Рейтинг
Порталус

ЕДИНА ЛИ НАУКА?

Дата публикации: 09 сентября 2015
Автор(ы): М.М. ХОЛМЯНСКИЙ
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ВОПРОСЫ НАУКИ
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1441746877


М.М. ХОЛМЯНСКИЙ, (c)

Система науки сегодня столь огромна и многообразна, что при управлении ею без классификаций не обойтись. Вопрос, следовательно, не в том, быть им или не быть, а в том, какими они должны быть. Видимо, нужно различать классификации "условные" и "безусловные". Нужно потому, что условные классификации, не имеющие достаточно четкого и осмысленного определения, необходимо применять с осторожностью, памятуя о том, что их абсолютизация опасна. Позвольте, шутки ради, привести пример из житейского опыта. Моя знакомая делила свои деньги на две части. Деньги для еды хранились в одном месте, деньги для всего прочего - в другом. Такая "классификация" денег была ей удобна, но, очевидно, была условной. Абсолютизируя ее, можно было умереть от голода при избытке денег "другого сорта".

Несколько видов классификаций наук уже укоренилось. Попытаемся выяснить, абсолютны они или относительны, выражают ли действительно некие незыблемые разграничения в системе наук или условны, а наука является единой по сути своей.

Классификация по функциональному признаку

Выглядит такое разделение вполне естественным. Всякому, например, ясно, что наука о прочности строительных конструкций и наука об электромагнитных колебаниях отличаются друг от друга очень существенно, и нехватку строительных институтов восполнить созданием институтов энергетического профиля невозможно, но значит ли это, что между указанными науками лежит пропасть? Судите сами. Лет уже, наверное, 50 тому назад мир был потрясен аварией огромного, построенного по последнему слову техники Такомского моста в США. Загадка причин аварии оставалась неразрешенной до тех пор, пока московский ученый И. Гольденблат не догадался произвести расчет моста на нелинейные колебания, использовав аппарат теории электромагнитных колебаний.

Может быть, этот пример взаимопомощи "разных наук" единичный? Почти буквально на этот вопрос ответ дает высказывание С.И. Вавилова, не только крупнейшего ученого - оптика, но и знатока проблем организации науки: "Все науки о природе вышли из одного

стр. 189


источника. Они не только разбежались, как пальцы на одной руке. Они сохранили живое сходство, как те же пальцы... Такое сходство - продолжает С.И. Вавилов - имеется между учением о нервной системе и рекламированием товаров, между учениями о тепловых машинах и о языкознании" [1]. Эти удивительные примеры неожиданного сходства заставляют насторожиться. Не испортили ли мы чего-нибудь, резко отделив химию от физики, теплотехнику от гидротехники, механику твердого тела от механики жидких и газообразных тел? Сомнения эти, оказывается, далеко не новы, и уже есть весьма категоричное и авторитетное высказывание на этот счет: "Если кто хочет глубже постигнуть химические истины, то ему необходимо изучать механику. Химик без знания физики подобен человеку, который все должен искать ощупью". Слова эти принадлежат М.В. Ломоносову! А вот несколько цитат из книги ученого нашего времени М.В. Волькенштейна: "Современная биология, вооруженная математическим аппаратом, идет к глубокому объединению с физикой и химией".

"Любые попытки отгородить одну область знаний от другой... мешали науке; открытием Д. Менделеевым периодического закона химия вышла на перекресток с физикой и открыла физике один из самых важных путей ее развития".

"Аргументация не верящих в единство науки такова: "говорится, что наука страшно разрослась, что невозможно быть всесторонним специалистом, что времена Леонардо да Винчи и Ломоносова прошли безвозвратно..." Но такая аргументация не выдерживает критики. Наряду с углубленной специализацией различных областей знаний наша эпоха характеризуется их объединением..." [3].

Аргументация в пользу представления о единстве науки более чем убедительна. Если химия способна не только к саморазвитию, но и к тому, чтобы пробивать дорогу физике, а физика, в свою очередь, ежечасно расширяет горизонты химии, то как же осторожно надо отделять их друг от друга. Итак, нужна осторожность! Это крайне важно, но это еще не все!

Обнаруживается, что важнейшие принципиально новые идеи возникают не в пределах какого-то одного направления, а на "перекрестках наук" (термин Волькенштейна). Этот факт общеизвестен, и сегодня о нем как будто бы никто не спорит, а ведь существование этого факта, по существу, означает запрет на классификацию наук по функциональному признаку! Подкрепляет этот вывод и наличие самых удивительных аналогий, которые, как дороги, соединяют самые отдаленные друг от друга науки. (Некоторые предпочитают говорить об "областях науки", а термин "наука" применять только в единственном числе. В дальнейшем мы будем придерживаться именно такого словоупотребления.)

стр. 190


Нильсу Бору принадлежит мысль, что если какое-то утверждение нетривиально, то таковым является и противоположное утверждение. Значит, при полезности и даже необходимости разделять науку на области, не исключено, что полезным окажется и разрушение границ между ними. Вспоминаются названия академических институтов в бывшем Союзе: "физической химии" и "химической физики". Развитие науки происходит очень неравномерно. В результате отставшие могут сделать скачок за счет ушедших вперед. Следует помнить и о тех случаях, когда функциональное разделение просто невозможно. Обычно такая ситуация складывается при решении новых особенно сложных задач. При создании ядерного оружия, при космических исследованиях, при расшифровке кода ДНК "под одной крышей" собирались представители самых различных научных направлений. И последнее: ведущая роль теории познания и общих принципов исследований неизбежно объединяет науку в нечто цельное - вряд ли кому-нибудь придет в голову, что эта теория и эти принципы могут быть различными, например, в биологии и учении о летательных аппаратах. Приходится признать, что все исследования представляют собой общее достояние.

Классификация по признаку масштабности и практической ценности исследований

Вновь отношение к классификации двойственное. С одной стороны, очевидно, что осуществление управляемой термоядерной реакции и поиск средств от тараканов - проблемы разного масштаба и разной практической полезности. Но не менее очевидно и то, что если слишком решительно разделить науку по признакам масштабности и практической полезности, ей будет нанесен вред. Обратимся к авторитетам. Вначале - о классификациях по признаку масштабности. Практически здесь речь идет о разделении науки на "большую" и "малую". О таком разделении писал С.И. Вавилов в связи с выступлением П.Л. Капицы с предложением выделить "большую науку" с привилегией заниматься фундаментальными исследованиями [4]. Читаем у Вавилова: "Прежде всего, делить науку на "большую" и "малую" можно только post factum, а не ante factum. Скромная узконаправленная плановая работа иногда post factum оказывается производящей переворот в науке; случается, однако, и обратное, то есть работа, предпринятая с грандиозными намерениями, не дает ничего. С другой стороны, заранее требовать от одних учреждений "большой" науки, от других "малой" - это значит сделать глубокую тактическую ошибку и вместе с тем ошибку по существу. Оптический институт никогда не делил свою науку на большую и малую, и с этой течки зрения является очевидным экспериментальным опровержением классификации П.Л. Капицы" [1]. Высказывание вполне убедительное, но и авторитет Капицы велик. Поэтому продолжим обсуждение.

стр. 191


Когда-то, наверно, не нашлось бы и одного человека, который посчитал бы масштабным вопрос: "Почему небо голубое?" Между тем, попытки ответить на этот вопрос заняли больше столетия. Им занимались Эйлер и Рэлей, Смолуховский и Эйнштейн. А результатом этих "невинных", сугубо "немасштабных" занятий явилось открытие явления "комбинационного рассеяния". Открытие оказалось более чем серьезным. Сегодня "спектры комбинационного рассеяния" привлекаются к самым глубоким исследованиям строения вещества!

Трудно поверить, что когда-то небольшими по своим масштабам и не сулившими никакой практической пользы были основополагающие открытия Франклина, Гальвани, Эрстеда и Фарадея в области электричества. Самое поразительное, что не придавали им большого значения и сами исследователи. Значит, и они даже не догадывались, что не за горами время, когда электротехника станет материальной основой цивилизации.

Точно так же и Пастер, наверно, не считал масштабной свою попытку помочь своим землякам - пивоварам избавиться от неведомой им напасти, делавшей пиво горьким. А ведь именно эта попытка стала первым шагом на пути к его великому открытию.

Можно было бы привести еще много подобных примеров, но, кажется, уже ясно, что тысячу раз прав С.И. Вавилов: "Цель исследований это только намерение, по которому судить о самом исследовании и его результатах непозволительно". [2].

Перейдем теперь ко второму, еще чаще используемому критерию -критерию практической полезности и вновь обратимся к авторитетам: "Вопрос не в том, должны ли ученые и наука служить своему обществу и человечеству - такого вопроса и быть не может. Вопрос в том, какой путь короче и вернее ведет к этой цели. Идти ли ученому по указке практичных житейских мудрецов и близоруких моралистов или идти, не смущаясь их указаниями и возгласами, по единственному возможному пути, определенному внутренней логикой фактов, управляющей развитием науки... Критерием истинной науки является не та видимость узкой ближайшей пользы, которой успешнее всего прикрываются адепты псевдонауки, без труда добывающие для своих пародий признание их практической важности и государственной полезности" [5]. Написал это К.А. Тимирязев, написал почти сто лет назад, а может статься, что сегодня еще больше к месту, чем вчера.

