Рейтинг
Порталус

Карпицкий Н.Н. Формы выражения ощущения времени в языковой картине мира

Дата публикации: 26 июня 2013
Публикатор: Карпицкий
Рубрика: ФИЛОСОФИЯ ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА →
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1372224448


Сайт автора: http://karpitsky.livejournal.com/

Карпицкий Н.Н. Формы выражения ощущения времени в языковой картине мира // Инновации в образовании и лингвистике: материалы Всероссийской Интер-нет-конференции (Иркутск, 22-26 ноября 2010 г.) Иркутск: ИГЛУ, 2011. С. 306-313.

Карпицкий Н.Н. Формы выражения ощущения времени в языковой картине мира

Обучение чужому языку становится намного более эффективным, если учащийся перестает воспринимать его как что-то внешнее, почувствует чужой язык как если бы он был родным. Для этого необходимо предварительно ознакомить учащегося с картиной мира, формируемой в соответствии с изучаемым языком. Такое ознакомление призвано пробудить чувство языка – особую интуицию, которая способствует более быстрому обучению и отчасти компенсирует в процессе общения недостаточное знание языка.
Эффективность любого обучения обеспечивает предварительное прояснение более широкого контекста понимания. Соответственно, эффективность изучения чужого языка обеспечивается прояснением контекста, в качестве которого выступает языковая картина мира. При этом возникает вопрос, каким образом можно ознакомить учащегося с языковой картиной мира еще до начала изучения самого языка. Здесь на помощь может прийти культурология, которая содержит средства описания картины мира носителей изучаемого языка. Методы культурологии позволяют совершить переход от фактического знания конкретных феноменов культуры к пониманию самой языковой картины мира. Такой переход требует знаний как культурной традиции, так и языка, и этими знаниями учащийся может еще не располагать. Для него восприятие отдельных культурных явлений вне более широкого контекста их понимания допускает самые разные возможности интерпретаций. Поэтому, при первом ознакомлении с языковой картиной мира приходится обращаться к методам философского обобщения, так как именно философские методы позволяют формировать целостный взгляд на мир, в контексте которого становится возможным интерпретировать конкретные явления.
Философская интуиция определяется экзистенциальным отношением к жизни, которое лежит в основе мировосприятия. На основе этой интуиции выделяются исходные предпосылки построения целостной картины мира. Однако и чувство языка, представляющее собой интуитивное понимание языковых форм в их контекстуальной связанности с общей языковой картиной, также фиксирует выражаемое в языковых формах отношение к жизни. Это указывает на родственность философской интуиции чувству языка. Следовательно, если философскими методами прояснить для учащегося выражаемое в языковых формах отношение к жизни, то это позволить ему представить языковую картину мира в целом, что должно способствовать пробуждению чувства языка.
Экзистенциальное отношение к жизни может выражаться различными языковыми средствами: грамматическими формами, особенностями лексики, традициями словоупотребления, речевыми оборотами, идиомами, особенностями речевой ситуации и т.д. Вряд ли здесь можно выделить какой-либо один основополагающий принцип, к которому можно свети все остальные. Правильнее было бы утверждать, что характерное для данной культуры экзистенциальное отношение человека к жизни может выражаться различными языковыми средствами и, соответственно, разными способами будет конституироваться языковая картина мира.
Экзистенциальное отношение к жизни проявляется в специфике ощущения времени. У всех индоевропейских народов ощущение времени связано с представлением о преходящести всех явлений жизни. В Индии древние арии испытывали страх перед бесконечностью и безначальностью жизни. Все преходяще и потому безвозвратно исчезает в прошлом. Такое ощущение времени породило представление о том, что страдание – это сама жизнь, точнее, состояние ее временности. Освобождение от страданий достигается в таком состоянии, в котором нет становления, т.е. в безличной абсолютной реальности – атмане (согласно ведийской традиции) или в нирване (согласно буддийской традиции). В древней Греции, напротив, время воспринималось как вечное возвращение к содержанию жизни настоящего момента «теперь». Прошлое и будущее – лишь отражение того, что есть в настоящем, и это удел человека, воплощение неумолимой судьбы. Нельзя избежать судьбы, но над судьбой можно возвыситься, если найти опору в разумной первооснове мира. Созерцание вечного идеального бытия – мира эйдосов, позволяло античному греку освободиться от власти времени, выражающейся в непредсказуемой судьбе. В христианстве ощущение времени неразрывно связано с чувством кратковременности жизни, каждый момент которой принципиально важен для определения окончательной судьбы человека. Это чувство в сочетании с эсхатологическим восприятием истории часто порождало еретические движения, основанные на страхе перед собственной конечностью. Страх перед временем преодолевается в христианстве только стремлением к вечности, которая динамически включает в себя все моменты времени, раскрывая их в становлении настоящего.
Три разных отношения к времени, характерных для древнеиндийской, древнегреческой и средневековой христианской культуры имеют в своей основе нечто общее, а именно, стремление преодолеть страх и страдание от осознания временности и преходящести жизни. Индийский Атман, буддийская нирвана, платоновский мир эйдосов или христианская вечная жизни выражают разные пути преодоления времени. Можно предположить, что обнаруживающаяся общая черта восприятия времени связана со сходным способом выражения времени в индоевропейских языках, а именно, в грамматических формах разграничения прошлого, настоящего и будущего времени. Несмотря на все многообразие грамматических форм, неизменным остается общее представление о том, что будущее становится настоящим, а затем исчезает в прошлом, и это неотвратимо. Однако, на мой взгляд, дело даже не столько в грамматических формах времени, сколько в самой грамматической структуре языков, в которой зафиксированы каузальные отношения между предметами и явлениями мира. Представление о том, что универсальным принципом взаимосвязи являются причинно-следственные отношения, находит свое отражение в грамматической соподчиненности частей речи, причем эта соподчиненность закрепляется морфологически. Зафиксированные грамматическими средствами причинно-следственные отношения определяют хронологическую обусловленность событий, согласно которой время неумолимо движется, уничтожая настоящее в прошлом. Для подтверждения этого тезиса можно рассмотреть отношение к времени в других языковых картинах мира.
В китайском языке наименьшей лексической единицей является слог. Число слогов крайне ограничено, в силу чего каждый слог имеет множество разных значений, понять которые можно только контекстуально. Китайское предложение состоит из морфологически неизменных смысловых ядер-слогов, и условием понимания предложения на китайском языке является наличие общего контекстуального смысла. Поэтому в китайском языке отсутствуют грамматические формы слов, в том числе и форма времени. Категория времени передается либо служебными словами, либо модальными глаголами, либо определяется по контексту, либо с помощью специальных обстоятельств времени: «вчера», «прошлым летом» и т.д. В соответствии с контекстуальным принципом понимания китайского предложения в основе китайской картины мира лежит иной способ взаимосвязи всех явлений, не каузальность, а дао – принцип естественности, которому подчинены все процессы и ритмы. Если каузальность определяет причинную взаимосвязь предметов, то дао – ритмику процессов. В соответствии с этим китайский космос носит процессуальный характер.
Дао – это не первопричина становления, но само становление, которое обнаруживается во всех проявлениях жизни. Поэтому Дао можно понять не как какую-либо сущность, и вообще не как что-либо определенное, а как контекст, в котором осмысляются все прочие процессы. Поскольку в любых проявлениях жизни контекстуально усматривается общее ощущение процессуальности, то определяемые контекстом этого общего ощущения прочие процессы не воспринимаются как нечто преходящее и безвозвратно исчезающее, поскольку общее контекстуальное ощущение процессуальности не может исчезнуть, постоянно обнаруживаясь в новых процессах. Поэтому для китайца, в отличие от индоевропейца, время не воспринимается негативно.
