Человек в национальном и этническом измерениях
Сухачев В.Ю.

В печати



Следующая

[ Страницы: 1 2 3 4 ]


Достоевский в очерке «Три идеи» («Дневник писателя», январь 1877) писал о таких странных человеческих состояниях, как «недоумения ума и ошибки сердца»: «Ошибки и недоумения ума исчезают скорее и бесследнее ошибки сердца… Ошибка сердца есть вещь страшно важная: это есть уже зараженный дух иногда даже всей нации, несущий с собою весьма часто такую степень слепоты, которая не излечивается даже ни перед какими фактами, сколько бы они ни указывали на прямую дорогу; напротив, перерабатывающая эти факты на свой лад, ассимилирующая их своим зараженным духом, причем происходит даже так, что скорее умрет вся нация, сознательно, т.е. даже поняв слепоту свою, но не желая уже излечиваться». И спустя почти полтора века мы вновь стоим перед подобными «ошибками сердца», или, еще точнее, «внутри» этих ошибок, часто недоумевая, как же мы там оказались.

Часто дискурс нации, провоцирующий подобные «ошибки», присутствует в своего рода мутизме, молчании. И в этой невысказываемости он начал настоящую облаву на действительность. Он хочет быть действительностью, он пронизан желанием действительности. И если раньше он был локализован в своего рода tribe'ах, то нынешняя институционализация и легимитизация дискурса нации неизбежно делают его не-обходимым и не-избежным для всех и повсюду. Именно поэтому рождается необходимость знания о том, в каких формах и по каким каналам, скользя вдоль каких дискурсов, нация добирается до самих тонких и самых интимных территорий, какие пути позволяют ей достичь самых едва уловимых форм желания и воли, каким образом ей удается пронизывать и удерживать жизненные миры. Уже установились кодексы риторики намека и метафоры, метонимии, которые, правда, все чаще и чаще сменяются жесткой катафатикой. И одной из фундаментальных фигур этой риторики является фигура человека. Еще в начале XIX века Жозеф де Местр заявил, что он знает национальные типы, но «человек вообще» ему неизвестен. За этой фразой стоит многое, в частности, столь явная для всего ХХ века институциональная национализация человека, особые формы конституирования его идентичности как «национального типа».

Два сценария концептуальной артикуляции
И здесь мы сталкиваемся с некоторой двусмысленностью этого понятия, в которой становятся неразличимыми этническое и национальное. Следует признать, что существует большая путаница с использованием этих понятий, причем, и в политической, и в исследовательской практике. То, что в России это путается, это нормально, это естественно. Мы живем в ситуации взрывов языков, дискурсов, институций и, конечно, сценариев идентичности. Все смешалось, и в рамках повседневности действительно можно говорить и так и этак, — суть дела при этом не меняется. Но вот с точки зрения аналитики отказ от различения чреват опасностью, потому что мы имеем дело с глубоко различающимися концептуальными образованиями, за которыми стоят различающиеся регионы феноменальности.

Попытки кодификации в понятиях «этническое» и «национальное», фактически, ограничены двумя сценариями артикуляции. Первый условно назовем «эволюционистским». Его конституирование происходит всегда в пределах непрерывной линейной моновременности; содержательного выглядит так: начинают обычно с архаичной «первобытной орды», из которой в процессе «эволюции» появляются разного рода образования, семья, род, племя и т.п., и, наконец, «эволюции» венчается тем, что мы сегодня называем «нацией», — точка зрения весьма распространенная. Характерно, что никаких особых различающихся политических ориентаций за этой концептуальной моделью не стоит, — ее исповедуют и демократы, и либералы, и коммунисты, и нацисты. При этом социальные импликации подобной модели в любом случае достаточно жестки в своем пределе сегрегативны и дискриминационны. Например, есть социальные образования, которые можно отнести к «нации», «естественно», они более прогрессивны, чем те, которые ограничились в своем существовании «ордой». «племенем» и т.д. Это и есть концептуальное пространство, в котором зарождаются кодификации: «примитивные народы», «дикие», «savage», которых «умные», «прогрессивные», «развитые» и «образованные» нации «просвещают».

Подобная артикуляция сложилось где-то в 20-30-х гг. XIX века во Франции, когда французы начала активную колонизацию. Поэтому колониальный оттенок генеалогии понятия «этнос» вполне очевиден, — понятие «этнос» было введено именно для различения «цивилизованных народов», то есть «наций», которые обладают государственностью, и «диких народов», лишенных этатизма европейского толка и которые надо «просвещать». «развивать», «поднимать до уровня цивилизации». Но, конечно, всегда в странах, на которые было напроавлено такое «просвещение», существовали и существуют те, которые не совсем понимают, что такое «просвещение», «цивилизация», — для них, например, французы создали специальные подразделения зуавов, которые «интенсифицировали» «просвещение» в Африке.

Весьма характерно, но сталинское определение нации абсолютно точно и полностью вписывается в нормальную европейскую этнологию и этнографию, не вызывая каких-либо эпистемических проблем. Однако в этом сценарии сокрыта ловушка, которая создана как раз что совершенно общепринятым принципом, утверждающим необходимость того, что каждый этнос должен «дорасти» до нации, обрести государственность, и тем самым вступить в «семью цивилизованных народов». И это принимается как «очевидность», по крайней мере, культурная и политическая. Тем более, что этот сценарий поддерживается и ООН. Существует целая серия документов, укладывающихся в подобный сюжет: Декларация 1946 года, статья 1 пункт 3, статья 55; Декларация 1964 года, статьи 2, 3, где ясно и без обиняков заявляется, что ООН будет всемерно поддерживать право народов на самоопределение. Но народы понимаются в основном в этнических, а не в гражданских оболочках, и в результате мы получаем путаницу в научных понятиях и кровь на земле.

Второй сценарий исходит из иных ориентацией, настаивая на том, что этнос и нация обладают разной генеалогией, — предполагается, что они выросли из разных «зерен». Поэтому аналитика национальной идентичности и аналитика этнической идентичности просто не имеют права быть тождественными, — за ними стоят различающиеся конститутивные принципы, различающиеся институции. Под институциями в данном случае понимаются не только собственно социальные институты, но и дискурсивные, символические, семиотические и т.п. институции, телесные практики и так далее. Иными словами, термин «институция» связан с актами и процессами учреждения, с теми эффектами, которые отсылают к устройствам, структурным организациям, установлениям. Это — смыслы, синтетически выраженные в латинском слове institutum (от instituo [in+statuo — ставлю, выстраиваю, строю, воздвигаю, устанавливаю]).

Институирование, институциональные акты, или учреждения, создают интенсивные и в то же время индивидуальные точки, выделенности в различных феноменальных рядах, определяя фигуративность события и устанавливая границы, межи феномена. Институции в аналитическом опыте обслуживают устройства идентификации, устанавливая, учреждая очевидности как далее нередуцируемые предельности аналитики феноменальности. С другой стороны, они обеспечивают регулярное воспроизводство, повтор очевидностей. Повтор является операцией полагания и удержания «того же самого» в сериях, которые сопровождаются запуском устройств подтверждения аутентичности этого «того же самого» и институируют смыслы, которое предшествует любым актам конституирования и синтеза. В качестве примера можно привести институции, наличествующие в русском языке: шесть падежей, — если мы не будем пользоваться шестью падежами, то это означает, что мы не говорим по-русски. В этом смысле берется конституирование и институционализация нации и этноса.

Сегодня демократическая идеология отчетливо и явно связывается с «самостоятельность национальных республик», «национальным суверенитетом», «национальным достоинством» и т.п. Казалось бы, что здесь страшного? По видимому, все упирается в те дискурсивные развертки, которые стоят за терминами «нация» и «демократия», за их связанностью, и в те далеко недискурсивные практики, которые синхронны дискурсам «нации & демократии». Речь идет о вполне очевидных вещах: «национальное пробуждение», стремящееся к восстановлению «национального достоинства» в форме «национального суверенитета» оказывается процессом этатизации этничности, а, ассимилируя этничность с матрицей демократии, мы оказываемся перед лицом еще более жесткого процесса «социализации» этничности.