История так называемого Константиновского рубля более 100 лет занимает воображение историков и нумизматов многих стран. Ее драматизм определяется в значительной степени наличием в ней очевидного криминального зерна, из которого произросло несколько вполне детективных сюжетов, благодаря чему исследование этого, по существу, нумизматического курьеза давно превратилось в волнующее следствие. Но результатом такого следствия является стремление к аргументированному выводу об обстоятельствах чеканки и числе изготовленных в декабре 1825 г. монет, их нынешнем местонахождении и правильном направлении дальнейших поисков еще не обнаруженных экземпляров.

В последние годы интерес к истории константиновского рубля особенно возрос после появления книги И. Г. Спасского, в которой впервые критически рассмотрен весь относящийся к делу материал¹ , и статьи В. В. Бартошевича, обнаружившего неизвестные прежде историкам важные документы ² . Своеобразным отражением этой новой волны интереса к раритетной монете является беспрецедентный скачок коммерческой цены константиновского рубля на антикварном рынке Запада. Если одна из этих монет на люцернском аукционе 16 октября 1964 г. была продана за 11 650 долл., то после опубликования книги И. Г. Спасского та же монета на нью-йоркском аукционе 20 ноября 1965 г. принесла ее кратковременному владельцу 41 тыс. долларов ³. Исследования И. Г. Спасского и В. В. Бартошевича прояснили многие загадки константиновского рубля, но не исчерпали всех недоумений, войдя в противоречие друг с другом по некоторым принципиальным вопросам. Отсылая читателя за деталями к указанным работам, приведем вкратце основные факты, связанные с чеканкой и дальнейшей судьбой монет "императора Константина I".

Сразу же после 27 ноября 1825 г., когда в Петербурге было получено известие о кончине Александра I и началась присяга Константину Павловичу, министр финансов Е. Ф. Канкрин, проявив угодливую инициативу, распорядился в спешном порядке, к 10 декабря, изготовить образцовые серебряные рубли с изображением, именем и титу-

¹ И. Г. Спасский. По следам одной редкой монеты. Л. -М. 1964.

² В. В. Бартошевич. Константиновский рубль. "Вопросы истории", 1976, N 7.

³ "World Coins" (Sidney, Ohio), January 1966, vol. 3, N 25, p. 68.

стр. 213

лом императора Константина. Рисунок с проектом рубля был выполнен медальером Я. Я. Рейхелем, и 6 декабря на Монетном дворе началось изготовление трех пар штемпелей по этому рисунку. Работа была роздана "в разные руки для большего соревнования с тем, чтобы занимались день и ночь". Тем не менее указанный министром срок не был выдержан, и только в субботу 12 декабря удалось отчеканить шесть монет, две из которых в тот же день были отосланы Канкрину начальником Монетного двора Е. И. Еллерсом через управляющего Департаментом горных и соляных дел Е. В. Карнеева (непосредственного начальника Еллерса). Между тем в ночь на 14 декабря в заседании Государственного совета Николай провозгласил себя императором, и Канкрину пришлось срочно остановить работы и принять меры к их полному сокрытию.

14 декабря Еллерс отправил Карнееву еще четыре отчеканенные в субботу монеты, отметив при этом, что "прочие кружки, коими первоначальные штемпели пробованы, забиты так, что изображений на них не видно", а также два закаленных и четыре незакаленных штемпеля (то есть все три пары) и оловянные слепки - односторонние пробы на олове в процессе гравирования штемпелей, необходимые мастерам для корректировки работы на разных ее этапах. То обстоятельство, что эти оттиски не были сплавлены, а затребованы вместе с монетами и штемпелями, лучше всего демонстрирует нервную заинтересованность министра в сокрытии компрометировавшей его в новых обстоятельствах работы и его желание удостовериться в полной ликвидации малейших следов ставшего теперь опасным эксперимента.

Хранение отобранных на Монетном дворе материалов в сейфе Карнеева показалось Канкрину недостаточно надежным, и 20 декабря все материалы были препровождены в министерство финансов при сопроводительных записках Еллерса и Карнеева. В записке Еллерса сообщалось: "При сем же представляется в ящике шесть известных штемпелей с 19 оловянными слепками за казенной печатью Монетного двора. Вардейн Еллерс. 19 декабря 1825". Залиска Карнеева более эмоциональна и отражает беспокойство Министра: "Здесь равномерно представляю все штемпели и прочие приготовления, сделанные на счет известного нового рубля, закупоренные в ящике. На Монетном дворе ничего не осталось. Самый даже рисунок у сего прилагаю. Е. Карнеев. 20 декабря 1825". В министерстве финансов до конца 1870-х годов хранился запечатанный ящик со штемпелями и оловянными оттисками, пакет под печатью с рейхелевским рисунком рубля и приведенными выше записками, а также особый сверток с монетами.

В 1879 г. после того, как печати были сняты, монеты затребовал к себе Александр II, но их оказалось не шесть, а лишь пять⁴ , на что не было обращено внимания, поскольку в документах при хранящихся в министерстве материалах количество рублей не было обозначено. Ящик со штемпелями и оттисками, а также пакет с документами оставались в министерстве финансов до Октябрьской революции, затем были переданы в Эрмитаж. Но слепков в ящике оказалось не 19, а 17. Однако еще в 1874 г., то есть до рассекречивания дела, два оловянных слепка находились в распоряжении акад. А. Ф. Бычкова, который тогда предоставил их для издания Ю. Б. Иверсену ⁵ . Вместе с эрмитажными они составляют полный комплект, указанный Еллерсом.

Между тем еще в 1857 г. в зарубежных неподцензурных изданиях каталога нумизматической коллекции крупнейшего русского собирателя Ф. Ф. Шуберта была опубликована находившаяся у него константиновская монета со следующим пояснением: "Пробный рубль, отправленный в Варшаву с депутацией Сената для представления на утверждение Константину Павловичу; штемпели были разбиты непосредственно после этого"⁶ . Это пояснение всегда было достаточно подозрительным, но после опубликования Бартошевичем донесений Еллерса Карнееву ложность его стала очевидной. В 1866 г., через год после смерти Шуберта, Б. В. Кене изложил историю "приобретения" шубертовского рубля с "живыми подробностями". Оказывается, "более 20 лет тому назад" некий русский генерал, знаток

⁴ Эти монеты были распределены так: одна оставлена в личном кабинете императора, одна передана в Эрмитаж, по одной подарено великим князьям Сергею Александровичу и Георгию Михайловичу, одна послана в Дармштадт принцу Александру Гессенскому.

⁵ Ю. Б. Иверсен. Неизданные и редкие русские медали. СПБ. 1874, стр. 14, N 83, табл. 1, N 4.

⁶ Т. F. de Schubert. Catalogue dti cabinet de monnaies et de medailles russes. Pt. 1. Carlsruhe. 1857, N 3805.

стр. 214

нумизматики, находясь в игорном доме Хомбурга (именно там развивается действие "Игрока" Ф. М. Достоевского), обнаружил у одного из игроков эту монету и выменял ее на обычный рубль. В Хомбург же константиновский рубль попал из Варшавы, где он был в 1830 г. похищен повстанцами из резиденции Константина Павловича - Бельведера ⁷ .

Отвергая "польскую" версию как, очевидно, вымышленную, можно было бы предположить, что к Шуберту какими-то затейливыми путями попал из; министерского свертка недостающий шестой рубль, если бы не два обстоятельства. Монета Шуберта отчеканена теми же штемпелями, что и пять известных с 1879 г., но в отличие от них не на паровой машине с гуртильными кольцами, а на ручной машине без гурчения: гуртовая надпись на ней отсутствует. Следовательно, это не законченная монета из числа "министерских", а то, что Еллерс называл "кружками, на коих первоначальные штемпели пробованы". Во-вторых, уже в советское время в поле зрения нумизматов оказался двойник (или двойники) шубертовского рубля, не имеющий гурчения, иными словами, восьмой экземпляр константиновской монеты. Один такой рубль находился в петроградской коллекции Л. Х. Иозефа (умер в 1919 г.), другой (а может быть, тот же) из коллекции ленинградца Ф. Ф. Рихтера (умер в 1938 г.) был в 1962 г. на экспертизе в Эрмитаже. Из этого следует, что, кроме шести "министерских" монет, существует какое-то количество "кружков-проб", которые, вопреки уверению Еллерса, не все были забиты, а оказались вынесенными тайно с Монетного двора. К их числу относится и шубертовский рубль.

Тем временем еще в 1868 г. А. В. Трубецкой (известный пушкинистам как близкий друг Дантеса), бывший тогда русским консулом в Марселе, сообщил о поступившем к нему предложении купить пять константиновских рублей у вдовы некоего поляка, якобы собственноручно вынесшего их из варшавского Бельведера в 1830 году. Трубецкой предложил Эрмитажу (через Кене), С. Г. Строганову и принцу Александру Гессенскому вступить с ним в компанию для приобретения этих монет. Предложение не нашло сочувствия у адресатов, заподозривших фальсификацию. В оправдание Трубецкой в 1873 г. выпустил брошюру, призванную подкрепить аутентичность предложенных им монет ссылками на покойного к тому времени обергофмейстера А. И. Сабурова, который в 1825 г., будучи ротмистром лейб-гвардии гусарского полка, якобы лично отвозил эти рубли Константину в Варшаву. Подделка Трубецкого была окончательно разоблачена И. Г. Спасским, доказавшим, что монеты Трубецкого изготовлены во Франции набором пунсонов, никогда не бывавших в употреблении на петербургском Монетном дворе. Основой подделки послужили издание шубертовского рубля или же бытовавшие к тому времени на антикварном рынке гальванокопии с него.

Итак, остаются нерешенными два вопроса: куда и при каких обстоятельствах исчез шестой "министерский" рубль? Сколько рублей без гурчения было вынесено с Монетного двора? Оба этих вопроса объединяются одним: сколько же в действительности существовало рублей Константина? Спасский полагал, что шубертовский рубль ранее принадлежал Рейхелю, нелегально вынесшему его с Монетного двора. Что касается экземпляра "Иозефа - Рихтера", то названный исследователь, не зная документов, позднее открытых Бартошевичем, не отвергал возможности, что в министерстве финансов было больше пяти рублей и, следовательно, этот экземпляр мог выйти из стен министерства: "Нельзя отклонить полностью предположение, что из свертка, обнаруженного, вероятно, одновременно с ящиком в конце 1860-х гг., что-то могло уйти - как ушли оттиски"⁸ . Бартошевич склоняется к тому, что все рубли без гурчения были нелегально вынесены с Монетного двора в 1825 г., а причастным к пропаже шестого "министерского" рубля подозревает Д. Ф. Кобеко, бывшего начальником канцелярии министерства финансов в 1865- 1879 годах. При нем и при его активном участии произошло рассекречивание заповедных материалов.

Имея в виду эти расхождения, рассмотрим вопрос еще раз, сосредоточившись на психологической природе существовавших первоначально объяснений судьбы константиновских рублей, которыми вуалировалось истинное их местонахождение в секретном сейфе министерства финансов. Эти объяснения всякий раз связаны с мнимой посылкой монет в Варшаву. Существуют две исходные версии о посылке рублей Константину

⁷ В. Kohne. Der Konstantin-Rubel. "Berliner Blatter fur Munz-, Siegel- und Wappenkunde". Bd. 3. B. 1866, S. 208 - 213.

⁸ И. Г. Спасский. Указ. соч., стр. 82.

стр. 215

Павловичу. Первая восходит к Канкрину, что зафиксировано письмом Строганова к Трубецкому от 30 ноября (11 декабря) 1868 г.: "Я знаю от графа Канкрипа, что после посылки 5 пробных рублей, отправленных в Варшаву, и после принятия короны Николаем штемпели были сломаны в его присутствии"⁹ . Ложность этой версии очевидна: Канкрин прекрасно знал, что рубли в Варшаву не отсылались, а штемпели сохраняются в министерском сейфе. Очевидна и причина этой лжи, о которой догадался Спасский: отрицая наличие самих монет, министр гасил вожделения высокопоставленных нумизматов, а говоря об уничтожении штемпелей, избегал просьб об их использовании для изготовления новоделов. Однако главная ложь Канкрина не в этом. Он говорит о пяти пробных рублях, а не о шести, которые в действительности были отосланы ему 12 и 14 декабря 1825 года. Заметим это обстоятельство, чтобы вернуться к нему ниже.

Вторая версия идет от Рейхеля, хотя и опирается отчасти на канкринскую ложь. Эта версия фиксируется письмом Александра Гессенского к Трубецкому от 18(30) декабря 1868 года. Принц обратил внимание на то, что рассказ таинственного поляка, будто бы владевшего пятью подлинными рублями, "находится в противоречии с версией, которую мне доверил покойный Рейхель. Он утверждал, что существовало только 5 экземпляров, из которых 2 были сохранены, а 3 отправлены Канкриным великому князю Константину и украдены с его стола в Бельведере во время мятежа; Рейхель был вынужден сам разрушить штемпели в присутствии Канкрина и расплавил 2 рубля, сохранявшиеся для него" ¹⁰ . Еще в 1866 г. эта версия была опубликована Кене, и рассказ Александра Гессенского может восходить к указанной публикации, однако в приведенной цитате важна ссылка принца на его разговор с Рейхелем. От Канкрина в этом рассказе идет неверное число пробных монет - пять. Рейхель, великолепно знавший, что в действительности рублей было шесть, добавляет новую ложную деталь: из пяти монет две уничтожены, а в Варшаву отправлены три.

Попытаемся понять причины, руководившие Канкриным в его заведомом обмане. Возможно только одно удовлетворительное объяснение. Канкрин знал, что из шести полученных им в 1825 г. монет на месте находятся только пять. Но если так, то к исчезновению шестой мог быть причастен только он сам. В сопроводительных документах число пробных рублей не указано, поскольку записки Еллерса о посылке этих монет адресовались Карнееву и не были приложены к делу. Мы не допускаем мысли, что до момента рассекречивания материалы оставались опечатанными печатью Монетного двора. Получив их 20 декабря, Канкрин должен был удостовериться в наличии всех посланных ему "приготовлений", то есть снять печати, чтобы затем опечатать ящик и свертки снова, но уже собственной печатью. Только наличие печати Канкрина было гарантией неприкосновенности "известного ящика", а ее отсутствие или же наличие любой другой, более поздней, было бы непременным поводом для составления особого акта при рассекречивании всего дела. Однако такого акта нет, как нет и соответствующих оговорок в первой публикации материалов, предпринятой последним ответственным за их хранение - Д. Ф. Кобеко.

Если бы Канкрин получил возможность рассекретить фонд при своей жизни, он всегда мог бы объяснить, что пять монет, посланных в Варшаву, затем были возвращены в министерство финансов. В более трудном положении он оказался бы, если после такого прижизненного рассекречивания изъятая шестая монета вдруг всплыла бы на нумизматическом горизонте. Объяснить ее существование при наличии пяти монет в министерстве невозможно, если только не обвинить в нечестности или халатности руководителей департамента и Монетного двора, что было скандальным и для министра. Поэтому единственно вероятным оказывается предположение о том, что шестую монету Канкрин взял себе, о чем знал и Рейхель (или по крайней мере догадывался), поскольку он поддержал ложную версию министра о пяти монетах. Заметим особо, что превращение шести монет в пять не может объясняться забывчивостью Канкрина. Было время, когда он сам говорил о шести экземплярах, о чем сообщил в 1886 г. вел. кн. Георгий Михайлович, написав о "засвидетельствованном несколькими лицами утверждении графа Канкрина, что чеканено было всего шесть экземпляров"¹¹ .

⁹ Prince A. Troubetzkoy. Rouble de Constantin Cesarewitch, grand due de Russie. Marseille. 1873, p. 63.

¹⁰ Ibid., p. 71.

¹¹ Вел. кн. Георгий Михайлович. Описание и изображение некоторых редких

стр. 216

На предположение о хищении Канкриным "у самого себя" уместно следующее возражение. Спасский заметил: "Канкрин, не будучи собирателем, сочувственно смотрел на нумизматические увлечения своего приятеля (Рейхеля. - В. Я.)"¹² . Если Канкрин не был коллекционером, спрашивается, зачем же ему было утаивать для себя нумизматический раритет? Ответим на этот вопрос контрвопросом, почему-то никогда не ставившимся в литературе. А зачем, собственно, Канкрину было тайно хранить все эти материалы? По отношению к ним он был абсолютно неподконтролен. Сокрытие "приготовлений" 1825 г. было по существу сокрытием только от одного человека - Николая I. И если бы Канкрин не ценил изъятого с Монетного двора фонда, не видел бы в нем значения важного исторического свидетельства, не понимал бы материальной ценности раритетов, имевшей тенденцию к увеличению с течением времени, то имел безусловную возможность ликвидировать вообще все следы. Однако он не сделал этого даже тогда, когда какие-то слухи о чеканке монет Константина просочились наружу, а, оставив все как есть, стал сочинять легенду об отсылке монет в Варшаву и об уничтожении штемпелей. Чтобы присвоить один из таких раритетов, совсем не обязательно быть коллекционером.

В причастности Канкрина к исчезновению шестого рубля убеждает и судьба двух пропавших из запечатанного ящика оловянных оттисков. Как уже отмечено, Бартошевич предположил, что "виновником исчезновения шестого экземпляра был Д. Ф. Кобеко" ¹³ . Эта догадка не находит подтверждения именно в связи с оловянными оттисками. Кобеко стал начальником канцелярии министерства финансов в 1865г., спустя 20 лет после смерти Канкрина. Уйдя из министерства в 1879 г., он в 1880 г. опубликовал сведения об "известном ящике" и сопроводительные к нему документы, что стало возможным после рассекречивания фонда этих материалов. Спасский полагает, что это рассекречивание относится к 1879 году. В действительности оно произошло годом раньше.

В нашем распоряжении имеется экземпляр брошюры Трубецкого 1873 г. о константиновском рубле. Как известно, эта брошюра отпечатана тиражом в 40 нумерованных экземпляров. Строгановский помечен номером 1 и содержит на полях многочисленные, порой пространные пометки владельца на французском языке, имеющие в наиболее важных случаях календарные даты. В интересующей нас связи наибольший интерес вызывает запись на 101-й (последней) странице брошюры: "Г-н Иверсонн (так транскрибирует Строганов фамилию Иверсена. - В. Я.) мне говорил, что он видел у г-на Кобеко, начальника канцелярии Министерства финансов, 5 рублей Константина, изготовленных в 1825 г., и 19 оттисков в олове. Из этого следует, что все, что рассказывается относительно посылки этих монет в Варшаву, - ложь. Он думает, однако, что рубль коллекции Шуберта (ныне - графа Толстого) - подлинный, ведущий его к предположению, что Рейхель его сохранил после 14 декабря 1825 г.; что он был тайно передан Шуберту, а этот последний изобрел сказку о генерале Третнере, чтобы защититься от ответственности. Г-н Иверсонн уверяет меня, что он видел у г-на Бычкова из имп. Библиотеки оттиск в олове, подлинный, этого рубля. Таким образом, рассеивается басня кн. Трубецкого и его таинственного поляка. 24 декабря 1878". Дополняет эту запись заметка на полях стр. 64: "Г-н Иверсонн утверждает, что он видел два штемпеля и нашел их чистыми".

Странным образом Строганову осталась неизвестной публикация тем же Иверсеном в 1874 г. двух находившихся у Бычкова односторонних оловянных оттисков константиновского рубля. Иначе он не ошибся бы, говоря об одном (!) таком оттиске. Дело в том, что бычковские экземпляры вместе составляют одну монету, поскольку один выполнен штемпелем лицевой стороны, а другой - оборотной. Как бы там ни было, очевидно, что именно Строганов был информатором Кене, который отдельные оттиски своей статьи из бельгийского журнала 1879 г.¹⁴ снабдил вклеенной страницей с сообщением: "Вследствие поисков, произведенных в Министерстве финансов, найдены три штемпеля рубля с именем императора Константина, Там имеется стальная матрица, один штемпель законченный и полированный и один недоделанный, затем пять экземпляров рубля и девятнадцать оттисков в свинце. Г-н статский советник

монет моего собрания. СПБ. 1886, стр. 22- 25.

¹² И. Г. Спасский. Указ. соч., стр. 20.

¹³ В. В. Бартошевич. Указ соч., стр. 212.

¹⁴ В. de Kohne. Le rouble de l'impereur Constantin de Russie. "Revue Beige de numismatique". T. XXXVII. 1879.

стр. 217

А. Бычков является владельцем двадцатого оттиска".

Мы видим, что вскрытие секретных документов было произведено в 1878 г., но к этому времени двух оловянных оттисков на месте уже не имелось, коль скоро еще в 1874 г. они находились у Бычкова. Открывший в 1878 г. "известный ящик" Кобеко, как видно, не пересчитывал оттиски, вполне доверившись сопроводительной записке и оставаясь в уверенности, что все они налицо. В частности, о 19 (а не о 17) оттисках он писал в своей статье 1880 года ¹⁵ . Если бы изъятие двух оттисков было произведено некогда им, он никак не смог бы уклониться от разъяснения указанного несоответствия. Все же допустим на минуту, что Кобеко негласно открывал ящик до 1874 года. Мог ли он даже ради существенной материальной выгоды рисковать не только карьерой, но и репутацией, отдав часть содержимого этого ящика Бычкову? Предположим, что рискнул. Тогда возникает другой вопрос. Мог ли Бычков, зная о происхождении оловянных слепков своей коллекции, рисковать своей собственной репутацией и репутацией Кобеко, предоставляя эти предметы для издания Иверсену? Ответ на этот вопрос однозначен. Бычков не имел ни малейшего понятия о том, что существует комплект таких оттисков, что они конфискованы у Монетного двора и хранятся в министерстве финансов, и добросовестно заблуждался, полагая, что принадлежащие ему предметы имеют вполне тривиальное происхождение из "утиля" Монетного двора.

Какое же отношение вопрос о пропаже оттисков из "закупоренного ящика" имеет к пропаже шестого рубля? Достаточно очевидное. Оттиски исчезли из ящика до прихода в министерство Кобеко. И, заподозрив Канкрина в присвоении шестого рубля, мы вряд ли ошибемся, предположив, что и изъятие оттисков было сделано той же рукой. Отрицая причастность Кобеко к исчезновению шестого "министерского" рубля, мы в то же время должны согласиться с Бартошевичем, предположившим, что именно этот рубль идентифицируется с монетой, промелькнувшей в 1898 г. на аукционе фирмы Гамбургера во Франкфурте-на-Майне. Указанный экземпляр, имевший гуртовую надпись (то есть, очевидно, "министерский"), Спасский предположительно определил как принадлежавший ранее вел. кн. Сергею Александровичу. Не понятны в этом случае мотивы, побудившие столь видного представителя императорской семьи расстаться с фамильной реликвией. Между тем, допуская, что Бычков получил оловянные слепки от наследников Канкрина, мы может предположить, что он и был тайным владельцем шестого рубля. Бычков умер в 1899 г., и реализация им незадолго до смерти засекреченного в силу обстоятельств сокровища представляется вполне логичной.

В пользу этого предположения говорит еще одно обстоятельство. Бычков принадлежал к числу наиболее видных русских нумизматов XIX века. Еще в 40- х годах он был избран в действительные члены Археологическо- нумизматического общества, а в 1851 г. стал и его сотрудником, сменив Кене на посту секретаря по иностранной переписке. Его гравированный портрет имеется среди таких же портретов выдающихся нумизматов в известном "портретном" комплекте свода медалей Иверсена. Однако ничего не известно о судьбе его собрания. Поскольку оно в России не продавалось, остается допустить его реализацию за рубежом.

Если изложенные соображения справедливы, то все же не вызывает сомнений личная честность Бычкова, несмотря на конспирацию им канкринского рубля. До смерти Николая I он должен был таиться в силу сложившейся ситуации, а с 1857 г. скандальность легализации еще одного рубля сделалась слишком явной. Не мог же Бычков, не желая компрометировать память Канкрина, изобретать еще одного поляка, еще один игорный дом, еще одного нумизмата-генерала и т. д. Поскольку он обладал отборными оттисками (остальные отражают главным образом промежуточные этапы работы), можно догадываться, что и шестой рубль, наверное, был наиболее удачным экземпляром из числа сделанных 12 декабря 1825 года.

Перейдем теперь к версии Рейхеля. С одной стороны, она покрывает Канкрина, повторяя заведомую ложь о пяти "министерских" монетах. С другой - сокращает число якобы посланных в Варшаву рублей до трех. Уже в силу этих расхождений несомненно, что эта версия возникла после смерти Канкрина (1845 г.); это подтверждается и внешними обстоятельствами. Ее услышал от Рейхеля принц Александр Гессенский, оживленные контакты которого

¹⁵ Д. Ф. Кобеко. Рубль императора Константина. "Русская старина". Т. 27. 1880, стр. 187-189.

стр. 218

с Рейхелем начались с 1846 г., когда в Петербурге было основано Археологическо-нумизматическое общество, в котором Рейхель был членом- основателем и вице-президентом, а принц - действительным членом. Эти контакты продолжались до 1853 г., когда Александр Гессенский выехал из России.

Соглашаясь с давно уже высказанным предположением о том, что Рейхель был владельцем утаенного константиновского рубля, перешедшего затем к Шуберту, мы можем объяснить причины его лжи следующими соображениями. Зная, что в министерство было отослано шесть монет, но повторяя версию Канкрина о пяти рублях, Рейхель не мог не догадываться, что одна монета изъята и особо засекречена министром. Хотя Рейхель и был близким другом Канкрина, не думаем, что последний посвятил его в свои действия. Поскольку только Рейхелю было известно, что версия Канкрина об отсылке монет в Варшаву и уничтожении штемпелей сопутствует сохранению в руках министра одной монеты (шестой), он поверил в то, что "известного ящика" со всем его содержимым, равно как и пяти "министерских" монет, уже не существует, и активно поддержал эту версию, украсив рассказ о ней своим участием в уничтожении штемпелей и переплавке монет.

Однако он откорректировал этот рассказ выдумкой о разрушении лишь двух рублей и посылке в Варшаву не пяти, а трех монет Константина. Этот корректив, как представляется, был необходим единственно на случай легализации утаенных рублей, один из которых находился: в руках самого Рейхеля. Ложь министра подсказывала способ именно такой легализации. Если монеты посланы в Варшаву и там остались, любой выплывший наружу экземпляр всегда можно связать с превратностями его судьбы, благо в 1830 г. восставшие поляки побывали в Бельведере. Как мы уже знаем, версия Рейхеля не сопровождалась при его жизни легализацией принадлежавшего ему экземпляра: слишком прозрачной была его роль в эксперименте 1825 года. Эта ложь начала реализовываться Шубертом в 1857 г., после смерти Рейхеля (1856 г.). Басня о приобретении монеты в игорном доме у некоего поляка самим Шубертом не публиковалась, но, по-видимому, с его слов введена в литературу Кене сразу же после смерти Шуберта. "Обнаруживший" в Хомбурге монету русский генерал поначалу был анонимен, затем в 1878 г. Кене дал ему фамилию Крейдеман, но в пометках Строганова на книге Трубецкого он называется иначе - Третнер.

Как отмечалось выше, шубертовский экземпляр рубля не имеет гуртовой надписи, изготовлен на ручном станке и не принадлежит к числу "министерских", будучи вынесен тайно с Монетного двора самим Рейхелем, а уже в советское время был обнаружен двойник (или двойники) этого рубля. Сколько же таких кружков было нелегально вынесено с Монетного двора? Думается, что ответ на этот вопрос дал сам Рейхель. Пытаясь своей версией легализовать хищение, он говорил о трех посланных в Варшаву рублях. Он мог бы назвать любое разумное их количество, сообщив, например, что было послано четыре монеты, а уничтожена одна, мог избавить себя от столь же драматической, сколь и фантастической детали, как переплавка монет чуть ли не в кабинете министра, повторив канкринскую цифру посланных в Варшаву монет - пять. Но он упомянул три, и в этом должна быть своя логика. Полагаем, что Рейхель мог опасаться того, что на антикварном рынке в конечном счете может появиться не больше трех монет. Две из них мы уже знаем. Одна - его собственная, другая - канкринская. Знаем и третью, объявившуюся сначала в коллекции Л. Х. Иозефа, а затем у Рихтера. Если в своих наблюдениях мы правы, то предположение Спасского, идентифицировавшего рубль Иозефа с рублем Рихтера, получает определенное подтверждение.

Таким образом, мы приходим к выводу, что всех константиновских рублей было восемь. Шесть из них, с гуртовыми надписями, - официально отправленные в министерство финансов. Два - пробы на серебре, утаенные Рейхелем. Из первых шести в настоящее время точно известно местонахождение трех: в Эрмитаже, в Государственном Историческом музее в Москве (бывший экземпляр Александра II), в Смитсоновском институте в США (бывший экземпляр вел. кн. Георгия Михайловича). Четвертый экземпляр, некогда принадлежавший принцу Александру Гессенскому, был продан на шульмановском аукционе в Нью-Йорке 20 ноября 1965 г. "анонимному европейцу". Пятый, похищенный Канкриным, прошел через руки Бычкова, а затем продавался на аукционе 1898 г., после чего следы его теряются. Судьба шестого, принадлежавшего вел. кн. Сергею Александровичу, остается неясной: вдова великого князя

стр. 219

Елизавета Федоровна между 1905 и 1918 гг. могла распорядиться им как угодно, могла сохранять и у себя. Из двух проб, не имеющих гурчения, одна от Рейхеля перешла к Шуберту и, сменив ряд владельцев, включая короля Фарука, осела в США. Другая появлялась в коллекциях Иозефа и Рихтера. В СССР, следовательно, возможны находки двух монет: "министерской" (экземпляр вел. кн. Сергея Александровича) и пробы "Иозефа - Рихтера".

Коснемся еще некоторых заметок Строганова на полях брошюры Трубецкого. Общий смысл многочисленных вопросительных знаков и восклицаний типа "какая чушь" (стр. 43), "ничего не доказано" (стр. 100), "басня фальсификатора" (стр. 101) имеет отношение к версии Трубецкого о его монетах. Относительно роли Сабурова Строганов писал: "Новость о смерти императора Александра достигла Петербурга 27 ноября. Сабуров отправился в Варшаву 28-го. Совершенно невозможно, чтобы новые рубли были изготовлены за один день" (стр. 100). Однако уже Строганов подверг решительному сомнению версию Канкрина - Рейхеля о посылке какого бы то ни было количества монет в Варшаву. На стр.. 62 по поводу возможного похищения монет из "разграбленного" в 1830 г. Бельведера он замечал: "Император говорил мне, что разграбления не было и что заговорщики взяли только письмо императора Николая, бывшее на столе в кабинете великого князя в Бельведере. 16 декабря 1878". Очевидно, имеется в виду разговор Строганова с Александром II, а не с Николаем I; в противном случае было бы написано: "взяли только его письмо". Версия о похищении монет из Бельведера, таким образом, не разделялась и царской семьей. Впрочем, Строганов почему-то допускал возможность посылки к Константину оловянных оттисков, естественно, не с Сабуровым. Трижды на соответствующих страницах брошюры против упоминания посланных Константину рублей Строганов помечал: "Клише" (стр. 56), "свинцовые клише" (стр. 74), "свинцовые" (стр.95). Не понятна при этом его логика: если штемпели были готовы, то столь же возможно отчеканить ими пробу на серебре, сколь сделать ее на свинце или олове.

Интерес представляет еще одна пометка Строганова. Против слов из письма принца Александра Гессенского: "Если не ошибаюсь, он (шубертовский рубль. - В. Я.) сегодня находится в Эрмитаже" (стр. 72). - Строганов написал: "Ценой в 6000 бумажных рублей". По видимому, эта цена за шубертовский рубль была назначена наследниками Шуберта при несостоявшейся покупке его коллекции Эрмитажем, переговоры о которой велись в 1868 - 1872 годах.

Член-корреспондент АН СССР В. Л. Янин.