В японской культурной традиции ориентация на потенциальную сторону жизни выражается в специфическом чувстве времени, которое в японском языке отражено в отсутствии грамматической формы будущего времени. «Поскольку для высказываний о будущем используется форма настоящего времени, то формы будущего времени как именно специальной формы в японском языке не существует. То есть, настоящее и будущее время формальным образом не различаются. Зато таковое различие существует между степенями уверенности в наступлении предполагаемых событий или состоянии дел. Отсюда следует, что мировосприятие, отражающееся в японском языке, принимает во внимание не привычный нашему ощущению модус будущего времени, а лишь степень событийной или ситуационной определенности. Поэтому точнее его можно было бы назвать не формой времени, а формой событийной/ситуационной определенности» [1, с. 296]. Этим объясняется специфически японское отношение не только к жизни, но и к смерти. Ведь если подлинный смысл остается сокрытым в эмпирическом становлении времени, то все эмпирическое содержание жизни само по себе бессмысленно. Смерть, с одной стороны, указывает на эту бессмысленность, а с другой стороны, показывает, что искать подлинный смысл нужно за пределами эмпирического путем интуитивного погружения в потенциальную глубину реальности.
В культурном опыте индоевропейских народов чувство преходящести выражено в понимании времени как движения. В процессе этого движения неумолимо утрачивается актуальность содержания момента «теперь», что приводит к разрушению целостности ощущения жизни. Однако в арабской традиции мутазилиты построили атомарную теорию времени, истолковав первичный опыт «теперь» не как движение, а как состояние. Впоследствии эту концепцию времени восприняли суфии как наиболее адекватную их мистическому опыту.
Чтобы истолковать настоящее «теперь» не как движение, а как состояние, необходимо вынести за горизонт ощущения себя живым опыт «исчезновения в прошлом» или «уничтожение» как утрату актуального состояния. Иначе говоря, то, что мы понимаем как «уничтожение в прошлом» и «наступление будущего» выносится за границы времени. В результате мы получаем момент «теперь» в виде атома времени, который стягивает два запредельных по отношению к времени акта – «уничтожение» и «творение». В арабском атомарном времени настоящий момент «теперь» становится онтологически самодостаточным, т.е. достаточным для поддержания целостного ощущения жизни.
Все духовные традиции имеют общую мотивацию – восстановление целостности ощущения жизни, однако, мутазилиты нашли совершенно оригинальное решение этой задачи: модифицировать опыт жизни в моменте «теперь» так, чтобы исключить из него все, что связано с преходящестью времени. Для этого было необходимо описывать содержание момента «теперь» как безотносительное течению времени состояние ситуации, которое зафиксировано в особенности арабской речи, а именно превалировании, отглагольной лексики. Как утверждает А.В. Смирнов, «отглагольная лексика в хорошем (то есть созданном прирожденным носителем) арабском тексте составляет неизмеримо более значительную долю, чем в тексте на русском, английском или французском языках. Под отглагольной лексикой подразумевается масдар «исток» (≈отглагольное существительное), ’исм фа‘ил «имя действователя» (≈действительное причастие) и ’исм маф‘ул «имя претерпевающего» (≈страдательное причастие), как эти категории именуются арабской грамматикой» [2, с. 296]. Например, там, где европеец употребил бы глагол, араб чаще всего употребляет имя действователя. Причем А.В. Смирнов подчеркивает, что эта тенденция присуща именно арабской речи, сам же арабский язык позволяет без труда строить фразы по-разному, в том числе и так, как это типично для европейцев.
Показывая это на конкретном примере, А.В. Смирнов пишет: «в арабском имя действователя, равно как и имя претерпевающего, не указывают на время ни прямо, ни косвенно, поскольку не указывают на совершенность или несовершенность действия. Словарь скажет нам, что арабскому имени действователя соответствует в русском действительное причастие – но это не так. «Уходящий» альтернативно «ушедший»: одно по импликации указывает на настоящее, другое – на прошедшее, и это верно для любого причастия, действительного или страдательного. Именно указания на время, ни прямого, ни по импликации нет в арабских именах действователя и претерпевающего. Причастия в русском языке «принадлежат» глаголу, а в арабском – масдару, и разница здесь все та же: масдар, в отличие от глагола, не указывает на время» [2, с. 297]. Как считает А.В. Смирнов, масдар выражает процесс, и это понимание процесса лежит в основании арабской языковой и логико-философской картины мира. Однако данное понимание процесса специфично, оно отличается от привычного нам понимания процесса как движения или становления. Особенность арабской речи указывает на то, что данное понимание процесса не предполагает становления как изменения во времени: «процесс для арабского языкового мышления не связан с изменением. Впрочем, это свойство не только арабского языка: мы легко поймем, о чем идет речь, вспомнив слова вроде «хождение» или «говорение». Но роль таких слов в русской речи – совсем не такая, как в арабской. В субстанциальной картине мира неизменность и истинность связаны вовсе не с процессами, а с вневременным состоянием вещи-субстанции, которое исключает любую длительность, вынесено за ее пределы. В отличие от этого, процесс – это длительность; но такая длительность, которая не предполагает изменения» [2, с. 298].
Таким образом, арабский язык позволяет легко описать любую ситуацию как совокупность вневременных состояний, и коренные арабы предпочитают именно такой способ описания. В связи с этим А.В. Смирнов противопоставляет европейскую субстанциальную картину мира, в которой время описывается так, как если бы оно тоже являлось субстанцией, и арабскую процессуальную картину мира, в которой возникла атомарная концепция времени. Атом времени – это ситуация, безотносительная к становлению и изменению, так как ее возникновение и уничтожение лежат за пределами времени. Атомарная ситуация содержательно раскрывает не субстанции, а состояния – ситуативные положения содержательных моментов, которые легче всего выразить масдаром, так как эта форма отглагольной лексики позволяет избежать указания и на субстанцию, и на становление как изменение во времени. Фиксируя отрешенное от изменений ситуативное состояние, араб указывает на те содержательные аспекты, которые обосновывают ощущение жизни, и отрешается от тех аспектов, которые разрушают целостность этого ощущения. Таким образом, атомарная концепция времени связана с закрепленной в особенностях речи интуицией, возвращающей моменту «теперь» экзистенциальную самодостаточность.
Представление о линейном времени не вытекает с необходимостью из первичного опыта длительности момента «теперь». Это демонстрирует Б.Л. Уорф, реконструируя представление о времени на основе особенностей языка индейцев хопи. В языке хопи время невозможно выразить словами, обозначающими пространственные отношения или количественные множества. В частности, дни не могут составить какое-либо количество, иначе говоря, не дней много, но один и тот же день повторяется много раз. Очевидно, это связано с тем, что индейцы хопи не пользуются тем рационализированным представлением времени, которое господствует в европейском сознании. Говоря о времени, индеец хопи имеет в виду данное в опыте жизни переживание времени, и это фиксируется в лингвистических формах. «Такое выражение, как ten days (десять дней), не употребляется. Эквивалентом ему служит выражение, указывающее на процесс счета. Таким образом, they stayed ten days (они пробыли десять дней) превращается в “они прожили до одиннадцатого дня”, или “они уехали после десятого дня”. Ten days is greater than nine days (десять дней - больше чем девять дней) превращается в “десятый день - позже девятого”. Наше понятие “продолжительность времени” рассматривается не как фактическая продолжительность или протяженность, а как соотношение между двумя событиями, одно из которых произошло раньше другого» [3, с. 65-66]. Как пишет Б.Л. Уорф, термины, обозначающие отрезки времени, такие как «лето», «утро» и т.д. в языке хопи обозначаются не существительными, а особыми временными наречиями, которые не употребляются «ни как подлежащее, ни как дополнение, ни в какой-либо другой функции существительного. Нельзя сказать it's a hot summer (жаркое лето) или summer is hot (лето жарко); лето не может быть жарким, лето - это тогда, когда погода теплая, когда наступает жара» [3, с. 70].
Таким образом, Б.Л. Уорф противопоставляет зафиксированное в структуре языка хопи восприятие времени, которое приближено к первичному опыту ощущения длительности, «объективизированному времени», структурно соответствующему обозначениям времени в европейских языках. В языке хопи, как указывает Б.Л. Уорф, «функции нашей системы грамматических времен с ее линейным, трехчленным объективизированным временем распределены среди других глагольных форм, коренным образом отличающихся от наших грамматических времен; таким образом, в глаголах языка хопи нет (так же, как и в других категориях) основы для объективизации понятия времени; но это ни в коей мере не значит, что глагольные формы и другие категории не могут выражать реальные отношения совершающихся событий» [3, с. 72].
В картине мира индейцев хопи, построенной не на линейном представлении о времени, а на психологическом ощущении времени, понятие быстроты заменяется понятием интенсивности. Отсутствие грамматической формы времени глагола компенсирует многочисленный класс слов, который Б.Л. Уорф называет «интенсификаторами» (the tensors), указывающий только на интенсивность, ее увеличение или уменьшение, непрерывность, повторяемость, изменчивость, направленность, длительность, напряженность, прерывность, последовательность. В картине мира индейцев хопи будет очень трудно, а может даже и невозможно передать такое естественное для нас понятие как одновременность, так как время варьируется от человека к человеку, при этом не предусматривается никакой абсолютной длительности, где события могли бы располагаться.
В соответствии с этим пониманием время не течет, человек все время переживает как настоящее «теперь», которое становится старее, утрачивая то или иное актуальное содержание. Однако в этом настоящем содержатся силы, которые способны раскрывать в нем нечто новое, что уравновешивает процесс старения. Поэтому грамматические структуры позволяют фиксировать силу и интенсивность процессов, но не их скорость или положение в какой-либо объективной протяженности. Будущее, это не что-то иное настоящему, но то, что раскрывается силами, на которые указывают «интенсификаторы». Это приводит к представлению о причинной связи настоящего и будущего, которое принципиально отлично причинной обусловленности в современной европейской картине мира. Если будущее зависит от интенсивности настоящего, то необходимо воздействовать на скрытые в настоящем силы, которые раскрываются как наступление будущего.
Индейцы хопи выстроили такую картину мира, в которой сопровождающее время чувство преходящести становится возможным преодолеть путем выявления в настоящем скрытых сил, из которых произрастает будущее. Процесс этого выявления, заключающийся в подготовке к будущему, воплощается в ритуалах, структурирующих повседневную жизнь.
Из сказанного можно сделать следующие выводы.
1. Обнаруживающееся в ощущении времени экзистенциальное отношение к жизни различно в разных языковых картинах мира.
2. Средства выражения ощущения времени в различных языковых картинах мира разнообразны. В одном случае в качестве этого средства выступают грамматические формы, в другом – речевые формы.
3. Специфика средств выражения и способ построения языковой картины мира определяются особой интуицией – чувством языка, поэтому предварительное ознакомление учащихся с языковой картиной мира может способствовать пробуждению чувства изучаемого языка.

Литература

1. Тарнапольская Г.М. Средства фиксации ощущения времени в японском языке // Россия и Восток: язык – культура – ментальность: Материалы международной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых. – Владимир: ВГУ, 2010. – С. 293-299.
2. Смирнов А.В. Типология культур и картина мира // Диалог культур и партнерство цивилизаций: IX Международные Лихачевские чтения, 14-15 мая 2009 г. – СПб.: Изд-во СПбГУП, 2009. – С. 292-299.
3. Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Новое в лингвистике. – Вып. 1. – М.: Издательство иностранной литературы, 1960. – С. 58-92.

Опубликовано на Порталусе 26 июня 2013 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама