Рустам Эврикович Рахматуллин родился в 1966 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Обозреватель газеты "Известия", эссеист, краевед. Участие в прошлогоднем конкурсе на соискание Национальной литературной премии "Большая книга" стало для Рустама Рахматуллина воистину счастливым: его книга эссе "Две Москвы, или Метафизика столицы" завоевала третью премию, а также первый приз в читательском голосовании. "Две Москвы..." рассматривают нашу столицу с точки зрения метафизического краеведения: первопрестольная предстает не просто главным городом страны, но воплощением Божьего промысла...

- Рустам, можно ли говорить о школе метафизического москвоведения, или ваша книга - первая и единственная в этом роде?

- Когда Николай Анциферов начинал метафизическое краеведение на материале Петербурга (1920-е годы), в Москве появился Сигизмунд Кржижановский. Его "Штемпель Москва"- конечно, идейно левая книга, очень внешняя и чужая по отношению ктой традиции, которую автор пытался изучать. Однако в книге найден литературный инструмент метафизического краеведения - эссе.

На излете советских лет в Москве начала складываться школа сакральной топографии: историки архитектуры, в основном медиевисты, стали размышлять о московской традиции на языке ее самой. Наиболее известная, хотя и наиболее спорная книга в этом роде - "Москва - Третий Рим" Михаила Кудрявцева. Сегодня сакральную топографию Москвы изучают Андрей Баталов, Ирина Бусева-Давыдова, Игорь Бондаренко и другие авторы. Историк искусства Алексей Лидов предложил свести название этой дисциплины в одно слово: "иеротопия". "Сакральные топографы" ограничивают свои исследования рамками строго академического знания, то есть реконструируют метафизические намерения строителей города. Кроме того, эта школа не ставит перед собой литературных задач. Метафизическое краеведение, в отличие от иеротопии, пытается изучать метафизику намерений в ее взаимодействии с метафизикой ненамеренного. Отсюда принципиальное обращение к литературным инструментам - эссеистике и даже поэзии. Кажется, первые образцы такого синтеза предложил историк искусства, эссеист Михаил Алленов. В его книге "Тексты о текстах" есть несколько глав о Москве. Сегодня метафизику Москвы разрабатывает архитектор, художник, писатель Андрей Балдин, готовящий к печати книгу. Метафизические этюды на материале Нового времени предлагают историки искусства Геннадий Вдовин (в книге "Образ Москвы XVIII века: город и человек"), Мария Нащокина (исследование о символике Петровского путевого дворца) и другие.

- Как вы сами определите соотношение научности и "вольномыслия" в ваших рассуждениях? В чем принципиальная разница

стр. 3

между вашей теорией и теорией академика Фоменко?

- Между этими теориями нет общего. Фоменко спекулирует на символической повторяемости в истории. Если, например, традиция символически и панегирически уподобляет святых Владимира и Ольгу святым Константину и Елене, для Фоменко это может быть поводом сказать, что Константин и есть Владимир. В сторону Фоменко даже не стоит смотреть.

Однако иногда мне кажется, что Фоменко - возмездие тем историкам, которые считают своим долгом опровергать мифы и даже освященные предания. Если все время слишком увлеченно доказывать, что чего-то не было, в конце пути может поджидать некто, говорящий, что не было ничего. Надо понимать, что история - не единственная наука, занятая прошлым. Есть еще, например, агиография, культурология, мифология. Науки, прибавляющие к историческому знанию знание об особой правде веры или об особой правде культуры. Науки, изучающие, кроме прочего, совпадение и несовпадение этих видов правды с исторической правдой. Метафизическое краеведение не может не работать с мифом и преданием - то есть с давно сложившейся,"народной" метафизикой. Метафизическое краеведение должно складывать и умножать. Прибавлять правду к правде, бывшее к бывшему, смысл к смыслу. А Фоменко, если возвращаться к нему, вычитает и делит. Убавляет.

- Вы много говорите о богоданности Москвы в отличие от северной столицы, задуманной человеком - императором Петром. Почему тогда Москву, над которой надстоят ангелы, несколько раз сдавали врагу, а Петербург - ни разу? И не носит ли противопоставление двух столиц несколько надуманный характер, если вы сами проводите мысль о том, что "человекоданность" Питера - это, возможно, тоже Божий замысел?

- В книге говорится, во-первых, о богоданности столицы, а не просто города. Ангелы надстоят над каждым городом, в котором есть алтари с посвященными им престолами. А у Москвы есть обетование - буквально: обещание - столичной будущности. Это провидческие слова святого митрополита Петра, сказанные Ивану Калите и записанные святым митрополитом Киприаном. Подобным образом существует обетование Киева, данное апостолом Андреем в "Повести временных лет". Хотя в обетовании Киева нет характеристик столичности, какие есть в обетовании Москвы, мы можем сказать, что у Руси две обетованные столицы - Киев и Москва. Но существует ли обетование Петербурга?

Возможно, боговдохновеннное слово - не единственный способ обетования столицы. Обетованием Владимира на Клязьме считается остановка Владимирской иконы Богоматери на устье Нерли во время бегства Андрея Боголюбского из Киева. Но есть ли что-либо подобное в истории бегства Петра из Москвы?

Во-вторых, в книге говорится о богоданности формы города. Формы, а не города вообще. Это интуиция, которую не всякий читатель разделит с автором. Для большей ясности представьте себе хозяина, который заказывает архитектору дом. Он может рассказать о составе семьи, о планах ее прибавления, о числе гостей за столом и так далее, но оставить на усмотрение архитектора саму архитектуру. А может вручить ему эскиз или даже чертеж, оставляя архитектору уточнение пропорций, соблюдение стиля, сложные узлы, ведение строительства. Первый вариант представляется метафорой отношения Творца к Петербургу, второй - к Москве. Метафорой, конечно, ограниченной, поскольку Замысел Москвы не обсудишь с его Автором за чашкой чая. Разумеется, строители обоих городов свободны, только в случае Петербурга они свободны по отношению к чистому листу, а в случае Москвы - по отношению к предсуществующей форме, или к Другой Москве. Но и чистый лист не означает богооставленности или отсутствия Замысла. Это лишь отсутствие Замысла о форме. Хозяин, доверившийся архитектору во всем, продолжает думать о своем доме, вкладывает в него и готовится в него въехать. В случае Петербурга эта интуиция позволяет

стр. 4

объяснить, почему форма города родилась из головы царя, почему царю было позволено стать творцом города. В Москве это не позволено в полной мере никому.

Не знаю, нужно ли теперь отвечать на вопрос о сдаче городов врагу. Это совсем другая тема. Замечу, что на протяжении петербургской истории Москва была сдана лишь раз - в 1812 году. И что огненная жертва Москвы была, конечно, промыслительна. Сдача города не означает богооставленности. Замечу еще, что в октябре 1917 года Петроград сдался сразу, а Москва сопротивлялась семь дней.

- Почему в народе Петербург любят больше Москвы? Можно ли это объяснить именно ее богоданностью - обычный человек слишком слаб перед величием высшего Замысла и поэтому чувствует себя в Москве "маленьким" и уязвимым?

- До 1917 года народ любил Москву больше Петербурга. Церковный народ - а большинство народа было церковным - ясно видел святость Москвы. Кроме того, Петербург символизировал настоящее, а Москва-прошлое. Народ, который оставался средневековым по типу, вмещал Средневековье в свои память и сердце, а значит, мог вместить Москву, и Киев, и иные древности. Лишь на рубеже 1917 года культурная элита, ведомая на этот случай "мирискусниками", начала воспринимать Петербург как прошлое, в том числе художественное. После 1917 года это элитарное чувство постепенно достигло народного низа. Одновременно сократилась историческая память. Прошлое стало по преимуществу нововременским. Большинство мечтает поселиться в XIX столетии. Средневековый тип сознания и поведения недоступен и неусвояем. Кроме того, народ стал западником в бытовом и эстетическом смыслах. Общеевропейские архитектурные стили стали роднее национальных. В иной ситуации 300-летний Петербург немогбы числиться культурной столицей 1150-летней страны, а 860-летняя Москва не могла бы восприниматься как столица стремительной современности.

- Вы не собираетесь сделать "Две Москвы..." доступной более широкому читателю?

- Конечно, есть читатели, которых книга не впускает в себя или впускает с трудом. С середины, с конца, со случайного места. Обычно это расстраивает автора, а могло бы радовать. Радует, если книга сама такустроена. Какдверь в себя. Не для отсечения "профанов" и не для вербовки "избранного круга", а ради читательского комфорта. Не так-то просто вместить в себя за неделю чтения всё то, что приходило к автору столько лет. Надеюсь, в книге нет романтического высокомерия элитарности. Книга писалась со всем уважением к читателю и его возможностям. С уверенностью, что читатель ждет серьезного рассказа о серьезных вещах.

- Будут ли у вас другие книги о Москве, или вы намерены расширить географию своих исследований?

- Есть рукопись книги "Облюбование Москвы". Это метафизика, социология и картография любовного мифа. А география исследований давно расширена. Появились первые тексты о других городах России и Украины.

Беседовала Ольга Рычкова