Рейтинг
Порталус

КТО, ЧТО И КАК ПИСАЛ В ДРЕВНЕЙ РУСИ

Дата публикации: 17 ноября 2016
Автор(ы): Н. Н. РОЗОВ
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ЛИНГВИСТИКА
Источник: (c) Вопросы истории, № 2, Февраль 1969, C. 208-214
Номер публикации: №1479391391


Н. Н. РОЗОВ, (c)

У многих историков, прослушавших когда-то курс палеографии, остаются о ней лишь смутные воспоминания. На каком уровне и как - прямо или косо - располагалась в таком-то веке поперечная черта в уставных буквах "и" и "н"; как постепенно расходились нижние и сужались верхние ножки буквы "ж" и тому подобное. Припоминаются и практические занятия по чтению текстов, особенно скорописных, когда приходилось гадать, что над строкой: титло или выносная буква? А. если последняя, то какая: "л", "м" или "н" (писались они почти одинаково). Или, наконец, если написаны подряд три черточки, что это такое: "кс" или "ск"? Но и для тех, кто после окончания университетского курса продолжает иметь дело с рукописями, палеография словно "исчезает". Она становится навыком, суммой приемов повседневной работы. И уже не надо заглядывать в "Практический курс изучения русской скорописи" И. С. Беляева, а к альбомам бумажных водяных знаков обращаешься лишь тогда, когда изучаешь не столбец, не грамоту, где всегда полагается быть дате, а рукописную книгу. Такова обычно в жизни историка участь палеографии - одной из "вспомогательных исторических дисциплин, изучающей внешние признаки рукописных памятников... в историческом развитии"1 .

 

А между тем за каждым документом, каждой рукописной книгой стоят факты, события и люди - не только те, о которых говорится в тексте, но и те, которые предшествовали и сопутствовали появлению каждой грамоты и книги, обусловили их бытие. И если не всегда, быть может, интересна судьба подьячего, лишь переписавшего или даже по обычному формуляру составившего грамоту, то исследование истории книгописцев Древней Руси поднимает целый ряд интереснейших и важнейших проблем. Для примера назовем хотя бы такие, как социальный состав древнерусских книжников, организация их труда, наконец то, как из среды ремесленников-книгописцев выделились профессионалы-писатели и можно ли вообще применить это современное понятие к нашему далекому прошлому. Мне могут возразить, что все это относится не к палеографии, а к истории книги, частично даже к истории литературы. Но если в изучении древнерусской литературы в настоящее время имеются значительные и широко признанные достижения, то история русской книги находится далеко не в столь же, благополучном положении. Немногочисленные вообще, наши книговеды заняты почти исключительно историей русского книгопечатания, как бы забыв о том, что в истории русской книги "рукописный" период имел совершенно особое значение. Книгопечатание появилось у нас на сто лет позже, чем в Западной Европе, и первые полтораста лет использовалось почти исключительно в нуждах церкви. Более того, самое начало книгопечатания, как можно судить по "Послесловию" к федоровскому "Апостолу", име-

 

 

1 Л. В. Черепнин. Русская палеография. М. 1956, стр. 3.

 
стр. 208

 

ло своей целью введение государственного контроля над производством и распространением книги.

 

Рукописной книгой занимаются у нас почти исключительно палеографы и искусствоведы, разрабатывая некоторые разделы палеографии: первые изучают филиграни бумаги и почерки; вторые - художественное оформление рукописных книг. Что касается рукописной книги в более широком смысле этого слова, то даже авторы учебников имеют о ней порой довольно смутное представление. Вот, например, что можно прочесть в учебнике истории книги, по которому обучаются студенты библиотечных институтов: "Монахи писали книги чернилами и различными красками (особенно красной)"2 . Остается неясным, что имели в виду авторы: либо то, что иные писцы (не монахи) писали книги чем-то другим, либо то, что книгописанием занимались исключительно монашествующие. Последнее мнение имеет широкое распространение и среди историков. Знакомство же, даже беглое, с персоналией истории русской рукописной книги (специальных работ на эту тему нет, и материал приходится собирать по описаниям рукописных фондов, часто не опубликованным) убеждает в обратном.

 

Длинный ряд имен русских книгописцев открывает диакон Григорий - писец Остромирова евангелия 1057 г. и автор знаменитой приписки к нему. В ней этот искуснейший книгописец выступает в какой-то степени и как летописец. Он не только называет имя своего заказчика, но подробно говорит о том, какой важный государственный пост тот занимал и какова вообще была тогда внутриполитическая ситуация. Киевский князь Изяслав явно не управлялся с доставшейся ему в наследство от отца и брата огромной территорией и значительную часть ее - Новгородскую землю - поручил своему "близоку" (свойственнику) Остромиру. В пространной приписке почти незаметными остаются традиционные просьбы писца Григория к читателям не бранить его за ошибки, а исправлять их. Остромирово евангелие дает основания для предположений и об организации труда русских книжников. Эта большая, на 294 листах книга была написана всего за семь месяцев, как совершенно точно указано в приписке. Невольно возникает вопрос: мог ли это сделать один человек? Тщательный палеографический анализ показал, что, кроме почерка, которым написано подавляющее большинство листов книги (за исключением первых 23), того же самого, каким сделана приписка, в заглавиях чтений можно усмотреть другую руку3 .

 

Гораздо сложнее выяснить, кто участвовал в художественном оформлении Остромирова евангелия, в создании трех миниатюр, заставок и инициалов. Миниатюры могли быть нарисованы разными художниками и даже в разных городах: они несколько разностильны, а две сделаны на вшитых листах. Заставки - традиционного старовизантийского стиля - мог нарисовать орнаментовщик и после написания текста на специально для них оставленных местах, как это обычно и делалось (в Остромировом евангелии остался, например, чистым лист, предназначавшийся для изображения евангелиста Матфея). Но оригинальнейшие инициалы этой книги не могли быть выполнены ни раньше, ни позднее того, как был написан текст - настолько точно, с большим художественным вкусом и искусно они в него "вмонтированы". Возникает дилемма: либо Григорий сам был не только хорошим писцом, но и великолепным художником-орнаменталистом, либо это был другой человек, однако сидевший тут же рядом и согласовывавший с писцом каждый разрисованный инициал. Все это говорит о существовании "творческого коллектива" книгописцев и художников- создателей Остромирова евангелия, коллектива, в котором при наличии художественно-эстетического единомыслия существовало разделение труда. Возглавлял и объединял этот коллектив скорее всего Григорий, исполнитель наибольшей части работы. Вот почему только его имя и названо в приписке.

 

Разделение труда еще более отчетливо прослеживается по второй из старейших датированных русских книг - "Изборнику" Святослава 1073 года. Кроме писца, "диака" Иоанна, над ним трудились по крайней мере еще два лица - художники. Один нарисовал князя с семьей (первый в истории русской живописи групповой портрет) и, может быть, изображение Христа (на следующем листе), ныне почти целиком осыпавшееся; другой украсил книгу четырьмя вариантами монументального фронтисписа на тему заглавия книги ("Собор святых отец") и двумя столь же роскошными заставками. Но на полях книги есть еще рисунки, сделанные явно не художником, а скорее всего писцом. Это знаки Зодиака, среди которых знаменитые "Стрелец", "Водолеец", "Девица", а также рисунки животных и птиц, разбросанные в других местах книги. Писец "Изборника" Святослава ничего не добавил от себя в текст. Он лишь переадресовал книгу, заменив имя болгарского царя именем русского князя. Поэтому его трудно счесть кем-нибудь иным, нежели хорошим книгописцем. Элемент собственного его творчества отразился, быть может, только в упомянутых бесхитростных рисунках на полях, если они принадлежат ему.

 

В ином качестве выступает писец третьей из старейших русских датированных книг, "Изборника" 1076 года. В краткой приписке в конце "грешный Иоанн" просит

 

 

2 И. Е. Баренбаум, Т. Е. Давыдова. История книги. Учебное пособие. Ч. 1. Книга в России до 1917 г. М. 1960, стр. 29.

 

3 Н. М. Каринский. Письмо Остромирова евангелия. (Палеографический очерк). "Сборник Российской Публичной библиотеки". Т. 1, вып. 1. Птгр. 1920, стр. 168 - 192.

 
стр. 209

 

у читателей извинения за свои ошибки и сообщает, что содержимое его книги "избьрано из мъног книг княжьих". Есть все основания предполагать, что свой "Изборник" Иоанн составил в княжеской библиотеке, той самой, которую, по свидетельству летописца, создал Ярослав Мудрый, "собрав писцы многи", переводившие книги с греческого языка. Эту библиотеку, вероятно, унаследовал сын Ярослава Святослав, названный в приписке к "Изборнику" 1076 г. правящим князем. Таким образом, это единственная сохранившаяся до наших дней книга, отражающая состав первой, не дошедшей до нас русской библиотеки. Исследователи давно уже подозревали, что писец "Изборника" 1076 г. не все "собрал из книг княжьих", но кое-что сочинил и сам. Недавно при тщательном издании "Изборника" была предпринята попытка разыскать греческие оригиналы его статей. Но таковые были найдены не более как к половине последних4 . И есть все основания думать, что "грешный Иоанн" был не переписчиком, но составителем и отчасти даже автором этой книги. Однако предполагаемую долю его собственного творчества вряд ли удастся когда-нибудь установить: статьи "Изборника" либо анонимны, либо надписаны именами "отцов церкви", как знаменитых (Иоанн Златоуст, Василий Великий, Афанасий Александрийский), так и сравнительно малоизвестных (Ксенофонт, Нил-"черноризец", св. Георгий).

 

Анонимность или псевдонимность старейших памятников русской литературы, главным образом нравоучительных, является серьезным препятствием при их исследовании. Не только "грешный Иоанн", человек, вероятно, скромного социального положения, но даже сам глава русской церкви (на недолгое, правда, время) митрополит Иларион не подписал своим именем знаменитое "Слово о законе и благодати", автором которого теперь его считают. Современному человеку такая авторская скромность просто непонятна. Но мы попытаемся объяснить ее, рассмотрев, например, вводную статью того же "Изборника" 1076 г., озаглавленную "Слово некоего калугера (буквально - "доброго старца". - Н. Р. ) о чьтении книг". Она вся составлена из псалтирных цитат, кратко резюмированных и перемежающихся с авторскими сентенциями. Вот ее начало (в современной орфографии): "Добро есть, братие, почитание книжное паче всякому христианину. Блажении бо рече испытающие сведения его - всем сердцем взыщут его". Далее ставится вопрос: "Что бо рече - испытающе и сведения его?" В ответ дается рекомендация читать книги не торопясь и, если надо, по три раза перечитывая одну и ту же главу. Потом берется еще одна цитата из того же 118-го псалма и объясняется: "Рече бо - в сердце моем скрых словеса твоя, да не согрешу тебе; не рече - усты точию изглаголах, но и в сердце не согрешу тебе. И поразумевая убо истинно писания, правим есть ими". Последняя мысль - об "управлении" человека "истинным писанием" - дает автору повод привести ряд аналогий: "Реку же: узда коневи правитель есть и воздержание, праведнику же книги..." и т. д. (следуют знаменитые слова, как нельзя построить корабль без гвоздей, что "красота воину - оружие, а кораблю - ветрила; тако и праведнику почитание книжное"). По этому принципу - "Рече бо" (цитата) и "Реку же" (толкования и сентенции) - построена вся статья. Принадлежат ли автору все приводимые им сентенции, сказать трудно. Нечто подобное (например, сравнение книги с уздой) есть и в "Повести временных лет" под 1037 годом: там, где говорится о создании библиотеки Ярославом Мудрым. Быть может, выписывая отдельные выражения и отрывки "из многих книг княжьих", Иоанн составил не только "Изборник" 1076 г. в целом, но и некоторые его статьи? И поэтому не назвал себя их автором?

 

Итак, уже в XI в. были на Руси и прославленные писатели, преимущественно представители черного, чаще высокопоставленного, духовенства (митрополит Иларион, епископ Лука Жидята, игумены Феодосии и Никон, "черноризец" Нестор, "мних" Иаков), и безвестные авторы вроде составителя "Изборника" 1076 р., и просто книгописцы. Среди последних намечаются три сословно- социальные категории: представители черного и белого духовенства, а также писцы-ремесленники, к духовному сословию не принадлежавшие. Чтобы яснее все это себе представить, остановимся еще на двух приписках в книгах XI века. Автора первой из них даже трудно назвать, настолько "преуспел" он - искренне или нет - в смирении и самоуничижении. Это один из писцов Архангельского евангелия 1092 года. Не в начале или в конце книги, как в Остромировом евангелии или "Изборниках" 1073 и 1076 гг., а на полях одного из ее листов сделал он мельчайшим и почти незаметным почерком свою приписку. Извиняясь, как тогда полагалось, перед читателями за свои ошибки, он объясняет их, приписывая себе "сластолюбие, похотение, клеветы, свары, пьянство - просто рекъше - вся злая". "Оох, братие и оцти мои! - восклицает писец. - Аще в тех мыслех блудя, а съблазнилъся буду пиша - не мозете, братие, кляти, но исправите и благословите и простите убогую мою душу - мене, грешьнаго, рекъше Мичька"5 . Попробуйте угадать, как его по- настоящему звали? Зато наверняка можно сказать, что это был монах.

 

А рядом поставим другую приписку, сделанную, как полагается, в конце книги: "Путята пьсал; да че криво, да исправите, а не кльните". Это самая лаконичная из всех приписок XI в.: указано имя (народное, дохристианское, похожее на имя ав-

 

 

4 "Изборник" 1076 г. М. 1965.

 

5 Приписка опубликована в кн.: "Музейное собрание рукописей [Государственной публичной библиотеки СССР имени В. И. Ленина]". Описание. Т. 1. М. 1961, стр. 268 - 269.

 
стр. 210

 

тора одной из старейших новгородских берестяных грамот Гостяты), содержится традиционная просьба об исправлении ошибок. И ничего лишнего, никакого самобичевания. Так, с большим достоинством, без всяких словесных излишеств, увековечил свое имя один из самых первых среди известных русских писцов, которого без колебаний можно отнести к числу лиц, не принадлежавших к духовному сословию. Руками этих светских писцов написана добрая половина всех сохранившихся русских рукописных книг. Акад. Б. А. Рыбаков произвел в свое время подсчет всех известных по именам писцов русских книг XIV - XV веков. Из НО человек был только 31 монах и 18 представителей белого духовенства6 . Автор данного очерка располагает сведениями о 97 писцах XI - XIX вв., имена которых известны по припискам на рукописных книгах старейшей из сохранившихся русских библиотек, новгородской Софийской. Среди них всего 20 монахов, 28 священников и диаконов; остальные 49 не указали своей принадлежности к духовному званию. Двое (XIV в.) назвали себя "паробками владычня двора", то есть книгописцами- ремесленниками новгородского архиепископа. Остальные указали лишь свои имена, обычно в простонародной форме: Яковишко, Иванец, Андреец, Кондратище и т. п., а иногда прозвища, например, Попырь (в приписке XIII в.). А один, вероятно, чтобы не путали его с тезкой, подписался (1598 г.): "Кондратий Ермолин не дьяк".

 

Таковы некоторые факты, освещающие первый вопрос, поставленный в заглавии очерка. Подобных сведений при тщательном изучении приписок и помет на старинных рукописных книгах собрать можно немало. Но дело это совсем нелегкое: большинство приписок и особенно помет сделано мелким, неразборчивым почерком. Многие из них затерты или подправлены позднее. Датировать их по почерку чрезвычайно трудно, настолько они отличаются от письма основного текста книги и даже вообще от почерков, характерных для данного столетия. Тут-то и пригодятся исследователю палеографические навыки, по крайней мере до тех пор, пока не будет издан полный свод древнерусских записей и приписок.

 

Нелегко ответить сразу и на второй вопрос в заглавии очерка: что именно писали русские книгописцы, особенно в древнейший период истории русской книги? Ведь до нашего времени сохранилось от XI в. всего два десятка книг, и из них лишь две "четьи" (так назывались в старину книги не для богослужения, а для чтения). Знакомство же с созданными в то время литературными памятниками убеждает в том, что их авторам был известен довольно широкий круг источников, до нас не дошедших, как оригинальных, так и переводных. При этом последние были не только византийского и южнославянского, но и западнославянского происхождения. Так, в "Повести временных лет", помимо византийских хроник, оказались использованными и некоторые мораво- чешские источники7 . Да и сами сохранившиеся две "четьи" книги XI в., о которых говорилось выше, свидетельствуют о многосюжетности рукописной книжности и разнообразии читательских запросов того времени. Особенно многогранно содержание "Изборника" Святослава 1073 г., этой настоящей энциклопедии знаний. Хотя он был составлен, вероятно, в Византии, а на Русь попал через Болгарию, важно то, что эта книга нашла у нас благодатную почву для распространения. Болгарский оригинал "Изборника" Святослава неизвестен, а на Руси сохранилось несколько его полных списков, причем в одном из них (1445 г.), найденном в Кирилло-Белозерском монастыре, сохранилось имя болгарского царя Симеона, замененное в списке 1073 г. именем черниговского князя Святослава. Рукописную традицию и широкое распространение на Руси получили также отдельные статьи этого "Изборника". Зато "Изборник" 1076 г., составленный на русской почве, рукописной традиции не приобрел: полных его списков не сохранилось, а переписывались из него лишь отдельные статьи, чаще всего первая - о том, как и для чего следует читать книги. Не объясняется ли это сравнительно более однообразной тематикой статей "Изборника" 1076 г.? Почти все они религиозно-нравоучительного содержания! Во всяком случае, уже здесь проявилось одно чрезвычайно важное качество древнерусской рукописной книжности - избирательность репертуара.

 

Наконец, об изобилии в XI в. книг для чтения говорит и то, что это время стало первым веком русской литературы, когда сложились и дали свои первые, но уже совершенные образцы такие ее важные жанры, как историческое повествование ("Повесть временных лет"), русская агиография ("Житие Бориса и Глеба"), торжественное красноречие ("Слово о законе и благодати"). Развитие последнего жанра через сто с небольшим лет породило "Слово о полку Игореве". Загадка избирательности репертуара рукописной книжности особенно ярко сказалась в судьбе этого произведения, не получившего широкого распространения и дошедшего до начала прошлого века в единственном списке.

 

Период феодальной раздробленности и монголо-татарского ига рассредоточил, но не прекратил развитие книгописания на Руси. В этот период при пожарах и разорениях погибло особенно много книг. Но и то, что сохранилось на всем огромном пространстве Русской земли (а сохранились, конечно, особенно популярные и часто переписывавшиеся книги), говорит само за себя. Списки XIII - XV вв. произведений ли-

 

 

6 Б. А. Рыбаков. Ремесло Древней Руси. М. 1948, стр. 685 - 686.

 

7 Н. К. Никольский. К вопросу о следах мораво-чешского влияния на памятниках домонгольской Руси. "Вестник" АН СССР, 1933, NN 8 - 9, стр. 5 - 18.

 
стр. 211

 

тературы Киевской Руси наряду с памятниками, появившимися в то время в центрах и на периферии феодальных "полугосударств", причем памятниками самых разнообразных жанров, свидетельствуют о широте кругозора книгописцев того времени.

 

Репертуар русской рукописной книжности продолжали в это время питать и "изборники" - как оригинальные, так и переводные. Среди последних появились такие, как "Пчела", приобщившая наших далеких предков к драгоценным крупицам античной философии; столь своеобразные "естественнонаучные" энциклопедии, как "Шестоднев" и "Физиолог". Как все это использовалось в сочетании с церковно-учительной и богослужебной книгой, хорошо видно хотя бы на примере "Моления Даниила-заточника", в котором цитаты из Псалтири и некоторых других книг Ветхого завета перемежаются с изречениями из "Пчелы" и "Физиолога", а также с пословицами и прибаутками. А ведь этот блистательный публицистический памфлет появился и распространялся скорее всего где-то на северной окраине Руси еще до того, как там возникли такие крупные центры книгописания, как Кирилло-Белозерский и Соловецкий монастыри с их библиотеками. Нет нужды особенно долго останавливаться на сюжетах русской рукописной книжности XIII - XV вв.: чтобы с ними познакомиться, достаточно заглянуть в любой учебник древнерусской литературы. Важно лишь отметить (отвечая на вопрос, что именно переписывали в те времена русские книжники), что наряду с книгой богослужебной и религиозно-нравоучительной распространялись достаточно широко и в большом разнообразии книги "светского" содержания. Это наблюдение находится в полном соответствии со статистическими показателями, свидетельствующими о принадлежности доброй половины книгописцев не к духовной, а к "светской" среде.

 

Последнее подтверждается еще одним, чисто палеографическим наблюдением над орнаментацией и художественным оформлением рукописных книг XIII - XV веков. Русская книжная миниатюра не приобрела еще в то время такого тематического разнообразия, как это было позднее: иллюстрировались книги, как правило, богослужебные. Лишь два исключения известны из этого правила - тверской список "Хроники" Георгия Амартола и Радзивилловская летопись. Но и в иллюстрациях некоторых богослужебных книг можно найти многие черты быта, изображения орудий труда книгописцев того времени. И хоть не всегда это отражало реальную действительность (в Остромировом евангелии, например, евангелисты изображены пишущими "тростями", в то время как сама книга написана пером), стремление книжных художников как-то переосмыслить свои оригиналы любопытно и знаменательно. При этом в первую очередь переосмыслялись изображения предметов, наиболее широко распространенных в быту, окружавшем книжников. Так, царя Давида в иллюстрациях Псалтирей стали рисовать нес непонятным трехструнным музыкальным инструментом, а с русскими гуслями; библейские воины в Киевской псалтири 1397 г. нарисованы в русских доспехах, с красными щитами.

 

Однако гораздо больший простор для творческой фантазии книжных художников Древней Руси давали не иллюстрации книги, тесно связанные с ее содержанием; а ее орнаментация. Уже в Остромировом евангелии рядом с типичными, традиционными и обязательными изображениями евангелистов и "старовизантийскйми" заставками появляются инициалы совершенно необычного стиля и до сих пор еще не выясненного происхождения. Головы, морды и клювы каких-то фантастических животных перемежаются в них с чьими-то ликами, то ли светил небесных, то ли людей, то ли каких-то языческих божеств. Появившийся лет через сто после этого в Болгарии "звериный" (тератологический) стиль орнаментации книг был подхвачен и развит русскими книжниками, которые к концу XIV в. ввели в него целую человеческую фигуру. И она вскоре, освободившись от пут орнаментального плетения, задвигалась и ожила. В инициалах появились фигурки землекопов и землепашцев, охотников, воинов, рыбаков, веселых скоморохов, нарушившие "благолепие" богослужебных книг. Вряд ли способствовали молитвенному настроению читателя ругающиеся рыбаки в инициале одной новгородской Псалтири XIV в. или пляшущий скоморох в инициале Евангелия, подбадриваемый репликой художника "Гуди гораздо!". Так иногда изображения в книгах становились не их иллюстрациями, а чем-то совершенно противоположным. Отмеченная и широко распространенная особенность орнаментации русской рукописной книги XIII - XV вв. - господство в ее оформлении "звериного" стиля - наряду с наблюдениями над книжной миниатюрой подводит нас к ответу на последний вопрос заголовка: как писали книги в Древней Руси?

 

Этот вопрос можно понимать в двух смыслах: "как" - в смысле сочетания содержания и оформления книги, и "как" - то есть чем, при помощи каких технических средств? В ответ на первое "как" уже приводились примеры несоответствия оформления книги ее содержанию. Не знаю, возникали ли такие аналогии у древнерусского читателя, но у нашего современника, глядящего на пляшущих в инициалах богослужебных книг скоморохов, появляется скорее ассоциация не с евангельскими сюжетами, а с тем же Даниилом-заточником. Однако этот вопрос относится уже к "поэтике" рукописной книги. Объясним это необычное словосочетание. Поэтика, изучающая структуру художественного произведения, разрабатывается самостоятельно, хотя в значительной степени, и параллельно, в литературоведении ив искусствознании. Иллюстрированная же книга, особенно рукописная, является синтезом словесного и изобразительного искусства. Член-корр. АН СССР Д. С. Лихачев пишет: "Ху-

 
стр. 212

 

дожник был нередко начитанным эрудитом, комбинировавшим сведения из различных письменных источников в росписях и миниатюрах". Говоря о тонкостях восприятия древнерусским художником иллюстрируемого текста, он продолжает: "Сложны и "многослойны", как оказывается, древнерусские иллюстрации к Псалтири, в которых вскрывается несколько аспектов восприятия этого произведения миниатюристом: реально-исторический, символический, "преобразовательный" и др."8 .

 

Зато второй аспект вопроса о том, как писались в старину книги, - чисто палеографический. Автор одного из дореволюционных учебников палеографии говорит: "Палеография - наука о писальных приемах, т. е. о том, как, чем и на чем в прежние времена писали"9 . Хотя в наше время такое прямолинейное, если не сказать примитивное, определение палеографии уже не может удовлетворить, оно хорошо показывает, на что именно в первую очередь обращали раньше внимание палеографы. Но, как это ни странно, до сих пор остаются неизвестными рецепты чернил старейших русских рукописных книг (существующие записи относятся не ранее чем к XVI в.); неизвестен также состав изумительных по яркости красок орнаментов и миниатюр, а также способы их скрепления с материалом, на котором писались книги, - пергаментом и бумагой. А эти вопросы имеют большое практическое значение. Многие старинные рукописи сохранились плохо. Их текст "угасает" (есть такой термин у палеографов), краски осыпаются. И советские реставраторы ищут средства если не для восстановления, то хотя бы для закрепления красочного слоя рукописей. Их поиски обычно направлены в. сторону современных химических средств, что вызывает опасения: ведь пока нет никакой гарантии, что какое-нибудь из этих средств, вернув рукопись к жизни, через десятки или сотни лет не погубит ее. Поэтому более логичным, разумным и безопасным представляется направление поисков средств реставрации как бы в глубь истории ремесла рукописной книги в Древней Руси. Здесь мастерам- реставраторам должны помочь историки книги и палеографы.

 

Какими методами и средствами следует раскрывать секреты чернил и красок старейших русских рукописных книг? Ни о каком просто химическом анализе здесь не может быть и речи, ибо при современном развитии физико-химических наук можно обойтись и без него. Ведь читают же сейчас "угасшие" тексты с помощью фотоанализа, отказавшись, от химических реактивов, как это делалось в прошлом, что стоило жизни многим из этих текстов: появившись на время, они вновь и навсегда исчезали, оставив после себя в рукописи коричневые полосы да зеленые пятна. Многое подскажут сохранившиеся в рукописях рецепты чернил и красок, хотя нет оснований предполагать, что в течение долгих веков они оставались неизменными: замена пергамента бумагой, например, вызвала, конечно, большие изменения в этой рецептуре. Знакомство со старинными рецептами "чернила" (тогда слово это употреблялось только в единственном числе - "чернило") показывает прежде всего, что процесс изготовления был длительным, тщательным и достаточно стерильным. Вот, например, один: из таких рецептов в записи XVI в.: "Сначала варить кору ольховую в новом горшке в кислых щах. И выварить три заливки да процедить в другую посуду, в которой будет стоять, а кору выбросить вон. Да и железину класть в тот же час, пока теплая, а железо положи чистое да поставь в ровное тепло. Да меду подпусти пресного, чтоб кисло"10 .

 

В некоторых рецептах указывается и дозировка подручных средств в доступных мерах. Так, в одном рецепте (XVII в.) составления чернил из так называемого "дубового орешка" предлагается "хмельку маленько упарити.., а лити скорлупкою, на всякой орешек по 3 или 4 скорлупки". Готовые чернила в том же рецепте не рекомендуется выливать все сразу в чернильницу, а по мере надобности "процедити в плат или в ветошь частую, а уцеживати не помногу - чим писати, а прочее на гнезде оставляти, ино ся не портят. А высыхают - ино приливать квасу медвеного". Начинать писать рекомендуется "испытав (чернила) на языце - только будут сладки"11 . Не в этой ли тщательности приготовления заключается в какой-то степени секрет стойкости и долговечности чернил, которыми написаны старинные русские книги и документы? От того же XVII в. дошли до нас также рецепты красок рукописных книг и практические руководства к их применению, например, "Учение о заставочном письме". Наряду с рецептами чернил они должны стать отправной точкой для направления в, глубь веков исследований как археографических, так и, на определенной стадии, лабораторно-экспериментальных. Цель этих исследований - раскрыть секреты технических средств письма и художественного оформления старинных русских

 

 

8 Д. С. Лихачев. Поэтика древнерусской литературы. Л. 1967, стр. 25, 26.

 

9 Р. Ф. Брандт. Лекции по славянорусской палеографии. М. 1909, стр. 1.

 

10 Государственная публичная библиотека имени В. И. Ленина (ГПБЛ), собрание Ундольского, N 576, рукопись. Опубликовано в кн.: Е. Ф. Карский. Славянская кирилловская палеография. Л. 1928, стр. 130.

 

11 ГПБЛ, Софийское собрание, N 1519, лл. 290 - 291, рукопись. Здесь же - разные советы, как обращаться с книгой, например: "А излиется маслом книга - ино мелу брусок нарядив, да омачивати в муку в мелкую в пшеничную, да вытирати. А в готовую книгу в середку вставити тетрать - ино посреди ея чрез всю простегати шелком, да розняв книга, напустити клей куди тонко, да посреди тетради ножиком деревяным угнести" (лл. 291 об. - 292).

 
стр. 213

 

рукописей и применить их для реставрации последних. Здесь мы коснемся тем самым другой стороны палеографии. Ведь если она одной своей гранью соприкасается с тем, что относится к тонкостям художественного анализа ("поэтика" рукописной книги), то второй гранью - с тем, что входит в практически важные вопросы консервации, реставрации и дальнейшего изучения письменных памятников истории народов как постоянной и почти неистощимой составной части в общем комплексе вопросов развития советской исторической науки.

 

Еще больше разнообразных и интересных проблем возникает при изучении рукописной книжности периода ее "сосуществования" с книгопечатанием. Однако это уже особый сюжет. Вот сколь разносторонние ответы можно дать на поставленные в заглавии этого очерка, казалось бы, простые вопросы.

Опубликовано на Порталусе 17 ноября 2016 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама