в развитии польского «прометеизма» в полной мере проявилась во время «оранжевой революции» конца 2004 года. Видные деятели польской политики оказали существенное влияние на ход событий, экспортируя на Украину свой опыт внутриэлитного диалога 1989 года, проводившегося в рамках польского «круглого стола».
Сегодня в польско-украинских отношениях стоит задача конвертировать пожелания в конкретные предложения по интенсификации двухстороннего сотрудничества и евро-атлантической интеграции Украины. Однако в Польше склонны завышать оценки прозападной ориентированности украинской элиты.
Предлагаемые Варшавой направления восточной политики ЕС поддерживаются большинством восточноевропейских правительств. По меньшей мере страны Вышеградской группы выступают за реализацию «варшавской» стратегии, хотя некоторые специалисты полагают, что присоединение Украины в ЕС может негативно сказаться на деятельности Вышеградской группы в рамках Европейского Союза16. Западные партнеры, соглашаясь в целом со сформулированной Варшавой повесткой дня, расходятся с вышеградскими правительствами в оценке российского фактора в целом и возможной реакций России на варшавские версии восточной политики Евросоюза. Польша предлагает «не особенно обращать внимание» на возможную реакцию России. Политики в Брюсселе склоняются к большей осмотрительности. Необходимо признать, что в делах, где Варшава играет значимую роль, ее внешняя политика также отличается большей взвешенностью.
Более или менее единой выглядит позиция западных и восточных партнеров по ЕС в отношении Беларуси. Неприятие авторитарного правления объединяет европейцев. Ведущую роль здесь играет позиция Польши, которая пытается формулировать общее мнение. Важнейшим внешнеполитическим ресурсом белорусского режима выступает поддержка России, а оппозиционным силам содействует Варшава. При этом обе стороны отдают себе отчет в том, что развитие событий в Минске по революционному сценарию неблагоприятно отразится на всех сторонах отношений России с ЕС. Наилучшим вариантом может быть содействие внутриполитическому диалогу без попыток решающим образом повлиять на ситуацию, ущемляя суверенитет Беларуси. К сожалению, отдельные политики (европейские и российские) часто злоупотребляют ангажированными акциями.
Минимальные расхождения позиций наблюдаются в отношении Украины и Молдовы. Приоритетом выступает вовлечение этих стран в евро-атлантический интеграционный процесс. Но если восточноевропейские политики настроены оптимистично, то большинство западного истэблишмента оценивают интеграционные перспективы Молдовы и Украины скромнее. Достигнутый уровень партнерства с этим странами представляется западноевропейцам оптимальным. Ожидаемая интенсификация интеграционного сотрудничества ЕС с Молдовой после вступления в Еврососоюз Румынии сомнительна. Вступление Румынии в Европейский Союз может негативно отразиться на экономических связях Молдовы с ЕС. Переходный период по освоению Румынией коммунитарных норм уже поставил молдавских партнеров в зависимость от Бухареста. Кроме того, замороженный в 1994 г. Приднестровский конфликт заставляет европейцев (как на востоке, так и на западе) быть осторожнее.
Более существенны расхождения позиций запада и востока ЕС в отношении России. В рамках данной проблемы можно выделить два аспекта. Во-первых, имеются расхождения в оценке основного тренда политического развития России. Во-вторых, у разных стран не совпадают экономические интересы. Оба аспекта взаимосвязаны. Более жесткая позиция «Новой Европы» по отношению к России обусловлена не только историческим прошлым, но экономическими интересами. Восточноевропейские страны, переориентировавшись в экономике на Запад, утратили российский рынок, а Россия потеряла механизмы влияния на развитие политических процессов в ЦВЕ. Политика перестала быть ведущим фактором экономических отношений.
Первоначально казалось, что можно иметь очень сложные политические отношения и развивать взаимовыгодные экономические связи. Однако это не совсем так. Политика не всегда – препятствие в развитии хозяйственных связей, но холодные политические отношения не стимулируют рост торговых, инвестиционных, технологических и других обменов.
Высокая степень энергозависимости восточноевропейских стран от России только раздражает их правительства. Они стараются уменьшить роль импорта российских энергоносителей, но не могут этого добиться. Несмотря на это, страны ЦВЕ позволяют себе проводить антироссийскую политику. Самое любопытное, что это не наносит ущерба их экономическим отношениями с Россией.
Обострившиеся в 2005 г. дискуссии внутри Евросоюза вокруг проекта Североевропейского газопровода (СЕГ) мало способствовали преодолению разногласий между восточным и западным флангами ЕС. Строительство СЕГ было воспринято на востоке как акт «враждебности» России по отношению к Прибалтике и ЦВЕ, хотя на самом деле все было в желании российской стороны закрепиться на газовом рынке Западной Европы. Более важным и долгосрочным по последствиям является геоэкономической смысл СЕГ. Россия вышла на «веер маршрутов» поставок газа в Европу – по старым «советским» трубопроводам, по новому придонному трубопроводу через Балтику и посредством танкерных поставок сжиженного газа. Это существенный шаг к диверсификации путей транспортировки энергоносителей на Запад.
В обозримом будущем маловероятно, что России будет выгодно стремиться к вступлению в ЕС. В равной мере справедливо и то, что сама она не сможет удовлетворить основным требованиям для вступления в Евросоюз. Это условие, правда, вряд ли кого-то всерьез смущает с учетом того опыта включения в ЕС восточноевропейских стран «последнего эшелона», которые тоже критериям Европейского Союза соответствовали весьма условно.
Восточноевропейские страны против присоединения России к ЕС: оно лишило бы их даже той остаточной, символической геополитической роли, которую пока еще они играют на европейском пространстве, убеждая США и «Старую Европу» в своей полезности и даже необходимости как «посредника» (на самом деле нежеланного и ненужного) в отношениях между ЕС и Россией. Российские энергоресурсы остро нужны Евросоюзу, но ЕС пытается получить их, «удерживая Москву на расстоянии вытянутых рук». До сих пор эта политика работала. Российская Федерация не особенно стремилась в ЕС и не искала альтернативы Евросоюзу как потребителю ее энергоносителей.
Если на самом деле в обозримой перспективе для российских углеводородов откроются рынке в Азии, ситуация может резко измениться. Как может измениться она, если сами страны ЕС найдут и освоят альтернативные источники энергии таким образом, что потребление углеводородов станет существенно меньше. Вопрос в том, насколько реалистичны обе эти перспективы.
В принципе не вполне бессмысленным многим аналитикам кажется вариант ассоциированного членства России и европейских государств СНГ в Европейском Союзе. Сегодня преждевременно говорить об актуальности соответствующих переговоров, поскольку не исчерпан потенциал подписанного в 1994-м и завершающегося в 2007 г. Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Европейским Союзом. Однако в перспективе данный формат отношений может быть модифицирован. Это не требует реформирования ни ЕС, ни СНГ, но может подготовить почву для реализации в будущем проекта «Большой Европы». Кроме того, Москва получит значительный ресурс времени для формирования адаптационной стратегии в отношении азиатских стран СНГ, что будет необходимо, если Россия рискнут пойти на ассоциацию с Евросоюзом.
В обозримой перспективе характер отношений России и ЕС вряд ли измениться. Приоритетным направлением будет торгово-экономическое сотрудничество. Сегодня Россию более всего интересует обеспечение транспортировки нефти и газа в страны «Старой Европы» по территории «Новой Европы». Углубление сотрудничества возможно в областях взаимодействия по линии борьбы с терроризмом и сотрудничества органов внутренних дел, упрощения визового режима, увеличения товарооборота и обмена инвестициями.


* * *

Европейское единство подвергается серьезному испытанию европейским Востоком. Общая внешняя политика и политика безопасности стран ЕС развивается крайне медленно из-за существенных расхождений в видении международных проблем евросоюзовским Западом и евросоюзовским Востоком. Перспективы сближения позиций «двух Евросоюзов» не вполне определены в свете проблем с принятием европейской конституции. Запад Европы не может более игнорировать социально-экономические и политические интересы «Новой Европы». Во всяком случае, последняя настаивает именно на этом, намекая, что проамериканский выбор «новоевропейцев» – реакция на недостаточность реальных стимулов к углублению приверженности европейской идее. Рост евроскептицизма на Востоке – маркер освоенности европейской идеи в посткоммунистических странах, где по-прежнему сильны поляризация между ностальгией по «реальному социализму», популизмом и «низовым» национализмом.

Примечания

1Tygodnik powszechny. 25 lipca 2004.
2В июне 1993 г. Европейский совет на встрече в Копенгагене одобрил вступление в ЕС трех новых стран (Австрии, Швеции и Финляндии) и одновременно разработал 3 критерия, которым должно соответствовать государство-кандидат на вступление в ЕС:
1) обеспечение стабильности государственных институтов, гарантирующих демократию, права человека, верховенство закона и защиту меньшинств;
2) наличие работающей рыночной экономики, а также способность справляться с давлением конкуренции и рыночными силами в рамках Евросоюза;
3) принятие общих правил, стандартов составляющих основу законодательства ЕС, включая приверженность целям политического, экономического и валютного союза.
Позднее к этим критериям был добавлен еще один: существование юридических и административных структур, способствующих принятию и внедрению европейского права (Прим. ред.).
3Итоги национальных референдумов см.: http://www.sloven.ru/new.php?id=13.
4J. Bunca’k, M. Piscova’. Modern National Identity of Slovaks and Their Attitude Towards Europe // Sociolоgia / Slovak Sociologica’l Review. 2000. Vol. 32. № 3. P. 291.
5На выборах в Сейм и Сенат победу одержала консервативная партия «Право и Справедливость» («ПиС») Я. Качиньского. «Антиамериканизм» польских правых весьма специфического свойства. С одной стороны, США прокламируются как традиционный внешнеполитический партнер. С другой стороны, «ПиС» выступает как последовательный сторонник европейской интеграции, в том числе и во внешнеполитической сфере. При этом консерваторы постоянно муссируют тему «американизации» польского общества, утраты национальной идентичности.
6С начала военной операции международной коалиции в Ираке погибло 17 польских граждан.
7В работе этого круглого стола участвовали: еврокомиссар по делам расширения Гюнтер Ферхойген, американский публицист и бывший советник президента США Дуг Бандоу, итальянский историк и политолог Марчелло Флорес, французский публицист Бернар Жютта, редактор влиятельного словацкого журнала «SME» Мартин Шимечка, редактор немецкого журнала «Die Tageszeitung» Кристиан Семлер, бывший министр обороны Польши Януш Онышкевич, а также публицист польского журнала «Политика» Адам Кшеминьский. Подробнее см.: http://www.gazeta.pl/ wyborcza/nauka/0,34475.html
8K. Miszczak. Europejska polityka bezpieczen’stwa. Lo’dz’, 2004. S. 20.
9Ангела Меркель может переписать внешнеполитическую концепцию Польши // Балтийская мозаика. Лето 2005. С. 59–60.
10Мечьяризм – политика, названная по имени премьер-министра Словакии в 1993–1998 годах Владимира Мечьяра. В своей внутриполитической стратегии Мечьяр пытался совместить традиционалистские и социал-демократические ценности (Прим. ред.).
11T. Vanhanen. Prospects for Democracy. A Study of 172 Countries. London – New York: 1997. P. 41.
12Инкумбент (от англ. incumbent: лежащий, давящий на, возложенный, обязательный) – сила, находящаяся у власти (прим. ред.)
13D. Markus. Wahlen, Parteien und Konfliktlinien in Ungarn // Neue Gesellschaft. 1998. S. 684–685.
14Кучинская М. Новая парадигма польской восточной политики // Pro et Contra. 1998. Т. 3. № 2.
15Russland hat keine Orientierung // Die Welt. 2006. 7 Januar.
16Подробнее см.: Руснак У. Вышеградское прошлое и будущее: факты и идеи / Центрально-Европейский Ежегодник. М.: 2003. С. 105–116.
Развитие европейского интеграционного пространства в начале XXI века существенно меняет облик Европы. Возникают новые проблемы и рождаются новые решения. Сегодня Европейский Союз (ЕС) объединяет более половины всех европейских государств с общим населением более 456 миллионов человек и обладает второй по уровню развития экономикой в мире. Такие внушительные социально-экономические показатели, казалось бы, дают основание говорить не только об оправданности претензий ЕС на одну из ведущих ролей в мировой политики, но и могут рассматриваться как заявка на глобальное лидерство. Вместе с тем внутренне состояние Евросоюза и сложности политического и экономического развития других частей континента существенно ограничивают внешнеполитические возможности ЕС. Проблемой нынешнего Европейского Союза становится обеспечение коммунитарного единства.


1

Вступление в 2004 г. еще десяти европейских стран в ЕС изменило геометрию интеграционного пространства. «Европа 25-ти» значительно отличается от «Европы 15-ти». Самое масштабное в истории Евросоюза расширение потребовало коренного пересмотра положений основополагающих договоров и институциональной реформы. С расширением ЕС усложнился механизм принятия решений, на их реализацию ныне требуется больше времени, чем прежде. Возрастает разнородность союза, что ставит под угрозу интересы малых стран, которые могут затеряться в многообразии разнонаправленных интересов. В ЕС вступили в основном малые страны, а их коллективные действия могут поставить под угрозу интересы больших стран.
Европейский Союз попал в институциональную ловушку. За новыми членами было зарезервировано 108 голосов (из 333) в Совете ЕС и 197 мест (из 720) в Европарламенте. По сравнению с взносом в 6% от валового внутреннего продукта (ВВП) это означает, соответственно, 27% и 38% голосов (мест) в этих основных органах ЕС. Влияние в институтах Евросоюза определяется уже не по реальному хозяйственному вкладу в интеграцию, как ранее, а наоборот – «по едокам».
В социально-экономическом плане внешний облик Евросоюза претерпел изменения. Увеличились различия в развитии отдельных регионов. Расширение носит экстенсивный характер. Так, территория ЕС увеличилась на четверть, население на 1/5, а суммарный ВВП всего на 6%. «Европейцы стали беднее». ВВП на душу населения уменьшился на 16%. К ЕС присоединились страны, где среднедушевой доход не превышает 42% от общеевропейского уровня, а внешний долг превышает 200 млрд. долларов1.
Появляются новые специфические проблемы. Ареал расширения отличается огромной пестротой этнического состава, религиозных верований, традиций и уклада жизни. Ни в одной из новых стран нет традиции сильной, непрерывной и жизнеспособной политической демократии.
Расширение интеграционных рамок скорее ухудшило, чем улучшило позиции ЕС на международной арене. Усиливаются внутренние деструктивные тенденции. Вступление такой страны, как Польша, с ее громоздким и неэффективным сельским хозяйством увеличивает нагрузку на бюджет ЕС. Существует опасность перемещения масс трудящихся после окончания переходного периода в западные регионы, что приведет к еще большей деградации восточных регионов.
Не особенно заметно улучшится в ближайшее время и положение новых членов ЕС. По сути, ни одно государство-кандидат не удовлетворяло копенгагенским критериям2: «пятое расширение» 2004 года, в отличие от предшествующих, было обусловлено не экономическими, а политическими причинами. Не случайно первоначальная потребительская и психологическая эйфория среди населения стран-кандидатов сменяется «евроскептицизмом». Показательными стали результаты национальных референдумов по вопросу о вступлении в Евросоюзу. Они прошли в марте-сентябре 2003 г. в девяти странах-кандидатах, исключая Кипр, поскольку эта страна остается с 1974 г. разделенной на греческую и турецкую части. Результаты этих референдумов можно суммировать следующей таблицей (Таблица Таблица 1. Результаты национальных референдумов о вступлении в ЕС
Страна Дата Явка «За»
Мальта 9 марта 2003 91,0% 54,0%
Словения 23 марта 2003 66,0% 89,6%
Венгрия 12 апреля 2003 46,0% 84,0%
Литва 10–11 мая 2003 64,0% 89,9%
Словакия 16–17 мая 2003 52,2% 92,4%
Польша 7–8 июня 2003 58,8% 78,4%
Чехия 13–14 июня 2003 55,2% 77,3%
Эстония 14 сентября 2003 73,4% 72,6%
Латвия 20 сентября 2003 69,6% 74,4%

1): Таблица 1. Результаты национальных референдумов о вступлении в ЕС
Страна Дата Явка «За»
Мальта 9 марта 2003 91,0% 54,0%
Словения 23 марта 2003 66,0% 89,6%
Венгрия 12 апреля 2003 46,0% 84,0%
Литва 10–11 мая 2003 64,0% 89,9%
Словакия 16–17 мая 2003 52,2% 92,4%
Польша 7–8 июня 2003 58,8% 78,4%
Чехия 13–14 июня 2003 55,2% 77,3%
Эстония 14 сентября 2003 73,4% 72,6%
Латвия 20 сентября 2003 69,6% 74,4%

Первый по времени мальтийский референдум (март 2003 г.) показал, что высокая явка граждан не гарантирует желаемого еврооптимистами результата. Именно на Мальте была зафиксирована самая высокая явка избирателей (91%) и одновременно – самая низкая поддержка интеграции (54% )3.
Референдум в Словении подтвердил тенденцию: чем ниже явка граждан, но выше необходимого кворума, тем весомее поддержка интеграции. В первую очередь это актуально для стран Вышеградской группы (Польша, Венгрия, Чехия и Словакия). Провал референдума в одной стране мог оказать серьезное негативное влияние на граждан других стран-кандидатов и в целом на процесс евроинтеграции. Правительствам пришлось больше агитировать не только за европейский выбор, но и за явку граждан.
Показательно, что в Венгрии была зафиксирована наименьшая явка – 46%. Референдум в этой стране признан состоявшимся, поскольку национальное законодательство не устанавливает обязательного кворума. Среди стран, где есть требование 50%-го кворума, словацкий опыт выделяется особо. В Словакии была зафиксирована наиболее высокая поддержка интеграции – 92,4% при весьма низкой явке – 52,2%. Кроме того, это был первый референдум, который состоялся. Все предыдущие заканчивались провалом из-за абсентеизма (недостаточной явки) словацких граждан. В трех прибалтийских странах референдумы прошли при высокой явке (в среднем – 69%) и значительной поддержке интеграции (в среднем – 77%).
Результаты референдумов показали достаточно высокий уровень общественной поддержки интеграционных процессов в новых странах ЕС, что должно способствовать укреплению и развитию Европейского Союза в целом. Однако сразу после 1 мая 2004 года, когда вступили в силу подписанные в апреле 2003 г. Афинские соглашения о присоединении новых стран к Евросоюзу, поддержка европейской идеи в новых странах стала падать, а подъем еврооптимизма наблюдался лишь в периоды внутриполитической активизации, как правило, накануне выборов общенационального масштаба. «Европейский вопрос» становится одним из катализаторов политической борьбы: он уже привел к поляризации сторонников и противников интеграции. Хотя нужно признать, что в новых странах – членах ЕС нет ни одной влиятельной политической силы, выступающей за выход из этого союза.
Такая ситуация была ожидаема как в Брюсселе, так и в восточноевропейских столицах. Снижающейся уровень поддержки интеграционной политики – проблема самого Евросоюза и ее решение зависит от самих его членов. Корни проблемы лежат в завышенных ожиданиях, расплатой за которые становится разочарование. Эмоциональная неудовлетворенность граждан новых стран после вступления в ЕС объяснима и связана с трудностями их социального и экономического положения. Более обеспеченная часть польского, чешского или словенского общества, а также горожане и молодежь, более оптимистичны в отношении Евросоюза, чем граждане иных категорий4. Вероятно, с ростом общественного благосостояния, экономической и политической активности молодого поколения поддержка европейской идеи на востоке континента может повыситься.


