Рейтинг
Порталус

Художественная литература

Дата публикации: 22 сентября 2015
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ПРОЗА
Источник: (c) У книжной полки, № 2, 2006, C. 51-62
Номер публикации: №1442937150


Арцыбашев М. П.

Записки писателя (1907- 1927). Дьявол. Современники о М. П. Арцыбашеве

М.: НПК "Интелвак", 2006

 

Судьба прозаика в ХХ веке... Горький, Бунин, Куприн, Ремизов, Пришвин... - биографии их могли быть и трудными, и вполне благополучными, но все же ощущалась глубинная связь жизни и творчества. Знакомишься с биографией писателя - и его произведение начинает обрастать новыми смыслами. Михаил Арцыбашев далек от такого вольного или невольного "жизнетворчества". В его случае биография - одно, образы произведений - другое. Не потому ль и литературная репутация Михаила Арцыбашева менялась на протяжении всей его жизни?

Раннее сиротство, полуглухота (последствие перенесенной в детстве болезни), туберкулез, незаконченная гимназия, попытка самоубийства в шестнадцать лет... Рисовал, но не мог поступить в Академию художеств без гимназического аттестата. Стал печататься в газетах как художник и как журналист.

Понятно, почему в его произведениях находили мотивы, свойственные великим прозаикам - Толстому, Достоевскому, Чехову, - воздействия редкий из начинающих может миновать. Понятно, почему он пытался писать психологическую прозу, - непроизвольно следовал классической традиции. Но почему сквозь эту традицию пробивался жестокий натурализм, с казнями, убийствами, трупами? Почему за повестью "Смерть Ланде", где в облике главного героя промелькнула тень князя Мышкина, появится Санин с доморощенным ницшеанством и проповедью той "естественности", за которой почти все современники увидели проповедь аморализма? Роман обвинят в порнографии, его скандальная известность на какое-то мгновение сделает Арцыбашева настолько популярным, что вслед за ним - в лице множества беллетристов средней руки - на свет появится "арцыбашевщина". Идеологическая волна, столь понятная в 1907-м и в последующие годы. Но, вглядываясь в творчество писателя, с неизбежностью задаешься вопросом: сам-то он так ли уж вписывался в порожденное им течение?

О таланте Арцыбашева будут говорить многие современники. Но сколь необычны были сами грани этого таланта! Куприн - создатель теплой и одушевленной прозы - скажет про "холодную страстность ума". Блок заметит, что Арцыбашев тяготеет к психологизму, но лучше изображает толпу, нежели отдельные характеры. Иннокентий Анненский бросит, что арцыбашевский Санин "по-гоголевски карикатурен и метафизичен", но потом признает: "карикатура вышла властною".

Писать со всей пылкостью, не сердцем, а умом... Понятно, почему с таким неистовством писатель отдавался публицистике. На перекрестии ума и страсти всегда рождается самая энергичная небеллетристическая проза. Арцыбашев-эмигрант - публицист по преимуществу. Он поселился в Варшаве, где вместе с Д. Философовым редактировал газету "За свободу!" Название этого печатного органа стало его лозунгом: с таким упорством, с таким запалом он

стр. 51

 

отстаивал свой антибольшевизм. Сам пояснял: "Есть болезни, которые лечатся только словом, раскаленным, как железо".

Пожалуй, только в этой особой прозе его не очень глубокий, но невероятно пылкий ум нашел наиболее точное свое воплощение. В Арцыбашеве нет вдумчивости, ясности, тонкости лучших публицистов эмиграции П. Муратова, Г. Федотова, Ф. Степуна и других. И все же страстность его слова иногда действительно может уподобиться металлу, раскаленному добела. Не случайно Гиппиус назовет его статьи по-настоящему художественными. Не случайно именно публицистику Арцыбашева современники сравнят со словесным "бомбометательством", а накал его статьей подвигнет многие издания их перепечатывать.

Настоящая книга призвана представить именно "политического писателя" Арцыбашева. В драме "Дьявол" он попытался сказать о невозможности мира "свободы, равенства и братства", переосмыслив гетевского "Фауста", сделав древнюю легенду злободневной. В "Записках писателя" (жанр, восходящий к "Дневнику писателя" Достоевского) - уже напрямую отдался гневному и яростному слову.

С. Федякин

Сенькин Я. М.

Фердинанд, или Новый Радищев

М.: Новое литературное обозрение, 2006

 

Эта книга как будто создана для того, чтобы разозлить и русофилов, и русофобов. Но если вы вне этой старинной русской игры, читайте "Фердинанда" просто как путеводитель. Очень модный сейчас жанр. (Из обзора газеты "Коммерсант")

Несомненный псевдоним. Весьма известного в Петербурге человека. Узнаю марку автомобиля, местоположение дачи, тему докторской диссертации. Не узнаю выражения лица: какое веселое лукавство! какая беспечность! Но глаза - как все равно у Печорина - не улыбаются. Достали человека, надоело человеку все, отравился окружающим враньем. Патриотизмом, оптимизмом.

Сел в машину и поехал, куда глаза глядят. Прямо по рецепту Гоголя: надо проездиться по России. От Пскова через Порхов на Большое Кивалово. Запоминая скудные пейзажи, изучая нравы, придумывая на ходу анекдоты минувших и текущих дней.

Жанр почтенный, испытанный. Одно нехорошо: этому жанру противопоказана трезвость. Не следует непьющему рассекать пространство. Тем более - здешнее. Радищева опьяняли отвага и собственный слог. Де Кюстина - слог и собственный ум. У Венички Ерофеева с собой было.

Без этого нельзя. Трезвого путешественника приземляет и тормозит зависть к существам истинно свободным.

Вообще после падения советской власти и колхозов в псковских деревнях появилось много истинно свободных людей... Они действительно свободны от всего: условностей этикета, родительских и сыновних обязанностей, дружеских и товарищеских чувств, гражданских и религиозных устоев, экономических и долговых обязательств, паспортного режима, платежа налогов и алиментов...

Одеты они примерно одинаково - в нечто серое, мятое, бесформенное (многие в этом и спят). Лица их и не бриты, и не в бороде, а в двухнедельной (как у маэстро Горгоева) щетине и поэтому кажутся такими же, как у него, дикими. Все, что у них есть, они всегда пропивают: инструменты, вещи, заготовленное для своей скотины сено, выловленную в озере рыбу, собранные ягоды и грибы, выкопанную на огороде картошку.

стр. 52

 

Идиллия. Утопия. Осуществленная мечта Некрасова.

Туалетов, сортиров, нужников и прочих подобных будок уединения у свободных людей нет. Дома обходятся ведром, стоящим под дыркой в сенях, а так обычно садятся в грядах и издали машут мне рукой: "Привет, Максимыч!"

И Николай Гаврилычу привет. Который знал, что делать.

Эти самые свободные в мире люди никого не любят, ни с кем не дружат, говорят о соседях и родных гадости и непристойности, но охотно становятся их собутыльниками, чтобы пить день и ночь и потом валяться рядом в общей луже мочи на полу, сплошь (негде даже поставить ногу!) устланном опорожненными бутылками самых разных мастей.

Положительно, это у нашего автора пунктик. Стоит сверкнуть или звякнуть стеклотаре - он делается суров, почти угрюм. Но в остальное время наблюдательность его благожелательна, эрудиция неисчерпаема, слог ярок, юмор жизнелюбив.

Как хороша, скажем, бывает деревня Залазы каждый год 14 октября: обочина "подметена", на заборах и воротах - национальные флаги, портреты В. В. Путина в гирляндах из кленовых листьев... поперек улицы плещется на ветру голубая растяжка со словами: "Свидания с тобою, Пушкин, ввек не забуду! В. К. Кюхельбекер"... Потом лития в соседней церкви, оттуда крестный ход, причем духовенство, начальники и народ движутся по шоссе подобно, как здесь говорят, "обедешному" стаду, то есть скотине, которую в полдень гонят с пастбища на обеденную дойку. Наконец - инсценировка "Случайная встреча" в исполнении актеров Псковского драмтеатра. На праздник привозят в автобусах потомков Пушкина и Кюхельбекера...

Ничего, ничего. Абсурду никакая насмешка не страшна. Абсурд действует не хуже алкоголя. Наполняет сердце томительным, безнадежным восторгом.

И путешественник давит на педаль газа. И летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются другие народы и государства.

С. Гедройц

Личутин В.

Беглец из рая

М.: ИТРК, 2005

 

Владимир Личутин в наши дни, пожалуй, единственный прозаик, который по богатству и разнообразию словаря не уступит никому из классиков. (Остается удивляться, что мэтр Солженицын, так ратующий за расширение современного русского языка и даже выпустивший соответствующий словарь, присвоил свою премию не ему, а куда более скромному в своих художественных притязаниях Варламову.) Лесков, Ремизов, Шергин - вот генетический ряд Личутина-стилиста.

Недавно писателю исполнилось шестьдесят шесть лет. В этом возрасте оскудевала креативная мощь даже у Толстого. Держали уровень единицы - Бунин, Пришвин, Набоков. Но чтобы и в этакие годы писатель с каждой новой книгой наращивал мастерство - такого русская литература доселе не знала.

Стартовав сорок лет назад с журналистских "физиологических очерков" родного Поморья, Личутин вскоре преобразовал добытый материал в повести ("Фармазон", "Крылатая Серафима"), а затем обратился к капитальному жанру романа. Десятилетия ушли на то, чтобы изваять два пространных исторических полотна, посвященных панорамному изображению России "бунташного" семнадцатого столетия, - за

стр. 53

 

романом "Скитальцы" последовала трилогия "Раскол". Выполненные в традиции причудливого "северного барокко" (Шергин, Писахов), они в то же время по масштабности эстетических свершений встали вровень с достижениями двух Толстых ("Князь Серебряный", "Пётр Первый").

Иной "раскол" - в душе современного человека - стал темой двух "городских" романов Личутина: "Любостай" и "Миледи Ротман". Новое детище писателя - роман "Беглец из рая" - примыкает к этому ряду.

Правда, этот роман в такой же степени "городской", как и "деревенский". Деля время своей жизни между писательской колонией в Переделкино и рязанской глубинкой, Личутин и там, и сям сбирает мёд своих наблюдений. Чередой проходят в романе персонажи кондовые, "лохматые" в своем почти звероподобии, а також и кроткие в стародавнем своем, святом терпении ("деревня") и разного рода столичные "штучки" - от героев всемирной тусовки до современных, лукавых, иной раз даже православием подбитых гейш ("город").

Притихшая, застывшая в ужасе разора и недоумения деревня, ныне сплошь и рядом вбирающая в свои щелястые, покосившиеся избы лихой перекати-поле-люд, и обуянная диким накопительством и неслыханной на Руси преступностью столица - эти два мира словно смотрятся друг в друга, догадываясь о своем тайном родстве, и отшатываясь от него.

"Много пьют здесь, дерутся и плачут"... И даже убивают друг друга - после изматывающих ум и душу, надрывно мистических, в духе Достоевского, диалогов. Но неизбывны и очищающие совесть страдания, неизбывна жажда любви, нежности, человеческого тепла и участия. Ибо "нехорошо человеку одному быти". И не иссяк еще окончательно русский корень, питаемый вселенской отзывчивостью и состраданием. Картины православного опамятования современной России, может быть, не самые сильные в этом новом личутинском творении, но они обнадеживают. Наша большая проза вплотную подходит к главной теме - отысканию заблудшей Россией, почти заросшей бурьяном, дороги к Христу.

Ю. Архипов

Белянкин Е.

Судьба и любовь Коко Шанель

М.: Издательский дом "Звонница-МГ", 2006

 

Имя Евгения Белянкина знакомо читателям по его историческим романам "Тайная свадьба императора", "Оборона Севастополя" и по бестселлерам из современной жизни. Эта книга автора - о любви. И не только.

Ее героиня - знаменитая законодательница высокой моды Габриель Коко Шанель, основательница прославленного Дома Шанель. Своим талантом, трудолюбием, силой женского обаяния и умом она проложила себе путь к верхам мировой культурной элиты. Английские аристократы и американские богачи не только одевались у неё, но и считали за честь быть ей представленными.

Габриель Шанель родилась в 1883 году. Оставшись сиротой, она до восемнадцати лет воспитывалась в католическом приюте. Там её научили шить. Поначалу ей претила работа модистки. Куда веселее было петь в кафе "Ротонда", где вокруг изящной, хорошенькой, кокетливой девушки вились офицеры и парижская богема. Голос у Габриель был слабенький, но она так мило исполняла песенку "Ко-ко-ри-ко", что публика всегда требовала её на бис, скандируя "Ко-ко!". Потому и прозвали девушку "Коко". Певицей она не стала, зато завела богатых покровителей. Габриель желала быть независимой. Ее тог-

стр. 54

 

дашний возлюбленный Артур Кэпел купил ей магазин. Она наняла мастериц, и дело завертелось. Затем открыла магазин в Биаррице. Отбоя от клиентов не было.....

Коко внесла свежие идеи в мир моды. Освободив женщин от сковывавших движения корсетов, пышных юбок и оборок, она ввела простой, свободный, элегантный стиль. Женщинам понравились шляпки, короткая стрижка, брюки, блейзеры и юбки в складку, твидовые костюмы в стиле "Шанель". "Маленькое чёрное платье" стало необходимым предметом гардероба каждой модницы. Вершиной успеха стали духи "Шанель N 5", созданные по её заказу Эрнестом Бо, отец которого был придворным парфюмером русских царей.

Роман Белянкина начинается с трагической гибели Артура Кэпела. Коко 37 лет. Она страдает, но кипучий темперамент и жажда новых побед возвращают её к жизни. Параллельно ведется рассказ о русском дворе, об убийстве Распутина, участником которого был великий князь Дмитрий, красавец кузен русского царя. Коко знакомится с ним в Биаррице. Эмигрант, давно смирившийся с положением титулованного альфонса, князь переходит к ней от известной певицы, и у Коко начинается с ним упоительный роман.

Ей, как королеве Моды, подобает свита. О, как тонко она плетёт сети вокруг Стравинского! Лифаря она зовёт "мой счастливый мальчик", а он её - "крёстная". Надменного Дягилева она подкупает - даёт ему деньги на Русский балет. Отныне и он ей послушен. Коко прижимиста, но, тем не менее, она щедрая меценатка и покровительствует обнищавшей русской знати - даёт им работу. В её моделях возникают русские фольклорные мотивы, рубашки и сарафаны "а ля рюсс", расшитые бисером и шелками. Всё на пользу дела.

Когда князь Дмитрий уходит от Коко, она переселяется в старинный особняк, где у неё бывают Пикассо, Кокто, Хуан Грис, Жан Маре и прочие выдающиеся личности. В том числе поэт Пьер Реверди, её новый "ами". На этом автор романа ставит точку.

Известно, что в конце 30-х годов Коко Шанель удалилась от дел и уехала в Швейцарию. Говорили о её связи с Вальтером Шелленбергом, помощником Гиммлера. А в 1954 году, в возрасте 70 лет, она - в пику гремевшему тогда Диору - воссоздаёт Дом Шанель, самый крупный в мировой индустрии моды, доказав тем самым, что её идеи вечны.

О. Никулина

Бежин Л.

Чары

М.: Издательский дом "Хроникёр", 2005

 

Леонид Бежин начал печататься в восьмидесятых годах. С тех пор он неоднократно становился лауреатом литературных премий, у него вышло около десятка книг: сборники повестей и рассказов, роман "Сад Иосифа (история одного ареста)", роман о жизни великого китайского поэта Ду Фу, опубликованный в серии "Жизнь замечательных людей". Новый сборник писателя составили избранная проза последних лет и роман "Калоши счастья".

Среди персонажей книги - научные сотрудники и творческая интеллигенция, музыканты и обыкновенные служащие, в каждом из которых читатель-современник автора так или иначе узнает себя. Временное пространство - семидесятые годы, существование "под колпаком". Но и в эти гнетущие, неблагополучные годы люди жили своей жизнью, ходили в гости, на концерты, в кино и театры, дружили, встречались и разговаривали на любые темы, кроме денег. Жили бедно, но об этом - ни слова. Для ев-

стр. 55

 

реев тогда появилась возможность выезда за рубеж, что часто влекло за собой семейные драмы. Испытывая муки совести, молодые учёные и люди творческих профессий оставляли своих стариков и любимых, чтобы состояться там, поскольку здесь они пробиться не могли. Но это как бы фон для главной темы в произведениях Леонида Бежина. Отношения между мужчиной и женщиной, мир чувств и переживаний молодых людей семидесятых - об этом его книга. Казённой идеологии люди того времени противопоставляли стихию своего внутреннего мира. Влюблялись и выстраивали отношения со вкусом и томительной страстью, как во французских фильмах. Местами диалоги влюблённых напоминают пассажи из Хэмингуэя, а порой кажется, что читаешь хороший роман позапрошлого века. Автор понимает женщин и прекрасно их описывает. Они разные, но каждая из них хороша по-своему. "Бедная Лиза", подарившая юному студенту, возможно, свою последнюю, почти материнскую любовь; Сусанна, его сокурсница, молодой хваткий зверёк, типичная будущая жена успешного мужа; бабушка героя из романа "Калоши счастья", которая любила прилечь лицом к спинке дивана, отвернувшись от убогого быта коммуналки, от её разношерстного населения и от тягот собственной семейной жизни. Только повзрослев, герой, наконец, понимает, чем жила бабушка в такие минуты - драгоценными воспоминаниями о своей молодости, когда ее, красивую барышню из состоятельной семьи, окружал сонм влюблённых поклонников.

У автора зоркий глаз на бытовые мелочи, являющиеся признаками времени. Недаром Лев Аннинский в своем предисловии к сборнику Бежина отмечает: "Автор явно прошёл курс у Чехова и помнит горлышко бутылки в лунном свете, хотя далёк от чеховских времён и ситуаций".

О. Никулина

Карпенко С.

Последний главком

М.: Астрель: Транзиткнига, 2006

Автор романа-хроники о герое Белого движения бароне Петре Николаевиче Врангеле историк Сергей Карпенко - сын добротного русского прозаика Владимира Карпенко, ветерана Великой Отечественной войны, год назад, к сожалению, ушедшего от нас. В свое время Карпенко-старший написал историческую дилогию "Комкор Думенко" - о трагической судьбе выходца из донской крестьянской семьи, полководца-самородка, сформировавшего первые конные части Красной армии, признанного даже военачальниками белых. Карпенко-старший писал о беспощадной вооруженной борьбе между красными и белыми на юге России, глядя на события, так сказать, со стороны красных. Карпенко-младший рассказывает о том же - но находясь по другую сторону линии фронта. Сопоставляя художественные биографии Думенко и Врангеля, еще раз убеждаешься в жестоком, братоубийственном характере Гражданской войны: брат на брата - хуже супостата.

Барон Петр Николаевич Врангель был выдающейся личностью. Безумная отвага на поле боя сочеталась в нем с талантом полководца-стратега. В германскую он дослужился до генерал-майора и командира корпуса. В августе 1918 года вступил в Добровольческую армию, а уже в конце декабря возглавил ее. Весной 1920 года Врангель стал главнокомандующим Русской армией. Ее последним главкомом он оставался и после эвакуации из Крыма - до своей неожиданной смерти в Брюсселе в 1928 году.

С. В. Карпенко ограничивается в своем романе наименее известным периодом из биографии Врангеля - с января 1918 по февраль 1919 года - зато воссоздает этот год из жизни своего героя до мельчайших подробностей. То был тяжелейший период борьбы Добровольческой армии на Северном Кавказе, и своими

стр. 56

 

победами она во многом была обязана именно Врангелю...

Открывается роман драматическим прологом: в январе 1918 года Врангель арестован в Ялте матросами, увезен на корабль и предан суду революционного трибунала. К трапу его вели по кровавым лужам, мимо тел расстрелянных офицеров. Жена Врангеля, баронесса Ольга Михайловна, его любимая "Олесинька", заявила скорым на расправу судьям, что счастливо жила со своим мужем и хочет разделить с ним его участь до конца... И сердце матроса-председателя трибунала дрогнуло: "Гражданин Врангель, вашей жене вы обязаны жизнью..."

Одно из важных достоинств романа-хроники - выпуклые и достоверно написанные портреты деятелей Гражданской войны: гетмана П. П. Скоропадского, командующего Добровольческой армией А. И. Деникина и начальника его штаба И. П. Романовского, генералов А. М. Драгомирова и М. Г. Дроздовского, крупного политического деятеля и писателя В. В. Шульгина и многих, многих других, вплоть до верного адъютанта Гаркуши и кратких, но выразительных характеристик рядовых казаков.

Писатель страница за страницей воссоздает подробную летопись жизни своего героя. В некоторой степени этому помог и сам Врангель, автор двухтомных "Записок", и другие участники тех событий, оставившие свои воспоминания. Но живые диалоги, броские описания боев, думы и переживания самого Врангеля и тех, кто окружал его, - все это не просто опирается на прочную фактическую основу, но и выявляет необходимый художественный домысел автора. Читатель как бы становится живым соучастником боевых трудов и дней Врангеля. Интересно прослежен психологический перелом в сознании кубанских казаков, оказавшихся под началом барона, "немца" (на самом деле Врангель - потомок обрусевших шведов). Личной храбростью и умелым командованием Петр Николаевич завоевывает авторитет у подчиненных.

Последние страницы романа-хроники - как бы приготовление к заключительному акту трагедии Белого движения. В Кисловодске Врангель на грани смерти: тиф, беспощадно косивший и красных, и белых, не обошел и его. Но, как и в самом начале романа, является его ангел-хранитель, его "Олесинька", и возвращает мужа к жизни. Впереди - Крым, который Аркадий Аверченко в одном из своих яростных антибольшевистских памфлетов назвал "золотым брелоком на брюхе отощавшего людоеда"...

Роман-хроника Сергея Карпенко - заметное явление в сегодняшней литературе. Можно упрекнуть автора в чересчур подробном, почти дневниковом характере "военных" глав, но это второстепенный упрек. Яркий портрет Петра Николаевича Врангеля в бурном потоке Гражданской войны - успех историка-писателя.

О. Михайлов

 

стр. 57

 

Кутзее Дж.М.

Медленный человек

СПб.: Амфора, 2006

 

Южноафриканец, пишущий по-английски, Джон Майкл Кутзее - по любым меркам выдающийся прозаик нашего времени. Дважды - уникальный случай в истории - становился лауреатом "Букера", в 2003-м удостоен Нобелевской премии. "Медленный человек" - свежайший, 2005 года, роман Кутзее, оперативно и весьма качественно переведенный Еленой Фрадкиной.

Австралия. Холостяк-пенсионер Пол Реймент во время велосипедной прогулки сбит машиной. Он остался жив, но ему ампутировали ногу.

Если бы он сдался и согласился на протез, имело бы смысл упражнять культю. А так ему от культи никакого проку. Все, что он сможет, - это таскать ее за собой, как нежеланного ребенка. Но если отвратителен этот предмет из плоти, то насколько омерзительнее нога из розовой пластмассы с крючком наверху и ботинком внизу - аппарат, к которому пристегиваешься утром и отстегиваешься на ночь, роняя его на пол - вместе с ботинком! Его трясет при одной мысли об этом; он не хочет иметь с этим ничего общего. Костыли лучше. По крайней мере, они честнее. Герои всех без исключения текстов Кутзее - будь то профессор, изгнанный за шашни со студенточкой из университета ("Бесчестье"), умственно отсталый юноша ("Жизнь и время Михаэля К. ") или житель страны победившего апартеида ("Железный век") - пытаются, порой даже не осознавая этого, ответить на вопрос: "Как жить, если жить - незачем?"

Справиться с жизнью Полу Рейменту помогают социальный работник - средних лет иммигрантка из Хорватии Марияна Йокич и пожилая писательница Элизабет Костелло. Зарождающаяся симпатия Пола к Марияне обречена, поскольку он сделал несколько неловких движений, настроивших против него и сына ее, и мужа, и даже Элизабет Костелло, упрямо - и безуспешно - набивающуюся ему в друзья.

"Медленного человека" называли фаворитом букеровской гонки-2005, и многие были уверены, что роман этот сделает Кутзее трехкратным букериатом. Жюри, однако, предпочло Джона Бэнвилла и его "Море". Видимо, арбитров вкуса смутил образ Элизабет Костелло. Эта героиня забрела сюда из предыдущего романа Кутзее, который так и назывался: "Элизабет Костелло". Собственно, автор волен распоряжаться героями, как ему хочется, но Костелло появляется в новом романе Кутзее абсолютно неожиданно и на первый взгляд немотивированно, как Бог из машины в античной трагедии, и долго не можешь понять: уж не галлюцинация ли она главного героя, не внутренний ли его демон или, наоборот, совесть... И это при том, что Кутзее - высококвалифицированный инженер человеческих душ, и обычно психологические мотивировки у него безупречны.

Но в том-то и дело, что Кутзее написал свою последнюю вещь не как психологический роман в духе Достоевского, чьим старательным, но вполне самостоятельным учеником писатель как раз и является (и даже написал о Достоевском целый роман - "Осень в Петербурге"), а скорее как драму о власти рока, о невозможном и неизбежном. А требовать от судьбы логичности и последовательности - согласитесь, несколько самонадеянно. Так природа захотела. Почему? Не наше дело. Для чего? Не нам судить.

С. Князев

стр. 58

 

Туссен Ж. -Ф.

Месье. Любить

М.: Иностранка, 2006

 

В 1985 году бельгиец Жан-Филипп Туссен, образованный эстет, в 16 лет завоевавший титул чемпиона мира по игре "Эрудит", буквально ворвался во французскую литературу. Его роман "Ванная комната" произвел настоящий фурор и сразу сделал 28-летнего автора знаменитым. Книгу расхваливали критики самых разных направлений. В том же году роман был переведен на все европейские языки и экранизирован.

Второй роман Туссена, "Месье", вышел в 1986 году и через три года был экранизирован самим автором. С тех пор его романы переводятся на десятки языков мира, по ним снимаются фильмы. За роман "Сбежать" Туссену присуждена престижная литературная премия "Фемина". Он стал модным европейским писателем, лидером нового направления, которое окрестили "новым новым романом". Скорее всего, это определение связано с тем, что в издательстве "Минюи", где вышли книги Туссена, сорока годами раньше работал патриарх "нового романа" Ален Роб Грийе, высоко оценивший произведения своего младшего коллеги. И хотя критики неутомимо стараются увязать художественные методы "нового романа" и "нового нового романа", все же это дети разных родителей.

Для "нового романа" сюжет, герой, время действия и интрига перестали быть главными пружинами повествования. "Новый новый роман" вернул повествованию сюжет, а фразе придал предельную лаконичность. У "новороманистов" сюжет кинематографичен, он не развивается по классическим канонам, а мелькает, подобно клиповой нарезке. Авторское "я" при этом отсутствует. Меняется оптика - меняется точка зрения, монтаж не предполагает мотивации. В отличие от них, "новоновороманисты" (их еще называют минималистами), и в частности Туссен, не позволяют себе выпрыгивать за рамки сюжета, строго соблюдая правила композиции. В языке они отказываются от сравнений и придаточных предложений. А еще они любят детективные повороты, даже при описании любовной истории - как в романе "Любить": в Токио ночь, за окном много света от рекламы, а пузырек с соляной кислотой, с которым не расстается главный герой, держит читателя в напряжении до самого конца.

Герой первого в рецензируемом сборнике романа - некий Месье, у которого нет не только имени, но даже лица: У себя в кабинете Месье старательно держал веки опущенными, а когда оставался один, так и вовсе сомкнутыми. Если в ходе беседы с посетителями возникали разногласия, Месье предпочитал не поднимать шума и находил удовлетворение в смаковании собственного молчания... По четвергам директор собирал всех руководящих работников компании, и Месье в их числе. Месье усаживался на семнадцатое место слева, где, как показывал опыт, его присутствие оставалось максимально незаметным, прямо за мадам Дюбуа-Лакур, курировавшей значительную часть его дел и оттого отвечавшей на большинство обращенных к нему вопросов, сам же он, спокойно покуривая, на протяжении всего совещания норовил держаться в ее тени, откидываясь назад, когда она наклонялась - чтобы не высвечиваться.

Прозу Туссена можно назвать фотореалистической. Человеческий взгляд не способен одновременно воспринимать такое количество мелких подробностей - это взгляд через фотообъектив: Темень не рассеялась, но из густо-синей ночной превратилась в тускло-серую гризайль снежного утра, и все огни, которые я видел вдалеке, - освещенные небоскребы на подступах к вокзалу, лучи фар на улицах и бетонных ограждениях автострад, шары фонарей, разноцветный неон магазинов, белые полоски света в окнах зданий - все еще горели в ночи, ставшей днем.

стр. 59

 

В конце концов предметы и детали собираются воедино и создают подобие инсталляции.

Романы Туссена состоят из коротких фрагментов, разделенных пробелами-паузами. В этих паузах между стоп-кадрами течет, бежит, скачет, уносится время, которое невозможно задержать, и пульсирует не поддающаяся фиксации жизнь.

В. Зубова

Ирвинг Дж.

Четвертая рука

М.: Иностранка, 2006

 

Американского писателя Джона Ирвинга сравнивают с классиками XIX века по глубине проникновения в человеческую сущность. Его психологический роман "Четвертая рука" был опубликован в 2001 году, после нашумевших и принесших их создателю славу романов "Отель Нью-Хемпшир", "Мир глазами Гарпа" и "Правила виноделов" (экранизации двух последних были удостоены "Оскара"). Герои этих романов - неисправимые индивидуалисты. Они мечтают об идиллии уютного семейного очага, вступая в неизбежный конфликт с законами всеобщей стандартизации и дегуманизации.

Джон Ирвинг родился в 1942 году в Эксетере (штат Нью-Хемпшир, США). В 1965 году окончил университет. Степень магистра изящных искусств получил в Университете штата Айова, где его соучеником был Курт Воннегут.

Идея романа "Четвертая рука" возникла у писателя случайно, благодаря его жене Дженет. Однажды вечером, перед тем как лечь спать, мы смотрели по телевизору новости. Наше внимание привлек сюжет о первой у нас в стране трансплантации руки. Впрочем, в телесюжете лишь кратко сообщалось о самой операции, но почти ничего не было сказано о том, как пациент или, вернее, реципиент - потерял руку. И ни слова о доноре. Новую руку, должно быть, взяли у только что умершего человека, возможно, у этого человека была семья. Дженет спросила: "А что если вдова донора потребует, чтобы ей разрешили навещать руку ее покойного мужа?" В реальной жизни подобное требование почти невыполнимо... Но могла ли случиться такая история или нет, я с неизбежностью подчиняюсь логике вымысла. Все мои романы начинались с вопроса: "А что, если..."

С героем романа - обаятельным журналистом, ведущим теленовостей Патриком Уоллингфордом случилась беда. Во время телесъемок цирковой лев отгрыз ему левую руку. С этого момента вся жизнь Патрика пошла наперекосяк: рушится успешная карьера журналиста, от него уходит жена, даже связи на стороне становятся не в радость: женщины воспринимают его не иначе как обделенного судьбой несчастного калеку, нуждающегося в утешении. Одна молодая вдова согласилась пожертвовать ему руку своего погибшего мужа, с условием, что она всегда, когда захочет, сможет видеться с дорогой конечностью. Пришитая рука не прижилась. Зато журналист обрел семейное счастье.

Под массой занятных и остроумных сюжетных вставок в романе Ирвинга скрывается история жесткого воспитания героя, превращающегося из великовозрастного мальчугана в зрелую личность.

...Вернемся к названию романа: "Четвертая рука". Почему четвертая? Ответ на этот вопрос вы найдете, прочитав роман.

В. Зубова

стр. 60

 

Гашек Я.

Советы для жизни

М.: Вагриус, 2005

 

Ярослав Гашек, отец бессмертного солдата Швейка, на своей родине не менее известен как автор юмористических рассказов, фельетонов и очерков - часть из которых и представлена в этой книге. Мирные чешские обыватели Австро-Венгерской империи начала прошедшего века до чрезвычайности напоминают обывателей империи Российской, изображённых пером Тэффи и Аверченко. Что Прага, что Москва с Петербургом - повсюду стабильность и солидность, расцвет благотворительных учреждений, вроде обществ социального обеспечения, покровительства домашней прислуге, домашним животным, антиалкогольной лиги... В работе любого из них можно найти массу забавного, а уж что касается последней с её "опытами безалкогольных вечеринок в американском духе" (ибо в тогдашней Америке - сухой закон) - то тут и говорить не о чем. На такой мякине наших братьев-славян не проведёшь, о чём Гашек не преминет напомнить: У нас алкоголизм - явление историческое, опирающееся на многочисленные привилегии, пожалованные нашими королями, повелевавшими городам варить пиво, а подданным - пить его. (...) У нас нынче так заведено: если пиво восьмиградусное - каждую кружку сдабривают тремя-четырьмя рюмками водки, кружку десятиградусного пива - двумя, а двенадцатиградусного - одной рюмкой.

Более того, и век спустя можно отыскать аналогии нашей действительности с той, что описана в "Советах для жизни", - достаточно прочитать "Рассказ о мёртвом избирателе", "Муниципальные выборы" или "Заседание верхней палаты".

Во время Первой мировой войны Гашек попал в русский плен и провёл в России несколько лет, полных приключений. Он не примкнул к белочехам, а поддержал революцию и воевал в Красной армии. Он даже стал писать рассказы на русском языке - три из них вошли в настоящий сборник.

Д. Валикова

Харвуд Д.

Призрак автора

М.: Книжный клуб 36.6, 2005

 

Австралийский писатель демонстрирует виртуозное владение самыми разнообразными литературными стилями. Повествование в этом детективе многослойно до невозможности.

На первый взгляд, это почти семейная хроника. В далекой Австралии растет мальчик, которому мама часто рассказывает о своем прекрасном детстве в английском поместье. Ребенок влюблен в это место и мечтает когда-нибудь туда попасть. Но однажды он находит странную фотографию, на которой изображена какая-то женщина. На расспросы мальчика мать не отвечает. Она замыкается в себе и перестает рассказывать ему об Англии. Она становится очень-очень нервной, его мать. Всего боится, контролирует каждый его шаг. А он вступает в протестный подростковый возраст и, естественно, не желает терпеть посягательств на свой внутренний мир.

И тут ему вдруг начинают приходить по электронной почте письма из Англии от девочки- калеки, оставшейся сиротой после автомобильной катастрофы. Девочка-обманка (заметим, что зовут ее Алиса) влюбляет в себя подростка этими письмами, и он долгие годы ждет, когда она выздоровеет и они, наконец, смогут соединить свои судьбы.

стр. 61

 

Еще один слой романа - объемные тексты в духе уайльдовского "Портрета Дориана Грея", написанные сто лет назад якобы бабушкой героя и обнаруживаемые им (мальчиком, затем юношей и наконец взрослым мужчиной) в разных местах и при различных обстоятельствах.

Скелеты в шкафах стучат оглушительно. Герой начинает подозревать в убийстве, совершенном давным-давно, собственную мать. На последней странице все развешенные по стенам ружья выстрелят, все концы сойдутся, читатель содрогнется.

Чтение, доводящее до полного самозабвения. Что и требуется от качественного детектива.

С замиранием сердца и легким головокружением он наблюдал за тем, как кебмен передает драгоценную покупку в обтянутые нитяными перчатками руки его лакеев. Он уже решил для себя, что, если портрет не окажется миражом, никто на свете, кроме него, не посмеет взглянуть на Серафину; она будет принадлежать ему одному. Вот почему он приказал слугам, не распаковывая, повесить картину на почетное место в галерее и остался наедине с собственным приобретением. Но что скрывалось под слоем бумаги? Дрожащими пальцами он принялся рвать непослушные узлы, но, с ужасом представив себе, что любое неосторожное движение может повредить холст, вынужден был прибегнуть к помощи ножа. Он был близок к обмороку, когда сдирал последние клочки бумаги. И вот наконец настал тот миг, когда можно было рассмотреть картину.

Он не обманулся в своих ожиданиях. Более того, очарование от портрета было сильнее, чем прежде, хотя еще недавно он даже и мысли не допускал о том, что такое возможно. Образ Серафины настолько завораживал его, что он терял ощущение реальности. Он опять был во власти иллюзии, будто перед ним живая женщина, он чувствовал ее дыхание и готов был поклясться, что видит, как сбегают по ее гибкому телу капельки воды. Искушение было слишком велико, и он подался вперед, но она вновь исчезла, словно растворившись за невидимым занавесом, бесшумно опустившимся на холст.

С. Михайлова

Свифт Г.

Свет дня

М.: Изд-во Ольги Морозовой, 2005

 

В конце концов, влюбляются же врачи в своих пациенток. Почему бы частному сыщику не увлечься своей клиенткой, за мужем которой ему поручено подсматривать? Однако перед нами отнюдь не пошлая интрижка, а действительно огромная любовь. Эта небольшая книга пронизана фантастическим по силе чувством: главного героя - бывшего полицейского, а теперь сыщика - к героине, героини - к собственному мужу. Любовь эта такой силы и муки, что ее трудно вынести. "Любовь - всегда безумие, помешательство". Героиня убивает своего мужа из ревности. И вот теперь она в тюрьме, а частный детектив навещает ее. "Любить - значит служить, на что иначе любовь?"

Перед нами полная страсти и надежды хроника трагедии, поднятая на высоту притчи. В течение одного дня - дня, наполненного светом любви, - сыщик вспоминает всю свою жизнь. И ждет другого дня, когда они наконец смогут быть вместе. Я хочу, чтобы тогда было как сегодня. Буду стоять, ждать с колотящимся сердцем, волны моего дыхания перед глазами. И наконец она появится, выйдет на ясный свет дня.

Грэм Свифт входит в тройку английских писателей мирового уровня. Его роман "Последние распоряжения" удостоен премии Букера за 1996 год.

С. Михайлова

 

Опубликовано на Порталусе 22 сентября 2015 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама