Знакомство с русскими символистами в Латвии произошло на рубеже XIX и XX столетий, когда в латышской литературе начались поиски новых путей в искусстве, и наряду с господствующим до того реализмом и романтизмом стал развиваться модернизм. Группа молодых писателей, возглавляемая Виктором Эглитисом (1877-1945) и получавшая, как и в России, определение "декаденты", издавала журнал "Дзелме" ("Бездна", 1906-1907), во многом подобный брюсовским "Весам". В своих поисках нового слова в искусстве эти писатели обращались к западноевропейским авторитетам, а также к русскому символизму, который был более доступен благодаря отсутствию языкового барьера. Русских символистов читали в оригиналах, переводили, их произведения и теоретические выступления воспринимались как пример, образец.

Первым русским символистом, произведения которого перевели в Латвии, был Федор Сологуб. Это, насколько удалось выяснить, случилось в 1896 году, когда в латышской газете "Балтияс Вестнесис" ("Балтийский вестник") появился рассказ "Червяк" в переводе К. Апиниса. Вслед за этой публикацией в 1897 году крупнейший литературный журнал того времени "Ауструмс" ("Восток") напечатал стихотворение "Помоги!" ("В поле не видно ни зги, кто-то кричит помоги!"). Переводчиком был литератор и фольклорист Карлис Петерсонс, живший и работавший учителем в Петербурге. Первые публикации переводов из Сологуба, который и в России в то время не имел широкой известности, были еще случайными и ничем не выделялись в общем обильном потоке переводов произведений русской литературы.

По-настоящему Сологубом, как и другими русскими символистами, в Латвии заинтересовались после 1905 года, когда образовались прочные связи между латышскими и русскими модернистами. В это время в Латвии переводились такие поэты и писатели, как Владимир Соловьев, Зинаида Гиппиус, Андрей Белый, Алексей Ремизов, Александр Блок, Михаил Кузмин, Сергей Городецкий, Юргис Балтрушайтис и др. Среди всех этих поэтов центральное место принадлежит троим: Валерию Брюсову, Константину Бальмонту и Федору Сологубу.

Самое большое внимание привлекает Валерий Брюсов - его переводят, ему посвящают стихи, просят советов. Событием становится его приезд на Рижское взморье и в Ригу в 1914 году. Брюсов - кумир, образец для подражания. Кроме того, он первым проложил путь латышской литературе к русскому читателю в своих изданиях, особенно "Сборником латышской литературы" (совместно с М. Горьким) 1916 года.

Сологуб все время находится как бы в тени Брюсова и его популярности, но объективно количество его переводов в Латвии в это время весьма внушительно. Это более двадцати стихотворений, примерно пятьдесят рассказов, а также две пьесы: "Победа смерти" и "Заложники жизни". Для сравнения можно указать, что А. Блок и Андрей Белый на латышском языке в этот период были представлены каждый тремя переводами, 3. Гиппиус - семью, Вяч. Иванов - восьмью. Примечательно, что некоторые произведения переводились несколько раз разными переводчиками. В основном переводы печатались в периодических изданиях, причем не только в декадентских, таких как уже упомянутый журнал "Дзелме" или "Стари" ("Лучи"), газета "Рита Блазма" ("Утренняя заря"), но и в самых крупных многотиражных газетах того времени "Дзимтенес Вестнесис" ("Вестник отчизны"), "Лидумс" ("Подсека"), "Латвия", где в отделах литературы работали писатели Э. Вулфс, А. Берзиньш и др. Произведения Сологуба появились не только в

стр. 127


--------------------------------------------------------------------------------

рижских, но и в провинциальных газетах, таких как "Лиепаяс Атбалсс" ("Лиепайское эхо"), "Цесу Апскатс" ("Цесисское обозрение"). Больше всего переводились рассказы Сологуба, среди них "Мудрые девы", "Земной рай", "К звездам", "Сон утешающий", "Претворившая воду в вино", "Очарование печали", "Алчущий и жаждущий", "В плену" (два перевода), "Снегурочка", "Земле земное", "Прачка с длинною косою" (два перевода) и др. Особой популярностью в разных изданиях пользовались "Сказочки". Некоторые из них - "Крылья", "Глаза" и др. - переводились по нескольку раз.

Среди переведенных стихотворений "Гляжу на нивы, на деревья...", "Ты слышишь гром...", "В село из леса она пришла...", "Восставил Бог меня из влажной глины...", "Суровы очи у дивных дев...", "Мы - пленные звери...", "О, жизнь моя без хлеба...", "Не говори, что здесь свобода...", "В амфоре ярко расцвеченной...", "Бельгиец", "Еще сражаться надо много...", "Не презирай хозяйственных забот..." и др.

Некоторые произведения Сологуба были напечатаны отдельными изданиями. Это рассказ "Опечаленная невеста" - в 1913 году в переводе Валтса Давидса. До этого рассказ был напечатан в газете "Диенас Лапа" ("Ежедневный листок"), В 1914 году был напечатан еще один перевод этого рассказа, сделанный писателем Э. Шиллером.

В составе популярной серии "Универсальная библиотека", редактором которой был Райнис, вышли также отдельные издания пьес "Заложники жизни" (1913) в переводе Антона Аустриньша и "Победа смерти" (1914) в переводе Линарда Лайценса.

"Победа смерти" привлекла внимание латышских театров уже в 1908- 1909 годах, когда ее постановки прошли в Риге, Лиепае и Елгаве. Роль короля для своего бенефиса в 1908 году выбрал один из самых известных актеров того времени Густаве Жибалтс. В спектакле Лиепайского театра эту же роль исполнил другой премьер Р. Таутмилис - Берзиньш, который был и режиссером постановки.

В связи с этой постановкой в газете "Лиепаяс Атбалсс" появилась обширная рецензия, 1 автор которой пытался осмыслить сологубовскую философию смерти, привлекая и другие его произведения. ""Как хорошо, что есть смерть!" - говорит сологубовская Дуня в "Утешении". И часто, слишком часто Сологуб повторяет этот мотив: смерть прекрасна, как хорошо, что есть смерть (Передонов). (...) Жизнь для Сологуба фикция, и лишь только потому, что это жизнь; единственно смерть для Сологуба реальна. (...) Смерть у Сологуба прекрасна. Нигде он не показывает ее отвратительной, злой; она всегда у него красива (Саша, Елена, дочь Ботаника и Юноша в "Отравленном саду"). Даже на живых, если они ближе соприкасаются с поцелуями смерти, переходит ее страшная красота ("Опечаленная невеста").

В "Победе смерти" существует атмосфера (...) легенды, не воспринимаемая, но лишь ощущаемая". Рецензент отмечает, что часть публики не поняла пьесы. Он с возмущением пишет: "Смерть побеждает жизнь, - не потому, что она сильнее, а потому, что она прекраснее. И это непонятно?" 2

"Заложники жизни" заинтересовали воспитанников Латышских драматических курсов, которые на своем вечере в 1915 году ставили сцены из этой пьесы.

Особый интерес к драматургии Сологуба проявил Лиепайский театр. В 1914 году в переписку с Сологубом от имени дирекции театра вступил артист и драматург Карлис Путниньш. 28 сентября 1914 года он спрашивал разрешения перевести пьесу "Проводы", для чего просил выслать ее экземпляр наложенным платежом. 3 Из письма от 18 ноября 1914 года явствует, что разрешение было получено.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Zlglm. F. Sologuba "Nives uzvara" // Liepijas Atbalss. 1909. 8. janv.

2 Ibid.

3 Письмо К. Путниньша Ф. Сологубу от 28 сентября 1914 года // ИРЛИ. Ф. 289. On. 3. Ед. хр. 568.

стр. 128


--------------------------------------------------------------------------------

Путниньш писал Сологубу: "Вы мне любезно разрешили перевести Вашу пьесу "Проводы", поэтому намереваюсь просить Вас разрешить также мне перевести Вашу новейшую пьесу "Венец надежды". Не знаю, вышла ли она из печати, но я обратился за ней в "Театр и искусство". Драма "Проводы" пойдет у нас в конце декабря". 4 Все же премьера не состоялась, очевидно, из-за военной обстановки (Лиепая была занята немцами 25 апреля 1915 года).

Однако и эти пьесы привлекли внимание латышских читателей. В 1914 году в газете "Латвия" была перепечатана статья о пьесе "Проводы" из российской газеты "День", а в "Дзимтенес Вестнесис" в статье "Новая пьеса Ф. Сологуба "Венец надежды"" подробно пересказывалось ее содержание.

Среди переводчиков Сологуба были в основном молодые, но впоследствии очень известные писатели, такие как уже упомянутый Линардс Лайценс, Янис Яунсудрабиньш, Артуре Берзиньш, Павилс Розитис, Антоне Балтпурвиньш, Эдуард Вулфс. Но наиболее близко с творчеством Сологуба соприкоснулись трое: Антоне Аустриньш, Карлис Круза и Карстенис (Янис Шмидте).

Для них переводы произведений Сологуба, как и других русских символистов, были не случайным делом ради заработка, а творческой необходимостью, стремлением глубже проникнуть в художественный мир современной русской поэзии, в мир поэтов, родственных по духу и направлению. Поэзия Сологуба давала им импульсы для собственного творчества.

Поэт Карстенис (1884-1921) был одним из самых верных поклонников и последователей русских символистов. Будучи учителем сельской школы, он переписывался с В. Брюсовым, Д. Мережковским (возможно, и с другими русскими символистами), выписывал из Петербурга и Москвы все новейшие издания, в том числе журналы "Весы", "Русская мысль", "Аполлон", много читал русских поэтов в оригинале и переводил на латышский язык.

В 1913 году он готовил сборник стихов русских символистов для "Универсальной библиотеки". Рукопись читал и одобрил Райнис. Однако замысел не был осуществлен. Черновики рукописи этого издания хранятся в Отделе рукописей и редких изданий Академической библиотеки Латвии.

В 1914 году Карстенис напечатал статью "Из новейшей русской литературы. I. Андрей Белый" в журнале "Друва" ("Нива").

В Академической библиотеке Латвии хранится Собрание сочинений Сологуба, которое принадлежало Карстенису (в томах имеется его владельческая подпись и дата приобретения). На полях этого издания сохранились пометы Карстениса, многие стихи отмечены для перевода, часть из них напечатана в латышских изданиях ("Суровы очи у дивных дев...", "Не говори, что здесь свобода...", "В село из леса она пришла...", "Восставил Бог меня из влажной глины..."). По свидетельству современников, Карстенис знал наизусть почти все опубликованные стихи Сологуба. 5

Поэт и переводчик Карлис Круза (1884-1960) оставил обширные записи "На солнце мечты" 6 о своих впечатлениях от произведений Сологуба, а также от встречи с ним в Риге в январе 1914 года. По этим записям можно судить о глубоком и постоянном интересе Крузы к русском поэту, одним из основных переводчиков которого он стал.

Первая запись относится к 1910 году, когда Крузе было предложено перевести какой-нибудь пасхальный рассказ: "Разыскал прошлогодний пасхальный номер


--------------------------------------------------------------------------------

4 Там же.

5 Kikuts Р. Divas naves. Psibisevskis un Sologubs // Literatura un dzive. 1927. 11. dec.

6 Kruza К. Sapnu saule. Рукопись // Отдел рукописей и редких книг Академической библиотеки Латвии. Фонд К. Крузы XV 4720. 106. Все цитаты из К. Крузы приводятся нами по этой рукописи.

стр. 129


--------------------------------------------------------------------------------

"Весов" и перевел "Сон утешающий"". Он скрупулезно отмечает, когда и какие произведения читает, что переводит. Круза покупает все тома Собрания сочинений Сологуба, а также отдельные сборники его стихов, пьесу "Ночные пляски", сборник рассказов "Дни печали", сологубовские переводы из П. Верлена. Следует отметить, что французские декаденты становились известными в Латвии в основном благодаря русским переводам. В 1911 году Круза знакомится с Верленом сначала в переводах Брюсова, а затем Сологуба и делает сравнение не в пользу последнего: "Я так влюбился в переводы Брюсова, что Сологуб со своими почти не оставил никакого впечатления. Ни музыки слов, ни блеска красок, ни легкости ритма - все как бы покрылось сологубовским бесцветным туманом... Стихотворения Верлена переведены с большой тщательностью, но остались как бы без звука".

Постепенно Сологуб становится ему ближе, и в записях появляется много теплых, даже восхищенных отзывов о прочитанном.

Приведу некоторые из них. Про "Очарование земли" Круза пишет: "Замечательная книга - полная спокойствия и света и легкой иронии". О "Днях печали" - "в этой книге темно сверкает красота печали, вырываясь временами наружу белым пламенем".

В августе 1917 года, в тревожное и смутное время между двух революций он записывает: "Закончил читать сборник стихов Сологуба "Алый мак". О поэзия, поэзия, как мало ты значишь в это время! Но мне все же кажется, что я останусь тебе верен до конца..." И в последующие месяцы он вновь переводит стихи Сологуба. Не все переводы Крузы, так же как и других поэтов, были напечатаны, их было очень много, некоторые сохранились в рукописях, многие пропали. Среди ненапечатанных переводы Крузы стихотворений "В амфоре ярко расцвеченной...", "Гляжу на нивы, на деревья...", "Ты слышишь гром...", "Где ты делась, несказанная..." (все относятся к 1914-1915 годам). Перемены в жизни Латвии приглушили интерес к русской литературе, и произведения Сологуба, а также других русских символистов после 1918 года стали редкими гостями на страницах латышской печати. В 1920 году газета "Брива Земе" ("Свободная земля") напечатала выполненные Крузой три перевода стихотворений Сологуба, а затем это имя почти исчезло со страниц латышской периодики. Хотя в 1920-е годы Круза отмечает в своих записях, что продолжает читать Сологуба, а также рассказывает ученикам (он был учителем гимназии) о Брюсове и Сологубе.

Круза глубоко интересовался всем творчеством Сологуба, его прозой, драматургией. Он был очарован рассказом "Барышня Лиза", называл его неизъяснимо нежной и прекрасной новеллой, хотел переводить. Его привлекают "Сказочки", "короткие, написанные тонко прочувствованным и богатым языком в народном духе. (...) Содержание их жесткое и без жалости показывает врожденные, но часто глубоко спрятанные человеческие побуждения".

После того как Круза познакомился с литературно-критическими статьями Сологуба (очевидно, в Собрании сочинений), он записал: "Здесь Сологуб проявляется как немного беспомощный, но все же вдохновенный и влюбленный в мечту своей жизни - Дульсинею Тобосскую, глядя на сверкающий образ которой он все вокруг себя стремится превратить в мечту - в жизни, в поэзии, в живописи, на сцене".

Круза оставил свои впечатления и о романах Сологуба. После прочтения "Мелкого беса" он записал, что фигура Передонова одна из самых реальных и значительных в русской литературе. "Сологуб создал тип, который исчерпывает пустоту, узость и бессмысленность жизни до конца. Новые черты к обличью этой фигуры могут приписать только исключительные исторические обстоятельства. (...) И как значительны его слова: "Вот мои милые современники, это о вас я писал мой роман, о вас...""

стр. 130


--------------------------------------------------------------------------------

По свидетельству П. Эрманиса, Круза высказывал намерение переводить "Мелкого беса" , 7 но оно не было осуществлено. До сих пор на латышский язык романы Сологуба не переведены. В рассматриваемый период это объяснялось в первую очередь опасениями издателей. Тот же Круза на предложение перевести роман Брюсова "Алтарь Победы" получил ответ редактора: "Это не подойдет читателям газеты".

Проза русских символистов в начале века вообще была представлена в основном малыми жанрами. Исключением является лишь неоконченный перевод брюсовского романа "Огненный ангел" 1908 года.

С "Мелким бесом" рижская публика могла познакомиться в постановке Рижского Русского театра в 1910 году. Латышский театральный критик Артуре Берзиньш, который писал об этой постановке, весьма скептически отзывался о переработке романа в драму, которая не удалась Сологубу, "одному из самых одаренных русских модернистов", 8 и упрекал режиссера Шумина в том, что он стилистически сблизил "Мелкого беса" с хаосом и мистицизмом очень популярного в то время в Латвии Л. Андреева.

Драматургия Сологуба привлекала многих латышских писателей. Круза отмечал, что прочел "Любовь над безднами", "Победу смерти", "Дар мудрых пчел", "Ваньку-ключника и пажа Жеана", "Ночные пляски" и другие пьесы. В 1912 году он знакомится с пьесой "Заложники жизни" и по инициативе Э. Вулфса - писателя, бывшего в это время драматургом ведущего Латышского театра, начинает ее переводить. Но здесь произошел "конфликт интересов". Пьеса привлекла также Антона Аустриньша (1884-1934), одного из самых активных переводчиков русских символистов.

В январе 1913 года он пишет Сологубу: "Я приступил к переводу на латышский язык Вашей чарующей драмы "Заложники жизни". Покорнейше прошу Вас разрешить мне этот перевод. Ваша драма войдет в цикл "Универсальной библиотеки" в издании Ансиса Гулбиса, которая в течение одного года (1912) достигла уже 100-го номера.

Примите уверения в моем к Вам крепком уважении и преданности.

Ваш покорнейший слуга и поклонник Вашей лунной музы Антон Анкэев Аустриньш". 9

Разрешение было получено, и пьеса вышла в "Универсальной библиотеке" в 1913 году.

Круза в марте 1913 года записал, что Аустриньш дал ему семь рублей отступного, чтобы он перестал переводить пьесу.

В связи с этим переводом Аустриньшу, как он сам вспоминал, пришлось проглотить и горькую пилюлю. Сологуб разрешил ему переводить пьесу, но в ответном письме попросил два экземпляра перевода. Издатель А. Гулбис обещал выполнить просьбу Сологуба и послать экземпляры в хорошем переплете, но забыл это сделать. При знакомстве Аустриньш попытался объяснить недоразумение, но Сологуба это не удовлетворило и он угрюмо проворчал: "Ваших экземпляров мне больше не нужно, я получил их с другой стороны". 10

Надо сказать, что наибольшая популярность Сологуба в Латвии относится к 1914 году, когда он приезжал в Ригу и выступал с лекцией "Современное искусство", в которой разъяснял сущность символизма.

Лекция состоялась 27 января 1914 года в зале Латышского общества и, как писали газеты того времени, собрала много публики, в основном интеллигенцию


--------------------------------------------------------------------------------

7 Ermanis P. Sejas un sapni. Stokholma, 1955. 107. Ipp.

8 Berzins A. Krievu teatris. "Mazais velns", F. Sologuba luga pieces celienos / Latvija. 1910. 6.febr.

9 Аустриньш A. Письмо Ф. Сологубу от 10 января 1913 года // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1-8. Ед. хр. 37.

10 Austrins A. Aizgajusie // Latvju gramata. 1928. N 3. 161. Ipp.

стр. 131


--------------------------------------------------------------------------------

всех местных национальностей и учащуюся молодежь. Приезд Сологуба совпал с пребыванием в Риге и на Рижском взморье Брюсова. Накануне в Латышском обществе местная творческая интеллигенция давала банкет в его честь, который закончился только в два часа ночи. Тем не менее Брюсов приехал на выступление Сологуба и энергично способствовал его знакомству с латышскими литераторами.

Наиболее подробное описание этого вечера сделано неутомимым хроникером Крузой: "Мы уже собрались, когда увидели, что заходит Брюсов (...). Брюсов сел в первый ряд. Вышел Сологуб и продолжал развивать свою мысль о преображении жизни, о превращении Альдонсы в Дульцинею. Вдруг мы увидели, что он преображается и что по его лицу будто пробегает светлая улыбка. И мы поняли, что он увидел Брюсова..."

Лекция прошла с успехом, Сологуба несколько раз вызывали, в конце он прочел еще несколько своих стихотворений. В последующие дни в латышской прессе появились пересказы этой лекции. Наиболее полный из них (в газете "Лидумс") принадлежал Адолфу Эрсу - в то время начинающему писателю и журналисту.

После лекции Сологуб, по предложению Брюсова, вместе с группой латышских писателей - Виктором Эглитисом, Карлисом Крузой, Антоном Аустриньшем, Фрицисом Бардой, Аустрой Дале, Эдуардом Меклером и другими, спустился в буфет, где за бокалом шампанского, по просьбе того же Брюсова, читал свои стихи, в основном триолеты. Как вспоминал Аустриньш, среди других он прочел "День только к вечеру хорош...". 11

По свидетельству Крузы, приветствия в честь Сологуба произнесли Брюсов и А. Кениньш. Когда Сологуб стал прощаться (его пребывание в Риге было ограничено одним днем), всегда сдержанный Ф. Барда, один из крупнейших латышских поэтов, сказал Аустриньшу: "Знаешь, мне Сологуб нравится гораздо больше, чем Брюсов", и попросил: "Позвольте Вас поцеловать", и они троекратно расцеловались. Сологуб расцеловался также с Крузой и Аустрой Дале, которая сказала: "Я тоже хочу, но не решаюсь", на что последовал ответ Сологуба - "Поэт это умеет". После отъезда Сологуба Барда с восхищением говорил о стихах русского поэта и называл их необыкновенно прекрасными.

Под впечатлением этого вечера Аустра Дале написала стихотворение, которое Круза сравнивает с сологубовскими "Чертовыми качелями" ("В тени косматой ели...").

Как уже отмечалось, приезд Сологуба совпал с пиком интереса к Брюсову, и это сказалось на отзывах, в которых невольно проводилось сравнение двух русских поэтов. Круза записывает: "На лекции Сологуба было интересно, но казалось, будто полная противоположность Брюсову. Брюсов - жар и пламя, Сологуб - тихий вечер и ледяная долина при лунном свете... Брюсов - стремительный пульс жизни, Сологуб - бледный мечтатель на кладбище... У Брюсова поэзия дня и солнца, у Сологуба сумеречных часов".

Виктор Эглитис в своей статье в журнале "Друва" акцентировал внимание на восприятии Сологубом и Брюсовым образа Риги. 12 "Сологуб, - писал Эглитис, - поэт по природе очень тихий, спокойный и светлый"; на приветственные речи он отвечал шутливым панегириком в адрес узких, своеобразных и очень уютных улочек старого города. Брюсов тут же сказал, что предпочитает широкие улицы и высокие дома новой Риги и что здесь создаются новые, миру еще неизвестные богатства прекрасного. 13


--------------------------------------------------------------------------------

11 Ibid.

12 Egtitis V. Valerijs Brjusovs latviesu vidu // Druva. 1914. N 3. 291.-292. Ipp.

13 В это время Рига интенсивно застраивалась домами в стиле югенд (модерн); одним из создателей этой новой, восхищавшей Брюсова Риги был Михаил Эйзенштейн, отец Сергея Эйзенштейна.

стр. 132


--------------------------------------------------------------------------------

Сологуб бывал в Латвии и раньше. В 1913 году в Цесисе и Лиепае он выступал с лекцией под тем же названием "Современное искусство". Свои впечатления от встреч с Латвией поэт выразил в стихах. В цикле 1913 года "Города" есть стихотворение, помеченное "Венден. 3 мая 1913 г." (Венден - тогда официальное название города Цесис), в котором поэт описывает свое посещение руин рыцарского замка.

По ступеням древней башни поднимаюсь выше, выше,

Задыхаюсь на круженьи сзади ветхих амбразур,

Слышу шелест легких юбок торопливых, милых дур,

По источенным ступеням узкой щелью, выше, выше

Лишь затем, чтоб на минуту стать на доски новой крыши,

Где над рыцарскою залой обвалился абажур, -

Вот зачем я, задыхаясь, поднимаюсь выше, выше,

Выше кровель, выше храмов, выше мертвых амбразур.

В Лиепае (в то время Либаве) Сологуб был 4 октября 1913 года, а стихотворение, навеянное впечатлением от богатого портового города, довольно холодно встретившего поэта, написал 10 октября 1913 года в Кременчуге:

Либава, Либава, товарная душа!

Воздвигла ты стены пленительных вилл,

Но дух твой, Либава, товар задавил.

Либава, Либава, товарная душа!

Живешь ты тревожно, разбогатеть спеша,

Но кислый дух скуки гнездо в тебе свил.

Либава, Либава, товарная душа!

Зачем тебе стены пленительных вилл?

Русские символисты, в том числе Сологуб, прочно вошли в латышскую литературную жизнь начала века.

В это время здесь проходила бурная полемика о путях развития литературы, и нарождающийся модернизм подвергался уничтожающей критике как со стороны традиционно настроенных защитников реализма, так и со стороны критиков-марксистов, чьи позиции в это время в Латвии были очень сильны. В этом смысле показательна рецензия Вилиса Кнориньша на перевод пьесы "Заложники жизни", в которой он характеризует драму как выражение мещанского компромисса и делает вывод, что ее идейная сущность абсолютно неприемлема. 14 В направленной против латышских декадентов брошюре "Фавны или клоуны" (1908) Я. Янсон (Браун), один из лидеров латышских большевиков, неоднократно ссылается на связь латышских и русских модернистов и в пылу полемики характеризует последних, не стесняясь в выражениях. Вот как он пишет о Сологубе: "В декадентской литературе повсюду мерещится эта магия и каббалистика. Укажем лишь на часто упоминаемое произведение Ф. Сологуба "Навьи чары" со всеми аппаратами средневекового колдовства: круглая комната с выпуклым потолком, магическое зеркало, превращающее юношей в старцев, стаканы с зеленоватыми жидкостями, волшебный жезл, вызывающий мертвецов из могилы и т. д. И, конечно, снова голые женские бедра перед зеркалом! В весь этот бред автор впутывает еще борьбу современных политических партий и своей эротически магической слюной хочет оплевать пурпур знамени российского пролетариата". 15

Я. Янсон-Браун проводит параллели между, как он считает, извращенным эротизмом русских и латышских поэтов и указывает на учителей: М. Арцыбашева, М. Кузмина, Л. Зиновьеву-Аннибал и Сологуба. Ему вторит "читатель" Г. К-ен,


--------------------------------------------------------------------------------

14 Knorins V. Fjodora Sologuba "DzTves gustekoi" // Yards. 1913. II. sej. 336.-337.

15 Jansons (Brauns)J. Fauni vai klauni? // Latviesu literaturas kritika. Riga, 1957. II. sej. 291. lpp.

стр. 133


--------------------------------------------------------------------------------

который в 1910 году в газете "Дзимтенес Вестнесис" обвиняет латышских поэтов в том, что они воспринимают извращенность русской поэзии, добавляя к тем же авторам еще и имя Брюсова.

На эти выпады с достоинством отвечал Карлис Скалбе, классик латышской литературы, уже тогда очень известный поэт. Он писал: "От латышской литературы господин К. столь же широко переходит к русской литературе и с легкостью избавляется даже от таких талантов, как Сологуб и Брюсов, которые, по его словам, умеют только стоять на голове и иногда пробренчать более или менее приличное стихотворение. Здесь я господину К. посоветовал бы немного подумать. О "дюжине" латышских безымянных писателей (выражение К. - В. В.), конечно, можно болтать все, что придет в голову, можно сколько угодно называть их варварами и шарлатанами. Здесь можно использовать всю полноту свободы слова. Но с писателями, произведения которых переводятся на другие культурные языки (...) все же нельзя обходиться так свободно. Во-первых, о писателях, которые переводятся на культурные языки Европы, нельзя говорить, что они варвары, которые нападают на культуру и все, что прекрасно и свято, потому что тогда эти культуры их бы не приняли. И поэтому не мешало бы немного сдержанности. Я могу понять Дон-Кихота, который в поисках врага всюду, в идеальной слепоте начинает борьбу со стадом баранов. Но выступая против таких талантов, как Сологуб и Брюсов, господин К. очень легко может оказаться в ситуации, когда картина переворачивается и начинает казаться, что не рыцарь выступает против баранов, а баран против рыцаря". 16

В своих теоретических высказываниях латышские декаденты часто опирались на русских символистов. Так, Фрицис Барда в программной статье "Романтизм как центральная проблема мировоззрения" (1913) несколько раз использует рассказ Сологуба "Белая березка", где автор заставляет своего героя - мальчика-подростка - влюбиться в березку как в идеальную деву своих снов и от избытка эротических чувств умереть около нее, как пример переноса субъективного чувства на реальный объект (перенесение-единение), когда объект как бы становится частью переносчика - самого поэта.

Следует отметить, что больших обобщающих материалов о Сологубе в латышской критике этих лет почти нет. Можно назвать лишь статью Р. Кродериса "Федор Сологуб" по материалам Ю. Стеклова из газеты "День".

После отделения Латвии от России интерес к Сологубу, как и к русскому символизму, резко падает. В начале 1920-х годов были напечатаны лишь несколько переводов Крузы и одно стихотворение в переводе А. Эрса. В юбилейном 1924 году в периодике были перепечатаны сказочки "Глаза" и "Лампа и спичка", а также опубликован один новый перевод "Тихой колыбельной" ("Долго бегал мальчик мой...") под названием "Сон и смерть". В последующие годы появлялись лишь отдельные случаи публикации, например рассказ "Поцелуй смерти" (1928), стихотворение "Чертовы качели" (1931), в основном в малотиражных изданиях.

Даже уход из жизни Сологуба в латышской печати прошел почти незамеченным. Его отметили всего три издания.

В самом крупном литературно-критическом журнале "Латвью грамата" ("Латышская книга") напечатал свои воспоминания о встречах с Сологубом и Брюсовым Антон Аустриньш 17 и включил в них два стихотворения Сологуба: "День только к вечеру хорош..." и "Каждый год я болен в декабре...".

Критик П. Кикутс также выступил с "парным" некрологом "Две смерти", где отдавал дань памяти двум писателям, оставившим след в латышской литературе - Сологубу и С. Пшибышевскому. 18


--------------------------------------------------------------------------------

16 Skalbe К. Miksia un aristokratija // Latviesu literaturas kritika. 651. lpp.

17 См. прим. 10.

18 См. прим. 5.

стр. 134


--------------------------------------------------------------------------------

В годы, когда в Латвии творчество русских символистов (как и декадентские произведения латышских писателей) было предано забвению, воспринималось в основном со знаком отрицания, наиболее полную оценку Сологубу дал Янис Судрабкалнс, который в 1927 году писал, что поэт стоял высоко над мелкими, изменчивыми группами и школами. 19 Судрабкалнс особо остановился на романе "Творимая легенда", в котором видел странную смесь мечты и реальности, сексуальности, эротики с насмешкой над мещанством. Он считал, что в романе Сологуба привлекает и отталкивает блеск фантазии и тьма российской разрухи, что это непреходящий документ времени и искусства.

Судрабкалнс отмечал заслуги Сологуба в совершенствовании поэтической техники, певучесть и изящество его стихов, сравнивая с Бальмонтом, утверждал, что сологубовские стихи более духовные, они более глубоко проникают во внутренний мир человека. Заканчивая некролог, Судрабкалнс настаивал на том, что, хотя в глазах ортодоксального коммунизма Сологуб вредный и ненужный поэт, время докажет - это имя, имя певца Альдонсы и Дульцинеи, стоит запомнить.

Сегодня, когда в латышском литературоведении впервые начинается серьезное изучение истоков национального модернизма, пройти мимо имени Сологуба невозможно. И хотя сравнительный анализ творчества Сологуба и латышских поэтов начала века еще впереди, он должен выявить много интересного и важного.