Очень похоже писал о практической целесообразности Волькенштейн: "Обыватель склонен оценивать научную работу по ее практическим приложениям... между тем, научные открытия, имеющие наиболее общее и фундаментальное значение, никогда не делались во имя практической цели. Они диктовались внутренней логикой развития науки. А затем возникали практические приложения, тем более важные, чем крупнее было это открытие" [3].

стр. 192


Вообще, видимо, природа не одарила людей способностью что-либо предвидеть в области науки. Как иначе объяснить, что самые серьезные научные направления часто возникали как "незаконные дети", подлежащие пренебрежению. В практике советской науки - это и атомная физика и генетика, и кибернетика. Такой "букет" и нарочно не придумаешь.

Может быть, главный аргумент против абсолютизации классификации по масштабности и практической ценности исследований - роль случая в научном поиске. Того самого случая, который, как волшебная палочка, может превращать малое в большое, обычное в необычное, простое в великое. Предугадать все, что связано с капризом случая совершенно невозможно. Примеров тому множество. Ограничимся несколькими и, конечно же, историей открытий А. Левенгука, человека, не мечтавшего ни о чем большем, чем научиться делать хорошие линзы. Надо, правда, заметить, что эта задача была совсем непростой. Но, как теперь уже очевидно, "простак" Левенгук, не знавший латыни и потому слывший среди горожан Дельфта невеждой, был прирожденным незаурядным исследователем. Мог ли Левенгук или кто-нибудь другой предполагать, что скромные занятия линзами позволят ему и всему миру открыть неведомый до этого мир бактерий. А разве Гальвани, заметивший, как дрыгают ободранные ножки лягушек, и начавший исследовать это явление, мог хоть в самой малой мере догадываться, что и он стоит на пороге открытия нового мира - мира электричества! Важно помнить, что за свое любопытство "... он подвергался множеству нападок и насмешек со стороны "ученых", видевших в этом пустую недостойную ученого трату времени. Само собой разумеется, что вмешались и попы -им ведь тогда до всего было дело и везде они усматривали ереси" [б]. Вовсе случайным было открытие рентгеновских лучей. Много писалось о роли случая в открытии эффекта Вавилова - Черенкова.

Суть дела, пожалуй, вполне очевидна. Для дальнейшего обсуждения важно выделить одну "деталь". Она хорошо известна - случай помогает далеко не всем. Он благосклонен к тем, кто не жалеет времени и сил на корректную постановку исследований, кто достаточно подготовлен и честен.

Итак, классификация по критерию масштабности и практической ценности крайне уязвима. Бессмысленно кому-то запрещать ею пользоваться, но, как везде, где проходит ток высокого напряжения, есть предупреждающие знаки, так и всем, кто пользуется указанным критерием, нелишне позаботиться о таких знаках. О том, как легко загубить в науке даже самое перспективное, к сожалению, хорошо известно. Надо, чтобы никто не забывал о том, что сумела натворить с наукой инквизиция, как пострадала наука от невежества и деспотизма в сталинские и гитлеровские времена. И, самое главное, что основным оружием врагов науки во

стр. 193


все времена было обвинение в отсутствии практической полезности. А деление науки на "большую" и "малую" позволяло, выделив небольшую группу людей, занятых "фундаментальными" исследованиями, и создав им привилегированное положение, отказать в должном уважении многомиллионной армии научных работников, занятых проблемами "нефундаментальными".

Классификация по условиям проведения исследований и по их результатам

Первый из этих критериев в принципиальном отношении никуда не годен. Это очевидно, зато в практическом смысле ему не откажешь. Если создается научное учреждение с высокими зарплатами и хорошим оборудованием, можно надеяться, что в этом учреждении научная продукция будет высокого качества. Но так бывает не всегда. Помню, как к нам в институт, делавший первые шаги и размещавшийся в подвале, приехал известный ученый из-за рубежа. Ждали его со страхом - боялись, что он посмеется над нашими результатами, полученными на буквально самодельном оборудовании. Однако ученый оказался снисходительным, а в заключение сказал: "Научные работники трудятся плодотворно, пока они находятся в подвалах". Не скоро мы, мечтавшие вырваться из нашего подвала, поняли, насколько он был прав. На моих глазах у нас в институте была создана великолепно оборудованная лаборатория, предназначенная для осуществления полного цикла исследований от планирования эксперимента до автоматической обработки их результатов. В лаборатории было все, кроме одного - души! Не было настоящего руководителя, и жутковато было наблюдать за активной, но неизменно бессмысленной деятельностью лаборатории. По этому поводу хочется вспомнить то, что писал Капица об экспериментах Э. Резерфорда: "... опыты его исключительно просты, их свободно может сделать любой студент, но в то же самое время эти опыты так правильно поставлены, так прямо ведут к цели, что решали вопросы первостепенной важности и производили революцию во взглядах на материю" [7].

С годами инструментарии ученых усложняются. Сегодня на переднем крае науки требуется иногда уникальное по сложности и стоимости оборудование. Тем не менее, и в настоящее время первое место в условиях работы ученого отводится не материальному обеспечению, а степени свободы творчества.

Как ни стараются чиновники взять управление на себя, тематика исследований практически всегда строится снизу. Зато сколько же стараний прикладывается, чтобы не дать ученому "разгуляться", чтобы всеми правдами и неправдами "привязать" тематику к каким-либо сугубо практическим задачам. Делают это чиновники не только из страха перед вышестоящим чиновником, но и в искреннем стремлении приблизить

стр. 194


науку в практике, не понимая, что практика приходит в науку другими путями. Во времена интенсивного развития науки в бывшем Союзе по степени свободы творчества резко различались между собой институты академические и прикладные. Коллективы академических институтов свободы имели много больше и, надо сказать, платили за нее щедро высоким качеством продукции. Этот опыт важен; он показывает, что при определенных условиях критерий деления наук по условиям проведения исследований может оказаться "работоспособным".

Второй критерий похож на первый, как похоже зеркальное отражение на оригинал. Первый порочен в принципе, но иногда практически приемлем, второй безупречен в принципиальном отношении, зато не реализуем на практике, а часто даже работает "с точностью до наоборот".

Казалось бы, для суждения о проделанной работе по ее результатам нужно совсем немного, уметь оценить сделанное. Правда, не вообще оценить, а оценить в такие сроки, которые необходимы для соответствующих действий, в первую очередь для оплаты затраченного труда. Но вот незадача - не дано человеку такого умения! "Для чего можно использовать то или иное открытие? Приходите через 50 лет, и я скажу вам". Это писал Лоуренс Брегг [8]. Иногда "временной лаг" оценивают в 20-30 лет, что более утешительно, но вот ошибочное утверждение Аристотеля о зависимости скорости падения тел от их веса безоговорочно признавалось примерно полторы тысячи лет, а другое его заблуждение о геоцентрическом строении Вселенной просуществовало несколько сот лет [9]! История, конечно, знает примеры быстрых безапелляционных оценок, но ошибок при этом делалось непомерно много. Французская академия наук, к примеру, прославилась тем, что отклонила проект парохода, представленный Фултоном, как не имеющий практического значения. Отвергнутыми ею оказались также громоотвод Франклина и противооспенная прививка Дженнера.

Почему же так недоступна адекватная своевременная оценка? Попробуем, если и не разобраться в этом, то по крайней мере задуматься, о причинах этого феномена. Используем для этого несколько хорошо известных примеров. Начнем с открытия Э. Резерфордом атомного ядра [10].

После долгих нелегких размышлений ученый пришел к замечательному выводу о том, что положительные заряды распределены в атоме не равномерно, а сосредоточенно, образуя ядро! Это было великое озарение, но вначале даже доброго слова не дождалось. Почему? Потому, что природа разом "до конца" свои секреты не раскрывает. Открытие ядра, и само по себе трудное для признания, породило больше вопросов, чем ответов. Гипотеза Э. Резерфорда противоречила представлениям своего времени, согласно которым в планетарной модели атома, предложенной им, электроны, теряя энергию, должны все время приближаться к ядру.

стр. 195


И уж вовсе недосуг тогда было поинтересоваться оценкой энергии, скрытой в ядре. Пройдут годы, открытие Э. Резерфорда получит и подтверждение и развитие, и только тогда выяснится, что оно открывает дорогу к освоению невиданных по масштабу неисчерпаемых источников энергии. Все это придет, когда уже не будет в живых автора открытия, так и не узнавшего истинной его цены.

В отличие от Э. Резерфорда, Д.И. Менделеев был уверен в огромном значении открытого им периодического закона, но долгое время в этом был совершенно одинок. Большинство либо вовсе не придало значение опубликованной таблице элементов, либо, в лучшем случае, видело в ней наглядное пособие для учащихся. И их можно понять, потому что в первоначальном виде таблица имела много пропусков, в чем-то противоречила известным представлениям и даже опытным данным. Предстояла огромная работа по уточнению таблицы, и опять вместе с открытием пришли вопросы. Главный из них - причина периодичности.

Приведенные примеры схожи. Похоже, что первооткрывателям рассчитывать на лавры не приходится. Может быть, вообще, не их, а тех, кто доводит открытие до финиша (конечно, всегда промежуточного) следует считать авторами открытия? Мнения по этому вопросу расходятся. Вот мнение П.Л. Капицы: "У нас часто принято судить о достижениях науки только по ее практическим результатам, и получается, что тот, кто сорвал яблоко, тот и сделал главную работу, тогда как на самом деле сделал яблоко тот, кто посадил яблоню" [6]. А вот А.Б. Мигдал придерживается почти противоположного мнения: "Любая общая идея приобретает ценность, только если она подтверждена научными доводами, и честь открытия принадлежит тем, кто способствовал превращению этой идеи в доказанную истину" [7]. Если отнестись к этому вопросу с полной научной и юридической ответственностью, ответ становится совершенно невозможным. И это тем более так, что процесс познания ни начала, ни конца не имеет. И все-таки всем ясно, что лишать авторских прав Э. Резерфорда и Д.И. Менделеева не следует. И не в последнюю очередь потому, что они смело перешагнули через барьеры науки своего времени! Они обогнали свое время, как обогнал его и К.Э. Циолковский, открытия которого станут необходимыми людям только спустя полвека после их совершения. И по сей день я со стыдом вспоминаю снисходительно - ироническое отношение к исследованиям Циолковского, которые публиковались в основном в популярных журналах для юношества.

В 1916 г. А. Эйнштейн написал работу по индуцированному спектральному излучению. Работа оставалась в тени до тех пор, пока через все те же полвека не была положена в основу лазерной техники.

Много лет назад в СССР были начаты исследования в области "математической логики". Это направление тогда официальные круги

стр. 196


признали "примером бессмысленных исследований, не имеющих перспектив применения". Но сами ученые так не думали, продолжая работать, и долгие вечера проводили на семинарах в квартире своего учителя. Кончилось это противостояние весьма поучительно. Можно подумать, что кто-то специально решил проучить людей за их невежество - когда появились электронно-вычислительные машины и встала серьезнейшая проблема создания эффективных алгоритмических языков, выяснилось, что решает эту проблему математическая логика!

Не исключен случай, когда оценка по сути своей требует очень большого лага, на что в свое время обратил внимание А. Пуанкаре: "Сэр У. Рамсей сделал попытку показать, что радий подвергается превращению, что он обладает, хотя и огромным, но исчерпаемым запасом энергии. В таком случае при превращении радия выделяется в миллион раз больше теплоты, чем при всех известных превращениях. Радий должен истощаться за период времени в 1250 лет; итак, по крайней мере, через несколько сот лет дело, наверное, выяснится. Пока мы этого ждем, наши сомнения остаются в силе" [10]. Сомнения удалось снять много раньше, но то, что даже великий ученый отводил проверке сотни лет, показательно!

До сих пор речь шла об открытиях. Может быть, благополучнее обстоит дело с результатами массовых исследований? Раз они проще, проще должна быть и оценка? Но в чем, собственно, их простота? Объект любых исследований, кто бы их ни проводил, одинаково бесконечно сложен! Другое дело, что очень различной бывает глубина проникновения в суть явлений. Но чем она меньше, тем больше вероятность ошибки. Выходит, что именно малая глубина, представляющая собой главную особенность массовых исследований, является их основной бедой! К этому добавляется невозможность обеспечить в огромном масштабе этих исследований достаточно квалифицированную экспертизу. Все это приводит к бесчисленным ошибкам, заставляет многие тысячи исследователей отвлекаться на борьбу за признание своей правоты, заниматься больше "внедрением", чем самой наукой.

В массовой практике исследований, к сожалению, неизбежен феноменологический подход без попытки познать внутренний глубинный механизм явлений. Жизнь показывает, что в таких исследованиях рано или поздно обнаруживаются ошибки. Без понимания механизма явления, как правило, невозможно с достаточной достоверностью выявить полную систему параметров (или явлений). А это значит, что даже полученные достоверные результаты нельзя рекомендовать для применения. Рекомендации, которые вроде бы получили опытное подтверждение, могут "вдруг" оказаться совершенно ошибочными. Об этом свидетельствует длинный список просчетов. Ошибки исследователей прочности привели к многочисленным авариям мостов, к усталостным

стр. 197


разрушениям самолетов, к хрупкому разрушению стальных корпусов огромных судов.

Было в СССР время, когда стали применять железобетонные плиты, изготовленные по технологии проката. Проведенные опыты показали допустимость их применения. В опытах проверялось многое, но один фактор был все-таки забыт. Этим фактором было время. Опыты проводились при кратковременном нагружении, а неприятностей, как оказалось, надо было ожидать по прошествии определенного времени. Повышенные усадка и ползучесть прошедшего прокат бетона оказались столь высокими, что привели к недопустимому провисанию конструкций и к необходимости их замены.

Казалось бы, можно избежать затруднений, обязав исследователей указывать, в каких именно условиях проводились опыты. Но действительные условия всегда чем-то да отличаются от условий, в которых проводились опыты. Можно ли пренебречь этим отличием? Не зная механизма явления, ответить на этот вопрос, как правило, нельзя.

Подводя итоги ознакомления с еще двумя критериями, можно только посетовать на "невезение" и понять, что поиски придется продолжить.

Классификация на основе критерия научности исследований.

Как будто бы очевидно, что строгие корректно поставленные исследования и исследования без проникновения вглубь явлений, основанные на ошибочно спланированных экспериментах, да еще и с ошибками при обработке опытных данных действительно принципиально различны, тем не менее, есть немало противников того, чтобы судить о качестве проведенных исследований по степени научности их постановки. Люди эти, как легко догадаться, сторонников этого критерия склонны причислять к идеалистам, нравоучительно напоминая, что критерием всякой оценки в науке может служить только опыт. А вот А.Б. Мигдал упрямо утверждал: " О качестве теории нужно судить по тому, насколько убедительно и непротиворечиво она построена" [11]. Об опыте - ни слова! Но Мигдал идет дальше: *' Совпадение теории с опытом не единственный и даже не главный аргумент в оценке теории. Хорошая теоретическая работа представляет собою убедительный вывод из предыдущих достижений пауки, которые получены в результате громадного числа многократно проводимых экспериментов ... и совпадение с опытом неправильной теории не делает ее более убедительной".

Противоречат ли высказывания ученого материалистическому мировоззрению? Прежде, чем попытаться разобраться в этом - еще одна цитата: "Чисто логическое мышление само по себе не может дать никаких знаний о мире фактов: все познание реального мира исходит из

стр. 198


опыта и завершается им" [12]. Сопоставляя высказывания, приходим к выводу, что противоречие между ними всего лишь кажущееся. Разумеется, прав А. Эйнштейн, но, знакомясь с проблемой оценки результатов научных исследований, мы уже имели возможность понять, что критерий практики, безупречный в философском отношении, не применим из-за невозможности оценок.

Каковы же сомнения в применимости критерия? Нам уже не нужно разбирать доводы типа: "Работа действительно хорошая, но цель исследований не была достаточно значимой" или: "Исследование выполнено на высоком уровне, но результаты не впечатляющи". Цена таким сомнениям уже известна. Но остаются более серьезные вопросы. Первый из них: может ли в строго поставленных опытах быть получен отрицательный результат? Может! Многих примеров не требуется. Достаточно вспомнить опыты Майкельсона. Великолепно задуманные и столь же великолепно осуществленные, эти опыты имели целью обнаружить "эфирный ветер". К огорчению исследователя, эксперимент показал полное отсутствие такового. Справедливости ради, надо напомнить, что польза от этого отрицательного результата оказалась исключительно большой. Эксперименты подтвердили выводы Специальной теории относительности.

Вопрос второй: возможны ли в хорошо поставленных исследованиях ошибки? Опять ответ очевиден. Да! И опять достаточно одного примера-ошибки А. Эйнштейна, исправленной А. Фридманом [12].

Чернят ли науку отрицательные результаты и ошибки? Правильнее всего сказать, что заставляют покачать головой, но не более того - в глубоких исследованиях всегда важны и отрицательные результаты, а ошибки, как правило, легко исправимы.

И последнее сомнение: "Может ли хорошо поставленное исследование давать лженаучные результаты?" Ответ отрицателен, поскольку по определению лженаука - попытка доказать утверждение ненаучными методами.

Итак, сомнения в правомерности критерия как будто бы отпали. Но, прежде чем сделать окончательное заключение на этот счет, обратим внимание на весомый довод в пользу критерия. Довод этот - в утверждении огромного, еще по сей день не осознанного до конца вреда ненаучных ("грязных") исследований.

Когда говорят о плохом научном работнике, чаще всего говорят: "У него слабые работы". Если бы дело было в этом, если бы сделавший плохую работу сразу же выкидывал ее, можно было бы считать, что наука легко отделалась. Но чем слабее работа, тем меньше надежды, что он так поступит. Как правило, происходит нечто совершенно обратное: такой научный работник использует всю свою изобретательность, чаще всего таким людям свойственную, чтобы закамуфлировать недостатки своей работы. Он непременно позаботится о том, чтобы запутать дело, применяя нечеткие определения

стр. 199


и нечеткие выводы. Больше того - он сумеет "подтвердить" свои выводы опытами, результаты которых подтасует.

Классический пример "грязной" науки - учение Т.Д. Лысенко и работы его последователей. Со ссылками на опытные данные они утверждали, например, что пеночка, наевшись по ошибке мохнатых гусениц, рожает кукушонка, что овес при плохом уходе превращается в овсюг. Некий Н.В. Турбин сообщил, как о факте, о возможности расшатать наследственность у цветка при помощи волоска из хвоста собаки [13].

В то время как в строгих исследованиях ошибки быстро устраняются, в "грязной" науке вполне применимо высказывание А.Н. Крылова об устойчивости заблуждений [6]. Пример тому - ошибки лысенковцев. Эти ошибки были видны с самого начала, однако же, жили-поживали еще долго после полного разоблачения лжеучения. Корень устойчивости ошибочных утверждений "грязной" науки в том, что эти утверждения формулируются с помощью нечетких понятий и что для опровержения таких утверждений требуется во много раз больше усилий, чем затратили на них авторы.

Итак, нам, кажется, повезло и обнаружен вполне обоснованный критерий классификации наук. Но научные работники знают, что в мире науки властвует "закон сохранения подлости", и если все складывается благополучно, значит что-то не учтено. Естественно, самый первый вопрос: годится ли критерий в практическом отношении? Не попадаем ли мы в положение тех, кто разыскивал счастливого человека по приказу впавшего в ипохондрию короля, которому было предписано ношение рубашки счастливого человека. История эта, описанная Анатолем Франсом окончилась, как известно, тем, что после долгих поисков счастливый человек был все- таки найден, но рубахи он не носил.

Да, нужно признать, что ситуация схожая. Критерий пугает своей расплывчатостью. Его действительно нелегко использовать, но чем больше о нем думаешь, тем отчетливее становятся его достоинства. Может быть, не так уж обязательно пользоваться критерием впрямую. Но он, безусловно, дает до прозрачности ясную стратегическую основу развития науки!

Нетерпимость к халтуре, борьба за всеобщее понимание особенностей системы науки и необходимости бережного к ней отношения. Широкая квалифицированная информация о работе ученых, их трудностях и достижениях. Огромное внимание подготовке научных кадров, демократизация науки, обеспечение действительной свободы творчества...

Не может быть никаких оправданий лженауке; ими не могут быть ни святость цели, ни "важность" полученных результатов.

Критерий приоритета научности оказался необыкновенно емким. Так что же, найден все-таки критерий классификации наук и наука не едина? И да, и нет! Критерий действительно найден, но наука им

стр. 200


на две части не делится; от нее просто отсекается лженаука! Ясно, что это очень важно, но ясно и то, что для классификации наук он непригоден! И мы имели возможность еще раз убедиться в единстве науки!!

Заключение

Выше было разобрано несколько наиболее распространенных критериев классификации науки и было обнаружено, что единство всей системы науки составляет ее сущность. Поэтому необходимо, используя различного рода классификации, помнить об их условности.

Методика доказательства единства науки, к которой мы прибегли, крайне несовершенна, поскольку, перебирая варианты критериев, мы ни в какой степени не исключили появления каких-то новых критериев, которые все-таки позволят "разрубить" науку на части. Значит, даже будучи уверенными в единстве науки, мы не должны торопиться с выводами до той поры, когда будут проверены многие и многие варианты классификации или будет найдено строгое доказательство единства.

О том, что варианты еще будут и что, возможно, их будет немало, свидетельствует появление нового и совершенно неожиданного предложения, О нем оповестила израильская газета "Вести" от 6 июня 1994 г., поместив вкрапленное в статью М. Хейфеца "Его называют гением" высказывание некого господина X, которое заслуживает того, чтобы быть воспроизведенным: "В России вершину научной иерархии венчало фундаментальное Знание, т.е. Теория и теоретики. Ниже располагались экспериментаторы... И уж только отпетые неудачники отправлялись в прикладную науку... В Америке "прикладники" венчают пирамиду науки, ниже толпятся экспериментаторы, а уж вовсе у подножия пирамиды находятся теоретики, обслуживающие экспериментаторов... Если бы мне предложили в одной фразе сформулировать, в чем разница между физикой в СССР и физикой на Западе, я бы ответил: В Союзе физика -это искусство. В Америке ... - это бизнес, А недавно мне пришла в голову еще более еретическая мысль. В нарочито заостренной форме ее можно выразить так: Геббельс был прав - существует наука арийская и наука еврейская. Наука в Америке ... наука арийская". Надо надеяться, что большинство из прочитавших статью посмеялись и постарались оную "гипотезу" поскорее забыть. Для нас, увы, это было бы непростительным транжирством. Попробуем из процитированного, мягко говоря, странного предложения извлечь некий новый вариант классификации. Его, видимо, можно назвать вариантом классификации по подходу к исследованию. Первый вариант подхода отдает ведущую роль теории, за которой следует эксперимент и практическое применение. Второй вариант основан на примате практики с привлечением по мере необходимости эксперимента и теоретических изысканий.

стр. 201


Для суждения об этом предложении полезно вспомнить о бесконечной протяженности процесса познания во времени и использовать для начала примитивный образ ожерелья, состоящего из попеременно нанизанных красных и синих бус. Красные - теория, синие - эксперимент. Если такой образ корректен, то ясно, что вопрос: "Что должно следовать за чем" ответа не имеет. Это "родственник" вопроса: "Что было раньше - яйцо или курица?" Однако если сделать следующий шаг и уйти от начального упрощенного образа, обнаруживается, что вопрос не так-то прост. Обратимся к примерам. Открытие сверхтекучести гелия. Когда экспериментатор (Капица) обнаружил аномальное поведение гелия при сверхнизких температурах, к объяснению явления, естественно, подключились теоретики.

Противоположная картина возникла, когда А. Эйнштейн в 1912 г. предугадал на основе Общей теории относительности, что луч света должен отклоняться на определенную величину при прохождении вблизи Солнца. Проверка предположения легла на экспериментаторов. В 1919 г. во время солнечного затмения А. Эддингтону удалось подтвердить открытие.

Итак, в одном случае начало - за экспериментатором, в другом - за теоретиком. А во многих случаях даже трудно уяснить, кем был исследователь. Кем, например, были Д.И. Менделеев или Э. Резерфорд? А попробуйте проанализировать, с чего началось открытие структуры ДНК? Может быть, первичными были работы Лайнуса Полинга, а возможно рентгеноструктурные исследования Мориса Уилкинсона и Розалии Френклин, лежащие на перекрестке эксперимента и теории работы по созданию модели, или ... А если учесть, что к работе привлекались многие самые различные специалисты, то запутаться окончательно очень легко. И это отнюдь не единичное явление. Чем крупнее и новее научная проблема, тем в большей степени ее решение есть результат коллективных усилий, в которых эксперимент, теория и практика, подкрепляя друг друга, становятся неотделимыми.

Может возникнуть вопрос: допустимо ли вообще начинать исследование с эксперимента. На первый взгляд - безусловно нельзя. А. Пуанкаре был на этот счет категоричен. Он писал: "Нередко говорят, что экспериментировать нужно без предвзятой идеи. Это невозможно". Великий ученый был, несомненно, прав, но в реальных условиях начинать с эксперимента все-таки часто можно, поскольку на нынешнем этапе развития науки всегда есть какой-то теоретический задел. В результате, начинать на пустом месте, как правило, не приходится. Если даже предстоит изучать совершенно новое явление, ученый располагает огромным коллективным опытом предшественников, вооружен мощными общими принципами и математическим аппаратом [10, 12].

И последнее небольшое замечание в связи с утверждениями г-на X. Да, действительно евреям, возможно, более свойственна теоретическая

стр. 202


деятельность, чем экспериментальные исследования. Но к проблеме стратегии исследований это обстоятельство, конечно, отношения не имеет, как и к классификации науки.

Концепция единства науки, которая, во всяком случае пока, побеждает, имеет много противников. Это те, кто заинтересованы в том, чтобы разгородить здание науки на мелкие клетушки, чтобы затруднить приобретение коллективного опыта и, в частности, затормозить экстраполяцию на всю науку общих принципов, добытых в передовых ее областях.

Есть, однако, уверенность, что в рядах противников представления о единстве большинство составляют не эти люди, а те, кто имеет превратное представление о науке. Главное - в непонимании открытости системы науки и невозможности адекватной оценки результатов научных исследований, в укоренившемся представлении, что наука четко делится на "большую" и "малую", и что большинство научных работников занимаются как раз малой наукой, для деятельности в которой, считают они, большого ума не нужно.

Если практика ставит перед исследователем четкую конкретную задачу, по мнению обывателя, ему достаточно поставить несколько простых опытов, перебрать возможные варианты решения и выбрать наилучший. Представление это укоренилось, между тем оно основано на недоразумении, причем серьезном. Представление о простом опыте - всего лишь несбыточная мечта! Разговор о простом опыте некороток и непрост; он заслуживает специального обсуждения.

Знание в своем развитии может претерпевать самые удивительные превращения. Относится это, разумеется, и к нашим знаниям об особенностях системы науки. Будем осторожны. Скажем только, что на нынешнем уровне знаний представление о единстве науки выступает как глубокое свойство этой системы!


1. Вавилов С.И. Очерки и воспоминания. М., 1981.

2. Келер В. Сергей Вавилов. М., 1975.

3. Волькенштейн М.В. Перекрестки наук. М., 1966.

4. Капица П.Л. Будущее науки: Сборник статей. М., 1966.

5. Мечников И.И. Письма (1863-1916). М., 1974.

6. Крылов А.И. Мои воспоминания. Л., 1984.

7. Капица П.Л. Эксперимент, теория, практика. М., 1981.

8. Брегг Л. О науке // Наука и жизнь. 1970. N 9.

9. Тарасов Б. Паскаль. М, 1979.

10. Данин Д. Резерфорд. М., 196 7.

11. Мигдал А.Б. Поиски истины. М., 1981.

12. Эйнштейн А. Физика и реальность. М., 1965.

13. Берг Раиса. Суховей (воспоминания генетика). М., 1963.

Опубликовано на Порталусе 09 сентября 2015 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама