Шишкин М. П.

Взятие Измаила

М.: Вагриус, 2006

То, что Михаил Шишкин - одно из самых ярких имен в сегодняшней нашей литературе, не подлежит никакому сомнению. Его прозу - роскошный, щедрый, забытый многокрасочный русский слог - не спутаешь ни с какой другой. Также как особую атмосферу его романов, действие которых протекает в изобретенном авторе временипространстве. Помните, как скатывали в детстве остатки разноцветного пластилина в шар, от которого потом горели и пощипывали ладони? История человеческая глазами Шишкина что-то вроде такого теплого мраморного комка: афиняне, царь египетский, дореволюционный суд, тридцать седьмой год, шестидесятые, современность - действие прихотливо перетекает из одной эпохи в другую, без зазоров, без пауз, без вздоха, ничто не исчезло бесследно, всё было всегда и навсегда останется, нет ничего конечного... Вы - это и есть ваш отец, потому что ваш

стр. 43

сын - это и есть вы. Вы переходите в вашего сына, он еще в кого-то, я перехожу в вас, вы в меня, все во всех. Они смотришь. Мы поете. Ты едим. Вы люблю. Она умер. Я, ты, вы - какая разница!

В прошлом году Михаил Шишкин получил премию "Национальный бестселлер" за роман "Венерин волос". Должно быть, именно поэтому было решено переиздать "Взятие Измаила", за которое еще в 2000 году автор был награжден отечественным Букером.

Очень жаль тех потенциальных читателей, которых может смутить и отпугнуть скучновато-"историческое" название. В тексте романа сочетание этих слов встретится, кажется, лишь единожды:

Костя принялся рассказывать, перебивая сам себя, глотая слова, волнуясь от радости, что кто-то взрослый заинтересовался его жизнью: он, как Дуров, хочет сделать аттракцион с мышами.

- Аттракцион "Взятие Измаила"! - выкрикнул он, подражая голосу циркового глашатая. Дрессированные мыши, объяснил он, должны будут перебираться через ров, карабкаться на стены и, взобравшись на башню, тянуть за веревочку, которая опускает турецкий флаг и поднимает русский.

Я спросил его:

- Но как же ты сделаешь, чтобы мыши тебя слушались?

Костя звонко рассмеялся, зияя дыркой во рту - однокашники выбили ему зуб:

- Так ведь сыр! Я не понял:

- Что сыр?

- Там везде будут кусочки сыра! А вы как думали?! Все дело в сыре!

Авторская метафора продолжена в чутком издательском оформлении переплета книги фрагментом иконы "Лествица" второй половины XII века: молитвенно сложив руки, карабкаются люди наверх по лестнице - кому-то не повезло, и он, казалось бы, достигший уже верха, неумолимо сброшен вниз...

Самое неожиданное, пронзительное и рвущее душу в романе - эпилог. От калейдоскопа имен, эпох и событий в основном корпусе кружится голова. Восхищенно присвистываешь - как? как это писателю удается? откуда эти образы и слова, что складываются в единственно возможные музыкальные фразы? В эпилоге он ответит на эти вопросы. Повествование обретет линейный характер - автор рассказывает историю своей жизни, распахнутостью и откровенностью становясь совсем беззащитным перед читателем. И от этого любишь его еще больше.

- Вспомни, как ты стоял у забрызганного дождем окна, и церковь Рождества Богородицы в Путинках и угол Пушки оказались перевернутыми в капле, а там еще елозил по стеклу мотылек, и ты сдавил его пальцами, и прыснуло молочко.

- Господи, да какое это имеет значение?

- Тебе не понять. Не задумывайся, просто пиши, что много лет назад ты проснулся и вдруг увидел, что ее рыжие волосы за ночь, во сне, еще больше порыжели. А еще до этого ты зацепил обгрызенным ногтем ее чулок, и побежала дорожка... А еще до этого ее собака линяла, и все в квартире было в клоках собачьей шерсти, и в ванной ты скатывал эту шерсть, приставшую к брюкам, мокрыми руками к коленкам.

- А писать про то снежное поле, по которому собачьи тропки и лыжня, кирпичная от заката? Это было в окне вагона. Мы ездили с ней на студенческие февральские каникулы в Ленинград... Мы зашли погреться в какой-то магазин, оказалось писчебумажный. Она взяла резинку и, как в школе, вдруг больно провела мне по волосам.

стр. 44

- Вот-вот. Все ты понял, а прикидывался! И еще не забудь про легкое звяканье спиц в тишине, иголки, заколотые в занавесках, зализанную наискосок мельхиоровую чайную ложку, китайку, которую нужно брать прямо за хвостик...

- ... А потом, что будет потом? Меня оправдают?

- Нет. Ни тебя, ни ту, с рыжей косой, ни твоего отца-моряка, ни твою маму-училку, ни твоего сына с пахучим затылком, никого. Да чего спрашивать, будто сам не знаешь. И приговор будет на всех один. Смерти ведь - и дурак знает - нет, но есть разложение тканей.

- Что же тогда делать?

- Экий бестолковый попался! Да вот же тебе, говорю. Перо! Пиши: так, мол, и так.

Пожалуйста, читайте Шишкина!

Е. Ленчук

Ким А.

Отец-лес

М.: РИПОЛ классик, 2005

Анатолий Ким родился в 1939 году в маленьком казахском поселке. Его предки переселились из Кореи в Россию в середине XIX века. Учился в Московском художественном училище, окончил Литинститут. Работал крановщиком, киномехаником, художником-оформителем, искусствоведом. Писал стихи. Его проза впервые появилась в печати в 1973 году и скоро завоевала признание читателей, восторженно встречавших каждое новое произведение прозаика (философские романы "Белка", "Луковое поле", "Остров Ионы", "Отец-лес" и другие). Сегодня А. Ким - главный редактор журнала "Ясная поляна", член редколлегий ряда журналов, академик Академии российской словесности. Его книги переведены на многие иностранные языки.

"Отец-лес" - это роман-притча. В нём хватает мистики и глубоких философских рассуждений, но много и пронзительных жизненных историй, которые происходили всегда и везде; есть страшное и светлое, доброе и злое, - словом, много всего того, на чём испокон веков зиждется человеческое бытие.

Отец-лес - это метафора природы, созданной Творцом. Создав Лес и населив его людьми, Бог хотел, чтобы они жили в нём счастливо и в изобилии. Но человечество отринуло этот дар и, сознательно или по невежеству, принялось губить природу и себя.

В романе описаны три поколения семьи Тураевых, помещиков из-под Касимова, имевших богатые угодья в Мещерском крае. Однажды Николай Николаевич Тураев, молодой ветеринар, философ с примесью замудрённой китайщины, иудаизма и с крапинками идей Платона, Спинозы и Шопенгауэра , пришёл в Лес и, поражённый красотой огромной сосны-лиры с разбегающимися стволами, остался в этом Лесу жить. Построил "Колин Дом", женился на молодой вдовой солдатке Анисье. У них родилось четверо детей. А потом были революции и войны - порождение рук человеческих...

И как часто бывало, героический драконоборец, обретя всенародное признание и любовь, далее кончал тем, что становился полным чудовищем, покрытым металлическими бляхами, - почище того, на кого охотился.

Замечательны в романе поистине былинные образы женщин-крестьянок, Царь- бабы и Марины. Драматичен рассказ о крохе-провидице Маланье. Как же на Руси, да без юродивой? Печален конец землепашцев, поверивших в рево-

стр. 45

люцию, которая потом отняла у них всё. Печален конец Леса, обречённого на лесоповал: плывут к морю голые белые брёвна, похожие на утопленников.

Герои романа путешествуют из прошлого в настоящее и будущее, живущие беседуют с тенями ушедших и с теми, кому ещё предстоит родиться, - и мучительно ищут ответа на вопрос: почему они страдают?

Есть в романе и светлые страницы - где о Боге. Но однажды Бог говорит такие слова: Миллионы миллиардов моих деревьев прошелестели своими жизнями ни для чего... струйкой дыма, втянутой в чёрную дыру, завершилась жизнь Леса на Земле ...

Это серьёзное предостережение.

О. Никулина

Якорь: Антология русской зарубежной поэзии

СПб.: Алетейя, 2005

Составление поэтической антологии - особое искусство. Задача та же, что и у всякого художника, - дать образ. Только писатель или поэт рождает свои образы непосредственно, составитель - посредством чужих произведений.

Русская литература знала самые разные образцы антологий. В основе может лежать и тема (стихи о любви, стихи о природе, стихотворения-молитвы...), и форма (сонеты, баллады, терцины). И все же самый трудный принцип отбора (он же и самый частый) - "наилучшее". Здесь воля составителя не ограничена ни темой, ни формой. Здесь вкус решает все. Возьмется за составление человек рассудочный, тот, кто ценит в стихотворении "мысль" и афоризм, - и ныне забытый поэт Илличевский (тот, что учился в лицее вместе с Пушкиным), пожалуй что, вытеснит Якова Полонского ("Мой костер в тумане светит..."). Примется за дело любитель напевности - и тогда Бенедиктов, чего доброго, затмит Евгения Боратынского. Каждый поэт замечателен своей неповторимостью. И как сложно бывает оценить того, кто не слишком близок. Составитель любит Пушкина и не любит Некрасова. И тогда вместо магического "Еду ли ночью по улице темной..." в антологию попадет ладно скроенное, но "без волшебства" написанное стихотворение "Форма" (из "Подражания Шиллеру"). Любит Некрасова и недолюбливает Фета - и что тогда делать со знаменитым "Шепот. Робкое дыханье..."?

Но хорошая антология должна не упустить и тех, кто забыт, но чьи стихи помнят. И тогда с неизбежностью появятся вдруг узнаваемые Семен Стромилов ("То не ветер ветку клонит..."), Федор Миллер ("Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять..."), Александр Кусиков ("Слышу звон бубенцов издалёка...").

Антология "Якорь" (1936) попыталась учесть все возможные сложности. Нынешнее ее переиздание дополнено ценными материалами - перепиской составителей, многочисленными рецензиями, сопроводительными статьями. Но, кроме научной ценности, здесь ощутима и живая связь времен.

Составители - Георгий Адамович и Михаил Кантор - были люди очень уж разные. Первый - и поэт, и критик "из знаменитых". Второй запечатлелся в литературе более как издатель и редактор. Но чуткость и тонкий поэтический слух, помноженные на аккуратность и деловитость, дали один из наиболее замечательных поэтических сборников, когда-либо выходивших на русском языке. Здесь совместились два принципа - держаться не только лучших стихов, но и характерных , чтобы за строчками возникало ощущение "зарубежности". И значит - ощущение чужбины и потерянной родины, мысли о смысле жизни, о том, что и эмиграция может стать не только бедой, но и судьбой.

стр. 46

Но "зарубежность" была еще и разделена: поэты старшего и среднего поколений (те, кто обрел известность еще в России), молодые поэты-парижане, молодые пражане, берлинцы, поэты русского Китая, отдельно - все остальные. Деление не случайное. "Старики" (Мережковский, Гиппиус, Бунин, Тэффи, Цветаева, Ходасевич, Г. Иванов, Г. Адамович и др.) отличались не только "известностью", но и масштабом. Молодые - шли за ними. Парижане - за Адамовичем и Ходасевичем (противостояние, которое задавало тон всей эмигрантской литературе). Пражане - за Альфредом Бемом, "опровергая" парижан. Обособились и берлинцы. А Китай дал еще один поэтический мир...

Что стоило Адамовичу составить антологию только по своему вкусу? Но тогда меньше было бы тех, кто выбрал в наставники Ходасевича. Сократились бы и Прага, и Берлин. И значит, ушло бы то магнитное поле, которое и сделало эту поэзию "зарубежной". Составители стали выше собственных пристрастий. И оставили памятник эпохи. Поэзия людей, потерявших отечество. Ощутивших, как за неуютным настоящим сквозит еще более неуютная вечность. Поэзия, столь созвучная нашему времени.

С. Федякин

Слаповский А.

Заколдованный участок М.: Эксмо, 2005

Новый роман Алексея Слаповского, сценариста успешных сериалов "Остановка по требованию" и "Участок", адресован самому широкому кругу читателей. По сути это сценарий комедии. Но комедию нужно ещё поставить. А роман читать и так весело.

Прошёл слух: Анисовку будут сносить. Анисовцы сначала обрадовались... Старая жизнь накапливает много хлопот... А когда впереди грозит новая жизнь, сразу большое облегчение. Но слух не оправдался: просто всю анисовскую жизнь решили перекроить под строящуюся трассу. Народ приуныл, хотя и так особой бодростью не отличался. И тогда братья Шаровы, двуглавое начальство бывшего совхоза, решили пригласить из райцентра Сарайска подзабытого психотерапевта Нестерова. Бывшая районная звезда, а ныне простой невропатолог тряхнул недавней стариной. И произошли в Анисовке удивительные события. А какие - узнаете из книги. Книга хороша нехитрыми житейскими парадоксами и столь же нехитрыми, но смачными истинами. Словно в интересной беседе: пускай даже неверно подмечено, зато здорово сказано. К примеру, вот помощник депутата Прохоров - сам из деревни и деревню знает: когда здесь собираешься кого-то... обжулить, то вовсе не обязательно скрывать свои намерения... Городской человек, ловясь на какую- либо уловку, сперва всё проверит, всё рассмотрит, преодолеет несколько этапов сомнений и раздумий - и в результате всё равно поймается, но будет считать, что это случайность... Деревенский житель, не хуже городского понимая, что его хотят уловить, не тратит времени на бесполезные сомнения и раздумья, корневой мудростью чувствуя: всё равно ведь так или иначе обжулят, что ж зря время терять, лучше уж сразу уловиться и отмучиться.

стр. 47

Можно, конечно, заметить, что роман несколько затянут - хотя и написан лёгким, приятным для глаза слогом. Что многословен - но ради красного словца. Что никаких серьёзных вопросов в книге так и не поднято - впрочем, это добротная комедия положений. Что образы её героев не отягощены особым психологизмом - это скорее ненавязчивые маски из анекдотов: "начальник", "продавщица", "студент", "девушка", "влюблённые", просто "один мужик". А уж героем анекдота точно может стать каждый.

Да, "Заколдованный участок" - это не шедевр. Это просто занятная смешная книга. Про наши дни. Про сельскую и провинциальную Россию. Без малоправдоподобного евроремонта, но и без чернухи. Книга, не посягающая на особую духовность, но чуждая любой безнравственности. Незлая и оптимистичная.

Д. Завольский

Петрушевская Л.

Измененное время

СПб.: Амфора, 2005

Прозу и пьесы Людмилы Петрушевской уже, пожалуй, можно назвать классикой русской литературы конца двадцатого века. Произведения, которые поначалу именовали "бытовухой" и "чернухой", постепенно приобрели некое метафизическое измерение, из приговора действительности обратившись в гимн, её прославляющий. Как всякий крупный художник, Петрушевская не останавливается на достигнутом, пробуя себя все в новых и новых жанрах и темах. Реализм её вещей со временем приобретает явственный оттенок магического. Появились волшебные истории и "кукольные романы", сказки для детей и взрослых, в том числе ужасно смешные "Дикие животные сказки", знаменитый филологический фокус под названием "Пуськи бятые", а также полноценный триллер и даже... суперсовременный рэп, который писательница однажды лично прочитала в телепередаче. К этому можно добавить воспоминания и публицистику Петрушевской, а также выполненные ею иллюстрации к некоторым собственным книгам.

Новый сборник писательницы так же разнообразен по составу. Беспощадные рассказы о мрачных современных буднях ("Простология", "Князья" и др.) перемежаются в нем с рассказами фантасмагорическими ("Изменённое время", "Нагайна", "Кредо"), а маленькая повесть "Флюра" возвращает в застойные годы.

Казалось бы, повседневность, которую показывает Петрушевская, неутешительна. Единственное, что остается человеку, - дорожить той малостью, которая у него есть и которой он может лишиться в одночасье:

... и вылупились из скорлупы бедствий два пушистых существа, как-то миновали гибель и обрадовались тому, чему не привык радоваться нормальный человек: есть глаза, руки, ноги, есть свой угол, где никто не тронет, отсутствие несчастья и есть счастье. Запомнить это.

Однако существуют моменты выхода из удручающей обыденности, преодоления ее посредством сильнейшей любви, или веры, или предельной творческой самоотдачи. Так, героиня рассказа "Кредо", талантливый врач, поначалу печально констатирует: Нельзя помочь тому, кто не верит. ... Вера - это самый редкий продукт столкновения обстоятельств, прорыв. Её не зажжёшь. Только чудом, только спектаклем - а я этого избегала. Этот театр был не для

стр. 48

меня. Но затем она так глубоко проникается чужими бедами, так концентрирует свою волю, что заставляет больных поверить себе. Заставляет безо всякого "театра" - и тем спасает нескольких человек.

Разноплановость трёх пьес, вошедших в книгу, ещё удивительнее. "Ёлка с гостями" - простая, но выразительная зарисовка из жизни бедной нынешней интеллигенции; "Гамлет. Нулевое действие" - оригинальная, остроумная фантазия на классическую тему. Сюжет же "Бифем" (название можно перевести как "Две женщины") столь монструозен, что с трудом поддаётся пересказу: голову девушки (чьё тело в результате несчастного случая оказалось полностью отсечено, а мозг был ещё жив) "подсаживают" к телу её матери. Обе головы на одном теле ведут бесконечный диалог-спор, продолжая выяснять свои сложные отношения.

Да, Петрушевская не боится шокировать, но идет на это сознательно, чтобы пробудить читателя от спячки, излечить от опасной самоуспокоенности, настроить на размышления. Терапевтический эффект ведь достигается по- разному - иногда приятным гипнотическим внушением, а иногда (случай Петрушевской) - горьким лекарством и болезненными лечебными процедурами, что, конечно, тяжелей, зато куда действенней.

Д. Валикова

Чудинова Е.

Мечеть Парижской Богоматери: 2048 год

М.: Лепта-Пресс, 2005

Была бы я режиссером, обязательно затеяла бы телевизионный сериал по этой книге. Готика. Что-нибудь типа "Никиты", но не фильма Люка Бессона, а канадского сериала с Пэтой Уилсон и Роем Дюпюи. Это если бы я была заграничным режиссером. А если бы нашим - то что-нибудь типа "Агента национальной безопасности". Это наша, петербургская "готика". Тоже с подвалами и подземельями. И ужасами.

В книге Елены Чудиновой есть всё. И сказочный город Париж. И катакомбы под ним, где протекает в 2048 году жизнь немногих оставшихся в живых не обращенных насильственно в мусульманство французов. И парижский резидент Главного разведывательного управления России, серб по происхождению, из числа нескольких сотен тысяч уцелевших на планете сербов. У него свой личный счет и к России, и к Европе. Но сейчас, когда большая часть мира захвачена ваххабитами, в прекрасной Франции разговаривают на лингва- франка, а собор Нотр-Дам превращен в мечеть Аль-Франкони, он действует в интересах христианской цивилизации, отставив в сторону обиды на Запад.

Есть в книге Чудиновой и любовь. Настоящий роман! Действие развивается так стремительно, что не успеваешь переворачивать страницы. Ко всему автор знаток исламских и христианских реалий, что делает текст познавательным.

Фантазия Елены Чудиновой поистине неуемна. А о том, что книга не совсем политкорректна, нас предупреждают и автор в послесловии, и издатели на обложке.

стр. 49

Когда евроислам подступил к Греции, миллионеры всех диаспор сложились и предложили выкуп. Сумма была столь неправдоподобной, что совокупное правительство Франции, Германии и Англии не смогло устоять. И вот греки теперь - данники ислама, они платят за неприкосновенность своей родины, как платила татарам Русь. За одним исключением, и против этого исключения греки не имели возможности протестовать - за него денег не брали! С горой Афон евроислам хотел покончить во что бы то ни стало. Сохранились страшные кадры хроник, монахи готовились умереть. Страшный колокольный звон кричал над святой горой, призывал к мученичеству. А суда и грузовики с развеселыми молодчиками в зеленых повязках, в камуфляже, с вечными калашниковыми, с превосходным альпинистским снаряжением, уже шли к Афону в Пасхальное утро 2033 года.

Подошедший первым корабль переломился пополам словно пряник в руках ребенка. Вода заполнила трюмы стремительным ударом - никто не успел понять, что происходит, прежде чем стало уже некому что-либо понимать. В это же, как выяснилось потом, время взорвался бензобак головного грузовика. Второй корабль получил пробоину в носовой части ... У нескольких грузовиков просто заглохли моторы.

Войска оттянулись назад в ожидании подкрепления против нежданного противника. Но противника не было. Никто не стрелял со скал "монашеской страны" в три вертолета с десантниками, разбившимися на подлете к Афону. Вертолеты упали просто так, ни с того ни с сего .

В. Давыдова

Лапутин Е.

Студия сна, или Стихи по-японски

М.: Литтерра: Гелеос, 2005

Это странная книга странного автора. Её можно либо превозносить как образчик тонкого, лукавого и порою резкого искусства, либо ругать как вычурную и бездушную поделку. Ругать сложно, ибо её автор - известный пластический хирург Евгений Лапутин - погиб осенью минувшего года при невыясненных обстоятельствах.

Впечатление от первых страниц - автор взялся (и, наверное, не без насмешки) воспроизвести язык, интересы, логику Владимира Набокова. Так, об именах. Старшего, подчинившись скучным алфавитным правилам, назвали Артуром. Младшего, который родился семью минутами позже, следовало назвать Бенедиктом или Борисом, но к этим именам у всех нарекателей имелись претензии (как правило, сугубо личного характера), и поэтому, по инерции прокатившись и мимо следующей буквы, хотя она таила в себе многообещающего Владимира, остановились на близлежащей "Г". Младшего записали Германом...

К мальчикам-близнецам, родившимся в некоей странной России, будто бы навеки застывшей то ли в 1913 году, то ли просто в сердце Набокова, добавляются близнецы-девочки, привезённые из России в гумберто-гейзовскую Америку, Эмма и Ю. Встретившийся сёстрам преподаватель Г. Умберт (на самом деле их компатриот И. П. Дрёмов) незамедлительно кончает жизнь самоубийством, щёлкнув читателя по носу. Таких щелчков читателю будет отвешено немало.

В этом как бы набоковском романе много физиологических и психопатологических подробностей, словно заимствованных из прозы Людмилы Улицкой и модерновой киностилизации Сергея Балабанова. Двумя парами замкнутых друг на друга близнецов дело не ограничивается. Отец мальчиков, финансист Антон Львович Побережский (который в дальнейшем превращается в полков-

стр. 50

ника Адлера), тихо ненавидит сыновей за то, что их появление на свет повлекло за собой смерть его любимой жены, и тоскует по своей утраченной Анабелле (эскизно намеченной с гумбертовской женопрезрительной насмешливостью). Он одержим идеей отыскать её двойника и в своей страсти становится по- лужински юродиво-жуток. У девочек, в свою очередь, появляется отчим - бывший русский подданный Адам Янович Пикус, по-цинциннатовски неловкий, очутившийся в Америке с подозрением, что по пути то ли его подменили, то ли он подменил собою кого-то. Наверное, кого-то из той же обоймы персонажей. Безумные отцы ещё столкнутся. А мальчики и девочки просто встретятся.

Всё это занимательно и выписано с немалым, вполне восточным, мастерством, без которого, к примеру, трудно заметить, что единственное на всё небо облако вдруг истончилось и превратилось в иероглиф . Но чего-то не хватает. Наверное, христианского Бога, интуитивно намечавшегося в холодном набоковском искусстве в образах неуловимой гармонии, судного вихря, тоски с глубоко запрятанной надеждой.

Тем не менее, даже не будучи склонным к расшифровке облачных иероглифов и геральдики запястных вен , наблюдательный читатель найдёт в книге Евгения Лапутина чистый размеренный слог и лишний повод для раздумий: каким оно должно быть и зачем оно вообще нужно, это искусство.

Д. Завольский

Рубина Д.

"...Их бин нервосо!"

М.: Эксмо, 2005

По форме новый сборник Дины Рубиной - "усушка-утруска" , "лоскутки-обрезки" , "щепочки" . Отходы писательского производства. Словечко, образ, диалог - то, что когда-то не вошло в книгу, забылось в записной книжке, завалялось, не подошло. А теперь нашлось и пригодилось. У хорошей хозяйки в дело идет все, - и вот получилась книжка.

А по содержанию это все та же, уже вековечная, попытка на собственном, в частности, примере объяснить (и самой себе, в первую голову!), как живется бывшему советско-еврейско-русскому на Святой земле, кем он себя ощущает. Русским писателем? Еврейским писателем, пишущем на русском языке? Или израильским русскоязычным писателем? И еще ни разу я не ответила на этот вопрос внятно, просто потому, что не знаю ответа. Рассказы, байки, сюжеты на злобу израильского дня (к примеру, о том, как дочь по призыву ушла служить в армию), путевые впечатления и воспоминания об Италии.

Например, такие: во время поездки поэта Игоря Губермана по Италии во Флоренции с ними столкнулась какая-то группа из России, и одна из туристок воскликнула: - Ой, девочки, смотрите, Губерман! - Потом счастливо и гордо оглядела всю группу и сказала: - Не зря в Италию съездила!

Калейдоскоп картинок, деталей, на которые Рубина мастер. Осознавая оторванность от живого родного языка, напрягая профессионально- музыкальный слух, она ловит рокот речевого потока, уличного говора, этого сугубо израильского компота из языков и диалектов. Столь же пристально, с множеством забавных иллюстраций, рассматривает серьезные вопросы. То злободневную проблему национальной самоидентификации, то персональную проблему собственной человеческой и писательской судьбы.

стр. 51

И все-таки я кайфую. Потому что мне невероятно повезло: жанр, в котором протекает жизнь этой страны и этого народа, абсолютно совпадает с жанром, в котором я пишу. Я затрудняюсь его определить: трагикомедия? Печальный гротеск? Драматический фарс? Лирический памфлет?

Решайте сами, читатель!

Э. Велина

Платова В.

Ужасные невинные

М.: Астрель, 2005

Если романы Виктории Платовой всегда стояли особняком среди дамских, да и прочих, детективных изделий, то две последних ее книги, "Анук, mon amour..." и "Ужасные невинные", выделяются даже в ряду её собственных произведений. Предыдущие вещи, отличаясь превосходным, оригинальным стилем и относясь к настоящей литературе, оставались одновременно и настоящими детективами, где к финалу, как положено, порок обличается, а справедливость, хотя бы отчасти, торжествует... Помнится, в одном из них, называющемся "Смерть на кончике хвоста", герой - писатель, добившийся славы на детективном поприще, задумывается - а не перейти ли ему в жанр магического реализма, к которому он всегда испытывал интерес? Кажется, тогда Виктория Платова невольно озвучила собственные подспудные желания. И вот теперь она осуществляет их в полной мере. При всей размытости подобных определений, "Анук, mon amour..." можно отнести к этому самому магическому реализму. "Ужасные невинные" - скорее, мистический триллер.

Кинокритик из гламурного журнала случайно встречает на вечеринке загадочную девушку и теряет от нее голову. Девушка исчезает, но манит его (и не его одного) то необычными посланиями по электронной почте, то собственными фотографиями, попадающимися в самых неожиданных местах... Бросив всё, герой кидается на этот зов, и становится сначала свидетелем, потом и участником странных преступлений. При этом он то ли зомбирован, то ли находится в состоянии наркотического дурмана, а может, и вовсе душевно болен... Во всяком случае, на ночной трассе Петербург - Москва он начинает вести себя в духе героев американского вестерна. Приключения пополам с преступлениями продолжаются и по приезде его в Москву, а затем - в бесконечных скитаниях по Европе...

Эксперт по смерти - не основная моя специальность.

Всё это время я перевозил наркотики, полгода назад к наркотикам прибавилось оружие, я почти всегда работаю в одиночку и слыву обезбашенным и изобретательным дилером... Быть дилером совсем нетрудно, учитывая то количество фильмов, которыми я пичкал себя последние десять лет. Поэтому мне легко подобрать подходящую схему и так же легко претворить её в жизнь.

Жизнь, которая почти как кино.
Только я больше не смотрю кино.
Можно ли что-то сказать в оправдание человека, в бесплодных поисках девушки, в которую был отчаянно влюблён , превратившегося в закоренелого преступника? В такого рода романах, полных мистики, автор никогда не расставляет все точки над i. Решение целиком и полностью остаётся за читателем.

Д. Валикова

стр. 52

Шульпяков Г.

Книга Синана

М.: Ad Marginem; 2005

Сегодняшний тридцатилетний рассказчик едет в Стамбул, чтобы исследовать оба берега Босфора в двух временных срезах. Во вчерашнюю Турцию из вчерашнего Советского Союза эмигрировал его отец-архитектор, ушедший от матери к турецкой студентке. В бурно цветущем золотом Истанбуле - на камнях тающей тысячелетней Константинии - строил мечети Синан, раб султана, лучший зодчий Сулеймана Великолепного.

Книга удивительно ладна и едина в кажущихся противоречиях. Это очень маленький роман - но вполне достаточный. Автор совершенно серьёзен, порою грустен - но читать его зачастую весело: Завтрак был лаконичен. Или: Драный сиреневый миллион исчез в окошке. Или: Поезд рвал вбок и наверх, и пассажиры разом качались, как карандаши в стакане. И далёкое, щемящее, из прошлого - Совсем в глубине, за чемоданами, пылились коробки с ёлочными игрушками и куковал ватный дед Мороз. Немногословный Шульпяков умело ставит точки, но в краткие предложения помещает изящные парадоксы и поблескивающие образы, которые потом долго мерцают в памяти:

Два турка, как птицы, выставили головы из газет.

На той стороне светилась Азия, опрокинув на воду цепочки фонарей. И жёлтый свет протягивал кривые пики.

Для намётанного глаза выискиванье редких и по большей части спорных шероховатостей превращается в приятную, не слишком оживлённую игру. Порою кажется, что даже изъяны текста нарочиты. Иногда на берегу попадались выгоревшие усадьбы.

- Очинь-очинь старые дома, - перехватывает мой взгляд Мехмед. - ...Нельзя сносить - памятник деревянного зодчества... Бизнесмены нанимают плохих людей, и плохие люди поджигают старые дома. Памятник сгорел - земля свободный. Турецкий бизнес полный вперёд!

Пока длинная колоритная тирада турецкого гида (прерывающаяся на глоток чаю из турецкой пробирки ) не дойдёт до конца, читатель может гадать: в каком смысле деревянные усадьбы на Пере выгорели .

И зачем сочинитель вносит в свою книгу целые главы из чужой? Помнится, это переводная классическая монография "Падение Константинополя в 1453 году". Но читаются эти главы не чужеродно, а словно приведённое к месту хорошее стихотворение: "Всё великое земное разлетается, как дым...".

Наконец, это беллетризованные путевые заметки или беллетристика, стилизованная под них? Кто прожил это путешествие и предыдущую жизнь - автор или его герой? Пускай читатель гадает.

-...Суфии вращаются до тех пор, пока кровь не ударит в мозг, вот и всё. Тогда они зрят бога. Но зрят они! А нам с вами достаются одни декорации. Обноски! Да ещё по двадцать тысяч лир за штуку...

Д. Завольский

стр. 53

Родионов С.

Потусторонние стуки. Интимное поручение М.: Этерна, 2005

Две детективные повести Станислава Родионова, вошедшие в книгу, относятся к серии "Дневник следователя". Впрочем, первая из них, "Потусторонние стуки", написана, скорее, не как дневник, а как воспоминания о далёких застойных годах. Преступность раньше была интереснее... Меня, как тронутого сединой, частенько просят рассказать про какое-нибудь... дельце . Про одно такое дельце, случившееся в деревенской глуши, и рассказывает наш седой следователь. В дельце этом нет ни киллеров, ни проституток, ни новых русских, зато есть экскурсы в партизанское прошлое славного края. Н у, а чтоб читатель не заскучал, имеются ещё и покойники, исчезающие из своих могил, а также местные колдуньи, они же - коварные соблазнительницы молодых, наивных (тогда) следователей...

Вторая повесть, "Интимное поручение", напротив, повествует о дне сегодняшнем и переполнена приметами нашего времени: жрицами любви, бандитскими перестрелками, захватом заложников... Молодого следователя, героя этой повести, на колдовской мякине не проведёшь - он внедрён в мир вышеупомянутых жриц и их хозяев, чтобы выйти на подпольный бордель для VIP -персон. Составившие книгу повести разные, как те два мира, о которых в них рассказывается. В котором из них преступность интереснее - в прошлом или нынешнем, и, соответственно, который из них предпочтительней, - пусть судит сам читатель. Возможно кто-то скажет: "оба хуже". Но может, мы лучшего не заслуживаем, а может, лучше бывает только там, где нас нет...

Д. Валикова

Литвинова А. В., Литвинов С. В.

Рецепты идеальной мечты

М.: Эксмо, 2005

Брат и сестра Литвиновы выпустили в соавторстве более двадцати детективов, полюбившихся читателям, если судить по их тиражам.

Герои этой книги - журналист Дима Полуянов и скромная библиотекарша Надя Митрофанова - уже знакомы нам по предыдущим романам Литвиновых ("Эксклюзивный грех" и др.). На сей раз интрига завязывается в Исторической библиотеке, где работает Надя. Сначала оттуда выкрадывают ценные раритеты, затем убивают научного сотрудника, который над ними работал. Дальше больше: при загадочных обстоятельствах погибает Надина начальница, на саму девушку, пытающуюся выяснить, что происходит, совершаются два покушения подряд...

Подозрение падает на американскую миллионершу Полу Шеви. Оказывается, эта крутая дамочка, "сделавшая себя сама", - на четверть русская, настоящая фамилия её - Шевелёва. А дед Полы, в свою очередь, потомок графа Потоцкого, масона и алхимика, который делал предсказания не хуже самого Нострадамуса. Отчего бы ей не организовать кражу рукописи своего предка, а ненужных свидетелей - убрать? Дима Полуянов, приятель Нади, начинает собственное расследование и даже получает командировку в Штаты...

Кто тот негодяй, что охотился за раритетом, мы вам не откроем. И про то, что было в рукописи, - тоже. Прочтёте сами, если относитесь к числу поклонников этого увлекательного жанра.

Д. Валикова

стр. 54

Экслер А.

Ария Князя Игоря, или Наши в Турции

М.: АСТ: ЛЮКС, 2005

Алекс Экслер - самый известный писатель отечественного Интернета. Главные герои его нового романа - Сергей и Игорь, работники умственного труда, разменявшие четвёртый десяток и знающие друг друга чуть ли не с детства. Сергей - компьютерщик, руководитель отдела. Он обижается, когда его называют программистом, и позиционирует себя как "постановщика задач". Обожает своего белого персидского кота, полгода как разведён и пять лет не был в отпуске. Игорь, бизнесмен от офтальмологии, личность уникальная, можно сказать - штучный товар. Он считает себя потомком армянского княжеского рода, не лезет за словом в карман и знает всё обо всём. Эдакий ходячий "Московский комсомолец", как выразился о нем один из персонажей.

Игорь, его невеста Ирина и Сергей отправляются на отдых в Турцию. Наших в Турции оказывается неожиданно много. Среди них не только туристы, но и принимающая сторона - экскурсоводы, медики, продавцы с типичными "турецкими" именами Эдик и Коля, и прочий обслуживающий персонал. Даже экскурсовод Салман, настоящий с виду "дикий турок" оказывается образованным полиглотом и, как выясняется в конце книги, тоже "нашим", из Азербайджана.

На девяносто процентов роман состоит из диалогов, фоном для которых служат стандартные составляющие осеннего отдыха в Турции: шопинг, дискотеки, экскурсии и т.п.

- Але, граждане турысты! - вдруг раздался грозный голос Салмана. - Ну вы долго там будете лярвы точить? Все уже в автобусе давно сидят!

- Лясы точить, - поправил его Игорь, вставая. - Все-таки, - язвительно заметил он Ире, - Салман русский язык выучил не в совершенстве.

- Да ну! - надула губы Ира. - В образе "дикого турка" он мне нравился гораздо больше. Экзотика все-таки. А потом взял и оказался обычным турком, который к тому же знает пять языков. Я таких полиглотистых турок и в Москве могу найти - тонны. Мне дикий нужен. Хотя, как мне кажется, здесь таких и не найти.

Как говорится, не место красит человека, а человек - место. Возможно, эта виртуальная поездка на отдых в Турцию в колоритной компании "наших" покажется читателю не хуже реального Средиземного моря и южного солнца...

И. Розанцев