В Октябрьских событиях в Петрограде, Москве, в провинции и на фронте участвовали сотни тысяч рабочих, солдат и крестьян. Непосредственные рассказы о событиях самих участников их представляют значительный интерес для историка, но особенно большое значение они имеют для широких кругов подрастающей молодежи. В этих воспоминаниях молодое поколение может почерпнуть не только много интересного, но и много поучительного для себя. Из них молодежь узнает о том, как старшее поколение готовилось к вооруженному восстанию, какой решительностью были воодушевлены красногвардейцы, даже не всегда достаточно владевшие оружием, как героически вели себя даже совсем юные подростки, без страха отправлявшиеся в стан врагов и сообщавшие красногвардейцам весьма ценные и важные сведения.

Рассказы участников показывают, какое огромное значение имели для развития и победы революции сплоченность и решимость пролетариата. Значительные кадры солдат, сконцентрированные в столичных городах, не проявили бы такой активности и героизма в вооруженном восстании, если бы все движение не возглавлялось вооруженными отрядами Красной гвардии пролетариата. Несмотря на лучшую военную подготовку и на превосходство сил солдаты часто проявляли склонность к выжиданию. Они преодолевали ее только под прямым воздействием примера и непосредственного толчка со стороны рабочих. Пушки и винтовки начинали стрелять только тогда, когда рабочими разрабатывалась вся стратегия и тактика предстоящего боя, когда красногвардейцы, выступая инициаторами, становились не только бок о бок, но во главе боевых отрядов ревкомов. Все воспоминания говорят о громадном и всеобщем подъеме среди рабочих в дни Октябрьского восстания. Даже на таких медленно изживавших мелкобуржуазные иллюзии предприятиях, как Трехгорная м-ра в Москве, масса рабочих в момент Октября почти целиком была захвачена энтузиазмом борьбы за власть.

В настоящем номере "Борьбы классов" мы даем отрывки из воспоминаний рабочих двух крупнейших предприятий в Москве: з-да "Серп и молот" (б. Гужона) и Трехгорной м-ры. Полные автобиографии, из которых взяты эти отрывки, хранятся в архиве секции истории пролетариата и будут напечатаны в специальном сборнике, подготовляемом к пятнадцатилетнему юбилею Октябрьской революции.

По вполне понятным причинам в центре описания событий является Октябрь в Москве и в ее районах, в частности в Пресненском и в б. Рогожско-Симоновском. Воспоминания участников Октября дают нам очень живую картину подготовки и участия рабочих обоих предприятий в вооруженном восстании.

Почти все воспоминания рисуют, как растет и ширится активность масс, как передовые рабочие ведут и организуют солдат, как вожаки пролетариата - большевики подтягивают и вовлекают в движение даже самые отсталые массы. Воспоминания отражают героическую борьбу за власть советов в центре, в районах и на предприятиях. Красногвардейцы Пресни дрались у Никитских ворот, у Поварской и Кремля. Красногвардейцы з-да "Серп и молот" дрались в своем и других районах.

В этих трех отрывках изображены разнообразные типы рабочих - участников Октябрьских событий. С одной стороны, мы видим Васильева и Туманова, с другой стороны - Сизова. За каждым из них стоит особая группа, особая прослойка внутри самого пролетариата, отличающаяся от другой по уровню сознательности, по возрастному и другим признакам. Туманов и Васильев участвуют в Октябрьских событиях как вожди, как организаторы массы в заводском и фабричном и даже районном масштабах. Они выполняют наиболее ответственные и серьезные задания штабов. Васильев с огромным риском доставляет для бойцов оружие. Туманов выступает в роли руководителя Октября на заводе, и организатора снабжения красногвардейцев продовольствием и т. д.

Совсем иным является Сизов. Это молодой (в то время) парень, имеющий значительный круг таких же, как он, боевых товарищей, еще недостаточно проварившихся в фабричном котле, еще значительно отстающих от авангарда в отношении сознательности. Еще не будучи убежденными большевиками, такие рабочие не отделяют себя от своего класса и с неосознанным энтузиазмом идут за большевистской партией и под ее лозунгами на борьбу за диктатуру.

ВОСПОМИНАНИЯ Е. Д. ТУМАНОВА1

В феврале 1917 года мы на заводе были в курсе всех дел, происходивших в Ленинграде. Как только узнали, что там произошло свержение самодержавия, мы сразу поняли, что это работа партии, дело рабочих, а не Государственной думы. Сообщениям, что революцию произвела дума, никто из рабочих нашего завода не верил. Я был очень рад, что царя, наконец, свалили.

Подготовка к выступлению у нас началась с вечера. Когда мы утром пришли в цеха, никто не раздевался, о работе никто и не думал. Собрались все к ремонтной мастерской. Говорили много. - Необходимо надо итти на улицу. Сейчас некого бояться.

Я вместе со всеми пошел к Яузскому мосту. Шел в четвертом ряду. На мосту выстроились городовые во главе с помощником пристава. Он, как сумасшедший, кричал:

- Вернитесь! Стрелять будем! Тут же выстрелил. Попал в Астахова, нашего молодого товарища, который шел в первом ряду. Астахов был убит.

Поднялось здесь нечто невообразимое.

Тут же двое наших подкатились к помощнику пристава, схватили его - и в Яузу. Он исступленно только кричал:

- Братцы! Простите!

Убитого Астахова унесли на руках в больницу. В это время к нам подошли рабочие завода "Динамо". Они кричали нам:

- Не бойтесь, товарищи! Отобьемся! Часть городовых разбежалась, часть мы разоружили.

Дальше двинулись мы все вместе. За отрядом городовых стоял в конце моста отряд солдат. Держали винтовки на прицел. Прапорщик бесился.

- Ружья к ноге! - закричали из наших рядов.

Солдаты сразу присоединились к нам. Офицер убежал. Спрятался неподалеку в харчевне. Его оттуда вытащили и тоже бросили в Яузу.

У Яузских ворот нам опять на пути застава - отряд солдат, но и они сразу присоединились к нам. То же было на Варварке. Мы пробирались к городской думе. Здесь были поставлены орудия. Драгуны и казаки готовы были выступить против революции, но и они скоро поддались.

Небольшая группа товарищей - Титов, Поляков Василий и я - пошли в Покровские казармы снимать солдат. Здесь пришлось нам сначала столкнуться с некоторыми настроениями против революции, но нам очень помог Бриллиантов - он был там на военной службе. Рассказал он о том, что произошло в Питере, обругал всех, кто верит неверным всяким слухам, - чувствовалось, что говорит сознательный рабочий.

В тот же вечер собрали рабочих нашего завода около лавки общества потребителей. Избрали заводский комитет. Во главе завкома избрали Пугачева, заместителем - Лебедева и, кажется, Кочергина, членами - шорника Степана, Степана Степановича, Арапова и много других.

Собрания у нас бывали часто. Первые были очень торжественные. Нравились они мне очень. Я их не пропускал.

6 марта мы объявили восьмичасовой рабочий день. Я в болтовом первый по-

--------------------------------------------------------------------------------

1 Тов. Туманов - руководитель борьбы за Октябрь на заводе "Серп и Молот".

--------------------------------------------------------------------------------

перся к табели. Заведущий цехом Дервье ко мне:

- Все равно и теперь надо на оборону работать, еще больше бороться.

Но мы, как кончили восемь часов работы, все пошли с завода. Поденных рабочих в болтовом у нас было немного, тогда большинство работало на сдельщине.

После 6 марта почти ежедневно происходили митинги на Рогожском рынке, у Рогожской заставы. Здесь была сплошная лава рабочих-гужоновцев, с Перенуда, Нижегородских мастерских, Келлера и многих других. Выступали здесь больше эсеры, меньшевики, даже кадеты. Большевики здесь тогда редко говорили, выступали - Федоров (с завода Перенуд), Ведерников - раза два, Белобородов, Воронин Иван Михайлович, Иванов Сема из ремонтного да еще кое-кто.

Большевиков сначала встречали криками: "Долой, долой!" Тов. Ведерникову как-то и говорить не дали, как он против войны выступал. Семе Иванову удавалось иногда смягчить настроения.

В апреле митинги приняли здесь особо бурный характер. Стал чаще здесь и я выступать.

После одного из таких митингов подходит ко мне рабочий Федоров с Перенуда.

- Ты что же, - говорит мне, - по-большевистски выступаешь, а в партию не идешь?

Я тут же, 2 или 3 мая, вступил в партию. Заводская наша ячейка помещалась тогда против проходной, где теперь комендатура. Часто навещала нас тогда т. Землячка.

На второй же день пошли мы на районное собрание. Собрание было в школе на Пустой улице. Человек 30 было со всего района.

В мае подняли со всей остротой вопрос о необходимости и возможности борьбы с насилием эсеров, против зажима выступлений большевиков по всему району, особенно на митингах на Рогожском рынке.

На заводе я дал бой эсерам по выборам в районную и городскую думы. В мае мы такой успех получили, что в районную думу 35% голосов завербовали. Эсеры в это время разъезжали на автомобилях, говорили много пышных слов, много агитаторов посылали, но их уже слушали много меньше. Зато наших - Ведерникова, Землячку слушали все с большим вниманием. Не помогали уже попытки эсеров сорвать их речи криками "долой!".

Мы уже и на других фабриках и заводах стали работать - ходили к агафоновской фабрике, к Гагенталю, Губкину-Кузнецову, агитировали на митингах рабочих, к большевикам привлекали.

На заводе эсеров было еще много - человек 180, меньшевиков было совсем немного, большевиков - человек 20. Часто у нас эсеры делали поборы в пользу своей партии. Проголосуют на общем собрании, а потом через контору деньги у рабочих выдирают. В исполнительный комитет совета тоже своих проводили.

Тов. Землячка как-то говорит мне:

- Нужно, чтобы на заводе чувствовалась большевистская рука. Пора, чтобы в заводском комитете мы по-настоящему заработали.

Тогда и в районном комитете партии мне дали установку - ударить по экономическим вопросам.

Эсеровский заводский комитет на этих вопросах у нас обанкротился. В июне по заводу среди рабочих упорно шел ропот, что комитет мало работает, что он не хлопотал, чтобы провести союзные ставки.

Начал я работу со своих гаечников в болтовом цеху. Занялся с утра. Собрал всех. Говорю о ставках:

- Наш заводский комитет ничего не делает. Тянут все дело эсеры. Они во всем и виноваты.

Собрали мы в тот же день общее собрание болтового цеха, провели решение добиваться новых союзных ставок и заключить договор согласно этих ставок.

Решили и по другим цехам провести. Для проведения решения выбрали меня и Кормилицына. Организовали мы это дело очень удачно по цехам. Потом, в тот же вечер собрали общезаводский митинг, опять говорили про ставки к работу нашего заводского комитета. Рабочие на митинге очень роптали, что на нашем заводе хуже, чем на других заводах, что там уже по новым ставкам платили.

Здесь эсеры из заводского комитета стали выступать. Особенно старался Лебедев.

- Дело о ставках в конфликтной комиссии, - говорил Лебедев. - Арандаренко отказался платить, так как в заводоуправлении денег нет.

Я здесь резко выступал, напрямик против них говорил:

- Сволочи! Ничего не делаете. Надо проверить и дела заводоуправления и работу заводского комитета, - доказывал я.

Тут же выразили нам на общем собрании полное доверие. Выбрали единогласно от всего собрания меня и Кормилицына проверить все это дело.

Пошли мы с Кормилицыным в совет. Присоединился к нам и Арапов. Здесь нам сказали, что никакого движения нашему делу нет.

Мы вернулись на завод. Поговорили в цехах.

В тот же вечер собрание созвали. Рабочие требовали доклада Туманова. Сделал я доклад, рассказал про все, как и в совете эсеры связываются с буржуазией и только о том и думают, как империалистическую войну довести до победного конца.

- Правильно! - кричали мне рабочие.

Единогласно постановили - дело передать в примирительную камеру, поручить тт. Туманову, Кормилицыну и Арапову.

На другой же день передали мы наше дело в примирительную камеру, - она на Ильинке помещалась, в здании биржи. Приходим. Здесь наполовину буржуазия засела - Бари, Бромлей и т. п. Сидели и спорили до рассвета. Арандаренко уперся на своем - нет денег.

Закончили дело в пользу Арандаренки, признали, что в заводоуправлении денег для новых ставок действительно нет.

Эсеры наши, Кочергин, Скворцов и другие, здорово над нами посмеивались:

- Много сделали?

Нам в пору со зла плакать.

Вышли на бульвар, сели на лавочку, совсем приуныли. Подходит здесь к нам один партиец знакомый, рабочий с завода Бромлей, спрашивает, в чем дело, почему сидим такими тусклыми. Рассказали мы ему обо всем. Посоветовал он нам обратиться в заводское совещание.

Пришли мы на завод. Рассказали про дела.

- Валяйте дальше, - дружно все заявили.

Утром же пошли мы в заводское совещание, отыскали здесь Шура и Вейцмана. Они нам указали, как надо написать заявление.

В заводском совещании собрания бывали по субботам. Дня через два пришли мы сюда вдвоем с Араповым. "Главари" нашего заводского комитета - Лебедев, Скворцов, Пугачев - отсутствовали. Ясно - ненавидели они это дело. Председательствовал на заводском совещании генерал Ваулин. Резались здорово на собрании. Шур держал нашу сторону. В конце концов совещание высказалось за секвестр завода, признало, что заводоуправление безосновательно упорствует, и все дело решили передать правительству. От совещания выделили Вейцмана ехать в Ленинград. Мы на заводе обо всем доложили. После наших докладов настроение рабочих явно повернулось в сторону большевиков. Решено было послать в Ленинград делегацию. Первого закричали: "Туманова!". Но я как раз в это время заболел, выбрали потом из завкома Лебедева, Арапова, Кормилицына.

В Ленинграде на особом совещании по обороне было решено завод секвестровать, назначить новое правление и выдать заводу субсидию в 5. миллионов рублей.

Уже после решения вопроса в заводском совещании нам стало легче работать. Мы уже могли говорить и доказывать, что только большевики могут довести дело до конца. Теперь уже на заводе рабочие и по всем делам экономического характера стали обращаться к нам. Все понимали, что дело было решено в пользу рабочих не благодаря эсерам, а благодаря большевикам.

Мы все это время борьбы держали постоянную связь с т. Ведерниковым, членом ИК Московского совета. Он был в курсе всех наших дел, всегда давал советы, где и как действовать. Ежедневно докладывали мы обо всем в райкоме т. Землячке, которая давала нам установки, руководила нашей борьбой. Тов. Землячка предложила нам в это время добиться перевыборов заводского комитета и требовать, чтобы в заводском комитете было не три, а пять освобожденных. Мы и то и другое на заводе провели.

С июня - июля я был членом районного комитета партии, выполнял много поручений, часто бывал, на других заводах - на Перенуде, Подобедове, Дангауэре, в Курских мастерских, выступал здесь по всем вопросам.

В августе наш завод бастовал. Накануне забастовки приезжали к нам большевики из центра. В августе - сентябре мы ввели у себя на заводе контроль над производством. Проверяли все дела, выявляли мастеров, которых подозревали, - многие из них срывали работу до самых Октябрьских дней: то труба лопнет, то еще что недосмотрят. В заводском комитете сами снимали мастеров.

Сильно выступал наш завод во время корниловского наступления. В это время мы - большевики - особо успешно работали. Я с Мальковым по заданию районного комитета партии организовали митинг. Приехал т. Ярославский. Ему особенно симпатизировали рабочие. Эсер Лебедев усиленно против митинга упорствовал, все кричал, что никакого митинга не надо.

Митинг мы устроили за материальным складом, на открытом воздухе, и здесь же в виде трибуночки что-то спекали. Выбрали в президиум тогда Малькова, меня и Арапова. Арапов хотя и эсером был, но мы его часто за собой вели, разубеждали. Большевиков все слушали хорошо. Выступали и эсеры, но без всякого успеха.

Провели мы на этом собрании очень резкую большевистскую резолюцию с требованиями власти советам.

К Октябрьскому восстанию мы все готовились очень усиленно. Районный комитет давал указания всему району. Наша заводская ячейка все время работала по этим указаниям.

В середине октября я получил задание от районного комитета партии - провести общее собрание рабочих, вынести резолюцию о свержении Временного правительства, о передаче власти советам и об объявлении вооруженной борьбы. Наши рабочие единогласно вынесли предложенную мною резолюцию и поручили мне доложить обо всем в Московском совете. Я тут же уехал в совет. Это было, кажется, 18 октября. На заседании пленума совета председательствовал т. Смидович. Я выступил за передачу власти советам. Отсюда мы с Землячкой поехали опять в райком. С райкомом партии я теперь все время связь держал, получал здесь все инструкции и поручения.

В тот же день выступал я и в районном совете, требовал свержения власти буржуазии.

Участвовал я и в районном партийном собрании, обсуждали письмо Ленина, выступали здесь тт. Землячка, Ведерников и др. От районного собрания я был избран на московскую конференцию, принимал участие на этой конференции. Был здесь крупный разговор по поводу того, что Ногин и Рыков воздержались в ЦК при голосовании о взятии власти.

24 октября меня с т. Дмитриевым опять вызвали в райком. Здесь окончательно был поставлен вопрос относительно вооружения рабочих. Когда стали выявлять, сколько у нас оружия, оказалось, что в распоряжении районного комитета партии всего 18 винтовок и 2 ломаных нагана, автомобилей совсем не было. В первую очередь дано было мне поручение забрать автомобили у буржуазии в распоряжение районного совета. Мне был выдан мандат на право отбора автомобилей за подписью Прямикова. Я спросил у Прямикова, куда мне ехать, где их добывать. Прямиков строго мне сказал:

- Тебе дан мандат. Изыскать, где хочешь.

Кроме того, мне предложили изготовить на нашем заводе порядочное количество ломов, пик, лопат.

Приехали с Дмитриевым на завод. Собрали всех кузнецов, молотобойцев, всю электричку.

- Перед нами стоит задача о взятии власти в свои руки. Без вооруженной борьбы не обойтись. Мы подошли к гражданской войне. Нам потребуется много оружия. Вы считаетесь мобилизованными.

- Кем? - спрашивают меня. Я ответил:

- Говорю от имени районного совета. Наработали тогда у нас много оружия.

Работали все без передышки три дня и три ночи. Даже пищу на завод доставляли. Рабочие спрашивают меня:

- А ты, Туманов, вооружен? У меня еще оружия не было.

- Завтра будет, - говорю.

Тут же мне и Дмитриеву две хорошие пики закалили.

Мне нужно было добыть еще оружия, особенно затруднялся, как добыть автомобили. В первую очередь надо было все на заводе изыскать. Здесь была вооруженная военная охрана.

Я с Дмитриевым прежде всего разоружили стражников. Пошли к их начальнику. Показываю ему свой мандат. Он немедленно подчинился, выдал тут же три здоровых смит-вессона.

- Больше, - говорит, - нет.

Один себе я взял, другой - Дмитриеву, третий - Крысякову отдал.

Не верил я Манину, что больше оружия нет. Поручил я Крысякову, который очень активно в Октябрьские дни работал, поискать, проверить. Нашел он еще 6 револьверов. Я уже здесь ничего не боялся, действовал самостоятельно, спрашивать некогда было. Поутру за сокрытие оружия я арестовал Манина, начальником по внутренней охране завода назначил большевика, австрийского военнопленного т. Адольфа, а Манина препроводил в Рогожский военно-революционный комитет.

За один день 24 октября мне удалось доставить в распоряжение района 62 автомобиля.

Поутру 25 октября собрал я против воли Лебедева общее собрание рабочих. Лебедев стал было говорить мне:

- Я - председатель, ты - заместитель. Не имеешь права сам без меня созывать собрание.

Но я ответил:

- Я выполняю волю пославших меня. Организовал я собрание. Выступил опять коротко:

- Товарищи, вы постановили взять власть в руки советов. Вы меня уполномочили передать вашу резолюцию Московскому совету, а также другим фабрикам и заводам. Совет рабочих депутатов постановил взять власть в свои руки советам. Пора это сделать. Но буржуазия даром власть не отдаст. Она откроет сильную борьбу с нами. Для того чтобы победить в этой борьбе, мы должны вооружиться. Потребуется много работы.

И тут же без прений постановили:

- Мы все целиком передаемся в распоряжение Рогожского военно-революционного комитета и заводского штаба.

Этот штаб был организован на заводе в помощь районному военно-революционному комитету, постоянно давал комитету все сведения, выполнял его приказы и сам действовал на заводе как заводской военно-революционный комитет.

Начальником штаба завода был назначен я, помощником - Дмитриев, при завкоме все дела поручили Крысякову.

Заводская ячейка тоже провела общее собрание. В ячейке было теперь уже человек 75. Решено было все руководство твердо держать в своих руках.

Наступили напряженные дни. Я работал напролет девять суток. Девять ночей не спал, месяца два дома не ночевал, забегал только сменить белье иногда. На мне была сверх всяких обязанностей ответственность за хозяйственную часть. Пекари в нашей столовой работали день и ночь. Кормили мы весь район. Были даже опасения, чтобы какой-нибудь отравы не подбросили. Везде нужно было ставить своих людей. От завода почти до самой военной тюрьмы к кадетским плацам наши рабочие вместе с другими рыли окопы.

Приходили по всем делам к нам в заводской штаб. Спросишь: "Ели?" - Ответят: "Нет". Поставишь ведро щей, поедят и пойдут. Щи мы доставали из столовой. Столовую в это время мы взяли целиком в свои руки. Учет всему, что выдавали, вел Крысяков. Без наших записок из столовой ничего не имели права выдавать - порядок был полный. Кормили мы человек до пятисот в день. Каждый красногвардеец получал у нас ежедневно белую булку, определенное количество хлеба и чаю сколько угодно, обедали только вечером.

Настроение у рабочих было сознательное. Часто приходили рабочие и просили: "Дай винтовку!". Во время боев столовая была битком набита большей частью нашими рабочими. Все считали себя мобилизованными, обязанными немедленно выполнять боевые приказы. Придешь, бывало, в столовую, скажешь: из района требуют 300 - 400 человек, столько-то мужчин, столько-то женщин, - сейчас же наперебой шли. Рабочие всегда были готовы к бою. Нужно было всех вооружить, а оружия не хватало.

Перед нами была еще одна серьезная задача - привлечь на свою сторону солдат, в первую очередь 85-й полк из соседних Астраханских казарм. Это дело было поручено райкомом мне, Малькову и др. Мы должны были также взять оттуда оружие для рабочих. Солдаты долго не решались, боялись офицерства. Были офицеры, которые накануне боев грозили расстрелом солдатам за желание поддержать большевиков. Мы выявили потом 8 таких офицеров и их арестовали. Помогло нам сильно и то, что многие солдаты, человек 30 - 40, из полка и до этого к нам часто на собрания ходили, и мы у них бывали, связь была уже налажена. В конце концов весь полк пошел за нами. Но в конце концов солдаты постановили: свергнуть Временное правительство, итти в бой за власть советов, передать все оружие в распоряжение Рогожского ревкома.

Нам удалось вооружить этим оружием человек 500, которые днем и ночью были в нашем распоряжении. Теперь и связь живая была и опытные солдаты-боевики были у нас. Успех, ясно, был за нами.

В эти же два-три дня мы усиленно следили за движением юнкеров, кадетов, - наши отряды были в засаде около сахарного завода, по Садовой, выше к Курскому вокзалу, около Николо-Ямской (недоходя Яузы) и в других местах. Здесь нам удавалось иногда целыми автомобилями белогвардейцев захватывать. Непосредственно в распоряжении заводского штаба было постоянно человек полтораста наших рабочих, не считая тех, кто был передан в распоряжение ревкома. Внутренняя охрана завода была теперь исключительно из наших. Надо было быть очень бдительными. Кадеты иногда зарывались. Как-то совсем близко к заводу подошли, некоторые даже в ящики забрались, что от интендантских складов около завода валялись, чуть меня не ухлопали. У меня мальчики-"секретчики" были, сообщил через них куда следует. Задали мы жару кадетам, человек 18 уложили. По ночам мы поддерживали связь с районом еще и световыми электрическими сигналами.

Первый большой бой из пулеметов и винтовок был 27 октября утром. Юнкера были нами загнаны в кадетские корпуса. 28 октября дрались с перерывами. 29-го от винтовок и пулеметов перешли к орудийной борьбе. Мы в тот день утром с т. Дмитриевым обходили боевые места по заводу. Сначала снаряд ударил в старое железо. Когда мы подходили к мартеновскому цеху, другой снаряд, шагах в четырех от нас, прямо в трубу попал, в трубе и разорвался. Очень тревожен был для меня этот момент, никто меня не предупредил, что возможна орудийная стрельба, и я подумал, что кадеты совсем близко громят наш завод. Телефонная связь была прервана, связь с районом держали только через ребятишек. Через четверть часа и наши стали здорово бить.

Наши рабочие во многих местах в боях участвовали: брали Крутицкие казармы, Алексеевское военное училище, дрались на Варварке, занимали Кремль.

Нашими же отрядами были взяты Государственный банк, Волжско-Камский, Сибирский, они же дежурили на сторожевых постах. И в революционном комитете и по партлинии отряды нашего завода пользовались доверием, считались одними из первых.

Не малую роль сыграла и заводская молодежь в Октябрьские дни. Но особой своей заводской организации у них не было. Уже после боев была организована комсомольская ячейка на заводе. Ячейка была хорошая. Редкий комсомолец не был членом Красной гвардии. Райком поручил мне руководить нашей комсомольской организацией, помочь ей в работе.

Во время боев не раз я подвергался опасностям, особенно во время обхода постов на заводе. Эти обходы я большей частью делал с т. Рыжовым.

Днем 28 октября за трубою кадетского корпуса мы заметили одного офицера, который смотрел в бинокль. Я с Рыжовым через конюшню поближе подобрались. Рыжов офицера из винтовки убил. На нас - из пулеметов. Мы - катком. Еле спаслись. Меня слегка поцарапало по пятке.

Другого офицера мы изловили с Рыжовым на улице при обходе завода. У забора, как раз против мартеновского цеха, попался он нам, пьяный был. У нас был карабин и смит-вессон. Мы к нему:

- Стой! Руки вверх!

Он на нас с браунингом. Выбил я у него браунинг. Как тогда же не уложил, не знаю. Тут поднял он руки. Обезоружили мы его - и в завком. Допросили. Оказался сыном какой-то домовладелицы из Новой деревни, должен был сознаться, что участвовал в белогвардейских отрядах, в вооруженной борьбе против нас. Стали дознаваться у него, сколько сил у белогвардейцев, как там все обстоит, он ни о чем нам не рассказывает. Тут все красногвардейцы стали кричать: "Даешь расстрел!".

По решению нашего заводского штаба его тут же расстреляли. Потом уж район санкционировал.

В заводоуправлении у нас тоже открытые враги нашлись. Числа 27 или 28 октября при обходе завода стреляли по нас из конторы, проходили мы недалеко, около ворот, где будка сейчас. Устроен был нами повальный обыск - у директора отобрали смит-вессон, у Зайцева - две винтовки. Больше оружия не нашли. Большую борьбу пришлось нам провести в Октябрьские дни и после них с жульем. Как-то ночью, кажется, на 28 октября, приходит к нам старичок из ночной чайной и говорит:

- Очень много жулья у нас. Секретно, тайком говорят, что пойдут громить магазины в Рогожском районе.

Позвонил я Федорову в комиссариат. Прислал он отряд милиционеров, да я человек 80 дал. Дело было действительно серьезное. Воры приступом стали брать мануфактурный магазин Маркелова. Двух мы тут же ухлопали, остальные разбежались, десятка полтора потом еще поймали. Банды эти были быстро ликвидированы в Рогожском районе. После Октябрьских дней большая банда была в Тетеринском переулке, с ними справились с трудом. Однажды с 4 до 10 часов мы вели с ними настоящий бой. Крысяков бросил бомбу. Тут они сдались.

Эсеры заводские в Октябрьские дни не играли никакой роли в завкоме. С 28 октября я был здесь фактически председателем. Лебедев вначале вел себя непонятно, неопределенно. Тайком говорил по телефону с заводоуправлением. Слушали мы как-то его разговор с Вейцманом. Лебедев говорил Вейцману:

- Большевики глупо делают. Дело они провалят.

Мы решили обезоружить Лебедева. Представители нашей Красной гвардии - Егоров, Рыжов, Крысяков - требовали его ареста. Но он был избранным председателем. Ревком был против его ареста, и я поэтому не арестовал его. Отняли мы револьвер у него. Он подчинился и ушел и не появлялся почти до самых выборов. Другие эсеры отсутствовали. Арапов еще до боев был послан нами за топливом.

Бои закончились. Мы победили.

ВОСПОМИНАНИЯ КРАСНОГВАРДЕЙЦА Е. П. СИЗОВА

Во время свержения царя у нас на Трехгорной м-ре было хорошее настроение. Митинги устраивали на кухне. Какую-то старуху с цветочками к нам привозили. С автомобиля прямо в кресло пересадили. Седая. Брешко-Брешковской, кажется, называли. Я ее не слушал и внимания не обращал. Мы еще смеялись: я сказал, что какую-то богадельню к нам привезли, молодых хватит; боголюбская богородица какая-то!

Незадолго до Октябрьской революции я записался в отряд Волкова. Он собирал молодежь, чтобы разоружать юнкеров. После этого прошел я на фабрику. Иду. Сидят Волков, Меркулов. Спрашиваю: "Ну как, меня записали? Когда же выступать?".

Числа 25 октября мы на автомобиле-полугрузовике поехали к ходынским казармам: Юшка-матрос, Пышкин Андрюшка, Шмелев Васька, Мороз Гаврюшка; этот - старый солдат, но очень пронырливый, бил без промаха, как где ни приложится - ваших нет; был Щиграш и я. По пути наш автомобиль был освещен. Едем. Вдруг с бегов из пулемета юнкера на нас целить стали. Мы заволновались. Хотели бежать в дом; пуля не попадет, стена кирпичная, не пробьет. Мороз Гаврюшка нас удержал. Приехали. Прямо в казармы влетели. Нам нужно было вручить пакет. Стояла там I запасная артиллерийская бригада. Пока разыскивали, кому вручить пакет, спрашивали солдат: "Как тут у вас насчет винтовок?" - Они говорят: "Чего винтовок? Вот берите пушки, берите лошадей, все, что хочешь. Нам скорей домой нужно, скорее домой поехать". Но кое-кто из солдат решил поехать с нами на фабрику. Винтовки мы привезли. Каждый на ночь получил себе винтовку и по нескольку штук патронов. У меня был еще наган. Я его снял там в батарее.

Когда я пришел домой, то мать начала меня ругать: "Что тебе больше всех нужно?". И рабочие, которые в одной квартире с нами жили, тоже давай ругать: "Дурак, - говорят, - жизнь тебе, что ли, надоела; изо всех форточек пули летят". Я сказал, что это дело будет наше.

Утром за мной зашли Гаврюшка и Вильгельм (кличка). Малый был такой отчаянный, боевой, никогда ни над чем не задумывался.

Утром мы пришли в штаб. Волков и Малинин говорят нам: "Вы, огольцы, наверно, для мебели себе винтовки-то взяли? Надо на посты становиться, что-нибудь делать".

Мы пошли на Кудринку. Решили войти во 2-й Пресненский район (б. участок); там тоже был своего рода штаб. Смотрим - стоит очередь на запись на посты. 2-й Пресненский район уже два дня до нас, до 1-го Пресненского, участвовал в перестрелке, а мы все еще ждали какой-то бумажки, когда выступать.

Мороз Гаврюшка и говорит: "Пойдемте во 2-й Пресненский, там, наверное, не ждут бумажек". Записались. Тут же сделали разбивку, кто куда.

Мы четверо - Гаврюшка, Мороз, третьего не помню и я - пошли на Никитскую. Тут вечером завязался бой на Тверской. Один товарищ, фамилии не помню, говорит: "Потихоньку, снимайтесь и идите на Поварскую". Тут же вечером влетели кое-какие ребята. Говорили, что юнкера в тыл к нам зашли. А мы и не знали, что это такое. Мы знали, что они с чердаков лупят по нас. Потом говорят: "Броневик идет". Я и понятия не имел, что это такое - броневик. Тут крикнули: "Ложись!". Я испугался. Сильно он (броневик) лупил по нас, еще пулемет с колокольни на никитской церкви чертил по нас. В Шелопутьевской стояла наша батарея. Привезли пушку на Кудринку. Пушка (трехдюймовая) била по Поварской, по Никитской и по Арбату. Там, на Арбате, юнкерская школа была.

С вечера, как стемнело, опять пошли на посты. Простояли мы часов до двух. Привезли юнкеров. Помню, спрашиваем их: "Небось из рабочих или крестьян?". Они нам отвечали, что они тут не при чем: служба. Тут из штаба говорят нам: "Довольно с юнкерами, нужно дело делать". И мы с Гаврюшкой отправились на посты по Никитской к Страстному бульвару.

Гаврюшка говорит: "Давай пойдем во 2-й Пресненский". Я еще сказал: "Ты, Гаврюшка, больше понимаешь, а я ни черта. Может, и будет в самом деле бой, тогда нам не пробраться". Пришли во 2-й Пресненский. Здесь нам встретился Тетю ля Васька, Мишка Медведь, Киселев Ванюшка, - все из складальни. Спрашивают: "Вы откуда, братки?". Рассказываем, что батарею встретили. А они говорят: "И у нас здесь батарея, можно сказать, что мы ее сюда притащили, Привезли из 1-го Пресненского".

Вечером узнали, что юнкера в Кремле прижали 55-й и 56-й полки, что над этими полками они зверски измываются. Был слух, что они, солдаты, перешли на сторону большевиков и за это офицеры и юнкера над ними измываются. А хороших людей, наверно, уже всех уничтожили. Здесь нам ребята сказали несколько слов, чтобы освободить от юнкеров эти полки. "Вот, - сказал Волков, - с Сухаревки идет Сирота (командир дружины) на Кремль, они заняли банк, телеграф. И нам нужно, - говорил он, - не только Поварскую, Никитскую и Новинский бульвар охранять, а нужно вот что: двинуться ближе к Кремлю. Мы почти на одном месте стоим. Что же тут особенного?".

Мы, молодежь, несколько человек собрались, и Волков нас под руководством одного товарища двинул на Кремль. Но как только стали по нас палить, мы все к чорту рассыпались. Несколько человек, и я в том числе, добрались до "Метрополя". Хотели добраться до Кремля. От "Метрополя" мы вернулись назад. Стоят красногвардейцы, спрашивают: "Вы откуда? Может, кадеты?". Тут говорим: "Со всех сторон: с Трехгорки, с Тильманса, со Шмидта". "Ну, - говорят, - идите".

Пришли к себе, во 2-й Пресненский участок (участком еще его называли: раньше здесь участок был). В этот же день был очень сильный оружейный огонь. Лупили наши, била наша батарея. Если бы мы не проплутали, то, может быть, участвовали бы в наступлении на Кремль.

На ночь нас направили на посты. Ходили по Никитской, всю исходили, на Поварскую, по Садовой до Малой Бронной, через Патриарший пруд, по Новинскому бульвару. Тут дом был - граф жил. Сейчас живут в этом доме рабочие, а раньше к нему и близко не подпускали нашего брата. В этом доме нас инструктировали: "Если увидите огонь в домах, то берите на прицел". Мы здесь ходили трое: Юрков (сын), Васька Тетюля (Пронин) и я. Около 12 час. приходит один товарищ: "Кончили. Юнкера сдаются".

Один товарищ привез депешу и говорит: "Юнкера сдались, перемирие. Наши на совесть дня два колотили. Будь кто хочешь - сдашься. Огонь по юнкерам был чертовский".

После этого у нас один всадник только выехал, его подстрелили из форточки. Пошли мы потом по домам, по чердакам, по гардеробам лазить, юнкеров искать. Найдем юнкера, в комиссариат ведем. Походил я здесь полдня с обыском и решил с ребятами пойти посмотреть Кремль. Сговорились несколько человек. Пошли прямо в ворота против Исторического музея. Интересно было посмотреть, что было с полками. Пошли из казармы в казармы; встречались солдаты и рассказывали, что им очень плохо было; рассказывали, как измывались над ними: шелухой от картошки кормили. Мы спрашивали солдат, много ли у вас здесь было юнкеров. Говорят, что до чорта их было.

В Кремле в это время был большой митинг. Там выступал Жаров, теперь заведующий Краснопресненским истпартом, и, мне помнится, Ярославский.

После мы двинулись к себе на Пресню. По пути заходили в дома, искали, не попадется ли кадет или полковник. Дорогой перед обыском уговаривались: "Ребята, при обыске ничего не брать, а то самих в расход выведут". Были случаи грабежей под предлогом обысков, таких ловили и расстреливали. Мы шли и заходили в тот дом, в какой придется. Шли под предлогом поисков таких-то.

Спустя недели полторы ребята говорят, что набирают добровольцев в I запасную батарею. Условия: 50 руб. жалованья, обмундирование и требуется из документов только один паспорт. "Поедемте", говорят ребята. Пришли. Приняли. Отдали паспорта. Пошли добровольцами: Вильгельм, я, Шурка Шведов (убили этого малого под Царицыном), Мишка Медведь (в старую армию добровольцем пошел и здесь добровольцем. Он такой летный был парень. Помер в 1920 г. Два ордена Красного знамени имел).

Потом пошли слухи о создании фронта. Какие-то, говорят, чехо-словаки появились, в котелках золото и серебро носят. Мы тут промеж себя поговорили и решили ехать на фронт. Здесь воевали, а что же там, не сумеем, что ли? Только бы отпустили. Ребята говорят: "Давайте напишем заявление". Командир дал разрешение, говорит: "Не возражаю, ребята. Можно: ехайте". Так именно и сказал.

Мы поехали, попали к Жлобе и дрались под его командой.

ВОСПОМИНАНИЯ О 1917 г. РАБОЧЕГО П. В. ВАСИЛЬЕВА

Весь 1917 г. работал на производстве на Трехгорной м-ре и одновременно был членом Московского совета. Я был выбран членом Московского совета с самого начала Февральских дней.

Как только произошла Февральская революция, мы все, рабочие, принимали участие в демонстрации. Потом приходим на фабрику после двух часов демонстрации, слышим разговор - по цехам идут выборы в члены Моссовета. Так как я работал в механическом цеху, то отправился избирать депутата в механический цех. Я немного запоздал к началу и когда пришел, то весь народ был в сборе. Собрание идет. Слышу говорят: "А, Васильев пришел". К моему приходу выбрали уже одного - Шорнина, но когда я пришел - сказали: "Давайте лучше Васильева". Шорнин тоже сказал, что я позадористее, стали меня уговаривать, я согласился. После выборов я получил как рабочий делегат мандат за соответствующей подписью. Тогда я еще не был членом партии большевиков.

Вскоре после того как произошли выборы в Московский совет, мы все собрались на предварительное заседание для того чтобы итти на первое заседание пленума Московского совета. Собрались товарищи всех прилегающих заводов. Мы должны были выделить тех товарищей, которые останутся в районном совете, а остальных направить для работы в Моссовет. Меня отправили в Моссовет.

Первый пленум Моссовета происходил в бывшей городской думе.

Пришли мы на это заседание, как водится, с пением. От нашего района пришел Амосов с завода санитарной техники (он был эсер), от Трехгорной м-ры пришли Меркулов (большевик), Комонов, Гордеев и я. Как я уже говорил, я тогда был тоже беспартийный. На этом пленуме председателем Совета был избран Хинчук.

Первым вопросом повестки дня пленума стоял доклад о ходе революции и ее успехах. В то время еще не во всех городах тогдашней России победила революция. На пленуме зачитывали телеграммы о ходе революции, о переходе на нашу сторону войск, о революционном настроении масс и т. д. Затем были произведены выборы исполнительного комитета. Когда стали производиться выборы, старые члены различных партий начали беспартийных членов Совета обрабатывать и уговаривать голосовать каждый за свою партию. От партии большевиков, помню я, прошли тт. Ногин и Смидович. Остальных я не помню. За нас взялся Меркулов. Он нам советовал: "Голосуйте за таких-то и таких-то" и "назвал нам видных лидеров большевиков. Наши голоса были отданы этим кандидатам, мы голосовали за них. Я очень охотно отдал свой голос за большевиков и вот почему. Меркулов был у нас большевик, а я еще беспартийный. В 1905 г. он участвовал в восстании вместе с большевиками. Я жил вместе с ним на одной квартире, держал с ним связь, до известной степени его влияние на мне сказывалось.

Вскоре после выборов на фабрике стали появляться революционеры всех партий: меньшевики, большевики и эсеры.

На одном из собраний, где выступали одновременно и большевики, и эсеры, и меньшевики, был поставлен вопрос о привлечении рабочих в партии. Помнится мне, что тогда все рабочие-большевики и сочувствующие большевикам собрались на маленькой кухне; это было постоянным местом заседаний большевиков. Эсеры же завладели большой кухней и там открыли запись в свою партию. Меньшевики тоже где-то устроились, но надо сказать, что они никогда, несмотря на все их усилия, не пользовались симпатиями рабочей массы.

Скоро после этого партии начали работу в спальнях. Большевики делали доклады о революции, о программе большевизма и стали привлекать рабочих в партию. В скором времени с нашей фабрики записалось в партию большевиков человек двадцать.

Районный партийный комитет (и в частности М. М. Костеловская) повели среди нас работу. С нас регулярно взимались членские взносы, давалась литература и т. д. Через некоторое время стал у нас появляться Аркадий Крумин. Он нам регулярно читал лекции. Эти лекции охотно посещались нами и всех нас интересовали. В этих лекциях ставились вопросы о том, что представляет собою та или иная партия, как вести работу и т. д.

Надо сказать, что к тому времени некоторые рабочие, особенно малосознательные женщины, совершенно не разбирались в партиях. Они не имели никакого представления о том, кто такие на самом деле большевики, меньшевики, эсеры и т. д. Некоторые считали даже, что большевики - это значит зажиточный класс людей. Помню, как и ко мне приходили некоторые женщины и говорили: "Как это тебе не стыдно, Василий Михайлович, записаться в такую партию зажиточных?". Что же касается служащих, они всюду и везде кричали, что большевики - это шпионы, что Ленина привезли в запломбированном вагоне, что его никто не хотел пропускать, только Германия решилась это сделать для того, чтобы большевики здесь вели разлагающую кампанию против союзников.

Большинство наших рабочих-депутатов не уделяло много времени Московскому совету. Главное вынимание рабочие уделяли тогда фабрике. По линии Московского совета у нас регулярно работал один только Меркулов, который информировал нас о "работе Московского совета. Вообще с нами приходилось вести большую работу, потому что, надо в этом прямо признаться, тогда только что вступившие в партию большевики представляли для партии совершенно сырой материал. Правда, вскоре нам уже стали давать кое-какие задания. Так, например, помню, нам дали задание вести агитацию против войны. Это была наша главная работа. Мы постоянно, где только могли и; как могли, агитировали против войны. Через некоторое время мы стали разбиваться, что собою представляют партии и какие цели преследуют. С эсерами нам приходилось постоянно выдерживать большую борьбу. Эсеры играли, главным образом, на том, что большинство членов их партии - это старые рабочие, участвовавшие в революции 1905 г. На этом основании они заявляли нам, что эсеры истинные и большие революционеры, служащие интересам трудового народа, а что касается большевиков, то эсеры постоянно кричали, что большевики в революции 1905 г. никакой роли не играли. Нас они называли "мартовскими социалистами", кричали, что мы ничего не знаем и т. д. Меньшевики тогда, повторяю, никакой роли не играли несмотря на все их усилия.

Партийный комитет дал прямое задание - пользоваться всяким скоплением людей для агитации. И действительно, если мы видели, что собралось 10 - 15 чел., мы тут же подходили, некоторое время прислушивались к разговору, а потом вступали в спор. За Пресненской заста вой постоянно собирался народ, и мы постоянно принимали участие в разговорах. Споры разгорались ожесточенные. Иногда дело чуть ли до драки не доходило. Сначала мы все в своем районе орудовали, а через некоторое время получили задание ходить в центр города. В те времена постоянно митинговали на Тверской, на Тверском бульваре и на Страстном бульваре. Там собиралась учащаяся молодежь, молодое офицерье, и там можно было наслышаться всевозможных разговоров.

Выступали там представители различных партий, одни вели агитацию за войну, другие против и т. д. После окончания работы вечером мы отправлялись в центр и там оставались до глубокой ночи. Видим - стоит кучка народа. Мы подходим. Раньше прислушиваемся, а потом постепенно начинаем принимать участие в разговоре. Иногда нас слушали охотно (если в этой толпе были наши сторонники), иногда поднимался ожесточенный спор и нас гнали. Но в общем слушали большевиков с интересом.

Интересным моментом был вопрос о восьмичасовом рабочем дне. Сразу после Февральской революции наша фабрика перешла на восьмичасовой рабочий день. Но эсеры вскоре стали вести агитацию за переход на девятичасовой рабочий день. До пасхального перерыва фабрика работала восемь часов, а после пасхального перерыва вопрос о рабочем дне стал очень остро. К этому времени эсеровские фабрично-заводские комитеты повели усиленную кампанию за девятичасовой рабочий день. По этому поводу однажды было собрано собрание рабочих, где произошло что-то вроде митинга. Мы опоздали к началу: были на заседании партийного комитета на учебе; кажется, Крумин тогда выступал у нас. Подходим и видим, что ораторствует эсер Шамбуров. Он уговаривал рабочих перейти на девятичасовой рабочий день. Аргументировал он тяжелым положением страны, которая очень нуждается в изделиях. Фабрика наша работала, главным образом, на военное ведомство, изготовляла обмундирование защитного цвета и т. д. Оратор доказывал, что нам необходимо перейти на девятичасовой рабочий день для того, чтобы помочь государству, а кроме того за лишний один час будут платить; таким образом, рабочие и себе материальную выгоду получат и государству пользу принесут. Эти разговоры внесли некоторую сумятицу в рабочую среду. Некоторые уже поколебались и как-будто были готовы к тому, чтобы согласиться на такое предложение. Тогда я взял слово, выступил и заявил: "Знаете, товарищи, если вы уже действительно хотите государству пользу принести, то работайте не 9, а 10 - 12 часов. В таком случае и для государства будет лучше и для себя больше получите. А кроме того вы еще одну пользу получите, что 10 - 11 часов к вам никак не прилипнет, а девятичасовой рабочий день скоро войдет в обычай и вы потом с ним бороться не сможете". Кроме того я рабочим заявил, что если они желают улучшить свое материальное положение, то одним часом работу этого они не добьются, а лучше пойти к хозяину с требованием повышения заработной платы. Рабочие, услышав мои речи, согласились со мной и подняли крик: "Не хотим работать девять часов, а хотим восемь часов". Так девятичасовой рабочий день у нас и не прошел.

Вскоре после этого подошел ко мне тогдашний председатель фабкома Шамбуров и говорит: "Ах, Василий, Василий, ты же свой парень, зачем же ты против нас пошел. Ведь мы же тоже за восьмичасовой рабочий день". Я ему ответил, что если он за восьмичасовой день, то нечего рабочим предлагать девятичасовой. Словом, предложение о переходе на девятичасовой рабочий день провалилось. Мы продолжали работать восемь часов.

Настроение рабочих в начале революции было совершенно определенное. Они хотели улучшить свое экономическое положение. К этому они стремились всеми путями. Когда произошла революция, они все ожидали, что вот-вот наступит улучшение. Между тем революция произошла, а улучшения все не было. В сущности говоря, никаких изменений по сравнению с прошлым не было, за исключением сокращения рабочего времени. Страна страдала от войны, приходилось испытывать всякие затруднения с продовольствием. Мы стали вести агитацию в таком духе, что вот, мол, положение не улучшается и что партии, стоящие у власти (меньшевики и эсеры), не способны улучшить положение рабочих. Мы призывали рабочих к борьбе за улучшение их положения. Так прошло время до самого октября месяца. Тогда уже значительная часть рабочих была на нашей стороне. Но все-таки слишком большого увеличения рядов партии большевиков не было. В нашу партию влилась сравнительно небольшая кучка рабочих. К Октябрьской революции едва ли можно насчитать по нашей фабрике больше чем 60 чел. членов партии.

Я был членом Московского совета вплоть до самой Октябрьской революции. После последнего пленума Моссовета мы разошлись по районам, с тем чтобы приступить к вооруженному восстанию. Надо сказать, что за несколько времени до вооруженного восстания стал ставиться вопрос о необходимости вооружения рабочих. Этот лозунг был выдвинут партией большевиков. Меньшевики и эсеры были против этого лозунга.

Они говорили, что надо вооружать фабкомы, а фабкомы были почти целиком эсеровские. Между тем рабочие стали скупать оружие. Солдаты с Ходынки стали продавать револьверы, а рабочие стали их приобретать. Я приобрел себе оружие таким же образом. Узнав об этом, эсеры стали призывать к тому, чтобы сдать оружие фабзавкому. Некоторые рабочие пошли на эту удочку и стали сдавать оружие фабрично-заводскому комитету. Помнится мне, что в наш фабзавком принесли таким образом штук 15 - 20 револьверов. Это было в августе месяце, уже после Государственного совещания. Эсеры орудовали через солдатскую массу, а главным образом, через георгиевских кавалеров. Надо сказать, что большое количество георгиевских кавалеров примыкало к партии эсеров. Эсеры этим пользовались, они приводили этих солдат на рабочие собрания и выпускали их с речами. Георгиевские кавалеры, примерно, так говорили, что вся армия состоит из рабочих и крестьян, вообще из народа. Таким образом, несколько миллионов человек рабочих и крестьян вооружены. Кому же еще, спрашивали они, доверить защиту революции, если не солдатам, которые с первого же дня революции перешли на сторону народа? А сейчас вы требуете, говорили они, еще для кого-то вооружения. Выходит, что вы не доверяете солдатам. Конечно, такими речами они многих рабочих убеждали. Тем не менее лозунг вооружения рабочих встречал сочувствие. Помнится мне, на одном из пленумов Московского совета этот вопрос был поставлен на обсуждение. Для того чтобы этот лозунг провалить, оборонцы устроили совместное заседание совета рабочих и солдатских депутатов. Пленум высказался против вооружения рабочих. Тогда наша партия выдвинула лозунг как можно более тесно связаться с солдатами, вести среди них агитацию, связаться поближе с советами солдатских депутатов. Как раз в конце сентября или в начале октября произошли перевыборы в советы солдатских депутатов. На этих собраниях большинство голосов получили солдатские депутаты, большевистски настроенные.

Вопрос о вооруженном восстании был решен на последнем пленуме Московского совета. В это время было слышно, что на фронте происходят солдатские восстания, а солдатские депутаты разгонялись начальством. Кроме того в Москву, в Бутырскую тюрьму прибыли, знаменитые двинцы. Их там арестовали и привезли в московскую тюрьму. Большевики поставили вопрос об освобождении двинцев. Им было отказано. Все сознавали необходимость вооруженного восстания. Было вынесено положительное решение на объединенном заседании пленума рабочих и солдатских депутатов. На этом пленуме громадное большинство получили члены совета - большевики.

После пленума Московского совета мы получили указание разойтись по районам и приступить к организации боевых дружин. Мы разошлись организованно, прошли все демонстрацией до здания теперешнего Московского совета, где помещался исполнительный комитет, а затем разошлись по районам. От большевиков тут был Ногин, Покровский М. Н., Смидович и целый ряд других товарищей.

Когда мы пришли в район, мы стали подсчитывать наши силы. А надо сказать, что силами мы были далеко небогаты как количественно, так и в смысле вооружения. Мы сразу пошли в фабрично-заводской комитет Трехгорки и потребовали, чтобы он начал составлять дружины. Мы созвали заседание дружин. Первыми на заседание явились боевые дружины с завода б. Тильманса. Там были многочисленные боевые дружины, состоявшие из членов партии большевиков и молодежи.

Как происходило начало вооруженного восстания у нас на Пресне? Первым делом мы решили организовать штаб. Мы создали штаб и установили дежурства. В штаб вошли Гриша Беленький, Слесарев, Коган, Меркулов и Александров. Штаб находился" вначале в Предтеченском, а потом в Б. Трехгорном пер. Но потом мы решили, что здесь штабу находиться опасно, и его перевели на завод б. Тильманса. Там штаб пробыл несколько дней. После того как штаб был организован, мы начали собирать свои силы. Мы решили сразу же захватить б. 14-е отд. милиции. Для этого мы для связи послали туда двух женщин. Мы нарочно послали женщин, потому что если бы пошли мужчины, то милиция просто бы их арестовала, а женщин она не арестовывала. После этого мы установили дежурство в фабкоме. Главным образом мы ходили по районам ночью. Мы отправились ночью на Ходынку и попросили дать нам орудие для стрельбы. Нам не хотели дать, мотивируя это тем, что наши дружинники обращаться с орудием не умеют, могут только напортить, испугаться и разбежаться. Главной ареной наших действий был Арбат и Никитская. Здание Московского совета было захвачено двинцами и рабочими дружинами. Нам было предложено связаться с Московским советом, а также с Хамовническим районом. Я был вызван для связи и на второй или на третий день отправился в Московский совет. Здесь я встретил Костеловскую и Муралова. Я их проинформировал о положении в нашем районе. Я рассказал, в каком состоянии находится вербовка боевых дружин. Мне было предложено приступить к действиям. Мы вели наступление на юнкерское Александровское военное училище. Но у нас вербовка дружин происходила медленно. Для усиления нам выдвинули Меркулова, Рыку нова и Златоверова. Но вооружения у нас было очень мало. Мы без оружия ничего не могли сделать. Тогда мы решили опять обратиться за помощью к артиллеристам на Ходынке. Послали туда Меркулова и Слесарева. Они поехали на Ходынку и вели там переговоры. Но орудий нам не дали на том основании, что наши рабочие дружинники не умеют из них стрелять и для артиллерии нет прикрытия из пехоты. После этого решено было отправиться в хамовнический 53-й полк. Там нам прислали подмогу. 53-й полк выделил из своей среды нам роту. Меркулов привел эту роту к нам. Потом он отправился на Ходынку и сообщил там комитету, что пехотные солдаты пришли. Орудия дали. Комитет дал распоряжение выступить. Мы ударяли, главным образом, по ул. Воровского (б. Поварская) и по Никитской. Это была главная арена нашего действия. Там где-то засел юнкерский штаб. Нам обязательно нужно было выискать его местонахождение. Мы посылали на разведку ребят, так пареньков лет 12 - 14. Это народ по природе очень любопытный, везде беспрепятственно проходил и очень много нам помогал. Они пришли и заявили, что на Поварской в церкви Бориса и Глеба сидит много офицеров. Мы сообразили, что это и есть штаб, и ударили по нему как следует. Мы обстреляли эту церковь из пулемета, и юнкера покинули церковь. После этого сопротивление на Поварской прекратилось, юнкера отступили к юнкерскому училищу.

После этого мы перешли к наступлению на Никитские ворота. Одновременно мы шли к Московскому совету. Здесь вел дружину Златоверов. Мы одновременно наступали на Никитские ворота, Арбатскую пл. и шли к Моссовету.

Мое личное участие было такое. Я держал связь с Моссоветом и районным советом. Я снабжал оружием рабочие дружины.

Мы вели наступление совместно с Хамовническим районом. Юнкерское училище мы здорово обстреляли. Особого сопротивления они под конец нам уже не оказывали. Под конец они договорились с нами сдаться, с тем чтобы мы их отпустили на свободу. Это была, несомненно, ошибка со стороны московской организации. Вскоре после сдачи часть юнкеров подалась на юг, уехала по Брянской, по теперешней Киево-Воронежской жел. дор. и участвовала позднее в боях против советских отрядов на Дону и Украине.

После того как мы забрали училище, наше дело как-будто на этом окончилось. К этому времени в нашем районе бои прекратились, как раз в это же время был сдан и Кремль.

Во время восстания было, конечно, очень много интересных моментов. Но тогда все наши мысли работали только в одном определенном направлении. Все, что было вокруг, мы не замечали, поэтому многое стерлось в памяти.