2

В обозримой перспективе наибольших трудностей в процессе обеспечения европейского единства можно ожидать в сфере безопасности. Вызовы мировой политики продемонстрировали различия в понимании «старой» и «новой» Европой смысла общей внешней политики и политики безопасности. Авторство клише «Новая Европа» принадлежит министру обороны США Д. Рамсфелду. «Новая Европа» – это европейские страны, которые поддержали в 2003 г. решение Соединенных Штатов по иракскому вопросу и активно включились в реализацию этого решения. «Старую Европу» олицетворяют шесть стран-основателей европейских сообществ.
Географически «Новая Европа» не едина. Если судить о «консервативном фронте» в период разработки общеевропейской Конституции, то к числу «пуделей» Буша относили тогдашних президента Польши А. Квасьневского, премьер-министра Британии Э. Блэра и премьера Испании Х.М. Аснара. В восточноевропейском регионе особо выделяется Польша с ее амбициями определять восточную политику Евросоюза и одновременной ориентацией на США в мировых делах.
Польша, самый крупный и важнейший из новых членов НАТО, образует центр рамсфелдовой «Новой Европы». Явная и однозначная поддержка позиции Соединенных Штатов по самым острым проблемам международной политики со стороны Варшавы была традиционной в 1990-х годах. Сегодня происходит переоценка внешнеполитической ориентации страны под влиянием двух основных факторов. Во-первых, на опасное расстояние расходятся позиции Польши и остальных ее партнеров по ЕС, что угрожает игнорированием польских проблем в коммунитарных сферах. Во-вторых, уровень поддержки проамериканской политики внутри страны снизился до критического уровня. Неслучайно, все ведущие участники избирательных кампаний 2005 г. так или иначе играли на антиамериканских настроениях5.
Осознание изменившейся конфигурации в системе международной безопасности пришло к варшавским геостратегам гораздо позже иракского кризиса (2003) и провала конституционных референдумов во Франции и Нидерландах (2005). Огромное влияние на изменение внешней политики Польши оказали потери национального контингента в Ираке6. Правительство начало осуществлять программу вывода своих войск из этой страны.
Термин «Новая Европа» подрывает единство государств ЕС. Однако противопоставление «новой» Европы «старой» носит конъюнктурный характер. США поддерживали процесс евроинтеграции, содействовали вступлению в ЕС большего числа стран Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европы. Этот термин удобен всем, кроме самой «Новой Европы». Первоначально политическая и интеллектуальная восточноевропейская элита позитивно восприняла это словосочетание, но затем произошло переосмысление его антиевропейского содержания, что продемонстрировал круглый стол «Старая Европа – Новая Европа – Америка», организованный «Газетой Выборчей» в Варшаве в мае 2003 года7. Западная Европа, в первую очередь Германия и Франция, эксплуатируют этот термин с целью указать на существенные отличия двух частей континента. В России его используют как маркировку проамериканского характера внешнеполитического курса центрально-восточноевропейских государств.
Рамсфелдова «Новая Европа» – миф, упрощение сложной конфигурации европейской и мировой политики. Правительства стран Центрально-Восточной Европы (ЦВЕ) не поддерживают этот миф, отрицая противопоставление запада и востока Европы. Конъюнктурность позиции многих посткоммунистических стран обусловлена поиском более надежного и сильного партнера в сфере обеспечения национальной безопасности. Тем не менее, этот миф существенно влияет на характер международных отношений.
Объективно США сохраняют ведущую роль в обеспечении безопасности в Европе, несмотря на титанические усилия адептов евроинтеграции по созданию отдельной общеевропейской внешней политики и политики безопасности. НАТО и национальные вооруженные силы выступают главной опорой безопасного существования стран Европы. Во внешней политике «Новой Европы» особое место занимают отношения с США. Политическая ориентация на Вашингтон имеет на востоке Европы свои внутриполитические оправдания, но не находит поддержки на ее западе. Общественное мнение посткоммунистических стран расколото между лояльностью к Евросоюзу и к НАТО8 с некоторым преобладанием симпатий к первому.
«Новая Европа» ничего принципиально нового в сфере внешней политики не демонстрирует. Значительная часть политической элиты этих государств воспринимает идею евро-атлантизма в духе «холодной войны». Национальная безопасность и международный престиж стран данной группы, по их мнению, могут быть обеспечены присоединением к американской «коалиции желающих», а прогресс в социальной и экономической сферах достижим в рамках ЕС.
Европейские интеграционные процессы стали возможными благодаря военному присутствию США на континенте. Сегодня «новая Европа» ведет себя на мировой арене так, как это делала «старая Европа» в 1950–1960-х годах. Однако американское военное присутствие уже не гарантирует безопасности в прежнем виде, а сфера внешней политики выступает зоной консенсусных решений ЕС. Принятие общеевропейской Конституции могло бы привязать «новую Европу» к интересам всего Евросоюза9.
Внутри посткоммунистических стран сложилась идентификация политических сил по отношению к основным центрам мировой политики. Место недавнего антагонизма «Запад – Восток» занял треугольник «Вашингтон – Брюссель – Москва». В зависимости от политического темперамента правящей группировкой по-разному расставляются акценты во внешней политике, но «треугольник» продолжает существовать. Правые силы ориентируются на Вашингтон, левые и центристы – на Брюссель. Отношения с Россией рассматриваются всеми ведущими партиями исключительно с утилитарных позиций.
Национальные приоритеты и геостратегические интересы стран ЦВЕ пересекаются, образуя единое поле внешней политики «Новой Европы». Евро-атлантическое направление является первостепенным. «Новая Европа» ставит задачи достижения полноправного членства в ЕС, берет на себя ответственность за будущее интеграции: она заинтересована в реализации общей внешней политики и политики безопасности, миграционной и визовой политики стран Евросоюза.
После вступления в 2004 г. первой группы «новоевропейских» стран в ЕС национальные правительства (как правые, так и левые) ставят перед собой задачу максимально возможной интеграции в институты Европейского Союза. В первую очередь это касается введения общеевропейской валюты и построения единого рынка труда. Большинство стран «Новой Европы» следуют в фарваторе американской политики, однако решения принимаются с учетом общеевросоюзовского мнения. Вообще, внутриполитические проблемы оказывают непосредственное слияние на смену акцентов во внешней политике новых членов ЕС.


3

В рамках статьи невозможно охватить весь спектр проблем развития стран Центрально-Восточной Европы: можно лишь попытаться вскрыть наиболее значимые проблемы функционирования местных режимов, которые влияют на определение внешнеполитических ориентиров этих стран. С конца 1980-х годов многие государства ЦВЕ прошли серьезный путь в построении и отладке демократических институтов и процедур. Но функционирование этих структур демонстрирует значительный потенциал авторитарности. Важен поиск адекватного языка описания происходящих перемен, отход от старой телеологической схемы «демократического транзита».
Изменения в основных параметрах государственного устройства стран этой части мира связаны с их изначальным стремлением:
– создать такие правовые и политические институты, которые позволяли бы интегрироваться в мировые экономические процессы;
– сформировать ответственное и демократическое правление.
Стратегический курс в большинстве случаев не предполагал наличия четкого результата в виде создания «демократического режима». Скорее, он ориентировал на «выход из прошлого», отказ от коммунистической авторитарности или (что иногда было точнее) от ее коммунистической версии.
Многие политические практики строились как следствие, «от противного». Они во многом игнорировали местные традиции, вольно или невольно копируя зарубежные модели институтов либеральных демократических государств. Результатом посткоммунистических реформ в ряде стран ЦВЕ стал причудливый симбиоз авторитарно-демократических элементов в их политических институтах, который придает местным процессам оригинальные, уникальные черты.
И для российского, и для центрально-восточноевропейского опыта характерно стремление манипулировать демократическими институтами и процедурами при недостаточно развитом гражданском обществе.
Какие механизмы, методы и приемы манипулирования оказываются наиболее действенными с точки зрения местных режимов? Прежде всего речь идет о манипулятивных механизмах. Маркером манипуляции может служить результат акции, отличный от провозглашаемой цели, но приносящей значимые дивиденды инвесторам – манипуляторам. Манипуляция демократическими институтами и процедурами представляет собой, таким образом, продолженный процесс с момента «инвестиций» до момента получения «дивидендов». Манипулирование, рассматриваемое функционально (или даже как обман), как будто применяется повсеместно. Но в Восточной Европе оно зачастую угрожает политической стабильности, а иногда сотрясает всю политическую систему. Шестнадцать лет изменений в политической сфере предоставляют богатый материал для исследователя.
Самый весомый фактор, оказывающий влияние на отбор приемлемых манипулятивных процедур, представляет собой институциональный дизайн политической системы. Обширный исследовательский материал предоставляет словацкий «мечьяризм»10, основой которого служит эксплуатация демократических институтов и процедур в интересах правящей элиты, стремящейся к установлению авторитарного режима. В других странах региона манипулятивная модель управления политическими процессами менее развита. Она находит свое выражение на уровне институционального дизайна – например, кризис двухпалатной парламентской системы в Чехии в 1992–1996 годах или патовая ситуация в ее нижней палате, обусловленная равенством мест у правоцентристской и левоцентристской коалиции. Во многом характер многопартийности в Чехии, Венгрии и Польше определяет практику манипулятивных действий.
Следует говорить как минимум о нескольких институциональных аспектах манипулятивности: (1) логике конституционных изменений, (2) демократическом аудите электоральных практик, (3) особенностях партогенеза.
Первая проблема связана с ограниченным выбором моделей конституционного строительства. Трансформация конституционного законодательства в странах региона осуществлялась по двум моделям: деконструкции и демонтажа правовых основ деятельности политических институтов, унаследованных от периода «реального социализма».
Модель деконструкции предусматривает освобождение конституционного права от формалистического подхода «реального социализма». Это «освобождение» направленно на реализацию декларируемых в конституционных актах коммунистического периода прав и свобод граждан, полномочий государственных органов власти в пределах демократической политической системы. Наиболее показательный пример модели деконструкции – Польша.
Модель демонтажа предполагает максимально возможный (в зависимости от политических условий) отказ от наследия коммунистического прошлого. Данный подход связан с формированием новых институтов государственной власти, основанных на принципах демократии в рамках новых государственных образований. Опыт Чехии и Словакии в этой связи привлекает особое внимание.
Восточноевропейские конституции (во всяком случае, Польши, Чехии, Венгрии и Словакии) попытались раскрыть содержание концепта «демократический транзит». Удалось это в разной степени. Очевидно, закрепив процедурную определенность при неопределенности результатов, разработчики конституций имели слабое представление о консолидированной демократии. Вместе с тем, руководствуясь политическим инстинктом, они попытались создать «пояс неприкосновенности» принципов демократии, вероятно, философски предполагая прогрессивное развитие политических отношений и демократии.
Значительное, если не определяющее, влияние на формирование конституционных норм оказала политическая конъюнктура. Из-за этого влияния институциональный дизайн не выглядит адекватным современному уровню развития властных отношений в рассматриваемых странах. Это создает дополнительные трудности в процессе гармонизации национального и общеевропейского права в рамках Европейского Союза.
Особенностью восточноевропейских конституций является их правовой футуризм. В большинстве правовых актов, в том числе и в конституциях, наблюдается попытка выдать желаемое за действительное – перенести возможные позитивные результаты транзита в существующую политическую реальность. Чем удаленнее во времени описание событий, повлиявших на формирование конституционных предписаний, тем сложнее зафиксировать проявления «правового футуризма». Это не значит, что авторы конституций верно предвидели события и многое из того, что декларировалось, стало реальностью. Напротив, часто пустое декларирование мешало осуществлению демократических принципов. В этом случае, конституционные нормы и реальность расходились на опасное расстояние, угрожая политической стабильности. Все правовые акты вменяют желаемые нормы, которые в настоящий момент еще отсутствуют практически, но в Восточной Европе часто провозглашенные целеполагания объявляются осуществленными. Нынешняя избирательная система или наличная многопартийность, предоставляющие значительные возможности манипулирования, выдаются местными правительствами за истинно демократические.
Проблема демократического аудита электоральных практик для стран Центрально-Восточной Европы менее актуальна, чем для стран постсоветского пространства. Вместе с тем, данная проблема не снята с повестки дня и имеет существенное значение в процессе практической интеграции стран Новой Европы. Фактором, влияющим на определение оценок транзитных выборов, служит то, что все страны ЦВЕ в 1989 г. по-разному вступили в реформы: Польша и Венгрия посредством пакта, Чехословакия – через «мягкую» революцию.
Расчет индикатора демократии по методу Тату Ванханена11 показывает, что наиболее высокий уровень соревновательности выборов достигается в ситуации очевидного кризиса правящей группировки (Венгрия – 1998, Польша – 1991, Словакия – 2002, Чехия – 1996). При низком уровне соревновательности к власти приходили левые группировки. В странах ЦВЕ левые партии побеждали на выборах более уверенно, чем правые. Т. Ванханен относит к недемократическим все выборы, на которых иные кандидаты, нежели инкумбент12, в совокупности набрали менее 30% голосов. Таких примеров не знает даже Словакия времен В. Мечьяра, поэтому все выборы в ЦВЕ формально можно считать демократическими.
В рассматриваемых посткоммунистических странах прослеживается феномен «выборов разочарования», когда на смену демократическим партиям приходили популистские группировки. В некоторых случаях популистские партии выступают как «третья сила» («Альянс нового гражданина» П. Руско в Словакии, «Самооборона» А. Леппера в Польше, «Венгерская партия справедливости и жизни» И. Чурки). Очевидно, метод Ванханена не является исчерпывающим, но позволяют в целом довольно наглядно охарактеризовать основные параметры выборов.
Партийные системы стран ЦВЕ имеют ряд сходных характеристик: (1) феномен «партии власти», (2) нивелирование идеологических установок, (3) проблема стабильности парламентского представительства, (4) низкая репрезентативность партий.
«Партия власти» не является исключительно российским феноменом, если под этим термином понимать политическую организацию, созданную сверху по конъюнктурным соображениям с целью удержания власти. Подобными «партиями власти» были также польский «Беспартийный блок поддержки реформ» Л. Валенсы, «Движение за демократическую Словакию» В. Мечьяра, «Словацкий демократический и христианский союз» М. Дзуринды. Но это не значит, что феномен «партии власти» характерен для партийных систем всех посткоммунистических стран. Исключительное положение «партии власти» заставляет поставить под сомнение качество межпартийной конкуренции. Вместе с тем, известны варианты поражения (псевдо)доминирующей партии на парламентских выборах, как это было, например, в 1993 г. в Польше, в 1998-м – в Словакии.
Во всех посткоммунистических государствах наблюдается деформация идеологических антагонизмов, логика право-левого спектра нарушена. Как отмечает венгерский исследователь Д. Маркуш, в Восточной Европе на протяжении посткоммунистического периода люди голосуют, по сути, за одну и ту же партию (жонглирующую категориями общего блага) под разными вывесками. Выбор не велик: либо капитализм с экс-коммунистами, либо реальный социализм с антикоммунистами13. Если в Западной Европе и Северной Америке консерваторам противостоят либералы (США, Великобритания) или социал-либералы (Франция, Германия, Испания), то в ЦВЕ социалисты противостоят либералам. Фактически речь идет о партийно-идеологической борьбе на левом фланге. Во многих странах просто отсутствуют крупные партии консервативной направленности. Такое положение дел, по всей видимости, связано с институциональным кризисом консервативной идеологии в посткоммунистической Европе.
В целом, партийная система стран ЦВЕ характеризуется определенной нестабильностью (особенно в Польше и Словакии), хотя амплитуда раскачивания политического маятника постоянно сокращается. Общая для региона тенденция складывания двухпартийной системы слабо проявляется в Словакии после свержения мечьяризма. Политические партии здесь в гораздо меньшей степени, чем в Чехии или Венгрии, подвержены процессу стандартизации. В Польше, Чехии и Венгрии черты стандартных (по структурно-функциональным параметрам) в наибольшей степени обрели традиционные левые партии.
Новые партии и коалиции, как правило, формируются в государствах Центрально-Восточной Европы не на идеологической, а на конъюнктурной основе. По глубине трансформации партийные системы Венгрии и Чехии представляют собой авангардную модель, приближающуюся по основным характеристикам к западноевропейским образцам. Основной тенденцией в процессе модернизации партийной системы в странах ЦВЕ стало устранение любых условий для доминирования на политической сцене одной партии.
Внутриполитическое состояние посткоммунистических стран ЕС по меньшей мере не способствует обретению общеевропейского единства. Логика конституционных изменений слабо вписывается в практику западных стран. Демократический аудит электоральных практик, уверенно фиксируя соблюдение формальных критериев западной демократии, часто игнорирует их манипулятивные эффекты. Восточноевропейский партогенез существенно отличается от роли и функций политических партий на Западе.
Но в целом, рассуждая о проблемах единства Европы, не стоит преувеличивать масштаб имеющихся проблем. Ни одна из них не угрожает катастрофой Европейскому Союзу. Однако это не значит, что в будущем ЕС гарантирован от потрясений. Вероятнее угроза придет именно с востока, вызванная окончанием расширения Евросоюза (исключая решение «турецкого вопроса») по всему периметру европейских границ СНГ. По мере продвижения ЕС на восток будет возрастать значение российского направления во внешней политике Евросоюза. Российско-евросоюзовские отношения начали меняться сразу после 1 января 2007 года, когда в ЕС вступили Румыния и Болгария. Западный участок границ СНГ оказался полностью «прикрыт» Евросоюзом.


4

Перспективы шестого расширения ставят перед Евросоюзом новые задачи в отношениях восточных соседей. Речь идет о выработке комплексной восточной политики, под которой понимаются связи и отношения ЕС с соседними странами, расположенными к востоку от границ Польши. В узком смысле восточная политика представляет собой отношения Евросоюза с Россией, Белоруссией и Украиной. В широком смысле – со всеми странами постсоветского пространства за вычетом Прибалтики14.
Польские политики настаивают на том, что они лучше понимают проблемы стран «за Бугом», чем рафинированные чиновники из Брюсселя. Один из квалифицированных польских дипломатов и политиков Стефан Меллер, который был послом в России и министром иностранных дел Польши, в интервью немецкой газете «Die Welt» откровенно высказался о первостепенных задачах восточной политики Польши и ЕС15. Ее главным приоритетом он назвал содействие интеграции Украины в евро-атлантические структуры.
Польша всегда проявляла значительный интерес к событиям в этой стране. Именно Варшава первой признала независимость Украины в декабре 1991 года. Заинтересованность ЕС, США и национальной политической элиты в развитии польского «прометеизма» в полной мере проявилась во время «оранжевой революции» конца 2004 года. Видные деятели польской политики оказали существенное влияние на ход событий, экспортируя на Украину свой опыт внутриэлитного диалога 1989 года, проводившегося в рамках польского «круглого стола».
Сегодня в польско-украинских отношениях стоит задача конвертировать пожелания в конкретные предложения по интенсификации двухстороннего сотрудничества и евро-атлантической интеграции Украины. Однако в Польше склонны завышать оценки прозападной ориентированности украинской элиты.
Предлагаемые Варшавой направления восточной политики ЕС поддерживаются большинством восточноевропейских правительств. По меньшей мере страны Вышеградской группы выступают за реализацию «варшавской» стратегии, хотя некоторые специалисты полагают, что присоединение Украины в ЕС может негативно сказаться на деятельности Вышеградской группы в рамках Европейского Союза16. Западные партнеры, соглашаясь в целом со сформулированной Варшавой повесткой дня, расходятся с вышеградскими правительствами в оценке российского фактора в целом и возможной реакций России на варшавские версии восточной политики Евросоюза. Польша предлагает «не особенно обращать внимание» на возможную реакцию России. Политики в Брюсселе склоняются к большей осмотрительности. Необходимо признать, что в делах, где Варшава играет значимую роль, ее внешняя политика также отличается большей взвешенностью.
Более или менее единой выглядит позиция западных и восточных партнеров по ЕС в отношении Беларуси. Неприятие авторитарного правления объединяет европейцев. Ведущую роль здесь играет позиция Польши, которая пытается формулировать общее мнение. Важнейшим внешнеполитическим ресурсом белорусского режима выступает поддержка России, а оппозиционным силам содействует Варшава. При этом обе стороны отдают себе отчет в том, что развитие событий в Минске по революционному сценарию неблагоприятно отразится на всех сторонах отношений России с ЕС. Наилучшим вариантом может быть содействие внутриполитическому диалогу без попыток решающим образом повлиять на ситуацию, ущемляя суверенитет Беларуси. К сожалению, отдельные политики (европейские и российские) часто злоупотребляют ангажированными акциями.
Минимальные расхождения позиций наблюдаются в отношении Украины и Молдовы. Приоритетом выступает вовлечение этих стран в евро-атлантический интеграционный процесс. Но если восточноевропейские политики настроены оптимистично, то большинство западного истэблишмента оценивают интеграционные перспективы Молдовы и Украины скромнее. Достигнутый уровень партнерства с этим странами представляется западноевропейцам оптимальным. Ожидаемая интенсификация интеграционного сотрудничества ЕС с Молдовой после вступления в Еврососоюз Румынии сомнительна. Вступление Румынии в Европейский Союз может негативно отразиться на экономических связях Молдовы с ЕС. Переходный период по освоению Румынией коммунитарных норм уже поставил молдавских партнеров в зависимость от Бухареста. Кроме того, замороженный в 1994 г. Приднестровский конфликт заставляет европейцев (как на востоке, так и на западе) быть осторожнее.
Более существенны расхождения позиций запада и востока ЕС в отношении России. В рамках данной проблемы можно выделить два аспекта. Во-первых, имеются расхождения в оценке основного тренда политического развития России. Во-вторых, у разных стран не совпадают экономические интересы. Оба аспекта взаимосвязаны. Более жесткая позиция «Новой Европы» по отношению к России обусловлена не только историческим прошлым, но экономическими интересами. Восточноевропейские страны, переориентировавшись в экономике на Запад, утратили российский рынок, а Россия потеряла механизмы влияния на развитие политических процессов в ЦВЕ. Политика перестала быть ведущим фактором экономических отношений.
Первоначально казалось, что можно иметь очень сложные политические отношения и развивать взаимовыгодные экономические связи. Однако это не совсем так. Политика не всегда – препятствие в развитии хозяйственных связей, но холодные политические отношения не стимулируют рост торговых, инвестиционных, технологических и других обменов.
Высокая степень энергозависимости восточноевропейских стран от России только раздражает их правительства. Они стараются уменьшить роль импорта российских энергоносителей, но не могут этого добиться. Несмотря на это, страны ЦВЕ позволяют себе проводить антироссийскую политику. Самое любопытное, что это не наносит ущерба их экономическим отношениями с Россией.
Обострившиеся в 2005 г. дискуссии внутри Евросоюза вокруг проекта Североевропейского газопровода (СЕГ) мало способствовали преодолению разногласий между восточным и западным флангами ЕС. Строительство СЕГ было воспринято на востоке как акт «враждебности» России по отношению к Прибалтике и ЦВЕ, хотя на самом деле все было в желании российской стороны закрепиться на газовом рынке Западной Европы. Более важным и долгосрочным по последствиям является геоэкономической смысл СЕГ. Россия вышла на «веер маршрутов» поставок газа в Европу – по старым «советским» трубопроводам, по новому придонному трубопроводу через Балтику и посредством танкерных поставок сжиженного газа. Это существенный шаг к диверсификации путей транспортировки энергоносителей на Запад.
В обозримом будущем маловероятно, что России будет выгодно стремиться к вступлению в ЕС. В равной мере справедливо и то, что сама она не сможет удовлетворить основным требованиям для вступления в Евросоюз. Это условие, правда, вряд ли кого-то всерьез смущает с учетом того опыта включения в ЕС восточноевропейских стран «последнего эшелона», которые тоже критериям Европейского Союза соответствовали весьма условно.
Восточноевропейские страны против присоединения России к ЕС: оно лишило бы их даже той остаточной, символической геополитической роли, которую пока еще они играют на европейском пространстве, убеждая США и «Старую Европу» в своей полезности и даже необходимости как «посредника» (на самом деле нежеланного и ненужного) в отношениях между ЕС и Россией. Российские энергоресурсы остро нужны Евросоюзу, но ЕС пытается получить их, «удерживая Москву на расстоянии вытянутых рук». До сих пор эта политика работала. Российская Федерация не особенно стремилась в ЕС и не искала альтернативы Евросоюзу как потребителю ее энергоносителей.
Если на самом деле в обозримой перспективе для российских углеводородов откроются рынке в Азии, ситуация может резко измениться. Как может измениться она, если сами страны ЕС найдут и освоят альтернативные источники энергии таким образом, что потребление углеводородов станет существенно меньше. Вопрос в том, насколько реалистичны обе эти перспективы.
В принципе не вполне бессмысленным многим аналитикам кажется вариант ассоциированного членства России и европейских государств СНГ в Европейском Союзе. Сегодня преждевременно говорить об актуальности соответствующих переговоров, поскольку не исчерпан потенциал подписанного в 1994-м и завершающегося в 2007 г. Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Европейским Союзом. Однако в перспективе данный формат отношений может быть модифицирован. Это не требует реформирования ни ЕС, ни СНГ, но может подготовить почву для реализации в будущем проекта «Большой Европы». Кроме того, Москва получит значительный ресурс времени для формирования адаптационной стратегии в отношении азиатских стран СНГ, что будет необходимо, если Россия рискнут пойти на ассоциацию с Евросоюзом.
В обозримой перспективе характер отношений России и ЕС вряд ли измениться. Приоритетным направлением будет торгово-экономическое сотрудничество. Сегодня Россию более всего интересует обеспечение транспортировки нефти и газа в страны «Старой Европы» по территории «Новой Европы». Углубление сотрудничества возможно в областях взаимодействия по линии борьбы с терроризмом и сотрудничества органов внутренних дел, упрощения визового режима, увеличения товарооборота и обмена инвестициями.


* * *

Европейское единство подвергается серьезному испытанию европейским Востоком. Общая внешняя политика и политика безопасности стран ЕС развивается крайне медленно из-за существенных расхождений в видении международных проблем евросоюзовским Западом и евросоюзовским Востоком. Перспективы сближения позиций «двух Евросоюзов» не вполне определены в свете проблем с принятием европейской конституции. Запад Европы не может более игнорировать социально-экономические и политические интересы «Новой Европы». Во всяком случае, последняя настаивает именно на этом, намекая, что проамериканский выбор «новоевропейцев» – реакция на недостаточность реальных стимулов к углублению приверженности европейской идее. Рост евроскептицизма на Востоке – маркер освоенности европейской идеи в посткоммунистических странах, где по-прежнему сильны поляризация между ностальгией по «реальному социализму», популизмом и «низовым» национализмом.

Примечания

1Tygodnik powszechny. 25 lipca 2004.
2В июне 1993 г. Европейский совет на встрече в Копенгагене одобрил вступление в ЕС трех новых стран (Австрии, Швеции и Финляндии) и одновременно разработал 3 критерия, которым должно соответствовать государство-кандидат на вступление в ЕС:
1) обеспечение стабильности государственных институтов, гарантирующих демократию, права человека, верховенство закона и защиту меньшинств;
2) наличие работающей рыночной экономики, а также способность справляться с давлением конкуренции и рыночными силами в рамках Евросоюза;
3) принятие общих правил, стандартов составляющих основу законодательства ЕС, включая приверженность целям политического, экономического и валютного союза.
Позднее к этим критериям был добавлен еще один: существование юридических и административных структур, способствующих принятию и внедрению европейского права (Прим. ред.).
3Итоги национальных референдумов см.: http://www.sloven.ru/new.php?id=13.
4J. Bunca’k, M. Piscova’. Modern National Identity of Slovaks and Their Attitude Towards Europe // Sociolоgia / Slovak Sociologica’l Review. 2000. Vol. 32. № 3. P. 291.
5На выборах в Сейм и Сенат победу одержала консервативная партия «Право и Справедливость» («ПиС») Я. Качиньского. «Антиамериканизм» польских правых весьма специфического свойства. С одной стороны, США прокламируются как традиционный внешнеполитический партнер. С другой стороны, «ПиС» выступает как последовательный сторонник европейской интеграции, в том числе и во внешнеполитической сфере. При этом консерваторы постоянно муссируют тему «американизации» польского общества, утраты национальной идентичности.
6С начала военной операции международной коалиции в Ираке погибло 17 польских граждан.
7В работе этого круглого стола участвовали: еврокомиссар по делам расширения Гюнтер Ферхойген, американский публицист и бывший советник президента США Дуг Бандоу, итальянский историк и политолог Марчелло Флорес, французский публицист Бернар Жютта, редактор влиятельного словацкого журнала «SME» Мартин Шимечка, редактор немецкого журнала «Die Tageszeitung» Кристиан Семлер, бывший министр обороны Польши Януш Онышкевич, а также публицист польского журнала «Политика» Адам Кшеминьский. Подробнее см.: http://www.gazeta.pl/ wyborcza/nauka/0,34475.html
8K. Miszczak. Europejska polityka bezpieczen’stwa. Lo’dz’, 2004. S. 20.
9Ангела Меркель может переписать внешнеполитическую концепцию Польши // Балтийская мозаика. Лето 2005. С. 59–60.
10Мечьяризм – политика, названная по имени премьер-министра Словакии в 1993–1998 годах Владимира Мечьяра. В своей внутриполитической стратегии Мечьяр пытался совместить традиционалистские и социал-демократические ценности (Прим. ред.).
11T. Vanhanen. Prospects for Democracy. A Study of 172 Countries. London – New York: 1997. P. 41.
12Инкумбент (от англ. incumbent: лежащий, давящий на, возложенный, обязательный) – сила, находящаяся у власти (прим. ред.)
13D. Markus. Wahlen, Parteien und Konfliktlinien in Ungarn // Neue Gesellschaft. 1998. S. 684–685.
14Кучинская М. Новая парадигма польской восточной политики // Pro et Contra. 1998. Т. 3. № 2.
15Russland hat keine Orientierung // Die Welt. 2006. 7 Januar.
16Подробнее см.: Руснак У. Вышеградское прошлое и будущее: факты и идеи / Центрально-Европейский Ежегодник. М.: 2003. С. 105–116.

Опубликовано на Порталусе 13 декабря 2008 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама