Полная версия публикации №1108670842

PORTALUS.RU ФИЛОСОФИЯ “ГАМЛЕТ” Как трагедия христианского жертвенного подвига → Версия для печати

Постоянный адрес публикации (для научного и интернет-цитирования)

По общепринятым международным научным стандартам и по ГОСТу РФ 2003 г. (ГОСТ 7.1-2003, "Библиографическая запись")

“ГАМЛЕТ” Как трагедия христианского жертвенного подвига [Электронный ресурс]: электрон. данные. - Москва: Научная цифровая библиотека PORTALUS.RU, 17 февраля 2005. - Режим доступа: https://portalus.ru/modules/philosophy/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1108670842&archive=0212&start_from=&ucat=& (свободный доступ). – Дата доступа: 28.03.2024.

По ГОСТу РФ 2008 г. (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка")

“ГАМЛЕТ” Как трагедия христианского жертвенного подвига // Москва: Научная цифровая библиотека PORTALUS.RU. Дата обновления: 17 февраля 2005. URL: https://portalus.ru/modules/philosophy/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1108670842&archive=0212&start_from=&ucat=& (дата обращения: 28.03.2024).



публикация №1108670842, версия для печати

“ГАМЛЕТ” Как трагедия христианского жертвенного подвига


Дата публикации: 17 февраля 2005
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ФИЛОСОФИЯ ВОПРОСЫ ФИЛОСОФИИ
Номер публикации: №1108670842 / Жалобы? Ошибка? Выделите проблемный текст и нажмите CTRL+ENTER!


Р.Ш. Мухамадиев
кандидат философских наук

“ГАМЛЕТ” Как трагедия христианского жертвенного подвига

(Продолжение, начало см. Credo № 1, 2000г.)


Для того, чтобы понять душевное состояние Гамлета, в котором он находится на протяжении всей пьесы, а тем более, его колебания и все изменения, происходящие внутри него, не менее важно иметь верное представление о том состоянии, в котором он был до смерти отца. Многие критики уже давно обратили внимание на это обстоятельство. Так, например, Фишер прямо указывает на то, что “...необходимо исследовать в самой пьесе положение принца Гамлета до трагедии и внимательно рассмотреть те признаки, которые освещают это положение”, (22, с. 162). Особое внимание этому положению уделяет Шестов, который, со свойственной ему привычкой доводить все до абсолюта, до крайности, практически всю пьесу рассматривает глазами Гамлета – юноши неподготовленного к жизни и погибшего под ее ударами. Шестов пишет: “Первый грубый толчок действительности и все здание его фантастического мира разрушено. Вот к чему привело его “размышление”, “страсть к познаванию ради познавания”. Он настолько не знал жизни, он был так далек от нее, что не выдержал первого испытания – он “гениальный человек”, он “мыслитель по природе!”. Он умеет отлично объяснить вселенную; ни гром, ни молния, ни бури, ни затмения не смутят его. Но он спасовал перед первым серьезным жизненным явлением, потребовавшим понимания”, (24, с.64). И дальше, нисколько не сомневаясь в истинности своих слов, он “грозно” обрушивается на Гамлета с совершенно дикими, полностью измышленными им самим, обвинениями и упреками, нимало не заботясь о том, что они не имеют к тексту трагедии никакого отношения. Можно без преувеличений сказать, что Шестов сам себе придумал Гамлета, такого, какой ему более всего нравился и сам же с особым усердием расправился с ним, поэтому и Гамлет у него, таким “остается до пятого действия. Точно олень, на спину которого вскочил лев, мчится он без оглядки – не зная, куда. Но не сбросить ему с себя могучего всадника. Непрестанно рвет и терзает он свою обезумевшую от ужаса добычу”, (24, с.72).

Где все это Шестов вычитал, совершенно непонятно, впрочем, понимание текста, ему заменяет его собственное, весьма и весьма богатое воображение. К сожалению, Шестов, не столько исключение из правил, сколько само правило, ибо подобные подтасовки и сознательные искажения текста встречаются сплошь и рядом: каждый кроит “Гамлета” под себя и на свой манер, поэтому нет ничего удивительного в том, что, собственно, от шекспировского Гамлета в подобных интерпретациях не остается даже и следа. Чему тут удивляться, если и по сей день, как в литературоведении, так и в философии искусства является господствующей точка зрения, согласно которой, художник и сам не понимает, как он создает свое произведение, но зато это прекрасно понимают интерпретаторы! Уж они-то зрят, как говорится, в самый корень! Поэтому неумолимый Шестов выносит свой “страшный” приговор Гамлету: “Лучше было тебе вынести все испытания, рыдать, глядя на тень отца своего, безумствовать наедине, с собой и перед матерью, чувствовать себя ничтожным, раздавленным червяком – чем жить в Виттенберге в сознании своего великого душевного и нравственного превосходства”, (24, с.86).

Понятно, что с нашей точки зрения подобный подход категорически неприемлем, поскольку лишь текст и только в полном его объеме, а не отдельные его фрагменты, вырванные мимоходом и понятые кое-как, может служить критерием тех или иных суждений, высказанных о нем – текст есть альфа и омега для каждого комментатора и для всякой интерпретации, ибо он, подобно живому организму, отторгает все чужеродные тела, неспособные адаптироваться в его среде. Поэтому любые искажения и извращения довольно легко опровергаются с помощью самого текста. Что же касается Шестова, то это именно тот случай, когда крайне надуманные суждения настолько откровенно идут вразрез с текстом, что их фальшивость и ошибочность не нуждается ни в каком доказательстве: здесь все предельно очевидно.

Итак, известие о смерти отца застает Гамлета в Виттенберге, откуда он в спешном порядке возвращается домой. Сама смерть не могла произвести на него столь угнетающего впечатления, в конце концов, все смертны и его отец в том числе, к тому же и годами он не был молод. При этом Гамлет наверняка полагал, что именно он, а не кто-нибудь другой взойдет на царский престол, а это не могло не вливать некоторую долю оптимизма в его надежды на будущее, поэтому и обстоятельства гибели отца также не внушали ему подозрений. Более того, именно в это время он глубоко и сильно полюбил Офелию, а это никак не могло настроить его на уныние и пессимизм, даже наоборот, любовь и ухаживания за Офелией и вовсе отвлекли его от грустных воспоминаний, несмотря на то, что он еще продолжал носить траурную одежду.

Перемена произошла внезапно и связана, прежде всего, с объявлением, спустя два месяца после кончины отца, о свадьбе Гертруды и Клавдия. Дело в том, что объявление о свадьбе и сама свадьба последовали если и не в один и тот же день, то с разницей минимальной – в один два дня. И на это были свои причины: по христианским обычаям после смерти покойного принято справлять поминки через сорок дней, а это значит, что ни сразу после смерти, ни спустя сорок дней, когда справляются очередные поминки, объявлять о какой-либо свадьбе нельзя было ни в коем случае, поскольку это было бы откровенным издевательством над памятью усопшего, чего люди не поняли бы и не одобрили. Но и сразу после сороковин также нельзя было объявлять о свадьбе, то есть необходимо было, чтобы все немного улеглось, а люди успокоились, поэтому два месяца это именно тот наиболее оптимальный срок для соблюдения всех приличий, когда объявление о свадьбе Гертруды уже не могло бы возбудить негодование церкви и народа. Однако и затягивать дольше было нельзя, поскольку необходимо было решить вопрос о том, кто будет править страной – сама королева или ее, уже давно достигший совершеннолетия, сын. Известие о свадьбе оказалось полной неожиданностью для всех и разбило все иллюзии Гамлета на будущее царствование, поэтому он говорит Гильденстерну и Розенкранцу: “Последнее время – а почему, я и сам не знаю – я утратил всю свою веселость, забросил все привычные занятия; и, действительно, на душе у меня так тяжело, что эта прекрасная храмина, земля, мне кажется пустынным мысом”, (II, 2).

Объявление о свадьбе и тут же последовавшая за ним свадьба – тяжелым ударом легли на голову Гамлета и вдребезги разбили все его надежды. Корона досталась Клавдию, а холодное с поминок (то есть после сороковин), как выразился Гамлет, пошло на брачный стол. И в таком тяжелом состоянии духа мы застаем его в начале пьесы, то есть именно в тот момент, когда он уже знал о свадьбе и которая накануне состоялась, и Клавдий, восседая за брачным столом празднует свою победу, свою коронацию. Но внезапность свадьбы, ее поспешность, все-таки не остались незамеченными и Горацио вынужден был подтвердить: “Да, принц, она последовала быстро”.

У Гамлета возникает подозрение, что здесь что-то нечисто, что в скоропостижной смерти отца скрывается какая-то тайна.

Надо сказать, что подозрения эти небеспочвенны и имеют под собой вполне конкретное основание. Дело в том, что кончина короля не является смертью простого человека, а, прежде всего, связана с институтом власти, который не должен прекращать свою работу ни на один день, и знаменитая формула “Король умер. Да здравствует король!” и является ничем иным, как символом такой непрерывности. Это значит, что уже на следующий день после смерти отца Гамлета необходимо было ставить вопрос о преемнике. Однако этого не произошло. Но так как никому и в голову не могло прийти, включая и самого принца, что на престол взойдет кто-то другой, то этому не придали большого значения. Все посчитали, что королева настолько удручена смертью мужа, что решила оставить “на потом” вопрос о наследнике. Гамлет, увлеченный любовью к Офелии, также не придавал этому большого значения, не видя в этом никакого подвоха, хотя сам вопрос о престолонаследии не мог не возникать у него и у людей. Клавдий и Гуртруда не могли объявить о своей свадьбе сразу же после убийства отца Гамлета, поскольку такая поспешность вызвала бы сильный гнев и возмущение, а обвинений избежать тогда не удалось бы, поэтому им необходимо было переждать время. Два месяца – это тот срок, который, с одной стороны, был максимальным для затягивания вопроса о будущей судьбе трона, ибо дальше этот вопрос откладывать было нельзя, поскольку государство оставалось без правителя, с другой стороны, был минимальным для назначения свадьбы, поскольку устраивать свадьбу тут же после сороковин никак нельзя было. Естественно, что известие о свадьбе сразу же пробудило в Гамлете все те подозрения, которые мимоходом возникали у него в связи с затягиванием вопроса о престолонаследии. Стало ясно как день, что задержка была искусственной и готовилась специально для Клавдия, которому таким образом удалось отнять корону и трон у принца. Гамлет понял, что его обманули.

Внезапность свадьбы еще и потому обескуражила так сильно Гамлета, произведя на него столь гнетущее впечатление, что мать и отец были для него идеалом семейного счастья, чистой и возвышенной любви. Он не просто любил их, но всегда гордился ими, а отец был для него образцом для подражания, и когда Горацио говорит о его отце: “Его я помню; истый был король”, то Гамлет отвечает ему: “Он человек был, человек во всем; ему подобных мне уже не встретить”. Поэтому столь скорая измена матери не только поражает его своим выбором, но и возмущает до глубины души. И чем больше падает в его глазах мать, тем больше растет образ отца, и тем более он сгущает краски при изображении поведения матери. Все это доказывает, что внутренне Гамлет уже был готов к тому известию, которое сообщил ему Дух, поэтому, когда товарищи отговаривали его, чтобы он не отходил с Призраком, то Гамлет отвечает им:


Мой рок взывает,

И это тело в каждой малой жилке

Полно отваги, как Немейский лев.


А когда Призрак провозглашает:


“... но, знай, мой сын достойный:

Змей, поразивший твоего отца,

Надел его венец”,


Гамлет тут же восклицает: “О вещая моя душа!” Это значит, что он уже смутно догадывался и подозревал о том, что смерть его отца не случайна. И все-таки самое большое потрясение в Гамлете производит то обстоятельство, что его отец, отец достойный всяческого подражания, достойный из достойнейших, оказывается за свои грехи ввергнут в пламя ада, что он переживает там дьявольские страдания, о которых даже говорить нельзя:


Когда б не тайна

Моей темницы, я бы мог поведать

Такую повесть, что малейший звук

Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей,

Глаза, как звезды, вырвал из орбит,

Разъял твои заплетшиеся кудри

И каждый волос водрузил стоймя,

Как иглы на взъяренном дикобразе;

Но вечное должно быть недоступно

Плотским ушам.


Так начинает свою речь тот, кто при жизни считался почти безгрешным, самым человечным и самым достойным из людей. Странно, не правда ли? Ведь по всем канонам христианских заповедей он должен был попасть в рай, а не гореть в аду, подвергаясь таким ужасным мукам. Далее, вдруг, выясняется, что смерть его настигла в самом расцветем грехов; вот вам и достойнейший! Каково же все это было выслушивать Гамлету, сравнивавшему отца с Фебом, а Клавдия с Сатиром, когда выяснилось, что и на солнце есть пятна, что и его отец совсем не столь безгрешен, как казалось прежде. И теперь небеса возложили на него миссию чистильщика авгиевых конюшен, в которые уже давно превратился королевский двор. Отец, хоть и призывает Гамлета отомстить, но принц понимает, что Призрак лишь посланник неба, что задача не сводится к одной только мести, а значительно сложнее, что королевский двор уже давно превратился в “буйный сад, плодящий одно лишь семя; дикое и злое”, что именно поэтому он обречен; в противном случае, в гневе небеса покарают всех: и Данию, и народ.

Три человека, три самых близких человека – отец, мать и родной дядя, вдруг оказались величайшими грешниками! Действительно, было от чего прийти в отчаяние и сойти с ума. “ О рать небес! Земля! И что еще прибавить? Ад? – Тьфу, нет! – Стой, сердце, стой. И не дряхлейте, мышцы, но меня несите твердо.” – так восклицает Гамлет после разговора с Призраком. И он клянется исполнить данный им обет. Тайна налагает на его уста замок, а он вынужден молчать и бороться в одиночку, ибо в целом мире не осталось человека (за исключением Горацио), которому он мог бы спокойно доверить свою тайну. Не может он довериться и Офелии, которую любил и продолжает любить, но сама любовь таит для него угрозу предательства, поэтому он решает, прежде всего, порвать любовные узы, связывавшие его с Офелией. Возложенная на него миссия требует от принца полной отдачи, полного самопожертвования.

Притворное безумие помогает ему говорить правду, но не быть понятым и скрыть внутри себя то великое горе, которое внезапно обрушилось на него. Тем более, что притвориться сумасшедшим в таком состоянии особого труда не составило, и вот он появляется перед Офелией:


“ в незастегнутом камзоле,

Без шляпы, в неподвязанных чулках,

Испачканных, спадающих до пяток,

Стуча коленями, бледней сорочки

И с видом до того плачевным, словно

Он был из ада выпущен на волю

Вещать об ужасах”. (II, 1)


Офелия ничего не знала о случившемся, поэтому и не могла понять то состояние, которое переживал Гамлет, и те душевные муки, которые он испытывал. В силу чего, она тут же решила, что Гамлет сошел с ума, в то время как на самом деле, он пришел к ней, чтобы проститься навсегда, запечатлеть ее образ в своем сердце и стать неприступным, как скала, для своих чувств.

Уже в разговоре с Полонием, он ясно дает понять о происшедших в нем переменах. Гамлет говорит ему: “быть честным при том, каков этот мир, – это значит быть человеком, выуженным из десятка тысяч”. Затем он говорит о солнце, плодящем червей в дохлом псе, и вдруг спрашивает его: “Есть у вас дочь?” На что Полоний, естественно отвечает: “Есть принц”. И тогда Гамлет неожиданно прибавляет: “Не давайте ей гулять на солнце; всякий плод – благословение; но не такой, какой может быть у вашей дочери. Друг, берегитесь (курсив мой – М.Р.)” Естественно, что Полоний никак не понимает, на что намекает Гамлет, и что он имеет в виду. Но если вспомнить, что отца он сравнивает с Фебом, то есть с солнцем, а сам он его сын, сын солнца, то само собой вытекает, что Гамлет имеет в виду своего будущего ребенка, но ребенка унаследовавшего проклятие и все грехи королевского рода, который не должен быть рожден, ибо такова воля неба. Теперь становится понятным, почему при следующей встрече с Офелией, он задает ей этот вопрос: “Зачем тебе плодить грешников?”, ибо сам Гамлет считает себя не только наследником королевского рода, но и всех грехов, буйно расплодившихся в нем: “потому что, сколько ни прививать добродетель к нашему старому стволу, он все-таки в нас будет сказываться” – считает он.

Весь мир рухнул прямо на его глазах. Погибло все, что ему было мило, дорого и что он любил сильней всего на свете. Черным пеплом посыпало горе его душу. Весь мир превратился в тюрьму, а Дания в наилучшую из них, со множеством затворов, темниц и подземелий. Он остался один, без права на надежду, на любовь, на жизнь. Ему ничего другого не остается, как только исполнить то, что на него возложено свыше. Но как это исполнить он не знает. Исполнение, возложенной на него миссии, требует колоссального напряжения сил и огромной воли, а самое главное – необходимо действовать.

Результатом разразившейся трагедии явилось то, что Гамлет как бы заново рождается: тот, светлый, радужный мир, мир надежд и мечтаний окончательно рухнул и теперь в мучительных родах возникает мрачный облик нового мира, погрязшего в грехах и преступлениях. Мир предстал перед ним в истинном свете и это ужаснуло его. В душе Гамлета рядом с прежним светлым и чистым юношей рождается новый человек - взрослый, лишенный радужных иллюзий, с трезвым взглядом на жизнь, но все так же верящий в торжество высшей справедливости. И первый, кто обратил внимание на этот факт, был король: “Вам уже известно - говорит он Розенкранцу с Гильденстерном. - преображенье Гамлета: в нем точно и внутренний и внешний человек не сходен с прежним”. (П, 2) А чуть позже, когда выяснилось, что причиной умоисступления вовсе не является любовь к Офелии, король выводит мрачный для себя прогноз: “У него в душе уныние высиживает что-то; и я боюсь, что вылупиться может опасность”. (III, 1) Король видит, что в душе Гамлета рождается нечто новое, чего раньше не было, и это новое не сулит ему ничего хорошего. Две силы и два состояния господствуют в душе Гамлета в данный момент: состояние глубокой депрессии, вызванной шоком от столь ужасных известий, и необходимость напрячь все силы для предстоящей борьбы, для исполнения возложенной на него миссии. Он все знает и все понимает. Теперь все в его руках, все в его власти - будет ли он действовать или с горя наложит на себя руки. Клин клином вышибается; чтобы вывести себя из состояния глубокой депрессии и заставить действовать трезво, продуманно, взвешенно, он начинает изобличать себя в трусости, в слабости, в нерешительности. И именно эта внутренняя борьба столь мастерски и гениально изображена Шекспиром в его монологах, к анализу которых теперь мы и приступим.

Везде в монологах или, вернее говоря, в его внутренних самодиалогах, мы обнаруживаем борьбу двух противоположных начал, двух состояний. Первый самодиалог был произнесен Гамлетом под впечатлением исполнения роли актером, который настолько сильно вошел в нее, что даже глаза его увлажнились слезами. “И все из-за чего? - спрашивает себя Гамлет и тут же отвечает - Из-за Гекубы! Что ему Гекуба, что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?” В этом он видит способность актера воздействовать силой искусства на других людей, но в этом он также видит и упрек самому себе:

А я,

Тупой и вялодушный дурень, мямлю,

Как ротозей, своей же правде чуждый,

И ничего сказать не в силах; даже

За короля, чья жизнь и достоянье

Так гнусно сгублены.

Очевидно, что Гамлет только ищет повода, чтобы подтолкнуть себя, разозлить и приняться за дело. Доказательством этому является то, что практически всегда самодиалоги заканчиваются тем, что он принимает какое-либо энергичное решение, которое, не откладывая в долгий ящик, тут же проводит в жизнь. Так же и здесь, после определенной порции ругани для раскачки, он быстро берет себя в руки и говорит:

Фу, гадость! К делу, мозг! Гм, я слыхал,

Что иногда преступники в театре

Бывали под воздействием игры

Так глубоко потрясены, что тут же

Свои провозглашали злодеянья

Убийство, хоть и немо, говорит

Чудесным языком. Велю актерам

Представить нечто, в чем бы дядя видел

Смерть Гамлета. (II, 2)

Так ему приходит в голову блестящая идея в результате которой он выясняет для себя две вещи - с одной стороны, правду ли сказал ему призрак и был ли он слугой бога или дьявола, а с другой - доказательство вины короля. Критики же, упершись в его самобичевания, воспринимают их буквально, как доказательство его слабости, трусости и т.д., при этом напрочь игнорируя то обстоятельство, что все эти самодиалоги в конечном счете оканчиваются положительным результатом - Гамлет предпринимает не только решительные, энергичные действия, но что самое главное, глубоко и трезво продуманные.

Дело в том, что Гамлет прекрасно осознает свое собственное состояние, поэтому считает, что:

Дух, представший мне,

Быть может, был и дьявол; дьявол властен

Облечься в милый образ; и возможно,

Что, так как я расслаблен и печален, -

А над такой душой он очень мощен, -

Меня он в гибель вводит. Мне нужна

Верней опора. Зрелище - петля,

Чтоб заарканить совесть короля.

Это доказывает только то, что Гамлет и сам не склонен сильно доверять своим чувствам и слепо полагаться на них. И уже следующий за этим знаменитый самодиалог “быть или не быть” полностью подтверждает это. Как только принц остается наедине с собой, так депрессия с новой силой подступает к нему, призывая сломаться, уснуть смертельным сном и так покончить с тоской и тысячей природных мук. Поэтому перед ним со всей остротой встает вопрос: покориться судьбе или бороться до конца:

“Что благородней духом - покоряться

Пращам и стрелам яростной судьбы

Иль, ополчась на море смут, сразить их

Противоборством? Умереть, уснуть”.

Тоска и Уныние продолжают делать свое черное дело, переворачивая все с ног на голову, представляя самоубийство как противоборство, а жизнь как тяжелую ношу. Но Разум не дремлет и задает свой вопрос: “Какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум”. На этот вопрос Тоска и Уныние ничего ответить не могут, ибо они прекрасно понимают, что самоубийство - это трусость и малодушие, но сознаться в этом никак не хотят, а наоборот предпочитают обвинить в трусости Разум, утверждая:

Так трусами нас делает раздумье,

И так решимости природный цвет

Хиреет под налетом мысли бледным,

И начинанья, взнесшиеся мощно,

Сворачивая в сторону свой ход,

Теряют имя действия.

Но это не так, ибо безрассудные, необдуманные действия, а именно к этому призывают эмоции, время от времени овладевающие Гамлетом, до добра не доводят. Одна правильная и верная мысль стоит тысячи необдуманных и безрассудных поступков. И Гамлет это понимает, хотя и соглашается с этим всегда с большим трудом, с великим трудом покоряя эмоции разуму.

Убедившись в том, что Призрак не лгал, а его дядя действительно совершил тягчайшее преступление, Гамлет чувствует как в нем вновь закипает волна гнева, постоянно подталкивающего его на какое-либо безрассудное деяние, поэтому, идя к матери, он говорит себе:

О сердце, не утрать природы; пусть

Душа Нерона в эту грудь не внидет;

Я буду с ней жесток, но я не изверг;

Пусть речь грозит кинжалом, не рука;

Язык и дух да будут лицемерны;

Хоть на словах я причиню ей боль,

Дать скрепу им, о сердце, не дозволь! (III, 2)

То есть Гамлет боится, что он может перегнуть палку и не выдержав, в пылу негодования обрушиться на мать не только словами, а чтобы этого не произошло он уже заранее готовит себя быть спокойным и только это обстоятельство спасает короля, когда он встречает его, по дороге к матери, за молитвой. Но этого, как оказалось хватило не надолго и первый же упрек матери: “Сын, твой отец, тобой обижен тяжко”, вызывает у него новый приступ гнева и он резко отвечает ей: “Мать, мой отец обижен вами тяжко”. Королева не сразу понимает его и пытается уйти, тогда Гамлет, уже взведенный и вызывающий тревогу, внушающий страх, преграждает ей путь. Королева в страхе, с ужасом вопрошает его: “Что хочешь ты? Меня убить ты хочешь? О, помогите!” За ковром неожиданно раздается шум и крик о помощи. Гамлет в бешенстве пронзает ковер, чтобы отомстить ненавистному врагу, но он ошибся, там оказался Полоний, а не король.

Как мы уже отмечали выше, именно эти две сцены: сцена с молящимся королем и с убийством Полония - у всех критиков вызывали и по сей день вызывают наибольшие сомнения и считаются наиболее сложными. Карл Вердер справедливо полагал, что убийство Полония, которое Гамлет совершает в слепой ярости: это поворотный пункт пьесы, понять который означает понять “Гамлета”. Но интерпретация Вердера мало что дает для верного понимания этой сцены, поскольку он все сводит к внешним обстоятельствам, а как раз здесь эти обстоятельства не играют значительной роли. В эпизоде с королем мы уже доказали, что Гамлет не убивает Клавдия за молитвой, не в силу каких-либо внешних причин, а потому что помнит волю отца и стремится исполнить ее неукоснительно.

Что касается убийства Полония, то здесь мы обнаруживаем две причины: первая - это незаслуженный упрек матери, которая Клавдия, ненавистного Гамлету, называет его отцом, что вызывает справедливое возмущение Гамлета и его дерзкий ответ, в результате чего ситуация резко накалилась и стала взрывоопасной; а вторая, это то, что как раз в этот момент за ковром раздается чей-то голос, который принц тут же принимает за голос подлеца, мерзавца короля и вспышка ярости мгновенно овладела его сознанием, доведенным до высочайшего нервного напряжения, а потому ослабленным и плохо контролируемым. Характерно здесь то, что на прямой вопрос матери: “Боже, что ты сделал?” Гамлет искренне признается: “Я сам не знаю; это был король?”, что доказывает только то, что еще минуту назад у него не было намерения убивать кого-либо, что все произошло совершенно спонтанно, под вспышкой гнева.

Однако, мать, не понимая, что происходит у него на душе, вновь провоцирует его своим следующим упреком: “Что за кровавый и шальной поступок!” И вновь приступ ярости охватывает Гамлета. Более всего его бесит и раздражает именно то, что мать, которая сама изменила мужу в столь короткий срок, фактически отняв у него, у родного сына, право на корону, на датский престол; при всем при том пытается его же поучать, осыпая упреками в жестокости, безрассудстве, неблагодарности. Все это слишком больно бьет по самолюбию, достоинству и гордости Гамлета, чтобы он мог спокойно сносить подобные упреки, вызывая в нем протест и вспышки ярости. Мы считаем, что королева, не осознавая того, послужила невольной причиной убийства Полония, поскольку именно она спровоцировала своими упреками и обвинениями приступ гнева Гамлета, в результате которого погиб Полоний. Это фактически подтверждается его ответной репликой: “Немногим хуже, чем, в грехе проклятом, убив царя, венчаться с царским братом”. А на удивленный вопрос матери: “Убив царя?”, он уже прямо утверждает: “Да, мать, я так сказал”. И здесь принц дает волю словам-кинжалам нисколько не щадя ни уши, ни сердце, ни душу матери. Его возбуждение вновь достигает критической отметки, когда вдруг появляется Призрак, чтобы предотвратить возможно даже новую катастрофу:

Я посетил тебя,

Чтоб заострить притупленную волю.

Но, видишь, страх сошел на мать твою.

О, стань меж ней и дум ее бореньем;

Воображенье мощно в тех, кто слаб.

Гамлет и сам понимает, что ему не удалось сдержаться, а его слова мать восприняла как умоисступление, что означало, что он не сумел добиться главного - сделать мать своей союзницей. В силу чего, указывая на Полония, он говорит:

Что до него

То я скорблю; но небеса велели,

Им покарав меня и мной его,

Чтобы я стал бичом их и слугою.

Отныне Гамлет будет предельно осторожен и осмотрителен, а его горячность будет изливаться только в словах, но не в безрассудных поступках, продиктованных всецело вспышками слепой ярости. Отныне его правилом становится: быть всегда и ко всему готовым. С тактической точки зрения это полностью оправдывало себя, так как спектакль “мышеловка” и последовавшее за ним убийство Полония означали для короля объявление войны и заставляли его действовать решительно и быстро, но именно этого Клавдий и не умел. Гамлет знал, что король не вступит с ним в открытую борьбу, в которой король не победит никогда, а начнет готовить для него западню, поэтому он говорит:

Готовят письма; два моих собрата,

Которым я, как двум гадюкам, верю,

Везут приказ; они должны расчистить

Дорогу к западне. Ну что ж, пускай;

В том и забава, чтобы землекопа

Взорвать его же миной; плохо будет,

Коль я не вроюсь глубже их аршином,

Чтоб их пустить к луне; есть прелесть в том,

Когда две хитрости столкнутся лбом! (111,4)

Западня не страшна, когда тот, для кого она готовится, знает о ней, а значит загнать в нее того, кто ее роет уже не составляет большого труда Этот эпизод прекрасно демонстрирует, что в коварстве, хитрости и изворотливости Гамлет ни в чем не уступает королю, а по уму так даже превосходит, следовательно, козни короля не могут испугать и сбить с толку принца. Не случайно, на слова короля, обрадованного согласием принца ехать в Англию: “Да, так и есть, коль ведать наши мысли”, Гамлет отвечает: “Я вижу херувима, который видит их”.

По дороге в Англию Гамлет встречает Фортинбраса, который с войсками отправляется в Польшу, чтобы отвоевать себе клочок землицы. Это становится для него очередным поводом для самобичевания. Гамлет еще в том возрасте, когда порывы молодости еще достаточно сильны, но и голос опыта, зрелости и разума уже крепки настолько, что способны обуздывать излишне страстные порывы, хотя и удается это с большим трудом. Е душе принца идет непрерывная борьба между юношески молодым задором, способным постоянно впадать в крайности; то в черную тоску, то в безрассудную горячность; и трезвой рассудительностью опыта, скопленного в зрелые годы. Молодость склонна видеть в безрассудных действиях доказательство смелости, решительности и отваги, поэтому она менее всего заботится о конечной цели, о результате и последствиях данных действий; ее захватывает сам процесс деятельности, потому что вся жизнь еще впереди, а энергии хоть отбавляй. Зрелость, наоборот, прекрасно осознает, что половина жизни уже прожита, что времени на исправление ошибок больше нет, поэтому единственно разумный выход это стараться избегать их, то есть действовать осмотрительно, подчиняя каждый свой шаг; не столько эмоциям, которые чаще всего вводят в заблуждение, поскольку выдают желаемое за действительное; а холодному и трезвому уму. Однако, молодость в своей горячности и поспешности предпочитает видеть в осторожности и рассудительности прежде всего трусость и не желание вообще что-либо предпринимать. Отсюда и постоянный их конфликт, отсюда и постоянная борьба между горячностью и холодным расчетом, между опытом и незрелостью, между осторожностью и поспешностью. Как раз эту борьбу, которая и создает эффект жизни, эффект пульсации души, эффект биения живой мысли, Шекспир и рисует в самодиалогах. Благодаря этому эффекту мы видим самосознание Гамлета, которое выражается в наличии двух “я”, “я” - молодого и незрелого Гамлета и “я” - уже опытного, взрослого мужчины.

Именно молодое, незрелое “я” Гамлета, склонное то к чрезмерной апатии, то к поспешному безрассудству, постоянно восстает и пытается взять верх и подчинить себе второе, более зрелое и опытное “я” Гамлета. А так, как для этого любой повод хорош, то и в безрассудстве юного Фортинбраса оно видит только героический поступок, накинувшись при этом с упреками в адрес опытного “я”:

Тот,

Кто нас создал с мыслью столь обширной,

Глядящий и вперед, и вспять, вложил в нас

Не для того богоподобный разум,

Чтоб праздно плесневел он.

То ли это

Забвенье скотское, иль жалкий навык

Раздумывать чрезмерно об исходе,

Мысль, где на долю мудрости всегда

Три доли трусости, - я сам не знаю,

Зачем живу твердя: “Так надо сделать”

Раз есть причина, воля, мощь и средства

Чтоб это сделать.

Как видим, набор упреков и обвинений все тот же: трусость, нерешительность, чрезмерная страсть к рассудительности и нежелание что-либо делать. Однако, если вдуматься в них всерьез, то можно без труда обнаружить одно желание - поскорее прирезать короля, чтобы уже больше не мучиться самому. И действительно, этот самодиалог так и заканчивается:

О мысль моя, отныне ты должна

Кровавой быть, иль прах тебе цена!

К счастью, на этот раз юношеские позывы и запал в крови не привели к очередной невинной жертве, а Гамлет никого не прирезал по дороге. Правда, он подменил письмо Розенкранцу с Гильденстерном и тем отправил их на неминуемую гибель, но это уже серьезная борьба в которой третьего не дано - либо погибнуть самому, либо погубить своих врагов, а то, что они были слугами короля, автоматически делало их врагами принца,

Следует отметить, что везде, где Гамлет действует обдуманно и взвешенно, он добивается положительных результатов, а там, где он полагается на эмоции, на голые чувства ярости и мести, как в случае с Полонием, -проигрывает. Это доказывает только то, что для мести достаточно одной лишь жажды крови и скорой расправы, в которой воля и рассудок выступают в качестве всецело подчиненных элементов, лишенных творческого начала, в то время как для осуществления высокой миссии - воля и разум оказываются главными началами, поскольку здесь задача прямо противоположная - не убить, а искупить грехи всего рода так, чтобы при этом не пострадал невинный, чтобы своими деяниями не приумножать грехов. Эта задача гораздо сложнее и решить ее с наскока принципиально невозможно. Ничто не мешало Гамлету, подобно Лаэрту, ворваться в королевские покои, при поддержке датчан и расправиться с королем. Но именно этого делать было нельзя, ибо это привело бы только к эскалации насилия, открыло бы доступ беззаконию и грабежу; чтобы равновесие между небом и землей восстановилось необходим был высший, справедливый суд. Таким вершителем правосудия Гамлет возвращается вновь в Данию.


§ 4. Жертвенный подвиг Гамлета.


Итак, мы подвели все три сюжетных линии к той точке, в которой все они сливаются воедино. Гамлет вступает в смертельный поединок и побеждает, принеся в жертву свою жизнь. Но именно смерть главного героя менее всего подходит для узких рамок трагедии мести, и более всего служит доказательством того, что “Гамлет” - трагедия жертвенного подвига. В самом деле, что же это за месть, если мститель в конце погибает? И что же это за мститель, если он не умеет расправиться со своей жертвой так, чтобы при этом самому остаться живым? Месть, только тогда месть, когда она достигает своей цели, но этой целью не может и не должен быть сам мститель. Надо сказать, что и по сей день критики ломают себе головы над финальной частью трагедии, никак не понимая, зачем Шекспиру понадобилось убивать своего героя.

Пятый акт начинается неожиданно со сцены на кладбище, где два могильщика копают яму для очередной могилы. На примере их диалога Шекспир блестяще демонстрирует насколько широко распространилась способность мыслить неотразимо логически, что простой могильщик и как бы последний человек в государстве, в этом деле может спорить на равных с принцем, с первым человеком государства. Таким образом он говорит о формировании национального самосознания.

В свое время изображение простых людей вызвало у Вольтера бурную реакцию негодования, который считал недопустимым изображение в трагедиях грубых мужиков. Сегодня, спустя почти четыре столетия, мы начинаем понимать и поражаться гению Шекспира, который сумел в этом вопросе так далеко заглянуть вперед, что уже редко какая драма обходится без участия в ней представителей простого народа. Но что касается сцены с могильщиками в “Гамлете”, то в этом смысле ровным счетом ничего не изменилось, она, как была, по мнению практически всех критиков, излишней безделушкой, либо клоунадой лишенной всякого смысла, так и до сих пор считается таковой. Большинство исследователей просто предпочитают не замечать ее и обходить стороной, сделав вид будто ее и нет вовсе. Можно с уверенностью сказать, что шекспироведение за все это время не сумело создать такой концепции, которая смогла бы органично вплести данную сцену в логическую ткань пьесы, не нарушив при этом ее общего строя. А между тем, именно эта сцена является ключом к пониманию пятого акта, да, пожалуй и всей пьесы в целом.

Насколько важна сцена с могильщиками, а в особенности смысл слов, произносимых Первым могильщиком, мы уже могли убедиться выше, когда обнаружили, что Первый могильщик неопровержимо доказывает факт самоубийства Офелии, а чуть позже этот факт был подтвержден Гамлетом и Первым священником, производившим дознание. Благодаря чему нам удалось доказать, что Офелия вовсе не была безумной, а в песнях, которые она пела в притворном безумии, она подобно дочери Иеффая оплакивала свою девственность, чтобы потом добровольно принять смерть. При этом она проговаривается о том, что надеется на свое воскрешение после смерти и встречу с любимым в раю, что также является доказательством ее осознанной кончины. Поэтому будем здесь предельно внимательны.

Несмотря на то, что еще ничто не говорит о скорой гибели практически всех главных действующих лиц, но тот факт, что они сходятся у могилы Офелии уже может служить трагическим предзнаменованием, спешащей им навстречу катастрофы. Однако, первым на приближающуюся смерть, Гамлету указывает не кто иной как все тот же могильщик. Именно он произносит ключевую фразу будущего смертельного поединка, а в чем она заключается мы сейчас выясним. На вопрос принца, чья эта могила, могильщик отвечает: “Моя сударь” и при этом напевает песенку: “Ах, довольна яма глубока, Чтоб гостю был ночлег”. Можно считать совпадением, что ровно в этот момент Гамлет появляется перед могильщиком как неожиданный гость, о котором поется в песне, но если внимательно прочитать слова могильщика высказанные им тут же в беседе с принцем, то мы поймем, что это не совсем случайность.

Ответ могильщика несколько раздразнил Гамлета и он тут же решил поставить его на место остроумным замечанием: “Разумеется твоя, раз ты в ней путаешься”. Но не тут-то было. Могильщик сразу же выдает: “Вы, сударь, путаетесь не в ней, значит она не ваша; что до меня, то я в ней не путаюсь, и все-таки она моя”. Это целая головоломка и принц пытается внести в нее ясность: “Ты в ней путаешься, потому что ты стоишь в ней и говоришь, что она твоя; она для мертвых, а не для живых; значит, ты путаешься”. Однако и это объяснение не удовлетворяет могильщика и он произносит свою ключевую фразу: “Это, сударь, путаница живая; она возьмет и перескочит от меня к вам”. Смысл этих слов тесным образом связан со словами Офелии: “Господи, мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать”, и Гамлета, показывающего на череп: “Вот замечательное превращение, если бы только мы обладали способностью его видеть”. Во всех этих трех случаях речь идет о той тонкой грани, которая отделяет жизнь от смерти, что здесь жизнь и смерть вступают в равные права и поэтому переход от одного к другому неуловим. В самом общем смысле здесь имеется ввиду диалектика превращения, то есть диалектическая логика, которая ближе всего подошла к осмыслению проблемы логики превращения, в силу чего диалектическое противоречие, как единство и борьба двух противоположностей, заложена в основании всего творчества Шекспира.

Итак, живая путаница - вот ключевая фраза к пятому акту. А теперь посмотрим как она действует. В момент похорон, когда в могилу опустили гроб с телом, Гамлет неожиданно узнает о том, что хоронят Офелию и они схватываются с Лаэртом, а Гамлет искренне признается:

Ее любил я: сорок тысяч братьев

Всем множеством своей любви со мною

Не уравнялись бы.

Это признание может показаться несколько странным, особенно если учесть то, как он жестоко обошелся с Офелией при расставании. Однако теперь становится ясным, что эта жестокость была продиктована обстоятельствами, а не его личными чувствами. Его поведение с Офелией следует определять словами самого Гамлета: “из жалости я должен быть жесток”. Теперь, когда она умерла, скрывать свои чувства не имело смысла, поскольку оборвалась последняя ниточка, которая связывала его с этим миром. С другой стороны, это обстоятельство значительно облегчило его положение в том смысле, что ему уже было все разно будет жить он или нет, лишь бы осуществить то, что должно совершиться:

Не долг ли мой - тому, кто погубил

Честь матери моей и жизнь отца,

Стал меж избранием и моей надеждой,

С таким коварством удочку закинул

Мне самому, - не правое ли дело

Воздать ему вот этою рукой;

И не проклятье ль - этому червю

Давать кормиться нашею природой? (V, 1)

Решимость Гамлета окрепла как никогда прежде, потому, что впереди его уже ничто не ждет, у него отняли все что он имел, и все самое прекрасное позади, осталось завершить последнее - исполнить свой долг.

А король тем временем плетет паутину очередной интриги. Заполучив в свои руки Лаэрта, лучшего фехтовальщика Франции, он наконец-то уравновесил свои силы с Гамлетом, ибо теперь в придачу к его подлой хитрости и коварству он мог прибавить физическую силу, ловкость и отвагу безрассудного Лаэрта. Силы стали относительно равны и прямое столкновение уже становится неизбежным. Лаэрт, науськанный королем, вызывает на поединок Гамлета, а король решает перестраховаться так, чтобы Гамлету на этот раз не удалось избежать бы гибели, помимо отравленной шпаги Лаэрта, он готовит отравленный кубок с вином При этом король говорит о Гамлете:

“он, беспечный,

Великодушный, чуждый всяким козням,

Смотреть не станет шпаг, и ты легко

Иль с небольшой уловкой можешь выбрать

Наточенный клинок и, метко выпав,

Ему отплатишь за отца” (IV 7)

Гамлет предчувствует, что затевается что-то неладное: “Это, конечно, глупости, глупости; но это словно какое-то предчувствие, которое, быть может, женщину и смутило бы”. Но на предостережение Горацио он все же отвечает: “Отнюдь; нас не страшат предвестие; и в гибели воробья есть особый промысел. Если теперь, так, значит, не лотом; если не потом, так, значит, теперь: если не теперь, то все равно когда-нибудь; готовность - это все. Раз то, с чем мы расстаемся, принадлежит не нам, так не все ли равно - расстаться рано? Пусть будет”. (V, 2). Это предчувствие напоминает молитву Иисуса Христа в Гефсиманском саду, когда обращается к Богу с просьбой отвести от него чашу сию. Надо сказать, что Гамлет был не робкого десятка и не испугался в сражении с пиратами в одиночку перепрыгнуть к ним на корабль и сражаться с ними как лев, так, что даже пираты были покорены его отвагой и храбростью. Тут же, кажется, ситуация совершенно иная, и Гамлету предстоит всего лишь вступить в состязание с заведомо известным соперником. Казалось бы, чего тревожиться? Однако предчувствие Гамлета действительно не обманывало, и он почувствовал, что это будет его последний поединок, ибо понимал, что за спиной Лаэрта скрывается его смертельный враг, король Клавдий. Силы были неравны. Даже тогда, когда принц в одиночку перескочил на пиратский корабль, то и тогда он не был так близок к смерти, как теперь, ибо Клавдий обложил его тройным кольцом, вырваться из которого было уже невозможно. Гамлет к этому был готов и решительно идет навстречу своей судьбе, чтобы взойти на Голгофу и выполнить ту великую миссию, которую возложила на него небеса.

Но не одной только готовностью можно объяснить согласие Гамлета принять участие в поединке, а еще и тем, что он никак не мог ожидать подвоза со стороны Лаэрта. Он всегда готов был к подлости со стороны короля, но не думал, что на это же будет способен и Лаэрт, о стычке с которым в могиле он сожалел, потому что всегда считал его благородным человеком, и даже перед самой стычкой говорит о нем Горацио: “Это Лаэрт, достойный юноша”. А потом с раскаянием о случившемся говорит: “Но я весьма жалею, друг Горацио, что я с Лаэртом позабыл себя; в моей судьбе я вижу отраженье его судьбы; я буду мириться”. Перед началом схватки он просит прощения у Лаэрта и обращается к собравшимся:

Здесь, перед всеми,

Отрекшись от умышленного зла,

Пусть буду я прощен великодушно

За то, что я стрелу пустил над, кровлей

И ранил брата. (V,2)

Таким образом он как бы очищается перед смертью от всех своих когда-то сделанных прегрешений, не только перед Лаэртом, но и перед Офелией и Полонием, потому что Офелия, став ему женой, сделала бы Полония вторым отцом, а Лаэрта - братом, но так как из всей семьи остался только Лаэрт, которого он также случайно обидел, то прощенья следовало просить только у него. Но Лаэрт уже был скован цепями королевской интриги и не мог говорить только от самого себя, поэтому его ответ звучит двусмысленно:

Примирен мой дух,

Который должен бы всего сильнее

Взывать к отмщенью; но в вопросе чести

Я в стороне, и я не примирюсь,

Пока от старших судей строгой чести

Не получу пример и голос к миру

В ограду имени. До той поры

Любовь я принимаю как любовь.

И буду верен ей.

Но кто же это “старшие судьи строгой чести”? Понятно, что король, которому он так легкомысленно доверил свою судьбу и согласно канонам строгой чести которого, драться со смертельно отравленным оружием в руках против соперника, который об этом ничего не подозревает, вовсе недостаточно необходимо еще отравленное вино, чтобы добить его окончательно и наверняка. Под маской честного состязания скрывалось откровенное, чудовищно подлое убийство - вот вам и живая путаница, но которая все-таки возьмет и перескочит от тех, кто задумал это преступление к ним самим.

Казалось бы, что у Гамлета нет ни малейшего шанса не только остаться в живых, но расправиться наконец-то ненавистным королем, то есть так и уйти, расставшись с жизнью, не отомстив ни за отца, ни за себя, ни за все те грехи, которые свершил его дядя. Ведь достаточно Лаэрту, лучшему фехтовальщику Франции, хотя бы один раз слегка коснуться и ранить шпагой принца, чтобы отправить его на тот свет. А Гамлету стоило только пригубить вина из отравленного кубке, чтобы его уже ничто не могло спасти. Игра была абсолютно неравной и все козыри были на стороне короля, который уже заранее торжествовал свою победу, потому что был убежден, что на этот раз принцу не удастся вырваться из западни живым.

Это была битва не на жизнь, а на смерть. На карту была поставлена судьба Дании и всего датского народа, ибо победителю доставался бы датский трон. Убей Клавдий Гамлета и выиграй сражение, тогда уже ничто не могло спасти бы Данию, он разорил бы ее дотла своими гнусными попойками, своим чудовищным коварством, непрерывно жаждущим крови, потому что, убив брата и племянника, уже ничто не смогло бы остановить его. Как гигантский дракон распластал бы он свои черные крылья над датской землей, не щадя ни старых, ни малых.

Шекспир прекрасно описал все, что могло ожидать Данию в будущем с королем-тираном в своей следующей трагедии “Макбет”. Вот как Росс отзывается о Шотландии, в которой господствовал Макбет:

Увы,

Она сама себя узнать страшиться,

Не матерью для нас - могилой став.

Там тот, в ком разум жив, не улыбнется;

Там горьких воплей, в воздухе звенящих,

Не замечают; там обычным делом

Стал взрыв отчаяния; там не спросят,

Услышав похоронный звон: “По ком?”

Там люди, не болея, увядают

Быстрее, чем цветы на шляпах.

Такое будущее сулил Клавдий своей стране, потому что, взошедший на царский трон на крови ближнего, незаконно захватив его, уже не остановится перед тем, чтобы утопить в крови и весь народ, любивший своего принца. В этом есть своя логика, своя правда жизни.

Поразительно, то, что как раз в это время в России начиналась эпоха “смутного времени”, когда на царский трон воссел убийца малолетнего царевича Дмитрия, Борис Годунов, годы правления которого положили начало страшному разорению России. Насильственно прервав царский род Рюриковичей, новую династию создать он не сумел и умер, а его детей истребили так же жестоко, как и он расправился с малолетним царевичем. Потом на царствование пришел Гришка Отрепьев, как Лжедмитрий, которого, в свою очередь истребил Василий Шуйский, также ненадолго, став царем. И только тогда кончилась смута, когда народ всем миром, по чести, избрал на царство Михаила Романова. Эти события, события смутного времени, легли в основу другого великого творения - драмы Пушкина “Борис Годунов”.

Но Шекспир и сам дает понять о том, что в этом поединке речь идет о будущей судьбе Дании, вложив в уста короля пророческие слова:

За Гамлета король подымет кубок,

В нем утопив жемчужину, ценнее

Той, что носили в датской диадеме

Четыре короля. - Подайте кубки;

И пусть литавра говорит трубе,

Труба - сторожевому пушкарю.

Орудья - небу, небеса - земле.

Жемчужина - это не только яд, но и грехи всех четырех королей, то есть всей королевской династии. Король хочет отравить этим ядом Гамлета, чтобы продлить свою жизнь и грехи своего рода, чтобы заставить Данию испить эту злобную, наполненную кровью невинных жертв, чашу до дна. Однако, эта жемчужина явилась той последней каплей, которая переполнила чашу терпения высших сил и уйти от возмездия королю уже не удастся. Символично то, что Гамлет погибает так и не пригубив этой чаши, что означает, что на нем нет вины за эти преступления, но отдает он свою жизнь добровольно, так как осознает ответственность за свое королевское древо, чтобы таким образом искупить его вину перед небом и землей, то есть перед богом и людьми.

И вот битва началась. Гамлет дважды наносит первым удар Лаэрту, коснувшись его. Наконец в третий раз, Лаэрт испрашивает разрешение короля: “Мой государь, теперь я трону” и тут вдруг почувствовал насколько мерзко все то, что они затеяли: “Почти что против совести, однако”. Но было уже поздно вихрь боя закружил их, а прекратить все не было никакой возможности. Тогда вступает в сои права живая путаница: вначале Лаэрт ранит Гамлета, но затем вдруг отравленная рапира переходит в руки Гамлета и уже он ранит ею Лаэрта, а перед этим, кубок с отравленным вином, предназначенный для Гамлета, неожиданно выпивает королева. Живая путаница перескочила из рук короля и Лаэрта в руки Гамлета, потому что правда на его стороне. Лаэрт честно признается, понимая что ему осталось жить считанные минуты, что “я сам своим наказан вероломством”. Но король не таков, он еще жив и хочет пережить всех остальных, даже если для этого ему придется отправить на тот свет полстраны. Поэтому на вопрос Гамлета, что с королевой, он отвечает: “Видя кровь, она лишилась чувств”. Но умирающая королева успевает сообщить, что вино отравлено. Гамлет, еще не понимая в чем дело, кричит: “Закройте двери! Предательство! Сыскать!”. И тогда Лаэрт раскрывает ему глаза на все:

Оно здесь, Гамлет. Гамлет, ты убит;

Нет зелья в мире, чтоб тебя спасти;

Ты не хранишь и получаса жизни;

Предательский снаряд - в твоей руке,

Наточен и отравлен; гнусным ковом

Сражен я сам; смотри вот я лежу

Чтобы не встать; погибла мать твоя;

Я не могу ... Король ... король виновен.

Король виновен – таков приговор, который устами Лаэрта выносит небесное правосудие. И теперь мы воочию видим, что это действительно так и есть, что король повинен не только в смерти Лаэрта, но и Полония и Розенкранца с Гильденстерном, и в гибели Грертуды. Клавдий повинен в смерти королевы, потому что изначально использовал ее любовь в своих корыстных интересах, потому что она открыла ему дорогу для братоубийства. Повинен в смерти Розенкранца и Гильденстерна, ибо когда они приехали в Англию и подали пакте, в котором говорилось о том, чтобы схватить и казнить подателей сего письма, а их тут же арестовали, то они, ошеломленные, возопили: “За что? По чьему приказу?!”. И услышали в ответ: “Именем датского короля Клавдия!”. Тогда они поняли, что их жестоко вероломно обманули. “Будь ты проклят, Клавдий!” – таковы были их последние слова. король повинен в смерти Полония, ибо тот, подслушивая за ковром, также исполнял его приказание. Кого винят в том, что войско в несколько раз превышающее численностью противника, вдруг проигрывает сражение? Полководца, на нем лежит главная ответственность за поражение и бездарное руководство. Так руками Гамлета небесные силы свершают правосудие, а он исполняет данный им обет: отправить Клавдия в ад когда его грехи переполнят чашу злодеяний, и он предстанет перед высшим судом со всеми преступлениями на шее.

Поняв в чем дело, Гамлет сначала поражает короля клинком, а потом заставляет его выпить, приготовленное им же, поило:

Вот блудодей, убийца окаянный,

Пей свой напиток! Вот тебе твой жемчуг!

Ступай за матерью моей!

Таким образом, король и королева умирают, испив до дна чашу собственных злодеяний. А Лаэрт, осознав, что он жестоко ошибся, доверившись королю, признается:

Расплата заслужена; он сам готовил яд.

Простим друг другу, благородный Гамлет.

Да будешь ты в моей безвинен смерти

И моего отца, как я в твоей!

Этими словами с Гамлета снимается вина за убийство Полония, а перед Офелией он был безвинен и ей не изменил, потому что никогда и никого, кроме нее не любил. Гамлет погибает. И мы можем сказать вместе с Офелией:

О, что за гордый ум сражен! Вельможи,

Бойца, Ученого - взор, меч язык;

Цвет и надежда радостной державы,

Чекан изящества, зерцало вкуса,

Пример примерных - пал, пал до конца!

Да, Гамлет погиб, но не погибло то за что он сражался - будущее Дании. Своей смертью он искупил грехи королевского рода и оставил Фортинбрасу чистый трон, хотя сам и не был в чем-либо виновен. Он сдержал клятву данную отцу и с честью выполнил возложенную на него миссию. Он погиб, но совершив при этом величайший подвиг, подвиг Иисуса Христа, приняв на себя все грехи, спасая своей смертью родную Данию и датский народ. Этой цели он отдал все, что мог - свою любовь, своего будущего ребенка и достойную его Офелию, также сознательно принявшую на себя миссию жертвенного подвига, как дочь Иеффая; свою надежду на будущее царство и, наконец, свою жизнь. Только подлинно великий человек способен на это.

На датский престол восходит новая королевская династия, а вместе с нею восходит надежда на новую жизнь. А то, что Фортинбрас занимает трон не только по крови, но и с согласия самого Гамлета, свидетельствует о том, что на престол восходит достойный король. Конечно Фортинбрас еще молод, горяч и способен на безрассудные поступки, но он благороден и чист душой, а руки его не обагрены кровью и над ним не тяготеет проклятье королевского рода. Что стало возможным только благодаря подвигу Гамлета.

Черные, свинцовые тучи зловеще клубившиеся над датским королевством, грозящие ужасной катастрофой всему народу; готовые излить на землю невиданные прежде потоки крови, бедствий и страданий, обрушить на головы неповинных датчан громы и молнии и тысячи смертей - стали с трудом, словно нехотя, но постепенно все-таки расступаться. И первый, робкий, нежный лучик солнца, пробиваясь сквозь черную толщу грозных туч ласково коснулся наконец земли. На землю датчан опустился мир. Дания никогда не забудет Гамлета.

Пусть Гамлета поднимут на помост

Как воина, четыре капитана;

Будь призван он, пример бы он явил

Высоконравственный; и в час отхода

Пусть музыка и бранные обряды

Гремят о нем.

Так завершается одна из самых великих трагедий, которую когда-либо, писала рука человека.


Библиография:


Аникст А. Послесловие к “Гамлету” // Шекспир У. Поли. Собр. Соч. в 8-ми т., т.6. М. 1960 г.


Аникст А. Трагедия Шекспира “Гамлет” М. 1986 г.


Белинский В.Г. “Гамлет” драма Шекспира. М., 1956 г. Берне, Л. Соч. в 2-х т., т.2, С-Пб, 1869 г.


Брандес, Г. Собр. соч., ч.2, С-Пб. 1910 г.


Волькенштейн В. Драматургия. М. 1960 г.


Выготский Л.С. Психология искусства М. 1996 г.


Гервинус., Шекспир, Соч. т.3, С-Пб, 1877г.


Гете И.В. Соч. т.7, М. 1978г.


Дауден Э. Шекспир. Критическое исследование его мысли и его творчества. С-Пб, 1880г.


Демченко В.Д. Проблемы литературной критики XVIII века и Шекспир. Днепропетровск, 1984г.


Жене Р., Шекспир, его жизнь и сочинения. М. 1877 г.


Комарова В.Н. Шекспир и Монтень. М. 1983 г.


Кох М. Шекспир, М. 1898 г.


Мережковский Д.С. Толстой и Достоевский. Полн. собр. соч. в 24-х т. Т. 9. М., 1914


Смирнов А.А. Творчество Шекспира. Л. 1934 г.


Стороженко Н.И. Опыты изучения Шекспира М. 1902 г.


Тен-Бринк Б. Шекспир. Лекции С-Пб, 1898 г.


Толстой Л.Н. О Шекспире и о драме. Полн. собр. соч. в 100 т., Т. 27, М. 1953г.


Томашевский Б. Теория литературы (Поэтика). Л., 1925 г.


Тургенев И.С. “Гамлет и Дон-Кихот” Соч. т.8, М-Л, 1964 г.


Фишер К. Гамлет Шекспира. М. 1905 г.


Фриче В. Шекспир. М. 1926 г.


Шекспировские чтения. М. 1990, 1993 г.


Шестов Л. Шекспир и его критик Брандес. СПб


Эйхенбаум Б.М. Сквозь литературу. Л., 1924

Опубликовано 17 февраля 2005 года

Картинка к публикации:



Полная версия публикации №1108670842

© Portalus.ru

Главная ФИЛОСОФИЯ “ГАМЛЕТ” Как трагедия христианского жертвенного подвига

При перепечатке индексируемая активная ссылка на PORTALUS.RU обязательна!



Проект для детей старше 12 лет International Library Network Реклама на Portalus.RU