Записки, посвященные истории СССР, открываются статьёй А. Б. Беркевича "Борьба большевиков против планов германской интервенции в 1905 - 1906 гг.". Тема, разрабатываемая автором, вызывает большой интерес как вследствие своей актуальности, так и новизны. Этот важный вопрос из истории первой русской революции ещё не являлся предметом специального научного исследования.

Широко используя большевистскую печать, а также работы Ленина и Сталина, автор подробно освещает борьбу партии большевиков против угрозы европейской интервенции и в первую очередь германской и австрийской. В начале статьи автор приводит высказывания Ленина и Сталина, указывавших ещё в самом начале революции на возможность иностранной помощи русскому царизму. "Недаром, - писал Ленин, - так тревожится самая спокойная и трезвенная европейская буржуазия, которая всей душой сочувствовала бы либеральным уступкам русского самодержавия, но которая пуще огня боится русской революции, как пролога революции европейской"¹ .

Далее автор сообщает содержание письма Ленина в Международное социалистическое бюро с просьбой "мобилизовать общественное мнение мирового пролетариата в помощь русской революции" (стр. 7). На протяжении всей работы, ссылаясь на многочисленные статьи из большевистских газет "Пролетарий", "Новая жизнь" и "Ахали Цховреба", автор подробно и убедительно характеризует борьбу партии против опасности германской интервенции. Если эта сторона вопроса не вызывает никаких неясностей, то вторая сторона его - подготовка интервенции Германией - освещена далеко не полно.

Автор упоминает о ряде интересных и вместе с тем неизвестных фактов, характеризовавших подготовку интервенции со стороны Германии и Австро-Венгрии, но не приводит никаких доказательств в подтверждение их. Так, например, говоря о свидании Вильгельма с Николаем II в Бьёрке в конце июля 1905 г., автор утверждает, что "опубликованные лишь после революции в Германии документы дипломатического ведомства "Die Grosse Politik der europaischen Kabinette" позволяют теперь утверждать, что догадки некоторых буржуазно-либеральных иностранных газет о том, что в Бьёрке Николай и Вильгельм обсуждали внутренние русские дела, - иначе говоря, вопрос о борьбе с революцией, были правильны" (стр. 8).

Казалось бы, что своё утверждение автор подтвердит соответствующей цитатой из указанного выше издания, однако он, повидимому, считает это излишним, ограничиваясь лишь неопределённой ссылкой на многотомное издание "Die Grosse Politik der europaischen Kabinette". Таким образом, крайне любопытный факт, сообщаемый автором, остаётся недоказанным.

На стр. 18 автор утверждает: "Летом 1906 года Вильгельм заявлял, что в случае распада из-за революционных потрясений царской империя он присоединит к Германии русскую Прибалтику". Однако это положение также ничем не доказывается.

Не аргументируется должным образом и утверждение автора о концентрации австро-германских войск на границах России в связи с развитием революционных событий в Польше. Для подтверждения этого факта автор приводит статьи варшавских буржуазных газет "Курьер польски" и "Газета польска", утверждавших, что в Калите "подготовлено уже 12 поездов для переброски немецких полков в Варшаву" (стр. 12). Подобное доказательство представляется нам всё же далеко не убедительным. Ведь буржуазная пресса в целях борьбы с разраставшимся революционным движением могла распространить провокационный слух о готовящемся вступлении в Польшу австро-германских войск. Следовательно, одно только утверждение варшавских газет едва ли может служить достаточным аргументом.

Вместе с тем не исключена была возможность австро-германской интервенции в Польшу при условии дальнейшего развития революционных событий, хотя она и казалась трудно осуществимой представителям этих государств. В этом отношении боль-

¹ Ленин. Соч. Т. VII, стр. 49.

шой интерес представляет доверительное письмо германского посла в Петербурге фон Шена канцлеру князю Бюлову от 18 июля 1906 года. В этом письме фон Шеи сообщал Бюлову о предложении, сделанном ему австро-венгерским послом бароном Эренталем по поводу восстановления союза трёх императоров в связи с тем, что предпринятые, по совету Витте, попытки царя обеспечить нормальное конституционное развитие России окончились неудачей.. По мнению барона Эренталя, указывал фон Шен, заключение этого союза было выгодно обоим государствам (Германии и Австро-Венгрии), так как, с одной стороны, царь получит поддержку в своей борьбе "с демократическим радикализмом", а с другой, - это приведёт к утверждению монархического принципа и отвлечёт Россию от союза с Францией.

"На мой вопрос Эренталю, - писал фон Шен, - как он, собственно, представляет себе практически поддержку другими монархами царя: в форме ли сделанных при случае деклараций или в форме идущих дальше конкретных мероприятий, и на моё замечание, что в XX веке едва ли мыслима возможность интервенции по образцу 1849 года в Венгрии, барон Эренталь возразил, что хотя он первоначально только имел в виду первую форму, однако не считает исключением, что могут произойти события, например, полная анархия в Польше, которые заставили бы прибегнуть к другому образу действий. Однако и в этом случае вооружённую интервенцию по образцу 1849 года он считает трудно осуществимой"² .

Приведённая цитата полностью подтверждает правильность прогноза вождей большевистской партии в отношении угрозы интервенции. Однако вместе с тем, если угроза интервенции и была реальной, то осуществить её было далеко не так просто, как это представляется автору.

Нельзя согласиться поэтому с автором, пытающимся отмахнуться от анализа причин, вследствие которых Германия не осуществила вооружённого вмешательства. "Не пошла Германия на путь военной интервенции, - говорит он, - по ряду причин, в том числе и потому, что боялась внешнеполитических осложнений с Англией и Францией" (стр. 17), Такой анализ нам представляется крайне недостаточным. Автор сбрасывает со счетов такую силу, как международный пролетариат.

Кроме того, русский царизм мог согласиться на германскую помощь лишь в том случае, если бы революционные события получили значительно большее развитие, то есть тогда, когда царское правительство оказалось бы буквально в безвыходном положении. А при этих обстоятельствах, "в условиях полной анархии", как выражался Эренталь, едва ли Англия и Франция оказали бы этой интервенции какое-либо противодействие.

Таким образом, достаточно убедительно обосновав угрозу интервенции и борьбу большевиков против попыток её осуществления, автор не подверг исследованию вторую сторону этого вопроса: в какой мере и как осуществлялась подготовка интервенции Германией и Австро-Венгрией, и при каких условиях царское правительство дало бы своё согласие на ввод австро-германских войск в пределы империи. Все эти вопросы остались либо невыясненными, либо освещены без серьёзных доказательств.

Изучив архивные источники, а также опубликованные дипломатические документы германского Министерства иностранных дел, автор сможет детально осветить и эту сторону вопроса, в результате чего его исследование приобретёт значительно большую научную ценность.

История СССР XX в. представлена также статьёй Е. И. Бочкарёвой "Из истории аграрной политики царизма в годы первой русской революции". В этой статье автор задался целью исследовать аграрную политику царизма на протяжении почти всего периода революции, используя для этого материалы фонда Совета министров, кстати сказать, в основном опубликованные в сборнике документов "Аграрный вопрос в Совете министров" (М. -Л. 1924). Е. И. Бочкарёва смогла лишь довольно удачно пересказать в общих чертах известные ранее факты, дополнив их некоторыми, не лишёнными интереса деталями. Было бы правильнее, если бы автор, ограничив свою статью более узкими хронологическими рамками, подверг глубокому анализу те или иные вопросы, касающиеся этой проблемы, не рассматривая её в целом. В настоящем виде статья отнюдь не является серьёзным исследованием.

Кроме того необходимо отметить некоторую неточность, допущенную автором при определении содержания аграрной программы Столыпина. Правильно характеризуя классовую сущность и содержание аграрной политики Столыпина, автор вместе с тем не упоминает о переселенческом вопросе, занимавшем в системе столыпинских мероприятий немалое место. Наконец, имеются неточности также и в библиографических ссылках.

В небольшой статье И. С. Смолина "Царизм в борьбе с вольной печатью Герцена" сообщаются интересные факты о борьбе правительства Александра II против Герцена в конце 50-х начале 60-х годов. Используя материал фонда канцелярии Министерства внутренних дел, автор приводит многочисленные свидетельства губернаторов о широком распространении лондонских изданий и огромном влиянии Герцена.

Действительно, даже такой реакционер, как князь Мещерский, ненавидевший Герцена, принуждён был в своих воспоминаниях признать, что "в иных сферах и кружках Герцена боялись более, чем правительство"³ . Вследствие того огромного влияния, которое приобрёл Герцен и его издания, даже представители правительственной власти, включая Александра II, принуждены

² "Die Grossie Politik der europaischen Kabinette" 1871 - 1914. Bd, 22, S. 29.

³ Мещерский "Мои воспоминания". Т. I, стр. 11. СПБ. 1912.

были читать "Колокол". Так, например, как только Д. А. Милютин в конце 1860 г. был назначен товарищем военного министра, он обратился к военному агенту в Лондоне с просьбой высылать ему "Колокол", хранящийся в его архиве.

Говоря о борьбе против Герцена, автор упоминает о выступлениях барона Фиркса под псевдонимом Шедо-Феррети, Каткова, а также некоего Ижицына, написавшего басню "Ороскоп кота". Все эти факты хотя представляют несомненный интерес, однако, помимо свидетельств губернаторов об обнаружении в различных местах России лондонских изданий, автор не сообщает ничего нового, да и они лишь в какой-то мере детализируют известное положение об огромной популярности "Колокола" и других изданий Герцена. Непонятно, почему автор, публикуя статью о борьбе царизма против больной печати Герцена, не использовал фондов III отделения собственной его величества канцелярии, которые являются основным, источником для освещения данной темы.

Большой интерес представляет статья Ч. Г. Володарской "Ликвидация посессионной мануфактуры в России". Дав краткий, но обстоятельный обзор историографии вопроса, автор указывает, что основным содержанием её статьи являются освещение законодательной политики правительства по отношению к посессиям накануне реформы и изложение истории указов о ликвидации посессионных мануфактур в России.

На основе изучения архивных источников Ч. Г. Володарская по-новому освещает ряд вопросов, касающихся посессионных предприятий. Так, например, она опровергает утверждения Туган-Барановского, доказывавшего, что посессионные фабрики переходили от купечества к дворянству. "В действительности, - говорит автор, - посессионные мануфактуры до конца оставались купеческими. Так, в 30-х - 40-х годах XIX века из 126 мануфактур, происхождение владельцев которых нам удалось установить по архивным данным, 107 мануфактур, или 84,92%, являлись купеческими" (стр. 72). Ч. Г. Володарская доказывает также и неточность статистических данных, приводимых Туган-Барановским.

Вместе с тем автор опровергает утверждение Туган-Барановского об издании в 1840. г. закона о ликвидации посессионных мануфактур. Автор убедительно доказывает, что этот "закон" представлял собою в действительности лишь "высочайше утверждённое мнение государственного совета", долженствующее в будущем служить основой для проекта соответствующего закона. "Может быть, - говорит Ч. Г. Володарская, - не столь существенным был бы спор, являлось ли это "мнение" окончательным законом или нет, если бы тем самым не искажалась экономическая политика николаевского правительства. Последнее, - справедливо утверждает автор, - не могло решиться на коренную ломку крепостных отношений как в целом, так и в законодательстве о посессионных мануфактурах. Правительство искусственно затягивало их кризис и ликвидацию до самой реформы, а Туган-Барановский приписывал несвойственные правительству Николая I дела и темпы. К сожалению, и в наши дни многие историки как в лекционных курсах, так и в специальных исследованиях разделяют точку зрения Туган-Барановского" (стр. 73).

В подтверждение того, что "высочайше утверждённое мнение" отнюдь не разрешало вопроса о посессионных мануфактурах, в статье приводится представленный 20 мая 1843 года Николаю I министром финансов Канкриным проект, в котором последний на основе закона об обязанных крестьянах предлагал "заключить с посессионными фабричными крестьянами условия и обращать их в звание обязанных крестьян" (стр. 84). Однако и этот проект не получил силы закона.

Если "высочайше утверждённое мнение 18 июня 1840 года" и не являлось законом, уничтожавшим посессионные предприятия, то всё же оно "имело определённое историческое значение, служа средством смягчения кризиса и способствуя ликвидации отдельных мануфактур, при сохранении, однако, в целом посессионной системы" (стр. 85).

Автор приводит интересные цифры ликвидации посессионных мануфактур, значительно отличающиеся от цифр Туган-Барановского. По данным Володарской, с 1835 по 1861 г. из 150 мануфактур уцелело лишь 44 посессионные мануфактуры, причём процесс ликвидации их по отдельным отраслям промышленности происходил далеко не равномерно. Наиболее стойкой оказалась суконная мануфактура: из 29 предприятий, существовавших в 1835 г., к 1861 г. сохранилось 18, что объяснялось наличием казённых заказов, поддерживавших существование этих мануфактур.

В заключение автор подробно рассматривает законы 16 марта 1861 и 27 мая 1863 г., которые окончательно в законодательном порядке оформили ликвидацию посессионных мануфактур, - законы, оставшиеся неизвестными многим исследователям.

Тематика феодального периода нашей истории в рецензируемом сборнике представлена тремя статьями, из которых две посвящены Великому Новгороду: В. Н. Вернадского "Политика Ивана в Новгороде" и А. Г. Захаренко "Черниговские князья в Новгороде".

Присоединение Новгорода к Великому Московскому княжеству, по существу, представляет собой центральное событие в процессе сложения русского национального государства при Иване III. Значительность совершившихся в эту эпоху сдвигов как нельзя лучше отражают развитие политики Ивана III в Новгороде на протяжении 1470-х - 1480-х годов, проявившиеся при этом перемены в политических представлениях, притязаниях и приёмах. Достаточно сравнить официальную трактовку обеими сторонами московско-новгородских отношений в 1471 г. с тем тоном, которого держится Иван III в Новгороде в 1478 г., и с его же действиями там в 1480-х годах, чтобы хорошо почувствовать, как много изменилось за это время.

Проф. Вернадский в своей статье касается, таким образом, темы, вполне заслуживающей внимания исследователя. Его работа примыкает по своему сюжету, с одной стороны, к старой монографии Гневушева "Очерки экономической и социальной жизни населения Новгородской области после присоединения Новгорода к Москве" (Киев. 1915)., а с другой стороны, - к недавно опубликованной статье К. В. Базилевича "Новгородские помещики из послужильцев в конце XV в."⁴ . Несмотря на ограниченность круга дошедших до нас источников, автор статьи приводит ряд свежих и важных наблюдений.

Содержание работы уже, чем её заглавие: автор останавливается, главным образом, на вопросе о конфискации новгородских боярских и церковных земель после присоединения, об использовании этих земель для поместного верстания, об источниках, из которых черпались кадры новых новгородских помещиков. В заключение проф. Вернадский рассматривает вопрос в известной мере самостоятельный - об органах управления Новгородом после присоединения его к Великому Московскому княжеству. Автор даёт детальный обзор самого хода земельных экспроприации, произведённых Иваном III в Новгородской земле. Он убедительно показывает, как велик был размер этой операции и как обширны были её последствия.

Следует, однако, категорически возразить против приложимости понятия "аграрной реформы" (стр. 100) к земельной политике Ивана III, ибо это понятие предполагает изменение земельных классовых отношений, чего не было в XV веке, когда переменился состав землевладельцев, изменились размеры владений, вотчинное землевладение сменилось поместным, но не изменилось существо социальных отношений между землевладельцами и крестьянами. Точно так же неудачно и выражение автора "ломка феодального землевладения" в применении к тому, что происходило в Новгородской земле в конце XV века (стр. 106). Можно усомниться в справедливости предположения автора, что "только упорное сопротивление новгородских верхов" и "сила событий" заставила московское правительство произвести конфискации, которых оно якобы первоначально не предполагало. Последнее, может быть, и верно, но политика Ивана III сама изменялась по мере увеличения сил и значения Московского княжества, а постепенность, с какой осуществлялись конфискации, характерна и для других его мероприятий и прежде всего для самого процесса присоединения Новгорода.

В. Н. Вернадский дополняет данные проф. Базилевича об использовании послужильцев из распущенных дворов московских бояр для поместных верстаний в новгородских землях аналогичными данными о "бывших людях новгородских бояр". Это очень важный штрих, одно из свидетельств того, что в конце XV в. происходило не завоевание, а присоединение Новгорода, что определённые общественные элементы в Новгородской земле могли быть и были опорой московской политики.

Некоторые сомнения вызывает отождествление послужильцев с холопами. Автор идёт в этом вопросе дальше, чем проф. Базилевич. Проф. Вернадский в своей работе значительно конкретизирует наши представления о ряде должностей я их носителях при новой системе управления, созданной московским великим князем. Довольно рельефно вырисовывается фигура наместника Якова Захарьина.

В заключение автор справедливо указывает, что его статьёй отнюдь не исчерпывается круг вопросов политики Ивана III в Новгороде. В статье проф. Вернадского перед нами проходит финальный этап истории Великого Новгорода времён его обособленности.

Статья А. Г. Захаренко "Черниговские князья в Новгороде" посвящена начальному периоду истории Великого Новгорода. Одной из важнейших проблем истории Великого Новгорода является выяснение генезиса и природы тех особенностей, которые характеризуют политический строй этой части русских земель в период феодальной раздробленности (XII - X V вв.): борьба черниговских князей за новгородский стол, формирование в Новгороде враждующих между собой "черниговской" и "суздальской" группировок, вопросы, связанные с этой общей проблемой. Работа А. Г. Захаренко уточняет некоторые моменты в истории новгородских событий XII в., выясняет роль ряда выступающих в них деятелей.

Однако эта работа вызывает несколько критических замечаний. Прежде всего общая постановка темы и выводы остаются не совсем ясными. Она в значительной мере имеет внешне-описательный характер. Автор не высказывает своего отношения к литературе вопроса, в частности, к положениям известной работы Рожкова "Политические партии в Великом Новгороде в XII - X V вв.", содержащей весьма определённую и подлежащую критике концепцию. Автор ни словом не упоминает о работах акад. Грекова "Революция в Новгороде Великом в XII в."⁵ и проф. А. В. Арциховского "К истории Новгорода"⁶ , которые имеют непосредственное отношение к теме рецензируемой статьи. Упоминается часто лишь работа В. В. Мавродина "Очерки истории левобережной Украины" (1940).

Многие утверждения автора остаются шаткими. Например, характеристика, которую он даёт политике Глеба Святославича (этот князь "нашёл, повидимому, такой компромиссный метод правления, который мог удовлетворить и аристократическую верхушку и средние слои и низы новгородского общества"), не только не обоснована, но и создаёт принципиально неверное представление о княжеской власти этой эпохи, сма-

⁴ "Исторические записки" Института истории АН СССР. Кн. 14-я.

⁵ "Учёные записки" РАНИОН. Т. IV за 1929 год.

⁶ "Исторические записки" Института истории АН СССР. Кн. 2-я.

зывает ее классовую природу, тем более, что известные события 1071 г. противоречат этой характеристике. Автор отрывает эти события от общего процесса развития феодальных отношений и классовой борьбы, столь характерных для середины XI в., и объясняет их лишь религиозными различиями: "...на религиозной почве, в связи с распространением христианства". Последующие оговорки о "более постоянной" опоре среди "высших слоев" не меняют дела, но его запутывают (см. стр. 149 - 150).

Целый ряд предположений по поводу причин изгнания Глеба в 1709 г. совершенно излишен (даже при наличии оговорки, что это "только предположения") ввиду их произвольности. И в других местах автор легко высказывает мало обоснованные предположения, например, о содержании переговоров новгородцев с князем Святославом (стр. 155).

Автор стремится пересмотреть существующие в нашей литературе представления о смысле и характере новгородских событий 1136 г., ни словом, впрочем, не упоминая об этой литературе. Он уверенно рассматривает эти события как движение, направленное против бояр, однако его аргументация неубедительна. Ни ссылка на то, что епископ был на стороне князя, ни указание на принадлежность сторонника Всеволода, Константина, к богатому боярскому роду, ни выражение летописи "кто Всеволоду приятель бояр" (т. е. те из бояр, которые приятели Всеволоду) не доказывают, что боярство в целом было на стороне князя (сам же автор указывает, что Якун, враг Всеволода, - также богатый боярин) и что "основной массой, поддерживавшей Святослава и Якуна, были купцы, чёрные люди и смерды" (стр. 153 - 154). Не доказывают этого и раздававшиеся против Всеволода обвинения, что он "не блюдёт смердов", ибо остаётся неразобранным смысл этих слов. Вместе с тем остаётся необоснованным положение, от которого автор отправляется во всей последующей оценке черниговской ориентации и её сторонников. Нам представляется весьма опрометчивым отождествление борьбы Новгорода против суздальских князей в XII в. с борьбой средних и меньших людей против боярства. Автор утверждает, что "высшая знать" стремилась получить "твёрдую власть" от суздальских князей (стр. 160). Между тем в нашей литературе именно боярство справедливо рассматривается как основной носитель в XII в. стремлений к политическому обособлению в разных частях русской земли, к ослаблению княжеской власти в Новгороде. Если не всё в целом, то, во всяком случае, в очень значительной своей части боярство выступало против суздальских князей. Вступая в противоречие с самим собой, с своей оценкой Всеволода как князя, опирающегося на боярство, автор усматривает в Уставной грамоте Ивановского братства "акт... лишающий боярство самостоятельности в торговле", что, впрочем, тоже очень спорно.

Возражая Рожкову, автор утверждает, что "черниговскую" и "суздальскую" группировки в Новгороде XII в. нельзя считать "партиями, имеющими какую-то определённую программу" (стр. 156). Но далее автор противоречит себе, вполне справедливо указывая, что "борьба между отдельными боярскими фамилиями" не оставалась столько личной борьбой" (стр. 158), и утверждая - что весьма спорно, - что "сторонники, точнее главари, суздальской группировки" - это ростовщики и землевладельцы-магнаты" или что они состояли "из крупных бояр - земельных магнатов и бояр-ростовщиков" и стремились к сильной княжеской власти, тогда как, "опираясь по преимуществу на средние и низшие слои, Ольговичи должны были ограничивать эксплоатацию смердов и чёрных людей богатой знатью и делать всякие поощрения купечеству" (стр. 160). Создаётся картина существования вполне определённых партий и программ (в той мере, в какой эти термины вообще применимы к средневековой политической жизни), причём, как нам представляется, различие их социального состава и самый характер их стремлений указаны неверно.

Непонятно, почему факт добровольной уступки посадничества Твердиславом (принадлежность которого к анти-суздальской группировке бесспорна) другому деятелю того же направления, Дмитру Якуничу, означает, что на вече господство принадлежало черниговской группировке. Верное само по себе положение доказывается, однако, неверно.

Автор попрежнему придерживается датировки 1209 г. для выступления против Мирошкиничей, не учитывая той поправки, которую внёс в датировку Н. Г. Бережков⁷ .

Общий вывод автора, что "со времени восстания 1136 и в особенности с момента восстания 1209 г. Новгород добился больших результатов" (стр. 162), звучит довольно неопределённо и вряд ли вносит что-либо новое в существующие представления.

Несомненный интерес представляет статья Я. С. Лурье "Английская политика на Руси в конце XVI в.".

В буржуазной литературе по истории России слабо были разработаны вопросы внешней политики. Они оставались вне сферы интересов виднейших представителей буржуазной науки, за исключением С. М. Соловьёва. К тому же проблемы русской внешнеполитической истории зачастую рассматривались изолированно, вне связи с ходом всеобщей истории. Тем самым не учитывалось огромное общеисторическое значение русской истории, и вольно или невольно русские буржуазные историки шли навстречу враждебным русскому народу направлениям в зарубежной историографии. Исключение составляют буквально считанные работы: Форстена, Милютина и некоторые другие.

⁷ См. Бережков Н. "О хронологии русских летописей". "Исторические записки" АН СССР. Кн. 23-я; хронологическая таблица учебника истории СССР для вузов Т. I. 2-е изд.

Советская наука начала успешно восполнять эти проблемы, о чем свидетельствуют "История дипломатии" и ряд других работ но внешней политике. В этом ряду определённое место должен запять и рецензируемая статья Я. С. Лурье.

Русско-английские сношения XVI в, выступают в ней как элемент широкой общей картины взаимоотношений европейских держав XII века. Неоднократные колебания и изменения английской и русской позиций на протяжении этой эпохи ставятся в связь с более общими внешнеполитическими проблемами, и получается ряд ценных, хотя иногда и остающихся гипотетическими, сопоставлений. Автор предлагает отказаться от традиционного представления о том, что англичане ограничивались в своих отношениях с Россией XVI в. торговыми интересами. Он утверждает, что Россия не могла не занимать определённого места в английской политической системе в связи с борьбой между Англией и Филиппом II в эту эпоху. Указывает Я. С. Лурье на наличие двух разных течений в английских правящих сферах: одного, связанного с лордом Берли, другого - с Уольсингемом, - течений, отражавшихся в разном характере действий в Москве таких английских представителей, как Баус и Горсей. "Сторонники активной борьбы с Испанией развивали на Руси энергичную, хотя и неофициальную деятельность". Русская политика выступает на фоне противоречий и связей европейских держав XVI в, как политика вполне самостоятельная, ориентирующаяся в очень сложных и далёких отношениях, приспособляющаяся к меняющейся конъюнктуре.

Нам представляется, однако, что значение русско-испанских связей в ту эпоху автор, преувеличивает.

Неправильно в применении к 1587 г. утверждение автора, что царь Фёдор Иванович "как раз в это время" (стр. 140) воевал с Швецией. Между тем, как известно, русско-шведская война началась только в 1590 году.

Последняя работа, помещённая в рецензируемом сборнике, - интересная, и содержательная статья С. С. Киселёва "Историческая наука и социология в понимании М. Н. Покровского".

Философская дискуссия по книге Г. Ф. Александрова "История западно-европейской философии" и связанное с ней выступление А. А. Жданова 24 июня 1947 г., обсуждение затем "Русской историографии" проф. Н. Л. Рубинштейна на совещании заведующих кафедрами истории СССР в Министерстве высшего образования показали, как важна разработка теоретических и историографических проблем.

В рецензируемом сборнике вопросу о философских корнях ложных исторических концепций Покровского посвящена статья С. С. Киселёва. Он продолжает исследование этого вопроса, начатое Ем. Ярославским и А. М. Панкратовой в статьях, помещённых в сборниках "Против исторической концепции М. Н. Покровского" (Академия наук, 1939 - 1940). Автор вскрывает зависимость взглядов Покровского от "экономического материализма", от махизма и буржуазных концепций "культурной истории", показывает, что критика Риккерта Покровским велась с неправильных философских позиций. Автор показывает, что "подмена конкретной истории абстрактными социологическими схемами, оттеснение фактов на задний план, игнорирование единичного или подчинение его схемам - все эти моменты своим логическим основанием имеют принципы формалистической логики, связанной с махистской теорией познания" (стр. 203). Выясняя эволюцию взглядов Покровского и сравнивая его "Сжатый очерк" с четырёхтомной "Русской историей с древнейших времён", С. С. Киселёв приходит к выводу, что "новый вариант его концепции представляет собой несомненное ухудшение по сравнению с первым" (стр. 204). Он показывает в заключение, что Покровский оказался не в состоянии подойти правильно к проблеме общего и особенного в истории, а тем самым и к показу особенностей русского исторического процесса, основы для понимания которого заложены в трудах классиков марксизма и особенно в работах И. В. Сталина.

Таково содержание рецензируемого сборника, в целом оставляющего хорошее впечатление. Однако очень серьёзным недостатком его является отсутствие статей по советскому периоду нашей истории, разработка которого представляет одну из важнейших задач исследовательской работы наших вузов.