Рейтинг
Порталус

ВСЕМИРНАЯ ГЕНЕРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ХХ ВЕКА ГЛАЗАМИ АНГЛИЙСКОГО ИСТОРИКА

Дата публикации: 11 октября 2007
Автор(ы): В. Л. Мальков
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ИСТОРИЯ РОССИИ Историография →
Источник: (c) Журнал "История и историки", 2001, №1
Номер публикации: №1192089664


В. Л. Мальков, (c)

ВСЕМИРНАЯ ГЕНЕРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ХХ ВЕКА ГЛАЗАМИ АНГЛИЙСКОГО ИСТОРИКА
Автор: В. Л. Мальков


Объяснение современности, - писал Фернан Бродель, - есть сокровенная цель истории, глубинный ее мотив 1 . Ради достижения этой цели, продолжал он, история вступает во взаимодействие с другими дисциплинами, она делает это в поисках все новых и новых объектов изучения, все новых и новых тем, чтобы придать исторической реконструкции максимально целостный вид. Между тем сам Бродель не испытывал чрезмерного оптимизма в отношении результата, возможно, из-за того, что предвидел усложнение исследовательских процедур и вероятность методологической неразберихи.

Неиссякаемый поток исследований по современной истории (очень разных по своим достоинствам) как будто подтверждает обоснованность опасений Броделя о снижении их научного уровня в результате механического соединения несогласуемых научных подходов, псевдоноваторства в отборе познавательных средств, увлечения импровизационными фабулами. Культ избыточной спецификации при определении задач и методов исследования, проявившийся с полной силой в последние десятилетия, умножил ряды сторонников деконструкции каузальности, устранения традиционной иерархии причины и следствия вплоть до отрицания (или взятия "под вопрос") установленных исторических фактов. В широком смысле проявление данной тенденции к созданию ненормативной, нетрадиционной, "новой" историографии 2 есть следствие того, что мы живем в век перенасыщения информацией, чью ценность порой невозможно по достоинству оценить, не проделав дополнительного огромного труда по глубокой перепроверке базы данных. (Среди историков ХХ в. это выразилось прежде всего в пренебрежительном отношении к "старой" социальной истории как истории больших общностей и в повороте к изучению различных форм социализации на примере семьи, церковного прихода, университетского выпуска и т.д.)

Спору нет, - привлекая наше внимание к остававшимся в тени моментам и новым объектам исследования, ненормативная историография (или "постмодернизм" по современной терминологии) делает по-своему полезное дело. В ходе острой идейно- политической полемики последних лет постмодернизм способствовал критической перепроверке многих укоренившихся сакрализованных глобальных марксистских, квазимарксистских или описательно-субъективистских построений. На его счет следует "записать" обоснованную критику представителей этих школ за недооценку истории повседневности, сложностей межэтнических и межконфессиональных отношений, истории ментальности, за игнорирование социокультурных и социобиологических факторов в развитии современных обществ и т.д.

Но наряду с этими положительными моментами с обретением постмодернизмом своего места в процессе приращения знаний о современной

стр. 72


--------------------------------------------------------------------------------

истории, он породил и изрядную энергию заблуждений. С постмодернизмом связан, в частности, всплеск редукционизма, который особенно разрушителен для воссоздания целостной картины эпохи, где структурообразующие элементы выходят далеко за рамки "индивидуального" и где историк не может рассчитывать на успех, замыкаясь на микроявлениях и процессах. Уже в одном только перечне родовых признаков постмодернизма, с которым выступил недавно в своей статье о постмодернизме голландский историк Ф. Анкерсмит, содержатся доказательства умаления реальности и научных представлений о ней. Это - превращение историографии в поле для импровизаций, в эстетическую игру, "дестабилизирование" науки, ее смещение относительно собственного центра, признание обратимости структур и категорий мышления 3 .

Постмодернизм присвоил себе патент на "конструирование нового чтения истории" или диагностику механизма истории. Как достигается, например, эффект всемирности, многомерно-объемное представление о глобальных процессах? Составлением хронологических таблиц-линий, "географически посаженных на ось времени" и использованием деревянной (можно из любого другого материала) линейки, с помощью которой проводится вертикальная прямая. Так, оказывается, вы можете видеть, "что делалось" в момент, скажем, прихода Рюрика или крещения Руси в Китае, Турции, Скандинавии, Персии, Италии, Египте и т.д. Остается только выяснить с помощью включения "механизма противоречий и разнотолков", совместимы или несовместимы эти события. Но это все, пожалуй, мелочи. Оказывается, действуя по этим несложным правилам и продолжив логику рассуждений, можно прийти к "математически выверенному" выводу, что, во-первых, не было на Руси никакого татаро-монгольского ига; и, во-вторых, что распавшаяся советская империя - это остатки "монгольской орды", военного государства славян и тюрок, целиком сориентированного на захваты, разбои и истребление соседей.

Чтобы не томить читателя в недоумении, скажем, что мы просто познакомили его с новым методом "высокоточного" моделирования всемирной истории, описанным в похвальной "оде" книги Носовского и Фоменко "Империя. Русь, Турция, Китай, Европа, Египет. Новая математическая хронология древности" 4 . Рецензия-панегирик напечатана была в "Литературной газете" от 30 окт. 1996 г. под заголовком "Как небесная механика отменила татаро-монгольское иго". Простирая свой мысленный взор вплоть до "чеченского опыта" в хронике татаро-монгольской империи под названием Русь, автор рецензии дает понять, что исторически подкованным математикам, ликвидаторам старообрядцев по цеху Клио, использовавшим математическую логику и системный анализ, оказалось по плечу нащупать вектор смертельной угрозы, испокон веков "терроризировавшей Европу". Нечего сомневаться - у нового метода найдется много последователей и продолжателей, возжелающих распространить его и на все последующие за древностью эпохи. Интересно спросить, что нас ждет после того, как законы небесной механики будут наложены на даты новейшей истории? В какую "самую

стр. 73


--------------------------------------------------------------------------------

нужную" (кому?) сторону тогда будет пересмотрена история Европы и всех остальных континентов в эпоху после второй мировой войны. Ждать, возможно, осталось недолго, тем более что ХХ век перевернул последнюю страницу своей биографии, а человечество вступило в технотронный XXI век и новое тысячелетие, открывая широчайшее поле для воображения. Кстати, мы уже встречаемся с попыткой объяснить путь мировой цивилизации применительно к ХХ веку исключительно с позиций так называемой социоестественной истории (СЕИ), в центре которой находится взаимодействие этносов с природной средой. У этой концепции есть много сторонников, и среди них - преимущественно ученые, представляющие смежные истории дисциплины.

Постмодернизм многолик и изобретателен, его претензии дать обобщенную картину "трудных случаев" истории могут быть представлены в диапазоне от микро- до макроисторического варианта, от крайней индивидуализации до крайней абстракции. Применяя экспериментальную процедуру исследования, постмодернизм пытается найти определение глобальной макроисторической перспективы в предельно универсальной форме. Однако возьмем на себя смелость утверждать, что после не вполне удачных опытов поиска с помощью смысловой матрицы ключа к истории ХХ в. рядом западных ученых от Арнольда Тойнби до Поля Кеннеди и Фрэнсиса Фукуямы, создатели априорных схем самокритично, как правило, соглашаются видеть в результатах своих трудов лишь рабочую гипотезу, в сущности, подготовительный этап в развитии взглядов на предмет исследования той неожиданной для пророков XIX в. трансформации, которую мир претерпел в ХХ в., так и не став политически неделимым и благоденствующим. Что же, это очень важно и полезно, тем более (тут нельзя не согласиться с известными французскими историками-теоретиками Г. Мишо и Э. Марком) 5 последняя треть ХХ в. по праву рассматривается в качестве общей критической точки как для эволюции пространственных масштабов Европы, Запада и всего мира, так и временных параметров.

Трудности, порожденные новой познавательной ситуацией, налицо, но как бы то ни было, чутье перелома обостряет, если воспользоваться словами В.О. Ключевского 6 , эстетическое, нравоучительное и автогностическое понимание и применение истории, хотя оно же предъявляет (как иногда может показаться) завышенные требования к оснащенности историка научным инструментарием - от методологии до лингвистической подготовки - к его способности вести наблюдения за динамичными процессами, анализируя их в планетарном диапазоне. Столь же важно и умение организовывать материал, находить в нем сквозные темы и доминанты циклически повторяющихся процессов, определять регистрируемую регулярность, которая служила бы основанием для типологических обобщений, а также причины системных кризисов и усиливающейся стохастичности в политике, ее изменчивость.

Неудивительно, что среди научных коллективов и отдельных ученых есть немного энтузиастов, готовых поднять "рекордный вес" - создать многомерную (соединяющую в себе нарратив и анализ сложных глубинных взаимосвязей) историю ХХ в. в сжатом изложении (в объеме

стр. 74


--------------------------------------------------------------------------------

одного тома) от "рассвета" до "заката" прошлого столетия. Многие усилия носили, если можно так выразиться, "усеченный" характер, охватывая хронологически или проблемно лишь часть исследуемого пространства, лишь часть общей картины мира, имеющего множество измерений, но единого в своем реальном движении и изменении. Многие эксперименты вызвали к себе неприятие или формальное одобрение, отчасти потому, что системообразующим принципом имели, как правило, не строго продуманный план, не целостный замысел, а представляли собой сведенные под общим названием самостоятельные исследования, написанные к тому же разными "мэтрами" от истории, связанными своим пристрастием к той или иной субдисциплине - истории экономической, дипломатической, политической, социальной и т.д. 7

На этом фоне действительно примечательным событием послужило появление на мировом книжном рынке 1980 г. сначала в качестве "пробного" издания фундаментального труда профессора Бирмингемского университета Дж. Гренвилла "Всемирная история ХХ века" 8 , а затем опубликованного в 1994 г. в переработанном и дополненном виде "эталонного образца", сразу же завоевавшего доверие и признание у специалистов, многочисленного клана преподавателей и их учеников, всех почитателей истории. Мы имеем дело с редким примером, когда энциклопедически внушительный труд не утомляет, а будит желание к его углубленному штудированию. Вместе с тем необходимо сказать следующее. Несмотря на всю стилистическую доступность почти тысячестраничного, образцово организованного, богато иллюстрированного и прекрасно полиграфически выполненного издания, имеющего увлекательную фабулу (достоинство, столь редко встречающееся в научных трудах подобного рода, что об этом даже неловко как-то и говорить), знакомство с ним не является легким чтением.

Напротив, уже с первых страниц возникает ощущение эффекта приобщения к совместной с автором сложной аналитической работе по установлению внутренней связи между ведущими тенденциями в цивилизационном развитии ХХ в. и тем конкретным воплощением (в истории регионов, стран, народов и сообществ людей, событий и их главных участников), в котором они во всех своих вариациях (порой парадоксально сочетаемых) реализовались в материальной и духовной сферах. Надо сказать, что профессор Гренвилл с самых первых строк показал себя верным самой высокой требовательности, которую можно предъявить к историку-профессионалу, видящему в истории века не простое скопище фактов, не настольное справочное издание, а то, что подлежит научному осмыслению, пониманию и объяснению и что составляет сущностное содержание эпохи, ее внутренний нерв, антиномичность и непредсказуемость. ХХ век без этого не мыслим. Здесь очень уместно привести афоризм Л. Февра, сказавшего, что "не так уж сложно описать то, что видишь; куда сложнее увидеть то, что должен описывать". Вот этой задаче увидеть внутреннюю суть и связь описываемых процессов и явлений протяженностью в целое столетие, их парадоксальность, понять механизмы, ими движущие и управляющие, подчинено

стр. 75


--------------------------------------------------------------------------------

исследование профессора Гренвилла, плод многолетнего тяжкого труда и длительных раздумий. Их отличительная черта - системность при безусловном признании понимания глобальных процессов как единства (мировая целостность) многообразных тенденций, несводимых к однополярности (традиционно выраженной евроцентризмом или америкоцентризмом) или дихотомии.

Автор "Всемирной истории ХХ века" начинает с четко обозначенной "декларации о намерениях": с выяснения теоретических предпосылок своего исследования и одновременно с постановки главных его задач. В коротком, но емком "Введении", как бы продолжая заочную дискуссию, профессор Гренвилл очерчивает ведущую линию своего подхода. Он пишет: "Один способ написания всемирной истории - это сконцентрировать внимание на общих процессах, происходящих в мире повсеместно, описать действие глубинных сил истории - рост народонаселения и распространение грамотности, технологическая революция, объяснить, как ХХ век стал "веком масс". Есть немало хороших книг, которые строятся именно на таком подходе. Но если мы забудем, что наш мир в ХХ веке стал веком наций, то в этом случае мы потеряем один из самых существенных мотивов исторических изменений нашего столетия" (С. XVII). Национальные границы, множеством причудливых капиллярных линий расчленяющих тело планеты, не превратились в условность, в культурно-историческое понятие, несмотря на всю космополитическую деятельность великих гуманистов и усилия интегралистов в Лиге Наций, ООН, НАТО, Европейском сообществе, множества наднациональных организаций и групп. Отнюдь нет. Международная торговля содействует развитию взаимозависимости наций, но сама эта взаимозависимость не является равноправной и сбалансированной. В ней воплощены отношения более сильных с менее сильными, вечно ведущих и вечно ведомах, Севера и Юга; она имеет две стороны - сотрудничества и соперничества. Золотой середины пока не найдено. Реакция на глобализацию - пример тому, а тяга к нахождению и развитию собственной идентичности многими народами ставит под сомнение концепцию общего пути.

Итак, снова вечный вопрос об общем и особенном, о многообразии выбора и его локальных возможностях. Профессор Гренвилл решает эту задачу, как видно из сказанного выше, сочетая (комбинируя) два среза - проблемный и страновой. Композиционно им найдено оптимальное решение. Весь труд разбит на 18 частей (больших глав) и 89 разделов (малых глав). Выделены доминанты в алгоритме всемирно-исторического процесса, линией разграничения которых служат пики (назовем это так) мощных волновых движений (приливы и отливы), развивающихся в первом приближении последовательно и синхронно по оси времени и в пространстве. В реальности они пересекаются, накладываются друг на друга при сохранении сущностного отличия благодаря особенностям "среды обитания" в рамках части света, континента, региона, страны, благодаря разнонаправленности внутренних импульсов, имеющих своим источником этнокультурные, экономические или геополитические особенности и интересы. Чтобы пояснить эту мысль,

стр. 76


--------------------------------------------------------------------------------

приведем названия больших глав, составивших опорную конструкцию труда, его структуру:

I - Социальные изменения и межнациональные противоречия на Западе, 1900-1914.

II - Противодействие Китая и Японии господству Запада.

III - Великая война, революция и поиски стабильности.

IV - Продолжающийся мировой кризис, 1929-1939.

V - Вторая мировая война.

VI - Послевоенная Европа, 1945-1947.

VII - Соединенные Штаты и начало "холодной войны", 1945-1948.

IX - Конец европейского господства на Ближнем Востоке, 1919-1980.

X - "Холодная война": конфликт сверхдержав, 1948-1964.

XI - Восстановление Западной Европы в 1950-х и 1960-х годах.

XII - Кто освободит "третий мир"? 1954-1968.

XIII - Два лика Азии: после 1949.

XIV - Латинская Америка после 1945: нерешенные проблемы.

XV - Африка после 1945: конфликт и угроза голода.

XVI - Соединенные Штаты и Советский блок после 1963 г.: великая трансформация.

XVII - Западная Европа набирает силу: 1968 и далее.

XVIII - "Холодная война" и после нее.

Заголовки больших глав, естественно, не могут передать их содержание в полной мере. Так, в них слабо отражена "русская тема", занимающая вполне подобающее ей место во многих (если не в большинстве) ключевых глав, включая первую и последнюю. Но дело, разумеется, не в дозировке и расположении материала, а в осмысленном включении его в контекст не абстрактной, а реальной Истории. Например, западный мир стал не только колыбелью высокой культуры, цивилизаций и демократий, но и зачинателем имперских завоеваний (амбиций), войн, кровавых революций, тоталитарных экспериментов (вплоть до фашизма и нацизма), попрания международных правовых норм. Кто может сказать, прочтут ли поклонники логико- математической истории книгу профессора Гренвилла. Если бы они заставили себя проделать этот труд, то обнаружили бы, что роль России (ее Гренвилл безоговорочно относит к странам Запада) в мировой политике также никак не поддается привычной сегодня однозначной оценке (источник перманентновоенной угрозы, империя зла, полуварварская страна). По его мнению, в Европе накануне первой мировой войны Россия в мировых делах играла скорее стабилизирующую, гасящую военные страсти роль, а ее внешняя политика отличалась осторожностью (С. 58, 59). Не забывая о других мотивах, Гренвилл выделяет главный: только угнетающее чувство собственной слабости ("как это часто бывает", замечает он) подтолкнуло Россию навстречу губительной "победоносной" войне с Японией, за что она жестоко поплатилась. Гренвилл убежден, что память о военных катастрофах 1905-1907 и 1914-1918 гг. в период предвоенного кризиса 1938-1939 гг. советское руководство было буквально одержимо идеей остаться в стороне от войны, не дать вовлечь страну

стр. 77


--------------------------------------------------------------------------------

снова в мировой конфликт: он мог оказаться непосильным испытанием для неокрепшего здания социализма "в одной стране" (С. 190). Связь и логика последующих событий для него самоочевидны.

Прекрасный знаток истории дипломатии профессор Гренвилл по достоинству оценивает самоубийственный для мира в Европе накануне второй мировой войны сговор в Мюнхене. Стремление уберечь себя от смертельного риска, по его мнению, побудило Сталина после марта 1939 г. отбросить прочь лозунг "коллективной безопасности", особого расположения к которому он, впрочем, никогда не питал. Итог "двойной политики подстраховки" - самообман длиною в два года и катастрофа июня 1941 г., которая Гренвилл называет "может быть, одним из самых потрясающих проявлений немощи со стороны непреклонного и жестокого диктатора" (С. 269). Мы только сейчас (да и то не до конца) в состоянии оценить тот шок, в котором пребывал мир в результате цепи последовавших за тем ошеломляющих событий, катастрофических по своему характеру и тесно связанных с человеческим фактором.

Показательно, что американский психоаналитик Д. Ранкур-Лаферриер, написавший в конце 80-х годов интересное исследование о Сталине, также находит, что Сталин проглядел нападение Гитлера на СССР из-за самоослепления отождествлением себя с агрессором (давшим иллюзию безопасности), в подоснове которого лежало все то же чувство немощи и страха перед уготованным ему судьбой испытанием 10 . Вместе с тем профессор Гренвилл полагает, что в реальной ситуации конца 30-х годов, полной непредсказуемых рисков и молниеносной смены "декораций" на европейской сцене, такая дипломатия далеко не всегда может оцениваться только под углом зрения нравственных качеств и психики Сталина. Рациональное объяснение ее мотивации он находит и в душевном смятении кремлевского вождя, и в желании добиться укрепления обороноспособности СССР любой ценой, увязанного с осуществлением отложенного в 1920 г. большевиками восстановления Российской империи. Гренвилл называет такой способ собиранием бывших "уделов" вновь в унитарном государстве "агрессией", хотя в военно-стратегическом плане в конкретных условиях конца 30-х годов она, по его мнению, носила характер контрдействия с целью "предупреждения распространения германского господства в стратегически важном регионе, на границах Советского Союза" (С. 269).

"Русская тема" выступает во "Всемирной истории ХХ века" не просто как "выламывающийся" из общего контекста сюжет, где каждый фрагмент - сплетение драматических, а часто и трагических событий, судеб, конфликтов и потрясений, а скорее как воплощение неустойчивого неравновесного состояния всего мирового социума, подчиняющегося какой-то новой мир-системной гравитации с присущей ей быстрой сменой центров силы и тяготеющих к ним микрокосмосам. Но что лежит в основе этого неравновесного состояния, сделавшего ХХ век эпохой "войн и революций", а Россию страной самых рискованных экспериментов, великих достижений и колоссальных, трагических потерь?

Удивительно (а может быть совсем наоборот), но трактовка переломного для России (и для всего мира) второго десятилетия ХХ в.,

стр. 78


--------------------------------------------------------------------------------

поставившего вопрос о глобальном системном кризисе, у Гренвилла созвучна мысли, высказанной М.Я. Гефтером в ряде его последних статей: в истории России в это десятилетие наступил момент, когда все привычные традиционные скрепы, системные связи оказались ломкими до предела, и случай, переставший быть случаем, привел к молниеносному их развалу. По "принципу домино". Итак, заражающий внешний мир своей энергетикой рывок России в неизвестность, последовавший за Октябрем 1917 г., был обусловлен не только работой тектонических сил как российского, так и нероссийского происхождения (война, системный кризис многонациональных империй, вторая промышленная революция и вызванная ею социальная бифуркация, бессилие политической элиты, утрата влияния традиционных ценностей и т.д.), но и он был вызван неуловимым для поверхностного взгляда фактором. И Гефтер, и Гренвилл вслед за многими историками называют его - отсталость России (в экономическом и в культурноавтохтонном смыслах), извечный груз ее нерешенных ("нерешаемых") проблем. Пореформенная, и однако же не вмещавшаяся во всемирный ряд, - писал Гефтер, - Россия накануне Октября была не просто отставшей, а осознающей себя отставшей. Она оказалась "вне мирового движения - и этим осознанием, его остротой, его болью (и умственным складом этой боли!), вырывающаяся вперед. Куда? Открытый вопрос" 11 . С этого же открытого вопроса профессор Гренвилл начинает свою главу о России на пороге ХХ века - "крупнейшей западной" и одновременно "в современных терминах неразвитой стране, простирающейся от границ Германии и Австро-Венгрии через Среднюю Азию к берегам Тихого океана" (С. 53) 12 . Характерно, что этим же вопросом он завершает свой труд, повествуя о конце "холодной войны", "бархатных революций" и распаде Советского Союза. Затруднительно сказать, было ли простой оговоркой (опечаткой?) употребление Гренвиллом термина "Советский Союз" в финальных размышлениях о шансах человечества оставить позади, миновать (с тем, чтобы уже не возвращаться) "самое кровавое столетие" в своей истории. Но, что несомненно, он полагает, что будущее страны и поныне остается загадкой, "одной из самых больших неопределенностей 90-х годов" (С. 931). Текущие события подтверждают достоверность этого вывода.

Вектор движения, получивший свой импульс от падения царизма, оказался и в самом деле настолько изменчивым, что и сегодня не каждый рискнет прочертить его траекторию, одновременно заглядывая за смысловой горизонт XX в. И все же Октябрь 1917 г. - "протуберанец" истории, пускай даже напрямую не связанный с "непреоборимым следствием всемирных законов товарного производства" (С. 44) или, по-другому, с "всеобщим кризисом капитализма" (С. 113). Вопреки своей утопичности в "формально экономическом смысле" он стал "архимедовым рычагом", который "сдвинул с прежнего насиженного места всех на свете" 13 или (по Гренвиллу) "изменил ход мировой истории" (С. 106).

Перед мысленным взором автора "Всемирной истории ХХ века" Россия невозможностей порывом низов, доведенных до отчаяния войной и бездарным правлением верхов 14 , обращается к (осуществляемому

стр. 79


--------------------------------------------------------------------------------

в режиме жесточайшей централизации административно-командными методами) преодолению захлестнувшего ее хаоса, отсталости и вхождению в Мир, который оказался совсем непохожим на тот, который рисовали себе в разгар революции ее вожди, уповавшие на активную и действенную поддержку со стороны якобы непрерывно нищавшего и революционизировавшегося пролетариата на Западе, а тем более поддерживавшие ее массы, поверившие этим вождям. Однако, делает вывод Гренвилл, по мере того как вырисовывался крах надежд на скорую победу мировой революции, верх брала линия "реальной политики" в двух ее ипостасях - ленинской и сталинской. Коммунизм в России вместе с рулевыми у кормила власти менял не только личину, но и смысловое содержание. Однако профессор Гренвилл решительно возражает против приведения трансформации советской системы в конце 20-х - начале 30-х годов исключительно к борьбе в эпицентре власти, или, как он пишет, "к беспрецедентно циничному сталинскому интриганству в целях взять вверх над соперниками" (С. 183). Она отражала, по его мнению, прежде всего своеобразие исторического момента в целом, выражавшееся в переплетении императив национально-государственного развития советской страны и ее внешнеполитических интересов. Гренвилл называет три из них в качестве ключевых. Первый - задача преобразования (в кратчайшие сроки) преимущественно крестьянской страны в индустриальную державу, способную быть на равных с капиталистическим Западом и одновременно сохраняющую ориентацию на коммунистические цели, на опережающее остальной мир благополучие и социальную справедливость для всех. Второй - подготовка к отражению нападения со стороны капиталистического окружения, видевшего в Советском Союзе очень опасного противника. Третий - маневрирование с целью не дать себя втянуть во вторую мировую войну.

В решающий момент интервенция субъективного фактора привела к развитию ситуации в трагическом русле. Как представляется Гренвилл находит убедительное объяснение "самотермидориации" революции и по сей день поражающей многих необъяснимым широкозахватным характером и "сверхпроводимостью" снизу доверху сталинских массовых репрессий и беззакония. Он пишет: "Неуверенность Сталина в его собственной способности удержать в своих руках верховную власть перед лицом проблем, связанных с проведением политики, как ему представлялось, единственно возможной, является главным мотивом его убийственных чисток 30-х годов. Он отождествлял выживание коммунистического режима со своим собственным выживанием в качестве единоличного лидера. Он хотел, чтобы его считали непогрешимым, и ради этого он предъявил публике бесконечную череду вредителей, которые в ходе публичных судебных процессов признавались в своих преступлениях с тем, чтобы потом быть расстрелянными. Их признания в соучастии в заговорах, организованных иностранными государствами, были нужны для того, чтобы оттенить масштабы страшной угрозы, перед лицом которой оказался Советский Союз и от которой он был спасен благодаря бдительности Сталина. В то же время нельзя понять сталинскую политику, если не учитывать реальные и

стр. 80


--------------------------------------------------------------------------------

глубокие проблемы и возможности нахождения альтернативных решений, и если даже принять за данность, что Сталина никогда не покидала жажда власти, которую он готов был удерживать любой ценой, и в этом случае следует признать, что он был озабочен нахождением правильной политики" (С. 183, 184).

Может показаться, что с истинно британской вежливостью, хотя и не без насилия над собой, профессор Гренвилл как бы отпускает грехи тирану. В действительности, автор всего лишь следует своему правилу - рассматривать проблему не в свете абстрактных концепций в духе холизма, когда только добро противостоит только злу, а в реальном контексте сложного смыслового ряда, присущего живой истории. Именно поэтому Сталин на страницах книги предстает не только как могильщик революционного дела, неотделимого от красивой сказки, или творец "Большого террора" и многих других преступлений, но и как политик, по-своему прагматичный, следующий принципу приоритета национального перед интернациональным, осуществивший ударную модернизацию страны, не считаясь с жертвами в преддверии великих испытаний новой мировой войны. Тезис почти хрестоматийный для западной исторической и политической литературы, но с которым у нас многим предстоит только еще свыкнуться. Человеческая цена инициированного сверху стремительного рывка страны в индустриальном развитии, в области просвещения, науки, культуры, военном строительстве была непомерно высока, большие категории населения страны обрекались на жизнь впроголодь и организованный аскетизм, но все эти преобразования превратили Советский Союз "из отсталой страны в государство, способное подорвать на заключительном этапе Второй мировой войны военную мощь Германии и одолеть ее" (С. 184). Мобилизационное общество сыграло свою историческую роль в глобальном масштабе, но оно же несло в себе и нараставшие неразрешимые противоречия, грозящие взрывом в будущем.

Итак, революция 1917 г. в экономическом и военно-техническом отношениях в конечном счете поставила Россию вровень с ведущими европейскими державами, благодаря ей Россия догоняла ХХ век, век модернизации. Это потребовало неимоверных усилий и привело к огромным потерям, но, по твердому убеждению Гренвилла, эти исторические достижения нельзя перечеркнуть, ибо они сводили до минимума возможность повторения для России катастрофы в 1914-1917 гг. и одновременно делали превосходящими шансы союзников в 1941-1945 гг. в войне, когда над человечеством висела "самая мощная и варварская угроза". Одного этого достаточно, считает он, чтобы оправдать присутствие Советского Союза в современном мире, в котором угроза тотальной войны превратилась в универсальное средство решения международных споров.

Не будет преувеличением сказать, что Гренвилл мысленно пытается выстроить цепь, связующую "революции сверху" 30-х годов с новой полосой преобразований в России, ошеломивших и в силу известных причин разочаровавших мир в 80-90-х годах. Их неоднозначность не вызывает у него сомнений, он сознается и в неокончательности (что совершенно

стр. 81


--------------------------------------------------------------------------------

естественно при анализе динамичных процессов текущей истории) своих собственных суждений, однако "сравнительно" бескровный, мирный характер революционных, по сути дела, трансформаций в Советском Союзе и в странах Восточной Европы, входивших в зону влияния Москвы, требует, в его понимании, рассматривать их в качестве важного (и может быть ключевого) шага в направлении утверждения нового мирового порядка или, как принято теперь говорить, альтернативной цивилизации.

Привилегией и правом рецензента, занятого разбором исследования, устремленного в будущее, за мыслимую черту на оси прогнозируемых событий, является разумный скептицизм. И с этих позиций выводы Гренвилла в отношении того, чем обернулись реформы на постсоветском пространстве, могут показаться спорными, а кто-то даже усмотрит в них идеологический подтекст, но историк, подавленный реалиями самого кровавого в истории века, наверное, вправе искать опору в любом положительном опыте, даже если взгляд на вещи у тех, кто имел несчастье стать подопытным, может быть и совсем иным.

Гренвилл определенно не является сторонником концепции "Американского века". Однако, по его мнению, поражающее своей стремительностью развитие США в эпоху, предшествующую первой мировой войне, привело сначала к накоплению, а затем высвобождению такого колоссального заряда созидательной творческой потенции, который позволил им (США) в кратчайший срок занять признанное всеми лидирующее место в числе великих держав. "Великая война" окончательно и бесповоротно утвердила лидерство Америки. С ним пришло право на максимальную свободу в выборе средств приложения своего влияния "там и тогда", где и когда они это считают нужным. Вопрос, который ставит в связи с этим Гренвилл - где источник этой витальной силы Америки и многократного умножения ее ресурса развития. Он занимал многие головы, соответственно есть и различные объяснения. Можно бы в связи с этим воспользоваться рецептами модного постмодернистского историописания с его уходом от анализа объемного целого и концентрацией на фрагментах, осколках, позволяющей сообразно взглядам историка, его ощущениям приходить к неожиданным и даже парадоксальным выводам. История США в ХХ в. - такой объект исследования, который располагает к погружению, в частности, в культурную феноменологию или во что-то другое в противовес структурному детерминизму. Не нужно забывать, что такой великолепный знаток истории США как А. Шлезингермладший, не чуждый объективизму, совсем неслучайно завершает свой классический труд "Циклы американской истории" главой "Демократия и лидерство", в которой ясно и четко утверждает, что судьба демократии целиком зависит от достоинств ее руководителей. Этот вывод он считает верным "на все времена" 15 . Гренвилл, отдавая должное политической мудрости многих лидеров Америки, не разделяет подобных взглядов: для английского историка согласиться с апологией американского политического деятеля было бы верхом измены принципу критичности.

По классификации А. Шлезингера, Дж. Гренвилл, наверное, мог бы быть отнесенным к ряду детерминистов, многоликому и релевантному

стр. 82


--------------------------------------------------------------------------------

по сущностным своим характеристикам. Но более всего к представлениям Гренвилла о "феномене Америки" может быть применен термин неоднозначности. Важнейшей же предпосылкой рывка вперед Нового Света к положению ведущей мировой державы (накануне первой мировой войны) был, по его мнению, динамичный рост населения в конце XIX - начала ХХ в. за счет притока новой волны иммигрантов из Европы. Чудо Америки сотворило племя искателей счастья, рыцарей личного успеха, изобретательных и рациональных. В них, по мнению Гренвилла, заключался могучий "фермент" роста. Тезис не новый, но хорошо совместимый с отнесением им демографического фактора к фундаментальным признакам ХХ в. Эти "новые" иммигранты, оседая в индустриальных центрах, дали гигантский толчок новым отраслям промышленности, содействуя накоплению капитала, экономическому росту, урбанизации, расширению потребительского рынка, внешнеторговой деятельности и изобретательству. Сожительство этнических групп в США и их взаимотерпимость, дающие сплав предприимчивости и способности к культурному взаимообогащению, по мнению Дж. Гренвилла, являются одновременно и источником жизнеспособности американской нации и ее вкладом в мировую цивилизацию.

Еще одним важным фактором динамичного развития США по пути опережающей модернизации стала последовательная борьба социальных сил за подлинный правопорядок в интересах большинства (а не горстки финансово-промышленных магнатов) и за социальную защищенность неимущих граждан. Укоренение широкого движения за прогрессивные реформы в начале ХХ в., его продолжение в период "нового курса" в 30-х годах, движения за гражданские права цветного населения и приведение всего социального законодательства к уровню современных требований после второй мировой войны, а также в ходе "негритянской революции" и "борьбы с бедностью" в 60-70-х годах определяли главный вектор развития гражданского общества в США на протяжении столетия. Обнаружившаяся глубина раскола общества и его публичное, открытое признание, давление разнообразных движений социального протеста плюс способность американских гражданских институтов и общественного мнения адекватно и своевременно реагировать на болевой синдром - вот что, по мнению Гренвилла, позволяло стране сохранять высокие темпы, преодолевать неизбежные трудности и избегать опасной конфронтации власти и народа. Активно выраженная позиция широкой общественности США создавала благоприятный фон для проведения прагматического (и в основе своего компромиссного) курса во внешней политике США, который всегда вне зависимости от доктринальных установок того или иного президента, его личных пристрастий и убеждений нес на себе печать миссионерства в духе "вильсонизма".

Америка 90-х годов ХХ в., эпохи перехода к информационному обществу, не превратилась в земной рай, в Царство Божие. Экономическое и социально- политическое развитие самой могущественной державы на планете сталкивается с постоянно возникающими проблемами, порой остро конфликтного характера. Но ей не грозит духовный застой,

стр. 83


--------------------------------------------------------------------------------

самоуничтожение самодовольством. При всем своем легендарном конформизме американское общество в целом в идейном смысле открыто вызовам времени. Оно способно проделывать "работу над ошибками". Сравнительно скорая утрата влияния и престижа рейганомики, успех социально-экономической программы Б. Клинтона - лишь один из последних тому примеров. Победа консерватора Буша не является неоспоримой и не опровергает оценку общей тенденции. Портрет Америки в движении от заявки на мировое лидерство в начале века к сверхдержаве, экономическую конкуренцию которой могут составить только целые континенты в суммарном исчислении их ВНП и финансовых ресурсов, нарисованный профессором Дж. Гренвиллом, впечатляет не только достоверностью его главных составляющих, но и трезво критическим взглядом на соотношение достижений и неудач, взлетов и падений.

Холодная война в значительной мере способствовала этому восхождению США к положению ведущего центра силы в мире. Специально касаясь вопроса о ее генезисе (одна из самых активно дебатируемых проблем послевоенной истории), Дж. Гренвилл исходит из постулата, удачнее всех сформулированного представителями так называемой "высокой историографии", стремящейся преодолеть односторонность в трактовке событий и процессов, характерных для драматических первых послевоенных лет. Этот постулат гласит: попытки оценить степень вины и ответственности сторон бессмысленны и контрпродуктивны. В условиях послевоенного хаоса в международных отношениях, при наличии зияющих дыр в омертвевшей ткани мирового порядка, отсутствия доверия между вчерашними союзниками, поведение лидирующих держав - США и СССР - развивалось в режиме "вызов-ответ" или "действие-противодействие". В этой "большой игре" с перетягиванием каната установить достоверно первопричину конфронтационности просто невозможно, так как она могла скрываться в глубоко внутренних для каждой страны корнях, соображениях геополитики и все еще сохраняющемся военно-блоковом мышлении государственных деятелей и целых народов. Профессор Гренвилл проиллюстрировал этот тезис историей появления атомного оружия, созданной вокруг него секретностью и стремления сторон не допустить решающего превосходства в силе. Удивительно, говорит он этим примером, если бы все стороны действовали в тех обстоятельствах иначе. Даже блокада Сталиным Западного Берлина в 1948 г., позволившая Западу форсировать создание Западного союза и НАТО, ничего, как представляется профессору Гренвиллу, по существу, не изменила. С ней или без нее отношения Запада и Советского Союза остались бы такими же напряженными (С. 492) 16 .

Гренвилл находит, что дальнейшее (после смерти Сталина) течение холодной войны (прерываемое короткими "передышками") определялось во многом социально- психологическими причинами (глубокое взаимное недоверие), продолжающимся идеологическим противостоянием западных ценностей и "отрихтованного" сталинизма, трудностями социокультурной интеграции в силу различия политических культур Запада и Востока (С. 504, 506). Но он верен себе. Авторская позиция содержит одновременно и тонкое понимание возникшей и труднопреодолимой

стр. 84


--------------------------------------------------------------------------------

инерционности гонки ракетно-ядерных вооружений как эффективного (сейчас это признано всеми) средства сдерживания в разделенном мире. Вместе с тем обоюдная цель, преследуемая сторонами - достижение равновесия страха - сама по себе давала возможность (как это не может показаться парадоксальным) "всему остальному миру, стоящему за спиной двух сверхдержав, обрести уверенность, что здравый смысл взял верх и что идеологический фанатизм не способен уже низвергнуть человечество, как это было в 1939 г., в бездну невообразимых разрушений" (С. 506). В этом контексте Гренвилл рассматривает и Суэцкий кризис 1956 г., и интервенцию на Плайя Хирон в 1961 г., и кубинский ракетный кризис 1962 г. Советскоамериканской "детант" и восстановление американо-китайских контактов администрацией Никсона-Киссинджера в кульминационный момент войны во Вьетнаме засвидетельствовали лишний раз, что "смягчение напряженности с Советским Союзом" вполне достижимо, а сверх того и общая "переориентация" американской внешней политики без ущерба для позиций США в мире (С. 811). По Гренвиллу, перестройке М. Горбачева принадлежит решающая роль в углублении этого процесса и в прекращении холодной войны.

История, в который раз прочертив причудливую траекторию, привела к созданию новой мировой системы - с Россией, но уже без Советского Союза. Символично, что это совпало, как и 100 лет назад, с новым всплеском национализма, национальных движений, национального сепаратизма, идейным кризисом. Заключительные разделы книги убедительно передают диалектику и внутренний нерв драматических перемен на рубеже XX и XXI столетий. Неделимость мира и взаимозависимость народов и государств осознается риторически всеми бесповоротно, однако национальный эгоизм тенью следует за "новым мышлением", давая повод для вполне обоснованного пессимизма. Дж. Гренвилл выразил эту мысль в последних строках своего труда. Он пишет: "Мир вновь переживает переходное состояние трансформации, как и столетие назад в прошлом. Было бы глупо отрицать опасности, которые ждут его впереди, или преуменьшать неопределенность будущего. Однако возможность самосохранения мира и прогресс в течение ближайших десятилетий тем не менее представляются реальными, что и позволяет историку, объектом изучения которого является весь мир, закончить его повествование выражением надежды, что самый кровавый век в человеческой истории, возможно, скоро уйдет безвозвратно в прошлое" (С. 931).

Другие сквозные (и одновременно ведущие) темы многопланового труда профессора Дж. Гренвилла - такие как Запад и Восток, "третий мир", западноевропейская реформация после 1945 г., судьбы "черного континента" и т.д., столь же тесно увязаны с глобальными процессами, как и "русский вопрос". В то же время на его примере (если нам это удалось передать) Дж. Гренвилл показывает последовательное нарастание национально-культурной компоненты цивилизационного развития в ХХ в., идущего, как ни странно, рука об руку с совершенствованием и расширением коммуникационных систем, индустрии туризма,

стр. 85


--------------------------------------------------------------------------------

универсализацией образования и науки, интенсификацией миграционных процессов и экономической интеграцией 17 . Не случайно, хронологически начало ХХ в. он связывает с 1871 г., когда было завершено объединение Германии, и одновременно с обострением межимпериалистических противоречий, точнее с выходом на мировую арену в 90-х годах молодых, нацеленных на занятие лидирующих позиций держав - Америки, Японии, Германии. Проекцию же этих процессов в конце ХХ в. Гренвилл видит в развитии вступивших на путь ускоренной модернизации ряда стран Азии и Латинской Америки и прежде всего постмаоистского Китая, Японии, Бразилии, которые в экономическом отношении, по его мнению, сегодня уже входят в число сверхдержав (С. 14, 641, 720).

И еще раз к дискуссии о модернизме и постмодернизме в современной историографии. Повторим, используя подходящую для этого случая метафору, что постмодернизм в историописании занимается по преимуществу не стволом дерева, не целым, а листвой, ее мельчайшими фрагментами независимо от более обширного контекста. Концептуально Дж. Гренвилл оспаривает постмодернистский анти-эссенсиализм, снижающий познавательную ценность исторического знания. Структура работы подтверждает это соображение и не только акцентрированием темы общего и особенного, внутренне логичного для исповедуемого Гренвиллом "фундаменталистского" подхода, но и расположением несущего главную теоретическую нагрузку раздела.

Заключения в томе нет, его функцию выполняет глава-пролог "Мир в ХХ веке". Она представляет собой квинтэссенцию понимания Гренвиллом основных вопросов, поставленных историей, и дает, если можно так сказать, голографическое изображение процессов, составляющих в сплетении основное содержание эпохи, в главных ее ипостасях. Сделать это невероятно трудно, это понимает каждый, имея в виду меняющийся алгоритм планетарного развития, вовлечение в общий круговорот вчера еще статичных традиционных обществ и, напротив, переход в состояние застоя (временного или перманентного?) других, совсем недавно задававших тон и ритм общему движению. Наверное, у Дж. Гренвилла найдется немало критиков, и многие претензии (вполне оправданные) будут находиться в прямой связи с профессиональными интересами самих критиков, поскольку в большинстве своем они тяготеют либо к анализу отдельных тенденций в потоке глобальных изменений, либо к изучению региональных проблем. Нужно только помнить, что Дж. Гренвилл ставит перед собой задачу определения общезначимых доминантных линий и критических точек на оси исторического времени. Логическая система, построенная им, не безупречна, но с учетом условности любой умозрительной конструкции обладает одним важным качеством, которого так недостает многим другим - цельностью и самодостаточностью.

Гренвилл начинает с глобальных последствий скачка в процессе модернизации, случившегося на рубеже XIX-XX вв., создавшего новые формы "промышленного и политического конфликта", раскалывавшего общество. Ему сопутствовало и появление ура-патриотизма, видевшего в мировой войне "возможность демонстрации мужественности, а

стр. 86


--------------------------------------------------------------------------------

вовсе не катастрофу" (С. 2). Все это сочеталось и с реальными достижениями - расширением прав личности, социальных прав, социальной защищенности рядовых граждан на Западе со все более широким распространением западных моральных ценностей, демократических институтов. В фазу нового подъема и оформления в качестве неотъемлемой части современного структурированного гражданского общества вступили массовые движения - рабочее, этно-национальное, женское. Борьба за социальное равноправие, ограниченная в начале ХХ в. даже на Западе, еще почти не коснулась народы, находившиеся в колониальной или полуколониальной зависимости от Европы и США. Патерналистский характер имперской политики колонизаторов длительное время сдерживал высвобождение внутренних сил у народов Азии, Африки, Латинской Америки, лишь много позднее сделавших рывок для преодоления отсталости, материальной и культурной, и приобщения к благам цивилизации в режиме не только устойчивого, но и опережающего развития с опорой на собственные силы под флагом национального самоутверждения.

Империализм и попытки увековечить колониальное господство со стороны Запада, расширить его, что диктовалось не столько экономическими интересами, сколько представлениями о могуществе государства как о территориальном гиганте, привели, по мнению Гренвилла, к катастрофе, которую назвали Великой войной 1914-1918 гг. Для Гренвилла она была переломной во многих, самых важных моментах. Закончился период более или менее стабильного развития, характерного для довоенной континентальной Европы, в повестку дня были поставлены не только революции и насаждение новых тоталитарных идеологий и доктрин (фашизм, коммунизм в сталинской интерпретации), но и человеконенавистническая практика массового террора, репрессий, геноцида целых народов, расизма. Все эти ужасающие по масштабам жертвоприношения Гренвилл связывает с двумя обстоятельствами - отказом от юдаистско-христианской этики и глубиной нравственного падения "организованного современного государства" (С. 9). Иными словами, и то и другое - это явления европейские, мутация европейского духа, кризис европейской культуры. Эта тенденция была продолжена и после второй мировой войны. И прямо и косвенно мир, расколовшийся в годы холодной войны на два воинствующих блока, оказался на пороге атомного Холокоста, и только страх перед взаимным уничтожением удерживал враждующие стороны от "кнопочной войны".

К концу века идеологическая нетерпимость вместе с тоталитарной идеологией стали выветриваться под напором растущей глобальной взаимозависимости и интеграционных процессов. Эволюция коммунистических режимов в сторону их либерализации, а также "неожиданные революции" конца 80-х годов (С. 14) тоже сделали свое дело. Прозрачные границы и миграция способствуют растворению, нивелированию идеологических различий, преобладающему звучанию общечеловеческих ценностей, призывов к веротерпимости. Тем не менее именно на этом фоне происходит волнообразный наплыв агрессивного национализма, что снижает шансы на мир и стабилизацию,

стр. 87


--------------------------------------------------------------------------------

особенно в таких регионах как Балканы, Восточная Европа, Ближний Восток, Азия и Африка (С. 210). Спонтанный рост народонаселения в странах так называемого "третьего мира", сдерживающий их экономический рост, способствует сохранению и расширению взрывоопасной ситуации в мире в целом.

Не ограничиваясь констатацией в этом пункте Дж. Гренвилл ставит вопрос о характере происходящих сегодня перемен в свете тех взглядов на будущее человечества, которые преобладали в конце XIX в. - эры расцвета социалистической мысли. Он приводит к выводу, что через 100 лет, в конце XX в., западные идеи свободного рынка, демократии и многопартийности становятся более привлекательными, чем социализм в странах, которым западные ценности по тем или иным причинам прежде были чужды. Но, как полагает Гренвилл, это не улучшает ситуацию и, более того, даже усложняет. Во-первых, они сталкиваются с внутренней дилеммой, поскольку эти концепции не являются для них органичными, произрастающими на их собственной почве, имеющими разветвленную "корневую" систему. Во-вторых, реализация лозунгов "свобода", "демократия" и "свободный рынок" таит двусмысленность, ибо все они давно "потеряли свой изначальный смысл" так же, как и "коммунизм". Красивые этикетки и слоганы сами по себе ничего не решают; их нельзя принимать всерьез, буквально (С. 14).

Человечество, считает профессор Гренвилл, должно быть готовым к тому, что его ждет такое же разочарование из-за преувеличенных надежд на чудеса перевоплощения на базе новых технологий, как и в случае с верой в нескончаемый прогресс и социалистическую утопию, вызвавшую состояние эйфории в начале нашего столетия и основательно подорванную в его зените, ровно на полпути к рубежу, отделяющему два столетия. Идеи классической "рыночной экономики" совсем не обязательно должны оказаться одинаково приемлемыми для всего мира - целостном в его многообразии. Тогда не преждевременно ли говорить о "конце истории" (намек на Френсиса Фукуяму), о конце идеологических дебатов по вопросу о том, в каком направлении следует идти человечеству? Вообще, спрашивает Дж. Гренвилл, "можем ли мы быть сегодня более уверенными в будущем?" (С. 14). И отвечает на этот главный для него вопрос: "бурная" история ХХ века с ее аритмией такой уверенности не дает никому, даже самым большим оптимистам.

1 Бродель Ф. Время мира. Материальная цивилизация. Экономика и капитализм XV-XVIII вв. М., 1992. Т. 3. С. 640.

2 См.: Репина Л.П. "Новая историческая наука" и социальная история. М., 1998.

3 См.: Анкерсмит Ф.Р. Историография и постмодернизм // Современные методы преподавания новейшей истории / Ред. коллегия: А.О. Чубарьян, Ф. Горн и др. М., 1996. С. 148.

4 Носовский Г.В., Фоменко А.Т. Империя. Русь, Турция, Китай, Европа, Египет. Новая математическая хронология древности. М., 1996.

5 Michaud G., Mark E. Ver une science des civilisations? Bruxelles, 1981.

6 Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., 1993. С. 394.

7 См.: Johnson P. Modern Times. History of the World from 1920s to 1990s. L., 1992; Cook Ch., Stevenson J. The Longman Handbook of Modern European History, 1763-1985. L.; N.Y., 1988;

стр. 88


--------------------------------------------------------------------------------

Barraclough G. An Introduction to Contemporary History. N.Y., 1964; The New Cambridge Modern History. Cambridge, 1960. Vol. XII; и др.

8 Grenville J. The Collins History of the World in the Twentieth Century. Harper Collins Publishers. L., 1994 (далее страницы цит. произведения указаны в скобках в тексте).

9 Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 69.

10 См.: Ранкур-Лаферриер Д. Психика Сталина. Психоаналитическое исследование. М., 1996. С. 126, 138.

11 Гефтер М.Я. Россия и Маркс // Из тех и этих лет. М., 1991. С. 39; Он же. Я был историком // Знание - сила. 1996. N 3. С. 3. Гефтер писал, что эти открытия принадлежат не ему, но внесение их в общеисторический контекст - безусловно его заслуга.

12 Тезис об отсталости, разумеется, не нов, но понимался всегда в слишком узком, экономическом смысле. Состояние же отсталости России достаточно выпукло передано Н.А. Бердяевым в его работе "Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала ХХ века" (1946) в категориях культурной замкнутости, иррационализма духовного склада нации, обскурантизма и недоверия к просвещению, отделения общества от государственной власти (О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990. С. 43-271).

13 Гефтер М.Я. Россия и Маркс. С. 62.

14 С тем же ходом мысли мы встречаемся и в последних очень основательных работах отечественных исследователей. См.: Булдаков В.П. Историографические метаморфозы Красного Октября // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М., 1996. С. 179-205; Ненароков А.П. Упущенные возможности единения демократических сил при решении вопроса о власти // Меньшевики в 1917 году: В 3-х т. / Под общ. ред. З. Галили, А. Ненарокова, Л. Хеймсона. М., 1996. Т. 2. Ч. 1. С. 13-70.

15 Шлезингер А.М. Циклы американской истории. М., 1992. С. 606.

16 Вывод Гренвилла совпадает с соображениями на этот счет, высказанными известным американским историком М. Лефлером в его фундаментальном исследовании истории первого периода холодной войны (Leffler M.P. Preponderance of Power. National Security, the Truman Administration and Cold War. Stanford, 1992. P. 198- 218).

17 На эту особенность в последнее время обратил внимание и американский политолог С. Хантингтон в своей известной статье, опубликованной в 1993 г. в журнале "Форин Афферс". Он писал: "Я полагаю, что в нарождающемся мире основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой. Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значительные конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям" (Huntington S. The Clash of Civilization // Foreign Affairs. Summer, 1993. P. 22). Гренвилл не так пессимистичен, но светлые краски его интонации звучат приглушенно, порой чуть слышно. В своих взглядах на проблему наций и национализма он опирается на очень глубокую традицию в современном европейском обществоведении социал-демократического направления, которая, как правильно отметил Эрик Хобсбаум, восходит к "первой серьезной попытке беспристрастного анализа предмета, а именно - крайне важным и недооцененным дебатам марксистов II Интернационала..." (цит. по: Хобсбаум Э. Введение. // Нации и национализм после 1780 г. Программа, миф, реальность: Современные методы преподавания новейшей истории. Материалы из цикла семинаров при поддержке Democracy Programme. M., 1996. C. 29).

стр. 89

Опубликовано на Порталусе 11 октября 2007 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама