Россия и Кавказ - это, казалось на первый взгляд, близость, которой даже не требуются имена, - и в русском обществе, и в русской культуре они как-то нерасторжимо связаны, однако в этой близости, в этой связи и в XIX веке, и сегодня всегда присутствовал и ощущается поныне странный привкус. Сегодня «Кавказ», «кавказская война» - все это номинации как своеобразное неотвязное напоминание, зачастую смывающее саму возможность акта понимания происходящего. Особенно это чувство стало острым в конце ХХ и начале XXI века. Прошедший век парадоксален уже тем, что многие понятия, практики, дискурсы, ценности, символы пошли трещинами, стали рассыпаться, и все же, скорее всего, это не эрозия длительное время существовавших образований, а выход на свет того, что оказалось когда-то сокрыто, экранировано.

Полная версия публикации

Достоевский в очерке «Три идеи» («Дневник писателя», январь 1877) писал о таких странных человеческих состояниях, как «недоумения ума и ошибки сердца»: «Ошибки и недоумения ума исчезают скорее и бесследнее ошибки сердца… Ошибка сердца есть вещь страшно важная: это есть уже зараженный дух иногда даже всей нации, несущий с собою весьма часто такую степень слепоты, которая не излечивается даже ни перед какими фактами, сколько бы они ни указывали на прямую дорогу; напротив, перерабатывающая эти факты на свой лад, ассимилирующая их своим зараженным духом, причем происходит даже так, что скорее умрет вся нация, сознательно, т.е. даже поняв слепоту свою, но не желая уже излечиваться». И спустя почти полтора века мы вновь стоим перед подобными «ошибками сердца», или, еще точнее, «внутри» этих ошибок, часто недоумевая, как же мы там оказались.

Полная версия публикации

Тексты Парменида разбиты Историей, а осколки разбросаны по разным пространствам, территориям, зонам. Одни из них поглотила Лета; другие оказались скрыты под более поздними ментально-символическими наслоениями; некоторые же превратились в музейные реликвии историко-этнографической экспозиции философского этоса.

Полная версия публикации

Идентичность — слово привычное, без которого мы сегодня не мыслим описание мышления, поступка, социальных процессов и т.п., тем более касаясь феномена Я, индивида, личности, мы с изрядной долей уверенности считаем, что тематизируем с помощью идентичности некую единичность, «одно». Впрочем, именно связь идентичности с «одним» вызывает достаточно противоречивое ощущение: и интерес, и подозрение.

Полная версия публикации

Тематизация «другого» всегда двойственна и проблематична. Это связано, с одной стороны, примем такую условную кодификацию, с архетипом европейского мышления, определяющего опыт сознания через epimeleia, заботу о собственном Я, и с другой — с неизбежным сосуществованием с другими, с сосуществованием, которое в своей онтической интенсивности способно поглотить и полностью растворить в себе Я -событие.

Полная версия публикации

Конститутивно генеалогический метод опирается на такое значимое метафизическое событие как уход с бытийной сцены или смерть Абсолюта, Бога, последствием чего стало то, что Абсолют устраняется от участия в онтологических играх обоснования и существования, и знания. Как ни звучит парадоксально, но этот ход был подготовлен уже Кантом. В Первой Критике, он, налагая запрет на онтологическое исполнение трансцендентальной идеи Бога, подготавливает эрозию инстанцию Абсолюта, ставя нас перед раздражающим фактом онтологической невозможности артикуляции Абсолюта, — Бог выпадает из знания, допускающего дискурсивную артикуляцию.

Полная версия публикации

На первый взгляд мы живем в неистребимом пафосе истории, историзма, да и вообще мы люди исторические. Слова «историческая эпоха», «исторические свершения», «опыт истории», «исторические уроки» и т.д. давно уже стали очевидными и привычными штампами в наших рассуждениях, схемах восприятия и действия. Однако, к этой совершенно домашней интимности исторического дискурса стало последнее время примешиваться смутное чувство того, что в нем (или в нас?) происходит или уже произошла какая-то «историческая поломка».

Полная версия публикации

На первый взгляд само название текста несет в себе некоторую противоречивость и даже абсурдность. Действительно, в пределах трансцендентально-феноменологической интерпретации феноменальность сознания самым интимным образом связана с интенциональностью, и более того, интенциональность ответственна за конституирование феноменальности. Именно благодаря ей события переходят в размерность сознания и становятся имманентными ему.

Полная версия публикации

Интенциональная артикуляция феноменальности предполагает аналитику феноменов сознания, с одной стороны, в исследовании «предметности» сознания, с другой — указывает на «исток», то есть на трансцендентального субъекта, сохраняя при этом непрерывность между двумя полюсами этой структурности. В итоге интенциональность отсылает к двум полюсам феноменальности сознания: к институированному самосознанию (у Канта эту функцию фактически выполняет трансцендентальная апперцепция, у Гуссерля — трансцендентальное Ego) и «объективному единству сознания», если воспользоваться кантовским термином. Именно в этом диапазоне и происходит разворачивание феноменальных рядов событий сознания.

Полная версия публикации

Культура всегда навязчиво и неотступно говорит о духе, идеях, идеологиях, но при этом о своих воплощениях, телах заводит речь с некоторой неохотой. На первый взгляд в культуре ХХ в. казалось бы, напротив, тело стало занимать значительное место: это и эротика, и порнография, и body-building, и shaping, и медицина в целом, и психоанализ. Существует целый пучок дискурсивных практик, активно стремящихся тематизировать и истолковать тело. Но тела молчат, несмотря на интенсивную их проработку. Почему молчат тела? А с другой стороны, почему их пытаются заставить говорить, говорить беспрестанно и безостановочно? И говорят ли вообще тела?

Полная версия публикации