S.R. TOMPKINS. Russian Mind from Peler the Great through the Enlightment. University of Oklahoma. Press. 1953.

С. Р. ТОМПКИНС. Русский дух. От Петра Великого до конца просвещения.

Среди буржуазных историков США еще до второй мировой войны было модно говорить о "загадочности" русского народа, его культуры и "духа". Уже тогда профессор Уильям Чемберлен, сотрудничавший в херстовской прессе, написал книжку под заглавием "Русская загадка". В послевоенные годы, когда политики заговорили о "русском вопросе", профессора университетов и колледжей вновь заспорили о "русской загадке". Появилось немало статей и книг, интригующих читателей "новейшими методами исследования русской и славянской души". Одна из таких "научных школ" всерьез объясняла характер советского народа... слишком сильным пеленанием младенцев. Результаты ее исследований публиковались не в юмористических журналах, а в органе американской Ассоциации ученых-славистов¹ и в журнале нью-йоркского музея естественной истории² . Последователи американской расистки Рут Бенедикт британский врач-психолог Джеффри Гоурер и американская специалистка в области этнографии Маргарет Мид пытались разработать психологическую интерпретацию русской истории. Основой их рассуждений являлся тезис о том, что впечатления раннего детства определяют качества зрелой личности и даже целого народа. Авторы этой поразительной "теории" доказывали, что тугое пеленание младенцев образует такие опасные свойства русской нации, как нетерпимое отношение к другим народам, отвержение всяких компромиссов, склонность к беспричинному гневу и т. д. и т. п. Но психологам-расистам не повезло. Над ними посмеялись даже в некоторых далеко не либеральных органах прессы. Тогда за решение той же "загадки" взялся профессор русской истории университета штата Оклахома Стюарт Рамсэй Томпкинс. В 1953 г. он выпустил в свет первый том работы "Русский дух". Томпкинсу принадлежат несколько статей и книг о России, в которых он выступает как ярый норманист и фальсификатор русской истории. Его новую книгу реакционные рецензенты называют проницательным рассмотрением "важного, но темного аспекта русской истории"³ , "ценным вкладом в серию исследований, которые выясняют степень преемственности между царской и Советской Россией"⁴ .

Грубо фальсифицируя историю и игнорируя коренные изменения, происшедшие в России после победы Великой Октябрьской социалистической революции, Томпкинс тщится доказать, что разница между советской и монархической идеологией не так уж велика. Для подтверждения своих нелепых вымыслов сей ученый муж, привлек довольно разнообразный материал и обставил свою книгу внешними атрибутами серьезного исследования - цитатами, научным аппаратом, библиографией. Но при всем этом книга не имеет ничего общего с наукой. Это - жалкая компиляция из разных темных или давно устаревших источников. Измышления о декабристах списаны у последователя Пилсудского - Кухаржевского⁵ , фальсифицированные сведения о русском просвещении заимствованы из клеветнического опуса Джонсона⁶ , а вздорная

¹ G. Gorer. Some Aspects on the Psychology of the People of Great Russia. "The American Slavic and East European Review". Vol. 8. 1949, N. 3, p. 155.

² M. Mead. What makes the Soviet Character? "Natural History", September 1951. Vol. LX, N. 7, p. 297.

³ "The Annals of American Academy of politikal and Social Sciences". July 1953, p. 210.

⁴ "Saturday Review", 4 апреля 1953 г. Т. 36, стр. 29.

⁵ J. Kucharzewsky. The Origins of Modern Russia. New York. 1948.

⁶ W. Johnson. Russia's Educational Heretage. Pittsburgh. 1950.

информация о "русском духе" почерпнута из писаний, упомянутых Гоурера и Мид.

Томпкинс клеветнически заявляет, будто русский народ не приготовлен к свободному правлению и к демократии, будто у русского народа нет демократических традиций. Он попрекает русский народ тем, что в свое время тот не имел-де ни великой хартии, ни Habeas corpus, ни билля о правах (стр. 168). Слов нет, все эти установления были положительным явлением по сравнению с феодальными порядками. Но апологеты англо-саксонских "вольностей" игнорируют то, что эти "вольности" не помешали лендлордам согнать крестьян с земель, которые они обрабатывали, и что англо-саксонские "демократические традиции" не мешают монополистам США осуществлять в наши дни крутой поворот в сторону реакции.

Томпкинс проходит мимо вековой борьбы русского народа с крепостничеством и самодержавием. Свободолюбивому русскому народу он приписывает холопское чувство преданности своим угнетателям. Отрицая патриотические подвиги русского народа в войнах с иноземными захватчиками, он объясняет неудачи захватчиков случайностями погоды и прочими фатальными обстоятельствами. Томпкинс затушевывает тот факт, что русский народ выпестовал собственную демократическую интеллигенцию, создал великую демократическую культуру, что Россия явилась родиной ленинизма, играющего всемирно-историческую роль в борьбе человечества за освобождение, что именно в России впервые в мире восторжествовала вместе с Октябрем демократия для народа, для трудящихся.

Томпкинс заявляет, что просвещение и гуманность принесли России иностранцы. "Забывая" о русских просветителях XVIII и начала XIX в., обходя Радищева, Томпкинс приписывает идейные истоки движения декабристов одним лишь иностранным влияниям (стр. 163). Он игнорирует показания, мемуары, письма декабристов, где они не раз отмечали то решающее влияние, какое оказала на них русская действительность. Злостно извращая идеи декабристов, он называет "Русскую Правду" документом, пропитанным "ярким национализмом" (стр. 152). Томпкинс изображает декабристов врагами свободы и независимости Польши. В действительности же декабристы стояли за восстановление независимого польского государства. Декабристы отклоняли несправедливые шляхетские притязания на украинские и белорусские земли, но они сочувствовали освободительной борьбе поляков и, будучи в Сибири, горячо приветствовали известие о польском восстании. Это братское сочувствие освободительной борьбе поляков и было причиной любви к декабристам Мицкевича, Лелевеля, Ворцеля и других представителей польской демократической эмиграции.

На страницах книги Томпкинса взгляды декабристов отражены с точностью кривого зеркала. По мнению Томпкинса, декабристами руководили узко классовые интересы. По утверждению Томпкинса, у декабристов на первом плане была конституционная реформа, а вопрос о судьбе крепостничества отодвигался ими на второе место (стр. 219, 245). В действительности, как известно, отмена крепостного права рассматривалась декабристами как главная и первостепенная задача. Цель восстания декабристов он видит только в ограничении самодержавия и сравнивает его с "затеей" верховников, или, как он выражается, с "конституционной революцией 1730 года" (стр. 166). Между тем документы, относящиеся к истории декабристов, свидетельствуют об их единодушном стремлении к уничтожению самодержавия. Томпкинс уверяет даже, что главной целью Пестеля было введение в России английского политического устройства (стр. 164). Это говорится о Пестеле, который резко обличал английский парламентаризм и прямо заявлял, что "устав Англии уже устарел"⁷ .

Томпкинс прилагает немало усилий, чтобы "доказать", что идеи декабристов были бесплодны и неразумны в такой стране, как Россия. Плохо подготовленная к форме свободного правления, "Россия впала бы в анархию, и, в конце концов, подчинилась бы новой тирании" (стр. 169). В США не принято теперь объективно рассматривать революционные события прошлого, и профессор Томпкинс выносит следующий "вердикт истории" над русскими революционерами первой четверти XIX века. "Декабристы, конечно, были еще дети", - заявляет он (стр. 164). "Они не достигли умственной зрелости", они были "юными безумцами" (стр. 167).

Главы о просвещении, печати, историографии в России XVIII - XIX вв. автор списывал главным образом с давно устаревших сочинений Довнар-Запольского и Скабичевского. В суждениях об умственном развитии русского общества непререкаемым ав-

⁷ "Восстание декабристов". Материалы. Т. 1. М. - Л. 1925, стр. 178.

торитетом для него служит известный "веховец" и мистик Гершензон. По мнению Томпкинса, весь прогресс в русском просвещении исходил от правительства. Главными деятелями просвещения у него выступают... Екатерина II и Александр I. В книге ни словом не упоминается об инициативе демократической интеллигенции в создании воскресных школ для рабочих, а также всесословного среднего и высшего образования для женщин, о деятельности замечательных русских педагогов, о революционной борьбе студенчества за политическую и академическую свободу. Зато всюду доказывается, что в системе русского просвещения якобы всегда господствовал принцип "опеки" в то время как в школьном устройстве Запада царил "дух свободного исследования" (стр. 97). Но Томпкинс "забывает" при этом и о монастырском воспитании, и об иезуитских пансионах и колледжах которые и по сей день не перевелись еще кое-где за границей, и о скулодробительных методах обучения в английских воспитательных домах XIX в., и о тупом педантизме старой прусской школы, и о религиозном дурмане, распространяемом школами современной Америки.

Развитие исторических знаний в России XVIII в. Томпкинс приписывает иностранцам. Болтин и Щербатов в его книге даже не упомянуты. Великий Ломоносов получил злобный выговор за изобличение антинаучной норманской "теории" Миллера и Шлецера.

В главе, посвященной истории крестьянства, цари, и помещики изображаются благодетелями крепостных. Чрезмерно превозносится деятельность Вольного экономического общества (стр. 214). Образцом крестьянской вольности в XIX в. Томпкинс считает Англию (стр. 217). С нее-то, по мнению Томпкинса, и следовало брать пример России. Сильнейшая концентрация крупного землевладения за счет "освобождения" сельского населения от земли, пауперизация и пролетаризация миллионов обездоленных крестьян - таков аграрный идеал американского профессора, весьма близкий к плантаторским идеалам Южных Штатов.

Последняя глава сочинения мистера Томпкинса призвана подвести итог его "исследований". Название ее "Русский дуг" послужило заглавием для всего сочинения. Сознательно путая политику правящих классов с идеологией народных масс, Томпкинс стремится взвалить на советский народ все грехи царской России и ответственность за сумасбродные планы помещиков и капиталистов. Одной из особенностей "русского духа" он считает свойственный будто бы ему "мессианизм", убеждение русского народа в своем предназначении завоевать мир. Советское государство, родившееся под лозунгом мира, Томпкинс пытается представать потенциальным агрессором на том "основании", что московские монахи почти 500 лет назад придумали великодержавную теорию "Москва - третий Рим" (стр. 187). Томпкинс потому подхватил бредовые выдумки о русском "мессианизме", что истерические вопли "о коммунистической опасности", о "русской угрозе" нужны американским империалистам для подготовки новых авантюр против лагеря мира и демократии, для разжигания военного психоза, для гонки вооружений.

Ссылаясь "а маркиза де Кюстина, ренегата Льва Тихомирова, а также на петербургского корреспондента "Daily Telegraph" в 90-х годах прошлого века Диллона (авторитеты, как видим, необычайно "солидные"!), Томпкинс утверждает, будто русские не уважают фактов (стр. 236), и характеризует мышление советских людей как абстрактное. Все это делается с тем, чтобы протащить мысль о беспочвенности идей коммунизма, о ненужности борьбы трудящихся капиталистических стран за социализм. Оклахомский профессор хочет убедить читателей, что социализм порожден в Советском Союзе особыми Свойствами "русского духа", а не развитием всемирной истории.

В абстрактности мышления русских и заключается, по мнению Томпкинса, "философский базис той нетерпимости, которая отказывается принять фактический базис соглашения и отвергает все компромиссы" (стр. 237). В подтверждение этого положения Томпкинс ссылается на В. И. Ленина, пытаясь, таким образом, грубо обмануть читателя. В. И. Ленин неоднократно указывал, что коммунисты при определенных обстоятельствах идут на компромиссы, сохраняя, конечно, верность своим идеям, не поступаясь своими принципами. Но в том-то, и дело, что Томпкинс под "компромиссом" понимает не двустороннее соглашение на основе взаимных уступок, а подчинение диктату американских монополий. Томпкинс не раз скорбит по поводу отсутствия в царской России сильной буржуазии, которую деликатно именует "образованным средним классом". Он считает, что "только этот

класс и мог создать в России бизнес (прежде всего бизнес! - С. В. ), сделать уникальный вклад в науку, философию, искусство" (стр. 26, 28, 248).

Профессор Томпкинс, воспитанный в Оклахоме в духе традиций старого рабовладельческого Юга, презирает народные массы и крестьянство. К несчастью, сетует он, Россия перед 1861 г. не имела влиятельной буржуазии, а русская интеллигенция ненавидела свою аристократию и "обратилась к русскому "мужику" как надежде будущего" (стр. 248).

Сочинение Томпкинса - пасквиль на русский народ и его историю. Оно имеет определенную цель - показать русский народ отсталым и недоразвитым, а все его достижения в области материальной и духовной культуры приписать заимствованию у цивилизованного Запада. Автор приложил немало сил, чтобы представить коммунизм как специфически русское явление, чуждое и враждебное другим народам, - ведь он писал свой пухлый труд по прямому заказу американской реакции. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в предисловие, где раболепно выражается признательность пресловутому "фонду Рокфеллера", щедро финансирующему всех, чье перо ревностно служит американским монополистам.

Книга "Русский дух" была выпущена в США одновременно двумя издательствами и с большим одобрением встречена буржуазной печатью. Однако даже рецензент "Американского славянского и восточноевропейского обозрения" отметил компилятивный характер книги, беспомощность ее выводов и заметил, что ее ценность в деле раскрытия "русского духа" равна нулю⁸. "Русский дух" профессора Томпкинса служит ярким свидетельством угодничества реакционной исторической науки США перед воинствующим американским империализмом.

⁸ "The American Slavic and East European Review", 1954, N 1, p. 120 - 121.