Рейтинг
Порталус

Консерватизм в России и мире. В 3-х ч. Воронеж: Воронежский гос. ун-т, 2004. / Под ред. А.Ю. Минакова (отв. ред.), С.Г. Алленова, М.Д. Долбилова, М.Д. Карпачева, А.В. Макушина, А.В. Репникова, С.В. Хатунцева.

Дата публикации: 12 января 2007
Автор(ы): Федоренко А.А.
Публикатор: Федоренко Александр Александрович
Рубрика: ИСТОРИЯ РОССИИ Россия в истории мира →
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1168614429


Федоренко А.А., (c)

Трехтомная коллективная монография подготовлена в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках», реализуемой совместно Министерством образования и науки РФ, «ИНОЦЕНТРом» и Институтом имени Кеннана Центра Вудро Вильсона при поддержке Корпорации Карнеги в Нью-Йорке (США), Фонда Джона Д. и Кэтрин Т. МакАртуров (США). В ее были положены наработки, сделанные рядом отечественных и зарубежных ученых за последние несколько лет. Без преувеличения можно констатировать, что выход в свет этого исследования составляет собой знаменательную веху в изучении русского и европейского консерватизма уже хотя бы только по охвату тем и широте поставленных вопросов. В работе над монографией принял участие широкий коллектив авторов, в котором, наряду с российскими учеными, были представлены также историки из США и Украины. Как указывает в предисловии ответственный редактор издания, А.Ю. Минаков (Воронежский государственный университет), «консервативная проблематика в последние годы стала одной из приоритетных тем для гуманитариев… Наиболее основательная причина повышенного исследовательского интереса – объективная общественная потребность в том, чтобы преодолеть российское “красное смещение в политическом спектре”» (с.8). Ответом на эту настоятельную потребность и стала рецензируемая монография. Но, помимо столь очевидной общественной актуальности, у выхода в свет данного исследования есть и более непосредственная, чисто научная предпосылка. Она заключается в том, что современная, в первую очередь – русская, историография накопила некоторую «критическую массу» новых научных данных, с учетом которых многие устоявшиеся мнения и взгляды на ряд аспектов истории консерватизма настоятельно нуждаются если не в радикальном пересмотре, то в новом прочтении. «Критическая масса» информации – плод солидарной деятельности перспективного исследовательского направления по обе стороны рубежа – вырвалась наружу, представ в виде трехтомного сборника концептуальных работ. Необходимо сразу отметить, что авторы и составители сборника постарались в максимальной степени выдержать все требования научной добросовестности. Не секрет, что исследования тех или иных общественно-политических течений зачастую, под видом «объективности», становятся поводом для изложения собственных взглядов. От понимания истории как «обращенной в прошлое политики», наверное, никогда нельзя избавиться целиком, хотя и нужно к этому стремиться. С другой стороны, требовать от историка полного душевного равнодушия к предмету своего исследования невозможно, да и нецелесообразно. Что, кроме скупых анкетных строчек, можно написать о живших когда-то людях, об их идейных исканиях, взаимной борьбе, если не пытаешься вникнуть в мотивы их жизни и творчества, если не ищешь в их словах и деяниях ответа на вопросы, которые волнуют современного историка самого? То же в полной мере относится и к большинству авторов монографии. Их живой интерес к объекту изучения передается и читателю, поэтому отдельные главы трехтомника воспринимаются как сюжетное произведение, при этом нисколько не утрачивающее своих несомненных достоинств сугубо научного труда. Из штрихов, коими рисуются конкретные фрагменты жизни консерваторов и консервативных идей, складывается полномасштабная картина значительного общемирового политического явления, имя которому – консерватизм. Конечно, способ публикации заранее предполагал определенный мозаичный характер этой картины. Авторы и составители не претендовали на всеохватность. Это задача энциклопедических изданий. Невозможно было, посвящая отдельные главы таким консерваторам, как К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров, В.П. Мещерский, уделить такое же внимание всем без исключения консервативным деятелям такого же калибра. Поэтому понятна идея, заложенная в фундамент монографии – обратить внимание именно на те вопросы, которые, в силу обогащения эмпирической и теоретической базы исследований консерватизма, требуют нового освещения. Но именно та же идея, как представляется, могла бы продиктовать не столь обобщенно-энциклопедическое название книги. Более точно выражающим содержательное наполнение выглядело бы наименование вроде такого - «Консерватизм в России и мире: новое прочтение» или «Очерки истории консерватизма в России и мире». Две первых части монографии посвящены истории отечественного консерватизма. Вопросам зарубежного консерватизма отведена третья часть сборника; в ней же впервые публикуются некоторые источники как по русскому, так и западному консерватизму. В целом, российскому консерватизму отводится примерно три четверти всего коллективного труда. Европейский консерватизм рассматривается, таким образом, фрагментарно, на фоне более подробного освещения его отечественного аналога. Тематически монография включает пять разделов: «Теоретические аспекты традиционализма и консерватизма», «Русский консерватизм и русские консерваторы первой половины XIX века», «Русский консерватизм и русские консерваторы второй половины XIX – начал ХХ вв.», «Феномен консерватизма в западноевропейской истории XVIII-XX вв.», а также раздел «Публикации». Уже по оглавлению можно выделить основные теоретические вопросы, поднимаемые авторами монографии. Как пишет в главе 3 первого раздела В.В. Шелохаев (Российский государственный архив социально-политической истории), «в контексте современных исследований проблем традиционализма и консерватизма необходимо проводить между ними различия по всем составляющим: теории, идеологии, политики», относя выделение критериев этого отличия к важнейшим проблемам современной историографии вопроса. «Традиционализм и консерватизм, - продолжает далее автор, - в европейском контексте развития представляют собой две разные мировоззренческие системы… Подобная ситуация… имела место и в России, где еще в начале ХХ века консерватизм продолжал испытывать влияние традиционализма» (ч.1, с.58-59). Однако данный терминологический фрагмент является по существу единственным во всей монографии, при этом и он не отвечает на вопрос о точных дефинициях рассматриваемых явлений. Необходимо констатировать, что авторы монографии подошли к исследованию консерватизма исходя из историографически обусловленных установок на трактовку того или иного феномена как консервативного, избегнув необходимости дать априорное теоретическое определение понятиям «консерватизм» и «традиционализм». Наполнение термина, таким образом, осуществляется эмпирически, на основе содержания конкретного материала монографии. При этом невыясненной остается суть различия между консервативным и традиционным. Данная проблема в монографии озвучена, но не решена. Автор главы 4 первого раздела В.В. Зверев (Московский педагогический государственный университет) ставит важную теоретико-методологическую проблему соотношения элитарного и народного консерватизмов, раскрывая ее на примере России XIX – начала ХХ вв. Автор считает, что «консерватизм интеллектуальной элиты построен на совершенно иных основаниях, несопоставимых с народными представлениями». Народ, в данном терминологическом контексте, отождествляется у автора с крестьянством. Важнейшим социокультурным параметром крестьянства, в характеристике автора, предстает «безусловный авторитет веры, но не авторитет знания». Обусловленная факторами природной среды и традиционных социальных отношений «ограниченность интересов крестьянина вопросами сиюминутного существования, приверженность традиции, пассивность – действительно превращали его в надежную опору “трона и амвона”». В отличие от представлений крестьянства о вере и монархии, у интеллектуальной элиты обоснование этих понятий происходило «в русле рационального истолкования»: здесь консервативные идеологи «изначально говорят на разных языках с народным консерватизмом». Ценности, традиционно исповедовавшиеся подавляющим большинством русского народа, «разительно отличались» от таковых даже в той части интеллигентской среды, которая заявляла о своей преданности Отечеству и престолу (ч.1, с.64-68). Здесь, наверное, следует говорить не о самих ценностях, а о разных уровнях их понимания – уровнях, которые не смогли соединиться в канун потрясений начала прошлого века. В главе 5 первого раздела М.Д. Карпачев (Воронежский государственный университет) рассматривает тот же феномен крестьянского консерватизма применительно к ситуации аграрных реформ в России начала ХХ века. Автор выделяет такое характерное соответствие, которое, по нашему мнению, являлось сущностной доминантой социально-политического строя России на протяжении многих столетий: «Стихийный консерватизм крестьянских установлений вполне соответствовал традиционализму самодержавного политического строя». Причем, проводя отмену крепостного права, «самодержавное правительство демонстрировало доверие к здравому смыслу народа, полагая, что режим крестьянского самоуправления может стать достойной заменой исчезавшей крепостнической опеке дворянства» (ч.1, с.74, 73). Вместе с тем, уже «в начале ХХ столетия крестьянство вовсе не являлось однородным социальным бастионом консерватизма» (там же, с.79), что ярко проявилось в дифференцированном восприятии столыпинской реформы разными слоями крестьянства. Причем наблюдения и выводы автора как бы подтверждают, что основной движущей силой этой реформы в деревне был именно средний слой крестьянства (там же, с.81). Поднятые в первом разделе теоретико-методологические вопросы позволяют видеть основные контуры дальнейших разысканий в данной сфере: уточнение границ понятий «консерватизм», «традиционализм» и «либерализм», взаимовлияние и взаимообогащение консерватизма и либерализма (глава 3), дальнейшее выяснение общего и отличного в консерватизме разных слоев населения, историческая эволюция консерватизма страт. В связи с использованием понятий «народный» и «крестьянский» консерватизм, невольно встает вопрос об актуальности проведения различий между ними и обстоятельного изучения консерватизма средних городских слоев. Как видим, монография, как и положено крупному исследованию, открывает значительно больше проблем, чем «закрывает» Важным видится и вопрос, поднятый в главе 2 первого раздела О.Ю. Малиновой (ИНИОН РАН). Речь идет о формировании разных моделей русской национальной идентичности, вырабатывавшихся в ходе общественно-политических дискуссий 30-40-х годов XIX столетия. Автор рассматривает западническую и славянофильскую доктрины как две альтернативные концепции русского националистического дискурса, в равной степени претендовавшие на роль «русской идеи». Малинова обращает внимание на то, что западники отличались от славянофилов вовсе не отрицанием культурной самобытности русской нации. Они «стремились представить Россию страной, которая обладает такой же «национальной физиономией», как и каждая отдельно взятая страна Европы» (ч.1, с.33); в то время как славянофилам Европа виделась культурным целым, отличным от такового же русского культурного единства. Интересные концептуальные вопросы поставлены и автором первой главы первого раздела Е.А. Вишленковой (Казанский университет). «Война и мир в политической риторике России 1-й четверти XIX в.». Исследователь заостряет внимание на таком явлении, как символьное наполнение политических мировоззрений. В России начала XIX века существовали общие ценностные понятия для выразителей разных политических тенденций. «И авторы, которых мы признаем консервативными мыслителями, и либералы говорят о необходимости просвещения, признают значимость прогресса, ценят семью, почитают себя истинными сынами православной церкви, верноподданными российского престола… Но если мы попытаемся восстановить консервативный и либеральный тезаурус политической риторики, то… в «консервативном лагере» окажутся слова-символы, строительный материал для конструирования социального идеала («традиция», «прошлое», «старина»). Либеральный словарь будет изобиловать словами, семантика которых относится к методам решения политических проблем («революция», «конституция», «представительное правление», «эволюция»). Таким образом, мы получим гипотезу о демаркационной линии внутри оппозиции «консерватизм – либерализм» она лежит в присущем данному человеку способе освоения пространства политического» (с.13-14) – отмечает проф. Вишленкова. Автор главы рассматривает данный феномен на примере смысловой эволюции универсальных знаковых понятий «война» и «мир». «Для русского дворянина той поры противопоставление войны и мира необязательно имело характер оценочной альтернативы» (с.17). Переживаемая эпоха, когда за 8 лет, с 1805 по 1812 год, Россия вела 8 войн, еще более способствовала таким настроениям. Отечественная война способствовала формированию в обществе нового понятия о «народной войне» и представлениям о «народе как совокупности уникальных… качеств» (с.19). Заграничный поход Русской армии требовал своего пропагандистского обоснования, и «так родилась идея войны ради мира» (с.20). После окончательной победы над Бонапартом возобладала концепция «идея общеевропейского мира», которая была воплощена в конструкции Священного Союза. «В эти годы знаком моральной политики становится христианско-пацифистская риторика» (с.22). Однако «за пять лет, отделяющих подписание акта Священного Союза от начала европейских революций, идея мира так и не была ассимилирована русской культурой» (с.23). Ярким выразителем доминанты общественного сознания в то время выступил Пушкин, для которого, как и для многих русских, идея мира связалась не со свободой, а с деспотизмом. «Поэтому, когда Николай I активизировал восточную политику и оказал вооруженную помощь Греции, это было воспринято обществом как начало позитивных перемен» (с.25). Принципиально важным в рассмотренной главе выглядит тезис о расплывчатости понятия «консерватизма» в то время, о ситуационном наполнении политических смыслов рассмотренных культурных универсалий (с.15). Во втором разделе «Русский консерватизм и русские консерваторы первой половины XIX в.» своим концептуальным наполнением выделяются несколько глав. В главе 2-й К.М. Ячменихин (Черниговский государственный университет) опровергает расхожие историографические мифы, связанные с жизнью и деятельностью А.А. Аракчеева. Отмечая стремление Аракчеева к вестернизации быта в своем имении и вверенных ему военных поселениях (там же, с. 120, 125), внедрение передовых методов хозяйствования (там же, с.124-125), отрицательный взгляд на введение военных поселений (там же, с.123), автор предлагает отказаться от употребления термина «аракчеевщина» в научной литературе, а самый объект своего исследования «рассматривать как консервативного политика без всякого реакционного налета» (там же, с.126). Ф.Л. Севастьянов (Санкт-Петербургский государственный горный институт) в главе 5 второго раздела ставит проблему альтернативы кодификации русского права в первой трети XIX в. В это время кодификация права была осуществлена М.М. Сперанским, известным как либеральный деятель первой части царствования Александра I, почему на его кодификационную деятельность также часто распространяется либеральная характеристика. Вопрос о кодификации был поставлен именно во времена наивысшего фавора Сперанского у императора. Сперанский представил проект Гражданского уложения, раскритикованный Карамзиным как копию Гражданского кодекса Наполеона. Сам же Сперанский был представлен одним из основоположников русского консерватизма как человек, исподволь, под видом кодификации, готовивший уничтожение самодержавия. Эта критика и послужила главной причиной трактовки полемики Сперанского и Карамзина как столкновения либерального и консервативного путей кодификации права. По мнению автора, подробно анализирующего проект Сперанского, оценки Карамзина представляли, в первую очередь, полемический перехлест, вызванный стремлением самому стать во главе кодификационных комиссий. Вместе с тем, налет инновационной деятельности в подходе Сперанского к кодификации действительно был, однако его значение не следует преувеличивать. В конце концов, подход, отстаивавшийся Карамзиным – «для старого народа не надобно новых законов» - победил и был принят самим Сперанским, осуществившим в 30-х годах XIX века упорядочение русских правовых норм в духе консервативной альтернативы. Автор главы 6 второго раздела М.Д. Долбилов (Воронежский государственный университет), решая вопрос «…Почему М.Н. Муравьев не отрекся от Союза Благоденствия?», выходит на важную проблему соотношения консервативных и либеральных моментов в идеологии раннего декабризма. Муравьев представлял ту немалую часть членов ранних декабристских обществ, которые «парадоксально сочетали в своих воззрениях и установках лояльность императорской власти… с захватывающей поэтикой заговора и затаенной корпоративности… Фигура императора как бы распадалась в глазах декабристов на две ипостаси – врага отечества и потенциального благодетеля… Члены Союза благоденствия черпали вдохновение не только в своих прозрениях лучшего будущего родины, но и в символически насыщенном идеале самоотверженных и даже жертвенных царских помощников» (там же, с.197-198). В связи с этим, как представляется, может открываться путь к существенной корректировке утвердившихся представлений о декабризме как либерально-революционном направлении. В.С. Парсамов (Саратовский государственный университет) рассматривает (глава 8 второго раздела), в общем-то, не новый вопрос об отражении польского восстания 1830-31 гг. в русской литературе и о формировании русской государственной идеологии «официальной народности». Здесь обращает на себя внимание один момент, который мог бы быть развернут в более обширный тезис: «Мир, потрясаемый революциями и национально-освободительным движением, менялся на глазах» (там же, с. 254-255). Один этот фактор, как представляется, мог породить чувство отчуждения России от общеисторического процесса, характерное для творчества Чаадаева, который, как справедливо расценивает автор, вовсе не был противником русской государственности в ее консервативном ключе. Другие главы второго раздела посвящены отдельным сравнительно малоизученным персоналиям русского консерватизма той эпохи (С.Н. Глинке, Д.П. Руничу, архимандриту Фотию), а также некоторым аспектам складывания теории «официальной народности». Третий раздел «Русский консерватизм и русские консерваторы второй половины XIX – начала ХХ вв.» открывается работой С.В. Хатунцева (Воронежский государственный университет) «О переходе К.Н. Леонтьева на консервативно-охранительные позиции», где решение данного вопроса предложено в контексте формирования эстетических взглядов консервативного мыслителя. Консерватизм Леонтьева является также предметом следующей главы (автор – М.А. Прасолов, Российский государственный педагогический университет, Санкт-Петербург), в которой он представлен как противоположность консерватизму другого мыслителя, современника Леонтьева – П.Е. Астафьева. Главным пунктом расхождений двух философов стал вопрос о национализме, который Леонтьев, как известно, считал «одним из орудий разрушения» традиции; тогда как Астафьев усматривал в национализме неотъемлемый компонент традиционных воззрений. Глава, написанная Прасоловым, насыщена любопытным материалом, воочию воссоздающим культурно-психологическую атмосферу консервативной интеллектуальной среды конца XIX столетия. Сведущий и внимательный читатель, вероятно, с удовольствием отметит ее разительное сходство (живучесть традиции?) с аналогичной средой нашего времени. Работа А.В. Макушина (Воронежский государственный университет) о П.Н. Милюкове как объекте неославянофильской критики (глава 3 третьего раздела) примечательна своей политической актуализацией: «До сих пор у большинства отечественных либералов… сохраняются сильные предрассудки в отношении национализма. Между тем, это мощнейший политический ресурс, и с их стороны было бы весьма недальновидно отдавать его целиком на откуп консерваторам. Тем более, что очень велика вероятность того, что в очередной раз не смогту этим ценным ресурсом правильно распорядиться» (там же, с.75-76). В этой связи стоит отметить, что лишь в рассмотренной уже нами главе 2 первого раздела поставлен вопрос о том, почему национализм не был востребован русским либерализмом, хотя определенная потенция такого рода имелась в русском западничестве времен его зарождения. Глава М.Д. Долбилова о декабристе Н.М. Муравьеве также позволяет заострить внимание на соответствии западничества и русского национализма. Отмеченная проблема – почему русский национализм оказался к началу ХХ века почти в монопольном владении консерваторов как политического направления и остается там до сих пор – представляется весьма важной для отечественной историографии в целом. Отдельные главы третьего раздела посвящены как малоисследованным аспектам деятельности известных консерваторов, таких, как Л.А. Тихомиров (глава 6 «Тихомиров и рабочий вопрос в России», автор – к.и.н. О.А. Милевский (Алтайский государственный технический университет) или В.П. Мещерский, (глава 8 «князь Мещерский и революция (1904-07), автор – Н.В. Черникова, (ИРИ РАН), так и менее знаменитых. Это работы М.Ю. Чернавского (Российский заочный институт текстильной и легкой промышленности, Москва) о С.Н. Сыромятникове (глава 7) и С.М. Саньковой (Орловский государственный технический университет) о В.А. Бобринском. Глава (11-я) «Неизвестный Шульгин», написанная А.В. Репниковым (Российский государственный архив социально-политической истории) в соавторстве с В.С. Христофоровым (Центральный архив Федеральной службы безопасности России) предваряет осуществленную исследователями публикацию уникальных архивных материалов следственного дела В.В. Шульгина. Это ордер на арест В.В. Шульгина, заполненная им анкета арестованного, постановление о его задержании, протокол первого допроса. Все эти документы, помещенные в последней части монографии впервые извлечены из ЦА ФСБ. В общем, авторы трехтомника постарались заполнить отдельные, особо выделяющиеся историографические и концептуальные лакуны. В последней связи особенное внимание привлекают тезис Р.Б. Ромова (журнал «Свободная мысль – XXI», Москва) о самодержавной идее начала ХХ века как об утопии, «которая не решилась назвать себя по имени» (там же, с.121), и анализ М.Н. Лукьяновым (Пермский государственный университет) отношения русских консерваторов начала ХХ в. к индустриальному развитию России. Стоит особо отметить посмертную публикацию работы Ю.И. Кирьянова, памяти которого посвящена монография, о «Русском собрании» (глава 4 третьего раздела). Четвертый раздел монографии включает в себя главы, освещающие отдельные вопросы истории западноевропейского консерватизма. М. Байссвенгер (университет Нотр Дам, США) ставит вопрос (глава 3) о точках идейного и организационного соприкосновения между выразителями немецкой «консервативной революции» 20-30-х годов прошлого века и «евразийским» течением русской эмиграции. Отмечается, что, несмотря на довольно большое концептуальное сходство обоих направлений и их взаимный интерес к идейному творчеству друг друга, какое-либо взаимодействие практически отсутствовало, что отчасти объясняется подчеркнутым стремлением к решению именно национальных задач. Главы монографии рисуют достаточно полную картину развития консерватизма в Германии. В 1-й главе четвертого раздела М.М. Федорова (ИФ РАН) прослеживает идейную связь зарождения немецкого романтизма и консерватизма. Подробный историографический анализ феномена «консервативной революции» дан С.Г. Алленовым (Воронежский государственный университет) в главе 4. Им же написано предисловие к первой на русском языке публикации программной статьи одного из главных «консервативных революционеров» - А. Меллера ван ден Брука «Третий Рейх». Ученый доказательно утверждает, что «обернувшаяся величайшей трагедией ХХ в. мечта о “третьем рейхе” имела не нацистское, не “революционно-консервативное” и даже не чисто немецкое происхождение» (часть III, с.183). Между тем, именно узурпация этого термина нацистами привела к господствующей в историографии его негативной оценке. Вообще, немецкому консерватизму уделено преимущественное внимание перед аналогичным явлением в других странах. Особняком выступает исследование Е.М. Мягковой (Тамбовский государственный университет), рассмотревшей (глава 2) социальные истоки феномена консервативной Вандеи в его исторической эволюции. В тезисах ученого сквозит уверенность, что во 2-й половине ХХ века условия для географической локализации консервативного региона исчезли. В условиях, когда ныне большинство населения Франция демонстрирует неприятие прогрессистской модели европейского объединения, дальнейшее изучение данной темы в контексте своеобразного «растекания» Вандеи по всей Франции представляло бы не только сугубо исторический интерес. Рассмотрение трехтомника «Консерватизм в России и мире», имеющего, несомненно, высокую научную значимость, позволяет сделать важнейший вывод: настало время перейти от публикаций по отдельным проблемам к масштабной и комплексной публикации обобщающего труда по истории консерватизма в неразрывной связи русской и зарубежной составляющих данного феномена. Представляется, что этот шаг уже назрел, и уровень рассматриваемой монографии дает основание утверждать, что для такого шага имеется серьезнейший исследовательский и творческий задел.

Опубликовано на Порталусе 12 января 2007 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама