Михайлов О. Вещая мелодия судьбы

М.: Сибирский цирюльник, 2008

Наши доктора филологических наук нередко порываются писать и прозу. Соблазн велик. Казалось бы: раз ты хорошо понимаешь, как это сделано, так и делай себе на здоровье. Но выходит, как правило, пшик. Анализ не синтез. За рефлекторность и пластичность в голове отвечают, видимо, разные шарики.

Феномен Олега Николаевича Михайлова в том, что ему даны оба эти таланта. Известный литературовед, самый авторитетный в стране специалист по литературе русского зарубежья, он в то же время состоялся и как прозаик, исторический романист прежде всего. Его романизированные биографии Суворова, Кутузова, Державина, Александра Третьего Миротворца - с золотой полки популярного жанра.

Обе способности счастливо скрестились в его мемуарах. В них нельзя не увидеть венец творчества почтенного литератора.

"Вещая мелодия судьбы" напоминает трехчастную симфонию. Открывают книгу воспоминания о детстве и юности - от первых впечатлений бытия до первых литературоведческих лавров. Михайлов - москвич, но мегаполис не может быть малой родиной. Ею стала для автора "страна Тишинка" - переплетенье кривоватых переулков и улочек между Садовым кольцом и Белорусским вокзалом, вокруг знаменитого Тишинского рынка. Глухие, напоенные тайной места, зажатые шумными магистралями. Интимно освоенные, они становятся мифологией детства. Потом следуют годы учений - от суворовского училища в Курске до филфака Московского университета. Знаменитый "толстовский семинар" академика Гудзия, где однокашниками Михайлова стали Лакшин и Палиевский. Первый выбор между "либералами" и "патриотами". Метания. "Двух станов не боец", Михайлов не юлит задним числом, он честен и перед собой, и перед читателями. Вообще-то редкое качество в мемуарной прозе.

Вторая книга воспоминаний - услада для архивистов. Здесь приводится переписка исследователя с "белогвардейскими эмигрантами". И какими! Среди корреспондентов Михайлова и вдова Бунина Вера Николаевна, и прозаик Борис Зайцев, и такой мэтр зарубежной русской критики, как Адамович, и душеприказчица Шмелёва Кутырина, и еще многие уцелевшие к тому времени "источники информации". Не у многих коллег былого суворовца находилось мужество вступать с ними в переписку: большой террор хоть и миновал, но времена были, как говорится, не совсем вегетарианские.

стр. 59
Третья книга отдана тем выдающимся современникам, с кем Михайлов тесно общался на родине, нередко в кругу Переделкина. Тут и Чуковский, и Леонов, и Солженицын, и Шульгин. "Три венка" - отдельная главка. Венки розданы тем, кто был не только почитаем как автор, но и душевно близок. Два поэта - Примеров и Слуцкий, и поэт в прозе Константин Воробьёв. Последний очерк, может быть, особенно ценен. Из-за географической отдаленности своей (а также, чего греха таить, и банальной зависти коллег) Воробьёв как-то выпал из расхожего обозрения, о нём известно мало, мемуары Михайлова заполняют, таким образом, важный пробел.

Казалось бы, чего легче - садись за стол и вспоминай, страница за страницей, свою жизнь. Но легкость эта обманчива. Берущегося за перо подстерегает тяжелая инерция схематизма... - признаётся Михайлов. Мы, читатели, должны быть ему благодарны за его борения. Симфония памяти удалась. А её финал - эпилог "Бессонное окно" вообще походит на исповедь сына века. И десятки лет пройдут, а этот сугубо личностный вроде бы, но и глубоко православный символ веры будет читаться все новыми и новыми поколениями как завет, зарок, завещание.