PORTALUS.RU → ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ → ПРОЗА БУНИНА → Версия для печати
Постоянный адрес публикации (для научного и интернет-цитирования)
По общепринятым международным научным стандартам и по ГОСТу РФ 2003 г. (ГОСТ 7.1-2003, "Библиографическая запись")
По ГОСТу РФ 2008 г. (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка")
ПРОЗА БУНИНА // Москва: Научная цифровая библиотека PORTALUS.RU. Дата обновления: 23 января 2011. URL: https://portalus.ru/modules/shkola/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1295792834&archive=1295896553&start_from=&ucat=& (дата обращения: 19.04.2024).
По общепринятым международным научным стандартам и по ГОСТу РФ 2003 г. (ГОСТ 7.1-2003, "Библиографическая запись")ПРОЗА БУНИНА [Электронный ресурс]: электрон. данные. - Москва: Научная цифровая библиотека PORTALUS.RU, 23 января 2011. - Режим доступа: https://portalus.ru/modules/shkola/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1295792834&archive=1295896553&start_from=&ucat=& (свободный доступ). – Дата доступа: 19.04.2024.
По ГОСТу РФ 2008 г. (ГОСТ 7.0.5—2008, "Библиографическая ссылка")ПРОЗА БУНИНА // Москва: Научная цифровая библиотека PORTALUS.RU. Дата обновления: 23 января 2011. URL: https://portalus.ru/modules/shkola/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1295792834&archive=1295896553&start_from=&ucat=& (дата обращения: 19.04.2024).
публикация №1295792834, версия для печати
ПРОЗА БУНИНА
Дата публикации: 23 января 2011 |
|
Иван Бунин начал писать на рубеже двух столетий, впитав лучшие традиции той грандиозной литературной культуры, которую взрастил XIX век. Выявить преемственность Бунина по отношению к крупнейшим русским прозаикам и поэтам - благодарная задача исследователей. Истолкование же литературных связей Бунина в духе подражательства неизбежно низводило этого писателя в ранг эпигона и было связано с популярной в свое время концепцией упадка критического реализма в XX столетии, надолго помешавшей объективной оценке бунинского творчества. Последний представитель "большой" литературы русского критического реализма, Бунин то ходил у нас в "символистских генералах", то объявлялся "натуралистом", писателем, пришедшим уже в дореволюционном творчестве к декадансу. Ныне, когда концепция эта сдана в архив, наступает пора трезвой, объективной оценки бунинского творчества и прежде всего бунинской прозы. Как ни значительны достижения Бунина-поэта, но именно своей художественной прозе обязан он тем почетным местом, какое по праву занимает в ряду русских реалистов XX века. Проза - наиболее важная и наиболее интересная часть его литературного наследства. Если в поэзии Бунин отличался постоянством форм, приверженностью к строгим, отстоявшимся канонам, то как прозаик он находился в беспрестанном развитии, обнаруживая при этом различные грани своего писательского дарования. * * * Дебютировав в 1887 году как поэт, молодой Бунин свои первые опыты в прозе рассматривает скорее как средство дополнительного заработка, нежели "служение искусству". Он пишет в провинциальные газеты (в "Киевлянин", в "Полтавские губернские ведомости") корреспонденции, в которых рассказывает "газетным жаргоном о положении народной столовой и чайной, о полковых праздниках и дамском благотворительном кружке, о доме трудолюбия, где бедные старики и старухи, измученные и обездоленные жизнью, обречены -------------------------------------------------------------------------------- Все ссылки в тексте даются по Собранию сочинений И. А. Бунина в пяти томах (изд. "Правда", М. 1956). Первая цифра в скобках указывает номер тома, вторая ~ страницу. стр. 128 -------------------------------------------------------------------------------- под конец этой жизни выполнять идиотскую работу - трепать, например, мочало" (1, 172). В апреле 1893 года "Русское богатство" печатает рассказ Бунина "Танька", но лишь с 1895 года, когда в центральных журналах появляются его "Вести с родины", "Кастрюк", "На хуторе", "На чужой стороне", "На край света", он заявляет о себе как о сложившемся мастере-прозаике. Вышедший в 1897 году сборник рассказов "На край света" как бы подводит первые итоги, в нем уже ясно сказываются основные особенности бунинского таланта. "Я происхожу из старого дворянского рода, давшего России немало видных деятелей как на поприще государственном, так и в области искусства, - писал Бунин в предисловии к французскому изданию "Господина из Сан-Франциско". - Все предки мои были связаны с народом и землей, были помещиками. Помещиками были и деды и отцы мои, владевшие имениями в средней России, в том плодородном подстепье, где... образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть ли не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым"1. Детские годы Бунина протекали в Елецком уезде, на родовом хуторе Бутырки, "в глубочайшей полевой тишине", и впечатления этих лет определили тематику большинства его сочинений. Оскудение, повсеместно охватившее русское усадебное барство после "великой" реформы 1861 года, не прошло стороной и для Буниных. В автобиографической "Жизни Арсеньева" писатель замечал: "Ни лицейских садов, ни царскосельских озер и лебедей, ничего этого мне, потомку "промотавшихся отцов", в удел уже не досталось... То, среди чего, говоря словами Пушкина, "расцветал" я, очень не походило на царскосельские парки. Но как пленительно, как родственно звучали для меня тогда пушкинские строки о них!"2 Семейные традиции, воспоминания близких, самая обстановка, напоминавшая о былом величии столбового рода, тянули Бунина в мир милой ему старины. В письме к В. В. Пащенко от 14 августа 1891 года мы находим характерное признание молодого Бунина: "У меня не только пропадает всякая ненависть к крепостному времени, но я даже начинаю невольно поэтизировать его... Право, я желал бы пожить прежним помещиком!" (1, 419). Однако разве мог Бунин, сын обнищавшего барина, стать только "певцом дворянских гнезд"? Конечно, куда как легко, руководствуясь шестой дворянской книгой, в которую занесены предки Бунина, зачислить и его в "дворянские писатели", в "помещики". Но дело обстоит гораздо сложнее. Бедность, стучавшаяся в бунинскую усадьбу, заставила будущего автора "Деревни" близко познакомиться с крестьянским бытом, трудом, радостями и печалями простого народа. Бедность за- -------------------------------------------------------------------------------- 1 А. И. Бунин, Собр. соч., т. I, Петрополис, 1936, стр. 9. 2 Там же, т. XI, стр. 133. стр. 129 -------------------------------------------------------------------------------- ставила его 19-летним юношей покинуть родовое гнездо и пойти "в люди". Словно перекати-поле, кочует он по России в поисках места под солнцем. Он корректор, статистик, библиотекарь, владелец книжного магазина. Он - толстовец. И в это время он, по собственному признанию, "вольнодумец", вполне равнодушный не только к своей голубой крови, но к полной утрате того, что было связано с нею"1. Такова природа бунинской социальной двойственности - одновременно и тяготение и отталкивание от дворянских традиций. Не лихорадочное биение пульса капиталистического города, которое столь явственно слышится в стихах символистов В. Брюсова, К. Бальмонта, зрелого А. Блока или в прозе реалистов А. Куприна и И. Шмелева, а немая "печаль полей" заворожила Бунина-художника. Деревня, синий чернозем; пустеющие, обветшавшие усадьбы и бедные избы, вросшие в землю; необозримые поля и леса под осенним пустым небом, где редко-редко промелькнут печальные косяки журавлей; дремлющая старая Русь. В прозе Бунина, музыкальной, как стихи, отразилось дыхание полей, их аромат и краски, картины природы, выписанные с необыкновенной, недоступной горожанину зоркостью. В бунинских рассказах ранних лет разлита какая-то хрустальная тишина. Словно по волшебному мановению все вдруг остановилось, застыло недвижно, чтобы дать герою произнести свой лирический монолог. "Мне кажется, что когда-нибудь я сольюсь с этой предвечной тишиной... и что счастье только в ней", - говорит герой стихотворения в прозе "Тишина". Тишина создает особенное поэтическое настроение, она помогает персонажам оформить свои переживания, она повторяется от рассказа к рассказу: "Вечер, тишина занесенного снегом дома... День этот кажется очень долог в мертвой тишине... Глубокая тишина царила теперь на лесной полянке" ("Сосны"). "В полдень деревня вся точно вымерла. Тишина весеннего знойного дня очаровала ее" ("Кастрюк"). "Вечер был молчалив и спокоен... Он долго смотрел в далекое поле, долго прислушивался к вечерней тишине" ("На хуторе"). "Темнеет - и страшная тишина царит в селе" ("На край света") и т. д. Тишина и печаль. "Околдованный тишиной ночи, тишиной, подобной которой никогда не бывает на земле, я отдавался в ее полную власть... И невыразимое спокойствие великой и безнадежной печали овладело мною" (1, 230). Печаль в ее наиболее умеренных, "светлых" тонах - любимое настроение бунинских героев, идет ли речь о старике-караульщике Мелитоне или об одиноком мелкопоместном дворянине Капитане Ивановиче, изображаются ли украинские крестьяне, снимающиеся с насиженных мест, чтобы отправиться куда-то на кулички, в неведомый Уссурийский край, или выступает -------------------------------------------------------------------------------- 1 И. Бунин, Автобиографическая заметка, "Русская литература XX века", под ред. С. А. Венгерова, т. 2, изд. "Мир", М., стр. 331. стр. 130 -------------------------------------------------------------------------------- сам лирический герой, так остро чувствующий "всю красоту и всю глубокую печаль русского пейзажа". У Бунина нет природы, щедро залитой солнцем, кипящей жизнью и счастьем, как на полотнах Льва Толстого. Элегический отсвет угадывается в бунинских рассказах этих лет, особенно в тех, где описывается сходящее на нет поместное дворянство. На пепелищах помещичьих гнезд, где растет глухая крапива и лопух, среди вырубленных липовых аллей и вишневых садов сладкой печалью сжимается сердце автора. "Но усадьба, усадьба! Целая поэма запустения!" (1, 264). Вот именно "поэмами запустения" можно назвать и "Антоновские яблоки", и "Золотое дно", и "На край света", и "Эпитафию". Художник необычайной искренности, Бунин накрепко привязан к своей деревенской тематике. Чисто писательская способность перевоплощения, способность жить мыслями и привычками любого персонажа, столь развитая у позднего Бунина, теперь еще ограничена психологией, "над которой безмерно велика власть воспоминаний". "Я, как сыщик, преследовал то одного, то другого прохожего, стараясь что-то понять, поймать в нем, войти в него", - скажет о себе автор "Господина из Сан-Франциско" и "Петлистых ушей". К творцу же "Антоновских яблок", "Без роду-племени", "У истока дней" всего более подходят известные слова Стефана Цвейга: "Певец своей жизни". Ранняя проза Бунина обладает характерной особенностью: она бессюжетна. Бунинские рассказы, за малым исключением (рассказ "На даче" с его развернутой фабулой не относится к числу лучших созданий Бунина), - это наплывающие, сменяющие друг друга впечатления, цепь картин, спаянных единым поэтическим дыханием. В них ощущаешь преемственность не только тургеневской традиции, идущей от стихотворений в прозе, но и традиции гоголевской, восходящей к авторским отступлениям из "Мертвых душ". Речь идет, разумеется, не о механическом копировании стилистического рисунка Гоголя. Но исключительное чувство ритма, точность предметных сравнений, наконец, общая атмосфера взволнованности, эмоциональной приподнятости бунинских рассказов подтверждают, мне кажется, эту преемственность. Условно говоря, "Сосны" или "Новая дорога" - это как бы лирические отступления, выделившиеся в самостоятельный жанр. То, что служит у Гоголя предметом развернутого авторского отступления ("Какое странное и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!.."), отливается у Бунина в формы отдельного завершенного рассказа ("Новая дорога"). Бессюжетность бунинских произведений обусловлена другой характерной чертой: еще не перерезана пуповина, скрепившая прозу Бунина с его лирической поэзией. Позднее проза сама будет властно влиять на поэзию, принося в нее эпическое начало. Теперь же неко- стр. 131 -------------------------------------------------------------------------------- торые рассказы могут служить своеобразным комментарием к бунинским стихам. Стоит только сравнить "На хуторе" с одноименным стихотворением 1897 года или "Антоновские яблоки" с поэтичным "Запустением". Недаром в 1900-е годы критики (Ю. Айхенвальд, П. Коган) называют Бунина-поэта прежде, чем Бунина-прозаика. Чем ближе к началу века, тем чаще в созданный Буниным мир успокоенности и запустения врываются иные голоса: "Вот новые люди стали появляться на степи... Может быть, скоро задымят здесь трубы заводов, лягут крепкие железные пути на месте старой дороги и поднимется город на месте дикой деревушки... Чём-то освятят новые люди свою новую жизнь? Чье благословение призовут они на свой бодрый и шумный труд?" (1,199). Однако общественный подъем, вызвавший к жизни творчество молодого Горького, породивший "Молоха" А. Куприна, очерки В. Вересаева и А. Серафимовича, своеобразно преломился в бунинских сочинениях. В центре внимания писателя остаются "барин" и "мужик", общественная тематика выступает у него то в форме контраста между положением полунищей деревенской девочки и помещичьих дочерей, развлекающихся в далекой Флоренции ("Танька"), то в описании мытарств крестьян, гонимых голодом и нуждой ("На чужой стороне", "На край света"), то в изображении "сельскохозяйственного общества", занятого скучными рассуждениями, тогда как в деревнях мрут мужики от голодного тифа ("Вести с родины"). Ощущение близких перемен пронизывает рассказ "Сны": в вагоне третьего класса автор слышит разговор мужиков о чудесном видении старичка-священника, которому - в ответ на его жалобу "дюже... везде горя много, и ужли никакой тому перемены не буде?" - ночью в церкви являются три кочета - красный, белый, черный, а очутившийся подле него таинственный монашек вещает "ба-альшие дела". О каких "делах" идет речь, автор сказать не может, так как его замечает рыжий мужик со "злыми" глазами: "Не господское это дело мужицкие побаски слушать" (1, 260). Но прозрачен аллегорический смысл рассказа с призраком "красного петуха", который скоро загуляет по господским усадьбам. Да, далекой от идиллии была жизнь в этих усадьбах. Завершающая "дворянские элегии" недавнего прошлого повесть "Суходол" (1911) по-новому распределяет тени и свет в картинах отошедшего барского бытия. От раннего творчества автора "Суходола" отделяют впечатления революции 1905 года; путешествия по Ближнему Востоку, итогом которых явился цикл путевых очерков "Храм Солнца"; знакомство с настроениями послереволюционной деревни, где писатель постоянно проводит лето. Жизнь предков сохраняет былое очарование и влечет к себе Бунина, но иные, жесткие черты проступают на лицах фамильных портретов, до тех пор "кротко" глядевших на него со стены. Сословная спесь и какой-то патриархальный демократизм, самодурство и поэзия причудливо переплелись в психологии хозяев стр. 132 -------------------------------------------------------------------------------- Суходола. С дворовыми целовались в губы, любили игру на балалайке и "простые" песни, а за стол садились с арапниками. И любовь и ненависть их необычны: сходит ? ума дедушка Петр Кириллович "от любовной тоски после смерти красавицы-бабушки"; сходит с ума Танечка Хрущева, влюбившись в приезжего офицера: "И счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол" (2, 112). В героине повести "сказительнице" Суходола Наталье, "в ее крестьянской простоте, во всей ее прекрасной и жалкой душе" выпукло отразились суходольские контрасты. "Мы ли не чувствовали, - замечает автор, - что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью, - истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат!" (2, 111). Сама Наталья' "в навозной телеге" была сослана в далекий степной хутор Сошки, а потом, вернувшись в усадьбу, немало натерпелась от своей капризной барышни. Но как велика власть воспоминаний у бывших обитателей Суходола - господ и прежних рабов их: "Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало никаких привязанностей... Но жаловался чуть не до самой кончины своей: - Один, один..." (2, 112). Вернулась в Суходол, в заброшенный дом, где жила в запустении барышня, Наталья. И сам "молодой" Хрущев, "придя на суходольский погост, со смешанным чувством удивления и грусти отдается воспоминаниям, этому потаенному зову предков: "Вот два-три железных памятника. Но чьи они? Так зелено-золотисты стали они, что уже не прочесть надписей на них..." (2, 154). Картиной полузаброшенного кладбища оканчивается повесть. В ней, если воспользоваться выражением В. Львова-Рогачевского, Бунин не "воспел", а "отпел" дворянскую усадьбу1, господ и рабов, чьи безвестные могилки толпятся вокруг памятников их бывших властителей. "Пустошь" - своего рода стихотворная параллель к "Суходолу" - в сдержанно-благородных строках воссоздает образы тех отравленных психологией рабства людей, которые, подобно Наталье, отдали все свои силы темной суходольской жизни: Мир вам, давно забытые! - Кто знает Их имена простые? Жили - в страхе, В безвестности - почили. Иногда В селе ковали цепи, засекали, На поселенье гнали. Но стихал Однообразный бабий плач - и снова Шли дни труда, покорности и страха... Мир вам, неотомщенные! - Свидетель Великого и подлого, бессильный Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней, -------------------------------------------------------------------------------- 1 В. Львов-Рогачевский, Новейшая русская литература, М. 1927, стр. 77. стр. 133 -------------------------------------------------------------------------------- Я, чье чело отмечено навеки Клеймом раба, невольника, холопа, Я говорю почившим: "Спите, спите! Не вы одни страдали: внуки ваших Владык и повелителей испили Не меньше вас из горькой чаши рабства!" (II, 384 - 385). И в "Суходоле" и особенно в "Пустоши" уже ощутимы глубокие сдвиги, наметившиеся в мировоззрении их творца, * * * Начальные шаги Бунина в прозе свидетельствовали как будто, что и здесь его особенностью является лирический талант, "красивый, как матовое серебро", по известному выражению Горького1. В отзывах на первые книги Бунина критики, устанавливая размеры его дарования, вспоминали о тургеневской "грусти" и чеховском "настроении". "И выходило так, - замечает Бунин, - что нет писателя, более тишайшего... и человека, более определившегося, чем я. А между тем человек я был как раз не тишайший и очень далекий от какой бы то ни было умиротворенности"2. Дальнейшая художественная практика подтвердила справедливость этих слов. В течение первого десятилетия 1900-х годов Бунин-прозаик переживает как бы второе рождение: расширяется тематика произведений, происходят изменения в его методе. От импрессионистического письма с его тонкими, но словно размытыми штрихами, с его бессюжетностью и музыкальностью настроения (примером могут служить "Скит", "Туман", "Антоновские яблоки") он приходит к крепкой реалистической манере, в основе которой вещная, предельно конкретизированная деталь. Характернейшей чертой бунинской манеры продолжает оставаться лиризм. Он присутствует даже там, где "низменный" материал живописания как будто исключает самую возможность поэтизации. Но от рассказа к рассказу все чаще лиризм контрастно чередуется с суровым стилем - то суховатым, энергичным, сжимающим описание до двух-трех характерных черт, то сочным, красочным от обилия сменяющихся оттенков. Знаменитая "Деревня" играет в этой эволюции роль переломного этапа. Мы словно присутствуем при высвобождении из-под власти лирики эпического таланта Бунина, хотя его метод еще не объективизировался окончательно: картины действительности в этой повести раскрываются лишь через восприятие ведущих персонажей - Тихона и Ильи Красовых, размышления которых осложнены авторским самовыражением. -------------------------------------------------------------------------------- 1 М. Горький, Собр. сеч. в 30-ти темах, т. 28, М. 1954, стр. 153. 2 И. Бунин, Автобиографическая заметка, "Русская литература XX века" под ред. С. А. Венгерова, т. 2, изд. "Мир", М., стр. 340. стр. 134 -------------------------------------------------------------------------------- Если на рубеже века Бунин рисовал печальную картину дворянского увядания, то в его дальнейших произведениях мы видим, как "барина" постепенно вытесняет "мужик". Да и какого барина! В рассказах 1908 - 1917 годов не встретишь рождественских дедов, вроде Павла Антоныча ("Танька"), Отодвинутые в ранг эпизодических лиц, проходят они по "Деревне" - последыш знатной фамилии, "прогрессист" Дурново, прозванный так за прогрессивный паралич; барчук из села Казакова, седьмой год разучивающий вокализы в развалившейся усадьбе; "спившийся с круга" помещичий сын Жихарев, щеголяющий в босяцком наряде, и т. д. Изрядно вылиняло дворянское семя. Куда подевалось их широкое хлебосольство, великолепие сельских празднеств, катание на тройках, охота. От знаменитой некогда охоты Воейкова осталось лишь шесть захудалых борзых ("Последний день"). И спустив усадьбу мещанину Ростовцеву, крутой помещик велит удавить собак и развешать их на елках. Это уже не просто оскудение, это одичание. Изменилась и любовь обитателей дворянских гнезд. Тайные встречи в липовых аллеях, звуки фортепьяно, бледное девичье лицо красивой неправдой представляется бунинским героям жизнь их отцов и дедов. "Ах, эти Тургеневы!" - говорит "со злобой" Стрешнев ("Последнее свидание"). Его отношения с некогда любимой Верой выглядят горькой пародией на чувства тургеневских и толстовских персонажей. Те же вековые липовые аллеи, те же родовые усадьбы, только героиня - "жалкая институтская таперша", а он - неудачник без определенных занятий, "старый пьяница". А вот другая любовь: "Далеко на селе хорошо и протяжно пели девки старинную величальную песню "При вечере, вечере, при ясной лучине..." ...Мягкий сумрак в лугу, над мелкой заводью, теплая, розовеющая от зари, дрожащая мелкой рябью, расходящаяся кругами вода, чья-то водовозка на берегу, слабо видный в сумраке девичий стан, босые ноги - и неумелые руки, с трудом поднимающие полный черпак... Шагом едет мимо малый в ночное, сладко дышит свежестью луга... - Ай не узнала? - спрашивает он притворно-небрежно. - Дюже ты мне нужен узнавать! - отзывается нежный, грудной, неуверенно звонкий голос - и против воли звучит в нем ласка, радость нечаянной встречи" ("Оброк") (3, 30 - 31). Иные краски, иное обаяние у этой картины. Видимо, все же крестьянская тематика не исчерпывалась у Бунина "неизлечимыми уродами", как полагал Иван Вольнов1. Не в этом главное. В изображении деревни Бунин продолжил традиции Толстого и Чехова. Его "беспощадные" произведения написаны в духе "Власти тьмы", "Мужиков", "Новой дачи". Об этом говорил Амфитеатрову Горький: "Бунин кончил "Деревню" - это первоклассная вещь. Первый раз -------------------------------------------------------------------------------- 1 М. Горький, Иван Вольнов, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, М. 1952, стр. 324. стр. 135 -------------------------------------------------------------------------------- в литературе нашей - если не считать "Утро помещика" - слишком отдаленное и "В овраге" - вещь эпизодическую, - первый, говорю, раз "Деревня" написана столь мужественно-правдиво, с таким искреннейшим стоном и так "исторически". А какие удивительные детали! "Тень язычника" - изумительно на месте. Смерть нищего - Л. Н. (т. е. Л. Н. Толстому) впору! Да, да! Вот тема для статьи "Дворянство Л. Н. Толстого и крестьянство Бунина"1. Немало говорилось о том, что деревня Бунина расписана одной краской - черной. В самом деле, автор "Ночного разговора" не верил в то, чтобы косная крестьянская среда могла выдвинуть носителей передовой мысли. Деревня в его сочинениях живет так же, как в "пещерные времена". Где-то неподалеку кипит иная, осмысленная жизнь, а тут все той же прадедовской сошкой ковыряет синий чернозем пахарь "времен царя Гороха", шалеет от работы, и так изо дня в день, годы и десятилетия. Крестьянин бездумно отдается этому одуряющему ритму. Завороженный властью земли, готовый ее "горстями жрать", он страшится всего, что может встряхнуть привычный уклад. "Расскажи что-нибудь интересное, что было в твоей жизни", - просит барин кулака Авдея (рассказ "Забота"), и тот отвечает, вкладывая в свой нечаянный парадокс всю житейскую мудрость крестьянина: "Вот семой десяток живу, а, благодарю бога, интересного ничего не было" (3, 76). В этой среде формируются удивительные характеры, то наделенные какой-то ископаемой силой, то - гораздо чаще - искалеченные страшными условиями. Здесь своя мораль, свои неписанные законы, по которым нужно кормить телят и свиней, но можно не кормить столетнего деда или ветхую мать. Изображением старой деревни Бунин продолжил реалистическую традицию мировой литературы. Вспомним Толстого, Чехова. От "Крестьян" Бальзака до "Табачной дороги" Э. Колдуэлла писатели с разной художественной силой запечатлели "идиотизм деревенской жизни". Показывая быт старой деревни, Бунин выступал против народнической идеологии "мужика". Здесь он был вместе с Горьким. Но, рисуя мрачные картины сельской жизни, он не увидел выхода, даже утопического, и не заметил, по словам В. Воровского, "капли" нового2. В этом сказалось уже некое отклонение от магистральных проблем современности, и этим бунинская "Деревня" отличалась не только от "Лета" Горького, но даже и от произведений ординарных "знаниевцев" - С. Гусева-Оренбургского, Скитальца, В. Тана и других, широко отразивших в своих книгах революционную тематику. Однако если Горький, рисуя фигуры революционеров, создавал при этом большие художественные ценности, то это едва ли удалось, скажем, автору "Страны отцов" и "Рыцаря Ланчелота". С. Гусев-Орен- -------------------------------------------------------------------------------- 1 Архив Музея А. М. Горького. 2 См. В. В. Воровский, Литературно-критические статьи, М. 1956, стр. 333. стр. 136 -------------------------------------------------------------------------------- бургский в своих произведениях о деревне, употребляя точно подобранное выражение, "варьировал образ сознательного мужика - бунтаря и книжника"1. И не потому ли его злободневные сочинения, сыграв свою положительную роль, нас теперь мало волнуют? В период создания "Деревни" Бунин, как известно, встретил дружескую поддержку со стороны Горького. Об этом уже не раз писалось историками литературы. Но под пером некоторых исследователей взаимоотношения обоих писателей приобретали не совсем верное освещение. В специальной статье "Горький и Бунин" С. Касторский рассуждает следующим образом: "Годы 1908 - 1915 - пора расцвета бунинского таланта. И вместе с тем пора наиболее тесного общения с Горьким". Следовательно, резюмирует автор, "с близостью к Горькому нельзя не поставить в связь творческие успехи Бунина"2. Это, так сказать, история предмета, взятая в его общем виде. О том, в какие конкретные формы она претворялась, рассказывает А. Волков: оказывается, Бунину "Горький советовал уделить больше внимания вопросам деревни... Это было связано у Горького с правильной оценкой событий 1905 года, которые показали, что крестьянство... очень распылено, невежественно и нуждается в политическом просвещении и в организационном руководстве со стороны рабочего класса". Видимо, чувствуя все же, что Бунину отводится здесь роль ученика, получающего указания от классного руководителя, А. Волков вынужден изменить тон: "Но чем мог быть полезен в этом деле такой писатель, как Бунин? Давая свой совет Бунину, Горький исходил из своеобразия идейного кругозора и реальных возможностей этого писателя. Он стремился прежде всего направить его внимание на изображение реакционных сил"3 и т. д. Вот, оказывается, при каких обстоятельствах появился диктант под названием "Деревня", выполненный Буниным в меру своих "реальных возможностей"! Мы привели выдержки, увы, из научных работ, созданию которых, очевидно, предшествовало длительное изучение материала. Здесь коробит даже малейшая натяжка, малейшая попытка "улучшить" историю, компрометирует все исследование. Кто не знает, насколько важной для Бунина была дружеская поддержка Горького в период создания "Деревни". Но разве так выглядели их отношения? Горький глубоко уважал и ценил Бунина именно за самобытность, за то, что писатель всегда находил свои темы и по-своему раскрывал их. "Вы для меня первейший мастер в современной литературе русской"4, - писал он Бунину в августе 1916 года. -------------------------------------------------------------------------------- 1 "История русской литературы", т. X, изд. АН СССР, М. -Л. 1954, стр. 446. 2 С. Касторский, Горький и Бунин, "Звезда", 1956, N 3, стр. 147. 3 А. Волков, Очерки русской литературы конца XIX - начала XX веков, М. 1952, стр. 371 - 372. 4 Письмо Горького И. А. Бунину от 16 августа 1916 года. Архив Музея А. М. Горького. стр. 137 -------------------------------------------------------------------------------- Утверждением о зависимости Бунина от Горького игнорировалась специфика бунинского реализма. Автор "Деревни" и "Господина из Сан-Франциско", публикуя свои произведения в сборниках "Знание", не был "знаняевцем" типа Скитальца, как не входил он никогда в число "попутчиков" декаданса, хотя и печатался в "Скорпионе". В изображении историков литературы, твердивших об упадке реализма в XX столетии, схема творчества Бунина выглядела приблизительно так: в 90-е годы он захвачен общественным подъемом, но сохраняет дворянские предрассудки; в начале 1900-х годов отходит от актуальной тематики и становится "попутчиком" декаданса. "Деревню", видимо, спасало "влияние" Горького и известная статья В. Воровского, а посему повесть эта не только не разделила участь многих других бунинских творений, но была объявлена вершиной в его творчестве. Разумеется, вершиной относительной. По словам А. Волкова, "в той мере, в какой повесть воспроизводит объективную правду деревенской действительности, можно говорить о реализме и прогрессивности бунинской критики; там же, где писатель выражает свою классовую точку зрения, он реакционен и художественно неправдив"1. В подтверждение своей мысли он приводит слова В. Воровского, не замечая, что у него сказано о Бунине нечто совсем иное. "Но зато в той части, которою он ограничил свой рассказ, - пишет В. Боровский, - он дал яркую и правдивую картину быта падающей, нищающей деревни, старой деревни"2 и т. д. А. Волков говорит об идейно-художественной неполноценности "Деревни", В. Боровский - о неполноте картины, нарисованной Буниным; А. Волков находит в повести антиреалистические зарисовки, В. Боровский берет под защиту правдивость писателя. Противоречие очевидное. Ясно, что в изображении русской деревни Бунин шел иным, чем Горький, путем. Мы не встретим в его рассказах обнаженных политических конфликтов, а эпизоды крестьянских волнений в "Деревне" сильно смахивают на извечный "русский бунт, бессмысленный и беспощадный". И все же лейтмотивом сочинений 1910-х годов проходит тема судьбы русского крестьянства, русского народа. В самых мрачных бунинских созданиях, словно просветы в тучах, рассеяны противоположные зарисовки. Под внешней суровостью и "беспощадностью" художника скрыта его любовь, какая-то застенчивая умиленность русским человеком. Мужик, "залетевший" в трактир и потрясенный его "роскошью" ("радостные глаза", "чудесное доброе лицо в рыжей вьющейся бороде"); странник в поезде ("доброе, измученное крестьянское лицо, седая борода") ("Деревня"); исполин Захар Воробьев (одноименный рассказ), плачущий, да, плачущий от жалости к убогой нищей старухе, которую он несет на руках три -------------------------------------------------------------------------------- 1 А. Волков, Очерки русской литературы конца XIX - начала XX веков, М. 1952, стр. 374. 2 В. В. Воровский, Литературно-критические статьи, М. 1956, стр. 333. стр. 138 -------------------------------------------------------------------------------- версты; наконец, батрак Аверский ("Оброк"), на смертном одре с какой-то прямо ранящей нежностью вспоминающий о своей старухе-жене - и все это остается земным, "всамделишным", не переходит ни в лубочную идеализацию, ни в оперную красивость. Кто же народ? Те ли, что равнодушно творят жестокости, или эти чистые люди? С таким вопросом проходит по "Деревне" Кузьма Красов: "Странник - народ, а скопец и учитель - не народ? Рабство отменили всего сорок пять лет назад, - что ж и взыскивать с этого народа? Да, но кто виноват в этом? Сам же народ!" (2, 63). Его восприятие народа колеблется между полюсами света и мрака. Да ведь это не Кузьма, а сам Бунин мучительно ищет и не может найти выхода из противоречия... В 900-е годы талант Бунина достигает своего расцвета и получает всеобщее признание. В 1902 - 1909 годах выходят его "Сочинения в 5 томах" в издательстве "Знание", в 1910 году появляется "Деревня", в 1912 - сборник "Суходол", в 1913 - книга рассказов "Иоанн Рыдалец", в 1914 - "Чаша жизни". В 1915 году приложением к журналу "Нива" публикуется Собрание сочинений Бунина в 12 книгах. В 1909 году Бунин избирается в число почетных академиков Академии наук. В эти годы Бунин совершенствует свой реалистический метод. Более гибким становится его мастерство, новая, разнообразная тематика вторгается в его творчество: тут и удушливый быт мещанства ("Хорошая жизнь"), и городское дно с кабаками и дешевыми нумерами, где бродит странный изломанный человек, "выродок" Соколович ("Петлистые уши"), тут и воздушный образ очаровательной и легкомысленной гимназистки Оли Мещерской, жизнь которой оказалась жизнью мотылька-однодневки ("Легкое дыхание"), и портрет необыкновенного здравомыслящего, самодовольного немца Отто Штейна, весь характер которого исчерпан на пяти страницах ("Отто Штейн"), и т. д. По-прежнему сравнительно немного пишет Бунин, тщательно и неторопливо шлифует он каждую строчку, каждый рассказ. Ему незнакома та творческая неровность, те взлеты и падения, которые характеризуют писательский путь А. Куприна, Л. Андреева или Ф. Сологуба. Напечатанное им если и художественно не завершено, то по-своему художественно совершенно. Даже маленький эскиз 1914 года - "Клаша", оборванный на полуслове, который воспринимается скорее как пролог к ненаписанному роману, чем отдельный рассказ, и тот поражает тщательной отделкой, законченностью рисунка. В таком пренебрежении к фабульной завершенности (при завершенности художественной) проявилось давнишнее стремление Бунина выйти, по возможности, за рамки литературной условности. Бесспорно, в этом таилась опасность добровольного ограничения лири- стр. 139 -------------------------------------------------------------------------------- ческой прозой, отказа от развернутых сюжетов и обобщающих тем. Своеобразие бунинского таланта отражало здесь и силу, и слабость его возможностей. Позднее, уже в эмиграции, он изложит свое писательское credo в рассказе "Книга": "А зачем выдумывать? Зачем героини и герои? Зачем непременно роман, повесть, с завязкой и развязкой? Вечная боязнь показаться недостаточно книжным, недостаточно похожим на тех, что прославлены! И вечная мука - вечно молчать, не говорить как раз о том, что есть истинно твое и единственно настоящее..." (4, 88). Бунин как будто стремится передать весь поток жизненных впечатлений, не прибегая к однолинейному отбору фактов. Он останавливается там, где современный ему романист только начал бы повествование, стремительно развертывая сюжетную пружину. Но это вовсе не свидетельствует о натурализме бунинской "Глаши" (столь же странно было бы говорить о натурализме чеховской "Степи" или "Семейной картины" Островского). Рассказ Бунина не фотография, а словно мастерский набросок углем нескольких русских характеров - поэтичной Глаши, хозяйственного Нефедова, беззаботного Модеста Страхова. И продолжая традиции русской классики, он ищет "единственно настоящее", идя своим, не хоженым до него путем. "Каждый большой художник должен создавать и свои формы", - эти слова Толстого мог бы взять себе девизом и Бунин. Он мастер малых прозаических жанров - стихотворения в прозе, психологического рассказа, философско-обличительной повести, и в самом их выборе сказалась специфика его дарования. Критика отметила у Бунина редкий дар "построения ритма и синтеза". Даже в ранних рассказах, где манера изложения отмечена аморфностью, зыбкостью контуров, вас не покидает впечатление завершенности, почти музыкальной стройности произведения. И для произведений 1910-х годов характерен особый, бунинский лиризм, окрашивающий изображаемое в минорные, "осенние" тона. Повторяясь в картинах природы, в авторских отступлениях, в размышлениях героя, настроение светлой печали становится рефреном, своеобразным музыкальным сопровождением повествования. Расстается с Верой неудачник Стрешнев ("Последнее свидание"), и автор провожает его, едущего без дороги, по жнивьям: "Беззвучно сиял осенний день голубым чистым небом. Великая тишина стояла над пустыми полями, над оврагами, надо всей великой русской степью. Медленно плыла по воздуху вата с татарок, с иссохших репьев. На репьях сидели щеглы. Так они будут сидеть целый день, только изредка перелетая, перенося свою тихую, прелестную, счастливую жизнь" (3, 10). Настроение красивого осеннего умирания незаметно вплетается в грустную историю стрешневской любви. Впечатление усиливает музыкальность бунинского слога. Слова во фразе расположены по строго определенному внутреннему ритмическому рисунку, и иные отрывки можно скандировать, как стихи. стр. 140 -------------------------------------------------------------------------------- Но в качестве главного средства построения теперь выдвигается контраст. Так, рассказ "Игнат" строится на столкновении контрастных характеров - робкого, безвольно-влюбленного Игната и сильной, женственно-хищной Любки. Не внешние события (они отодвинуты на второй план), а трагическое влечение Игната к Любке является подлинной пружиной повествования. И в "Князе во князьях" именно контрастное сопоставление (теперь уже социальное, а не психологическое) образует скелет рассказа, в то время как авторский лиризм цементирует почти лишенные фабульной занимательности художественные пласты. Но у Бунина контрасты, смягченные внутренним лиризмом, еще не создают полярных положений. Мужик Лукьян Степанов, живущий со своими многочисленными чадами в земляной берлоге, и родовитая дворянская семья - казалось бы, все предпосылки для резкого социального контраста. Однако оказывается, что как раз Лукьян и есть "князь во князьях", способный скупить на корню все барское добро, и в новый дом свой он не переходит из землянки, боясь, что несмышленые внуки оборвут "шпалеры". Так рождается противопоставление, где оба полюса не в силах привлечь к себе исключительную любовь автора. На одном - не способные ни к какой практической деятельности, сходящие на нет потомки знатных фамилий, прожигающие остатки состояния; на другом - энергичные, цепкие и жадные выходцы из недавнего "тягла": "Жизнь в Стрельне, у Яра только начиналась. Весело было входить туда, в огни, тепло, блеск зеркал, теплый воздух, пахнувший сигарами, шампанским и жареными рябчиками, отряхивать морозный снег с мехов... и помогать дамам, шуршащим шелком юбок, раскрасневшимся и сияющим с мороза, расстегивать ботинки! А Лукьян Степанов, мирно ночевавший со всем своим многочисленным потомством и телятами в теплой земляной берлоге, уже третий раз просыпался в эту пору и босой выходил наверх, на скрипучий снег, под черно-синее небо и звезды" (3, 66). Семейство Никулиных изображено в рассказе с той же долей участия, что и непрактичная Раневская или Гаев в "Вишневом саде". У автора нет резкого отъединения от "барской" жизни. С другой стороны, торжествующий деревенский буржуа Лукьян Степанов вызывает у Бунина чувство неприязни. Предреволюционные сочинения Бунина пронизывает все более враждебное отношение к привилегированному миру. Таков рассказ "Братья", новелла о старой кухарке "Старуха", повесть "Господин из Сан-Франциско". На контрастах строится рассказ "Братья". В нем сталкиваются два плана: короткая, трагически оборвавшаяся жизнь молодого цейлонского рикши и его земного "брата", уставшего от впечатлений богатого англичанина-путешественника. На Цейлон, край, щедро одаренный природой, цивилизация принесла одни несчастья: "Казалось бы, зачем им, этим лесным людям, прямым наследникам земли прародителей, как и теперь еще называют Цейлон, зачем им стр. 141 -------------------------------------------------------------------------------- города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, входя в лета, одни из них торгуют, другие работают на рисовых и чайных плантациях, третьи - на севере острова - ловят жемчуг, опускаясь на дно океана и поднимаясь оттуда с кровавыми глазами, четвертые заменяют лошадей, - возят европейцев по городам и окрестностям их..." (3, 175). С позиции философского пантеизма Бунин отвергает буржуазную цивилизацию, противопоставляя ей простую и мудрую жизнь в близости к природе. Сходным образом Толстой в "Воскресении" обрушивался на неразумное устройство общества, на людей, которые, заковав землю в камень и задымив воздух углем и нефтью, "не переставали обманывать и мучать себя и друг друга". Самообманом была вся жизнь сморщенного старичка-сингалеза, возившего в своей коляске европейцев, самообманом оказалась и жизнь его сына, в погоне за центами мотающегося с седоками по городу. Деньги ему нужны, чтобы взять в дом невесту, но невеста, "круглолицая тринадцатилетняя девочка", не без согласия ее отца продана в одно из увеселительных заведений Коломбо. И вот заработанные деньги идут на покупку ядовитой змейки - орудия самоубийства, не менее надежного, чем револьвер. Противопоставляя жалкому существованию туземцев праздную жизнь колонизаторов, Бунин отказывает и ей в какой-либо значимости. Как пряный бетель, которым рикша заглушает голод, погоня европейцев за наживой и призрачные удовольствия служат своеобразным дурманом, средством забвения цели и смысла бытия. Все новые культуртрегеры прибывают из Европы на Цейлон, "чтобы разойтись по своим комнатам, вымыться, ободриться, а потом, до красноты лица опьянив себя едой, питьем, сигарами и кофе, покатить на рикшах на берег океана, в Сады Корицы, к индусским храмам и буддийским вихарам" (3, 183). Жадные толпы их бродят по древней цейлонской земле. Но не только с точки зрения "вечных" истин религии и морали, равно обличая насильника и раба, судит Бунин жизнь земных "братьев". Как злободневно, каким приговором современному колониализму звучит исповедь англичанина на борту русского корабля: "в Африке я убивал людей, в Индии, ограбляемой Англией, а значит, отчасти и мною, видел тысячи умирающих с голоду, в Японии покупал девочек в месячные жены, в Китае бил палкой по головам беззащитных обезьяноподобных стариков, на Яве и на Цейлоне до предсмертного хрипа загонял рикш..." (3, 193). В сознании этого крепкого бритта в золотых очках и пробковом шлеме твердо укрепилась мысль, что дальше так идти не может, что европейские конквистадоры погибнут, как погиб жадный ворон, бросившийся на тушу павшего слона и не заметивший, что ее отнесло так далеко в открытое море, "откуда даже на крыльях чайки нет возврата". Предчувствие гибели и потрясений пронизывает, пожалуй, самое лучшее тво- стр. 142 -------------------------------------------------------------------------------- рение Бунина - рассказ "Господин из Сан-Франциско". "Горе тебе, Вавилон, город крепкий!" - эти страшные слова Апокалипсиса неотступно звучали в моей душе, когда я писал "Братья" и задумывал "Господин из Сан-Франциско"1, - заметил позднее Бунин. * * * Появление "Господина из Сан-Франциско" современная Бунину критика восприняла как литературное событие. "Более десяти лет отделяет нас от конца творчества Чехова, - писал А. Дерман, - и за этот срок, если исключить то, что было обнародовано после смерти Толстого, не появлялось на русском языке художественного произведения, равного по силе и значению рассказу "Господин из Сан-Франциско"2. Критик указал на несомненную близость бунинского произведения к Толстому: "Рассказ "Господин из Сан-Франциско" заставляет невольно искать аналогии у Толстого (говорю это с полным сознанием великой своей ответственности за эти слова) и, если бы он не был столь похож на некоторые вещи Толстого, перед нами, несомненно, было бы подлинно гениальное произведение..."3 Во время европейских путешествий писатель остро ощутил ложь и бессмысленность буржуазного устройства в его специфической западной форме. Громадная "Атлантида", на которой путешествует господин из Сан-Франциско, это своего рода модель человеческого общества с нижними этажами, где неустанно снуют ошалевшие от грохота и адской жары рабочие, и с верхними, на которых жуируют привилегированные классы. Обнажая паразитизм "пар чистых", населяющих этот гигантский' ковчег, Бунин, в самом деле, словно исполняет замысел Толстого, собиравшегося "написать книгу ЖРАНЬЕ. Валтасаров пир... Люди думают, что заняты разными важными делами, они заняты только этим"4. Пассажиры "Атлантиды" утром "пили кофе, шоколад, какао; затем садились в мраморные ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам..., а в одиннадцать - подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый..." (3, 218). Лишь обличительное всевидение автора, которому равно подвластны мысли и переживания персонажей, известно все - содержимое их умов и желудков, - способно проникнуть сквозь плотную паутину лицемерия и лжи, в которой живет это общество. Бунин -------------------------------------------------------------------------------- 1 И. А. Бунин, Из предисловия к французскому изданию "Господина из Сан-Франциско". Собр. соч., т. I, Петрополис, 1936, стр. 78. 2 А. Дерман, Победа художника, "Русская мысль", кн. 5, 1916, стр. 23. 3 Там же, стр. 24. 4 Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 51, стр. 53. стр. 143 -------------------------------------------------------------------------------- знакомит нас с очаровательной влюбленной парой, привлекающей всеобщее внимание в салонах "Атлантиды": "он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги..." (3, 220). Особое значение в "Господине из Сан-Франциско" приобретает авторский тон. Невозмутимо сообщает Бунин о реакции на смерть своего героя обитателей гостиницы, возвратившихся в столовую "с обиженными лицами", и эта внешняя бесстрастность, ровный ход повествования, контрастируя с содержанием увиденного, создает впечатление "сатирического отсвета". Правда, Бунин не всегда выдерживает эту роль. Проследив путь господина из Сан-Франциско до каприйской гостиницы, он переходит к таким обобщениям, которые вынуждают его прибегнуть к публицистическому отступлению: "На этом острове, две тысячи лет тому назад, жил человек, совершенно запутавшийся в своих жестоких и грязных поступках, который почему-то забрал власть над миллионами людей и который, сам растерявшись от бессмысленности этой власти и от страха, что кто-нибудь убьет его из-за угла, наделал жестокостей сверх всякой меры..." (3, 231). Частный эпизод из римской истории - жизнь тирана Тиберия - Бунин превращает в развернутое выступление против деспотизма, против власти, накрепко утвердившей выгодное ей устройство. Но несмотря на кажущуюся незыблемость этого, много тысяч лет назад заведенного порядка, все произведение пронизывает мысль о его неотвратимой гибели. Она заложена в эпиграфе, взятом из "Апокалипсиса", - "Горе тебе, Вавилон, город крепкий!", - и ее библейский смысл вновь напоминает нам о Валтасаровом пире накануне падения Халдейского царства: "Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее... в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения взимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода.., а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость..." (3, 219 - 220). Как чуткий художник Бунин ощущал близость великих социальных катастроф. Обличительная устремленность повести невольно заставляет нас вспомнить страницы Толстого. В еще большей степени это относится к ее главному персонажу. На примере судьбы господина из Сан-Франциско Бунин рассказывает о бесцельно прожитой жизни, респектабельной внешне, внутренне же пустой и ничтожной. Очевидна близость этой темы, одновременно социальной и общечеловеческой, к содержанию "Смерти Ивана Ильича". Слова Толстого о стр. 144 -------------------------------------------------------------------------------- судьбе Головина полностью применимы и к бунинскому герою: история его "была самая обыкновенная и самая ужасная"1, всю жизнь он посвятил лихорадочному обогащению и был убежден, что заслужил право на отдых и удовольствие. Как верил он в вечность этой жизни - с поварами, соблазнительными и доступными женщинами, с лакеями, гидами - и как бодр был сам, "сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца... золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью - крепкая лысая голова" (3, 219). Мысль о смерти, видно, никогда не посещала его. Находясь в плену тысячи изысканных вещей, заполняющих его время - гаванских сигар, янтарного иоганисберга, тепличных цветов, экзотических фруктов, фраков, смокингов, запонок, - он сам уже выглядит дорогой вещью, инкрустированной слоновой костью и золотом. Ничего духовного не может обнаружить Бунин в этом человеке. Напрасно, погружаясь в мелочное перечисление последних мгновений господина из Сан-Франциско, он замедляет ход повествования, крупным планом фиксирует каждую деталь. Его художественный объеме не может уловить чего-либо более значительного, чем мучительную "ловлю" героем шейной запонки, которая, выражаясь языком известной гоголевской дамы, вдруг начинает нехорошо вести себя и даже "кусается". Борьба с непослушной запонкой чрезмерно растянута. Как "волнующийся" пуф в "Смерти Ивана Ильича", она отвлекает героя от непривычных размышлений - от нахлынувшего было предчувствия чего-то "ужасного". Этот "господин" недостоин даже просветления перед смертью. Буквально каждый его шаг преследует авторская ирония, пока, подчинившись вечному закону, он остановится уже не "господином из Сан-Франциско", а просто мертвым стариком, чье присутствие пугает прочих веселящихся господ напоминанием о смерти. На этом рассказ не обрывается. Уйдя из жизни, богатый американец продолжает оставаться его главным "действующим" лицом. Отъезд героя на "Атлантиде", только теперь уже не в каюте люкс, а в железных недрах парохода, куда не доносится сладостно-бесстыдная музыка вечного празднества салонов, в новом сплетении контрастов повторяет тему бессмысленности жизни человеческого общества, разъедаемого социальными противоречиями. Подобно Толстому, Бунин судит людей, их общественное устройство с точки зрения "вечных" законов, управляющих человечеством. На фоне смерти господина из Сан-Франциско, человека, только начавшего "жить" в свои пятьдесят восемь лет, какой ничтожной выглядит стяжательская суета, на которую он истратил все свои силы. Приемы типизации, оставаясь сокровенно-бунинскими, также несут в себе нечто от своеобразия лепки характеров позднего Толстого: стремясь превратить частный эпизод смерти богатого янки в -------------------------------------------------------------------------------- 1 Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 26, стр. 68. стр. 145 -------------------------------------------------------------------------------- обобщение о смысле эгоистической жизни, Бунин, подобно творцу "Крейцеровой сонаты" и "Смерти Ивана Ильича", убирает те индивидуальные признаки, которые, по его мнению, заслоняют основную идею, и раздвигает рамки характера до предельно насыщенных типических ситуаций, не переходящих, однако, в "жизнь человека" вообще, как это случилось в андреевской драме. Правда, Бунин идет в этом направлении гораздо дальше Толстого (мы не знаем даже имени господина из Сан-Франциско), и это вызвало замечание А. Дермана, будто Толстой в работе обобщения всегда шел прямо противоположным Бунину путем, возводя индивидуальность на степень типического, тогда как Бунин "намеренно отвлек своего героя от прошлого, от личных, конкретных особенностей, от конкретной биографии..."1 и т. д. В этом утверждении, мне кажется, сказалась известная недооценка новых тенденций, проявившихся в реализме позднего Толстого. Если герои его сочинений, написанных до "перелома", индивидуализированы до самых мельчайших деталей, если в это время он фиксирует в их психологии все, вплоть до "самых мимолетных и, по-видимому, случайных движений души"2, как заметил Д. И. Писарев, то в последних произведениях Толстой уверенно сокращает психологические характеристики и пусть великолепные, но- многословные описания (не жертвуя при этом сложностью) и подчиняет художественные средства волновавшим его моральным, социальным, религиозным и прочим проблемам. В этом плане Позднышев или отец Сергий, по тому, как они "сделаны", гораздо ближе к господину из Сан-Франциско, чем, скажем, персонажи "Войны и мира" или "Анны Карениной". Другое дело, что у Бунина этот принцип выступил в новом качестве. Общая идея произведения (в данном случае мысль о неотвратимой гибели мира господина из Сан-Франциско) раскрывается не только через всю массу типических подробностей, как у реалистов XIX века: она не растворена в обыденности, а выступает, так сказать, в непосредственно материализованном виде. Когда "Атлантида" с веселящимися господами и мертвым янки возвращается в Америку, на Гибралтарской скале появляется Дьявол, который провожает корабль, "созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем". Фигура Дьявола как воплощение зла старого мира - это не просто символ, но скорее некий условный, близкий к символизму прием, с помощью которого Бунин вскрывает в явлении спрятанную под ним трагическую бездну. Метод Бунина в "Господине из Сан-Франциско" обогащается новыми для него чертами. Писатель использует и чисто условные приемы в реалистической ткани произведения. Отсюда некий "второй план" рассказа, который вбирает в себя символические картины и -------------------------------------------------------------------------------- 1 А. Дерман, Победа художника, "Русская мысль", 1916, кн. 3, стр.. 26. 2 Д. И. Писарев, Три смерти, Сочинения в 4-х томах, т. I, М. 1955, стр. 34.. стр. 146 -------------------------------------------------------------------------------- фигуры, - тема смерти, не перестающая звучать грозным предостережением для живых; отсюда же мистические эпизоды, например, таинственное "узнание" господином из Сан-Франциско незнакомого ему хозяина каприйской гостиницы, где янки суждено умереть. И здесь снова напрашивается параллель с Толстым. Особенностью Толстого-новатора было то, что он всегда оставался реалистом в строгом смысле слова, проявлялся ли у него интерес к "потоку сознания" ("Фальшивый купон", "Нет в мире виноватых"), или тяготение к динамичной, кинематографической драме ("Живой труп"). Толстой смело вводил в свои произведения и такие детали, которые, казалось, стоят на грани необъяснимого, мистического. Вспомним хотя бы "Анну Каренину". В ней, как отмечено в литературе, "присутствуют иррациональные соответствия и совпадения, мистические сны, предчувствия и предзнаменования, таинственные символы, навязчивые галлюцинации"1 и т. д., что, однако, не мешает роману быть гениальным реалистическим произведением. Бунин, писатель XX века, подчас переходит грань, отделяющую традиционный классический реализм от нарождавшегося модернизма. На всех предреволюционных сочинениях Бунина лежит печать неуверенности и даже безысходности. Тому причиной было отсутствие у писателя живой связи с русским освободительным движением, безусловная узость позиции дворянского интеллигента. Близость социальной бури вызвала у Бунина глубокое смятение и тревогу. Тем не менее "Братья" и "Господин из Сан-Франциско"- высшая точка критической устремленности Бунина. Вместе с тем это одно из высших достижений его реализма. "В эти годы, - говорил сам писатель, - я чувствовал, как с каждым днем крепнет моя рука, как горячо и уверенно требуют исхода накопившиеся во мне силы. Но тут разразилась война, а затем русская революция"2. * * * Октябрь Бунин встретил враждебно, а дневник недолгого пребывания своего в новой России окрестил "Окаянными днями". Эмиграция трагически надломила Бунина, и удивительно то, что, в отличие от большинства писателей, оказавшихся за рубежом, он постепенно вернулся к художественному творчеству, обратившись к знакомой ему дореволюционной тематике. В 1924 году вышел сборник рассказов Бунина "Роза Иерихона", в следующем - "Митина любовь", в 1927 - "Дело корнета Елагина", в 1930 -первая часть "Жизни Арсеньева" - "У истоков дней", в 1931 году - "Божье древо", в 1937 - философское исследование "Освобождение Толстого", в 1939 - "Лика", -------------------------------------------------------------------------------- 1 Н. К. Гудзий, Лев Николаевич Толстой, М. 1956, стр. 69. 2 И. А. Бунин, Собр. соч., Петрополис, 1936, т. I, стр. II. стр. 147 -------------------------------------------------------------------------------- в 1943 и 1946 - сборник "Темные аллеи", в 1954 году, посмертно - "Весной в Иудее" и т. д. В 1934 году в Стокгольме Бунину вручили Нобелевскую премию. Разумеется, оторванность от родины не могла не сказаться на творческих возможностях Бунина. Эмиграция травмировала его, на время заставила замолчать, а главное - сильно ограничила его писательский диапазон и окрасила изображаемое в пессимистические тона. Прежде всего из поля зрения писателя выпала современность. Бунин должен был либо писать тенденциозную неправду о великих исторических событиях, совершавшихся на Родине, либо не писать о них вовсе. Большой, искренний художник, он не мог насиловать свой талант. Это отмечалось уже критикой 20-х годов: "К чести Бунина, надо сказать, что он предпочитает все же выносить свои злобные излияния на революцию за скобки художественного творчества..."1 Исчерпав темы общественной значимости, Бунин как будто вернулся к интимным лирическим воспоминаниям молодости. Словно не в 1901 году, а четверть века спустя созданы "Антоновские яблоки" - так родственны им мотивы печали и увядания, сменившие энергичную тонику 1910-х годов. Однако позднее творчество Бунина не было простым повторением пройденного. Речь идет не только о формальном совершенстве, хотя огромный писательский опыт, накопленное мастерство позволили Бунину все более повышать художественную требовательность. Свое заграничное собрание сочинений он открывает "Храмом солнца" и "Деревней", считая, видимо, раннюю прозу, в том числе такие шедевры, как "Чернозем" и "Антоновские яблоки", данью ученичеству. "Освободившись" от современной тематики, Бунин все чаще обращается к трактовке "вечных" проблем - любви и смерти или к автобиографическому материалу. Впечатления детства ("Жизнь Арсеньева") и юности ("Лика"), красота русской природы и русского человека ("Косцы", "Лапти", "Божье древо"), обаяние старой Москвы ("Далекое", "Благосклонное участие" и т. д.) - в автобиографических произведениях этих лет сказалась особенность бунинского дара, когда под его пером, как от прикосновения легендарного царя Мидаса, все вдруг превращается в золото поэзии. Самые обыденные и, по-видимому, малозначительные эпизоды приобретают неожиданный смысл, глубину и поэтичность. "Давным-давно, тысячу лет назад жил да был вместе со мною на Арбате, в гостинице "Северный Полюс" некий неслышный, незаметный, скромнейший в мире Иван Иванович, человек уже старенький и довольно потрепанный", - так начинается рассказ "Далекое". Нелепый маленький человечек Иван Иванович и его нелепая -------------------------------------------------------------------------------- 1 Д. Горбов, Десять лет литературы за рубежом, "Печать и революция", 1927, кн. 8, стр. 13. стр. 148 -------------------------------------------------------------------------------- влюбленность в опустившегося, обнищавшего князя, его соседа по номерам, - что может тронуть, взволновать читателя в этом никчемном эпизоде? Сам автор радостным весенним днем уехал из Москвы, "позабыв и "Северный Полюс", и князя, и Ивана Ивановича, и, - пишет Бунин, - был бы, вероятно, очень удивлен, если бы мне сказали тогда, что навсегда сохранятся и они в том сладком и горьком сне прошлого, которым до могилы будет жить моя душа, и что будет некий день, когда буду я тщетно взывать и к ним: - Милый князь, милый Иван Иванович, где-то гниют теперь ваши кости? И где наши общие глупые надежды и радости, наша далекая московская весна?" (4, 14). Печаль об ушедшей весне жизни пронизывает автобиографические произведения стареющего на чужбине художника. Этим "горьким и сладким сном прошлого" напоено и самое крупное из его зарубежных сочинений - роман "Жизнь Арсеньева" (1927 - 1929). Собственно, романом его можно назвать лишь с большими оговорками. Это развернутые лирические воспоминания о детских и отроческих годах, переданные в характерной для автобиографических произведений манере "Icherzahlung". Вместе с "Детством Никиты" А. Н. Толстого "Жизнь Арсеньева" замыкает цикл художественных автобиографий из жизни русского поместного дворянства XIX века. В "Жизни Арсеньева" нет и отзвука тех социальных диссонансов, которые характерны для "Суходола". Сквозь всепрощающую дымку времени прошлое, воспринимаемое к тому же из эмигрантского "далека", предстает в прозрачных картинах, исполненных живописной точности, на которых, однако, лежит отсвет идилличности. Но это не просто лирический дневник далеких, безвозвратно отошедших дней. Первые детские впечатления и впечатления отрочества, жизнь в усадьбе и учеба в гимназии, воспоминания об отце и учителе Баскакове, картины русской природы и быт нищающего дворянства - призваны служить здесь лишь канвой, которая расцвечена философскими рассуждениями Бунина, его мыслями о смерти и о боге. "Люди совсем неодинаково чувствительны к смерти, - замечает писатель. - В жизни большинства она играет все-таки небольшую роль. Зато есть разряд людей, которые весь век живут под ее знаком, с младенчества имеют обостренное чувство смерти (чаще всего в силу столь же обостренного чувства жизни)... Так вот к подобным людям принадлежу и я"1. Веяние смерти - кончина сестры Нади, бабушки, помещика Писарева, наконец, венчающие роман похороны великого князя Николая Николаевича, которому Бунин неожиданно изъясняется в своих верноподданнических чувствах, - действительно как некое "memento" сопровождает повествование. -------------------------------------------------------------------------------- 1 И. А. Бунин, Собр. соч., т. XI, Петрополис, 1935, стр. 34 - 35. стр. 149 -------------------------------------------------------------------------------- К счастью, пессимистическая концепция не мешает бунинской поэзии. А описания природы в "Жизни Арсеньева" таковы, что каждый отрывок просится в хрестоматию, каждый абзац пленяет звучностью и благородством языка. Характерно, что природа и человек у Бунина неотделимы: человек растворен в природе. Конец отрочества и начало юности Арсеньева с первым цветением любви и с первым посещением его музой переданы с помощью развернутой параллели: "Удивителен весенний расцвет дерева. А как он удивителен, если весна дружная, счастливая! Тогда то незримое, что неустанно идет в нас, проявляется, делается зримым особенно чудесно. Взглянув на дерево однажды утром, поражаешься обилию почек, покрывших его за ночь. А через некий срок внезапно лопаются почки - и черный узор сучьев сразу осыпают несметные ярко-зеленые мушки. А там надвигается первая туча, гремит первый гром, свергается первый теплый ливень - и опять еще раз совершается диво: дерево стало уже так темно, так пышно... Нечто подобное произошло и со мной в то время"1. Высвободившись из-под власти лирики, проза теперь вновь соединяется, сплавляется с ней. При этом Бунин стремится передать весь поток жизненных ощущений от мгновенных и ослепительно ярких - младенческих и до более обыденных и разнообразных впечатлений отрочества. Для него драгоценна каждая мелочь, которая напоминала бы ему о прошлом. Продолжающая роман "Лика" гораздо более узка по содержанию, нежели первая часть "Жизни Арсеньева". Это поэтическая история любви молодого Арсеньева и Лики, любви, в которой отразились воспоминания Бунина о своем увлечении Варей Пащенко в пору его работы в "Орловском вестнике". Однако автобиографический материал преображен художником столь сильно, что книга эта уже смыкается с рассказами зарубежного цикла, в которых художественно осмысляются "вечные" проблемы - страсть и смерть. Само по себе внимание к ним писателя не было, конечно, данью декадентству. Вспомним, как неотступно мучила тайна смерти воображение Толстого. И здесь Бунин одерживает убедительные художественные победы. Но "Митина любовь", "Солнечный удар", "Дело корнета Елагина", "В ночном море", "Огонь пожирающий" - тот ли это реализм, что, скажем, в "Деревне" или в рассказах, написанных на Капри? На мой взгляд, нет. Писатель сокращает теперь "временное" до предела. Он не подменяет при этом образы логическими конструкциями философа. Напротив, конкретно-чувственная форма в его поздних сочинениях приобретает почти пластическую осязаемость. Однако всмотритесь внимательнее в его создания. Они взращены в теплице, вдали от родной почвы и солнца. Все социальное растворилось, исчезло из них. Остались любовь, страдания, тоска по -------------------------------------------------------------------------------- 1 И. А. Бунин, Собр. соч., т. XI, Петрополис, 1935, стр. 132. стр. 150 -------------------------------------------------------------------------------- идеалу, но и тут Бунина привлекают исключительные случаи. Отдавая дань модернистским увлечениям, он ищет примеры вулканического извержения страсти, трагически подчиняющей человека своим слепым силам. Собственно, эта трактовка угадывается уже в некоторых предреволюционных созданиях писателя. Вспомним "Игната" или рассказ 1916 года "Сын", который как бы предваряет "Дело корнета Елагина". Действительно, убийство Эмилем г-жи Маро с неудачной затем попыткой покончить с собой - разве не продиктовано тою же неумолимой причиной, что и смерть" артистки Сосновской от руки Елагина? Как и встреча Эмиля с г-жой Маро, знакомство и сближение Елагина с Сосновской означают не просто любовь, а "жуткий расцвет, мучительное раскрытие, первую мессу пола". Характерно, что истинное происшествие, послужившее основой для рассказа, - убийство в 1890 году в Варшаве поручиком Бартеневым артистки Марии Висновской, как явствует из документов следствия, было лишено этой роковой предопределенности. Если бытовые детали, обстановка, подробности убийства почти без изменений перенесены Буниным в рассказ, то мотивы, толкнувшие на преступление Елагина и Бартенева, существенно различны. Бартенев, влюбленный в красавицу-полячку, не мог, как и Елагин, жениться на ней, женщине другого круга, национальности, вероисповедания. Сама же Висновская, пресыщенная успехом и уже познавшая непривлекательную изнанку жизни театральной звезды, находила утешение в меланхолической игре в смерть с влюбленным в нее юношей. Она назначает Бартеневу "последнее" свидание, стараясь придать этому свиданию как можно более мрачные тона. "И вот оба неудачника, оба изломанные жизнью или ошибками воспитания, - заключал защищавший Бартенева Ф. Плевако, - они начинают поддаваться вмешательству любимой темы... Не забудьте, что все это говорится в чаду винных паров и в утомлении эксцессами чувственных отношений. Игра в смерть перешла в грозную действительность"1. Однако такая сниженная, сугубо "реалистическая" мотивировка, видимо, не удовлетворила Бунина. Он преобразует материал в соответствии со своим замыслом роковой страсти. Он стремится воссоздать облик "той подлинной Сосновской, которой почти никто не понял и не почувствовал по-настоящему, - равно как и Елагина" (4, 127). Под его пером щуплый, веснушчатый, "налитый вином" гусарский офицерик оказывается одновременно чуть ли не мессией, а Сосновская тем путником, торопящимся в небытие, которому Елагин должен указать кратчайшую дорогу. -------------------------------------------------------------------------------- 1 "Судебные речи известных русских юристов", Госюриздат, М. 1956, стр. 343. стр. 151 -------------------------------------------------------------------------------- "Умираю не по своей воле". "Вы думаете, - говорит следователю Елагин, - что она (т. е. Сосновская) этой фразой выразила свою беззащитность передо мной. А по-моему, она хотела сказать другое: что наша несчастная встреча с ней - рок, божья воля, что она умирает не по своей, а по божьей воле" (4, 133). И в другом месте сам автор характеризует Сосновскую: "...жизнь ее была сплошным томлением, непрестанной жаждой уйти прочь от постылого земного мира, где все всегда не то и не то" (4, 130). Смерть выступает здесь разрешительницей всех противоречий.. Как безысходный реквием звучат и другие рассказы 20-х годов - "Огонь пожирающий", "Преображение", "Воды многие", "В ночном море". И позднее в новеллах, составивших цикл "Темные аллеи" (первым изданием сборник вышел в 1943 году), слышен тот же голос отчаяния, вещающий, словно мрачный ворон Эдгара По, "nevermore" человеческому счастью. После долгой разлуки и размолвок соединяются наконец Алексей Мещерский и Натали (рассказ "Натали"). "И вот ты опять со мной и уже навсегда", - говорит Натали Мещерскому. "В декабре, - заключает автор, - она умерла на Женевском озере в преждевременных родах" (4, 369). Далеко от России встречаются два эмигранта - официантка парижской столовой Ольга Александровна и генерал Николай Платонович, оба натерпевшиеся в жизни, оба одинокие, оба ждущие счастья ("В Париже"). Но и их мечты оказываются тщетными: "На третий день пасхи он умер в вагоне метро" (4, 345) и т. д. В иных бунинских произведениях зарубежной поры смерть преображается даже в "живой и радостный возврат из земного, временного, пространственного в неземное, вечное, беспредельное, в лоно Хозяина и Отца, бытие которого совершенно несомненно"1. Нетрудно понять, что эта мрачная философия создавалась под влиянием того некробиоза, который переживала выброшенная за пределы родины русская эмиграция, окружавшая писателя. Однако, если ограничиться только пессимистической философской схемой, просвечивающей в художественных творениях Бунина, то представление о его зарубежной прозе будет слишком обедненным и заставит вернуться к старой легенде об эпигонстве писателя. В свое время Горький сообщал Л. Леонову: "Бунин переписывает "Крейцерову сонату" под титулом "Митина любовь"2. С этим утверждением согласиться невозможно: в рассказе Бунина, певца чувства и даже чувственности, нет и следа аскетического отрицания плоти, которое пронизывает, пожалуй, самое мрачное из всех художественных созданий Толстого. Митина любовь к Кате - это необыкновенное по силе и чистоте чувство, которое в сравнении с "обыденным" увлечением Кати вы- -------------------------------------------------------------------------------- 1 Иван Бунин, Освобождение Толстого, Париж, 1937, стр. 248. 2 М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 29, М. 1955, стр. 413. стр. 152 -------------------------------------------------------------------------------- глядит анахронизмом. Для Мити трагическое противоречие заложена изначала, с момента зарождения их любви. "Уже и тогда нередка казалось, что как будто есть две Кати: одна та, которой с первой минуты своего знакомства с ней стал настойчиво желать, требовать Митя, а другая - подлинная, обыкновенная, мучительно не совпадавшая с первой" (4,30). Митя гибнет, когда эта другая Катя вдруг разбивает взлелеянный им идеал. И его короткое сближение с бойкой деревенской молодухой Аленкой не ослабляет, а, напротив, обостряет ощущение страшной утраты. "Надо перестать думать, что любовь плотская есть нечто возвышенное"1, - разъяснял Толстой смысл "Крейцеровой сонаты" в послесловии к ней. Настоящая любовь - величайшее благо, и она отнюдь не ограничивается сферой платонизма (вспомним "Русю", "Солнечный удар", "Натали" и другие рассказы), но и одной чувственной близостью ее не подменишь, - как бы говорит Бунин. Во время свидания с Аленкой Митя, измученный разлукой с Катей, кажется, снова ощущает подобие счастья. "И все-таки было все то же, что и раньше: страшная сила телесного желания, не переходящая в желание душевное, в блаженство, в восторг, в истому всего существа" (4, 70). Целомудренный юноша чувствует себя обкраденным, опустошенным в мире, где любовь - всего-навсего предмет купли-продажи, либо по-деревенски откровенной, либо утонченной, "одухотворенной" "служением искусству". Такой любовью Митя жить не может. Но это вовсе не значит, что он отвергает ее вослед Позднышеву. Слепая страсть, которой человек бессилен противостоять, которая приводит его к гибели, - это схема гораздо ближе толстовскому "Дьяволу", чем "Крейцеровой сонате". Действительно, во влечении Евгения Иртеньева к Степаниде заложена та же стихийная непреодолимая сила, что и в любви Мити. Однако, избрав сходную ситуацию, художники разрабатывают ее совершенно в разных направлениях. Целью Толстого и в "Дьяволе" остается дискредитация плоти. Чувство Иртеньева недаром очищено от всего "духовного", и молодая крестьянка вызывает у него приступы "страстной похоти". То, что для Бунина является эпизодом (сближение Мити с Аленкой, рождающее страшную силу только "телесного желания"), Толстой, как видим, избирает главной причиной, приведшей Иртеньева к самоубийству. Необычайная сила и искренность чувства свойственна героям бунинских рассказов о любви, и нет в этих рассказах смакования рискованных подробностей, пресловутой "клубнички". Таков "Солнечный удар", где два незнакомых человека, офицер и возвращающаяся с курорта молодая замужняя женщина, мать трехлетней девочки, встретившись на пароходе, вдруг оказываются на короткое время выбитыми из привычного ритма обыденности. Но разве это -------------------------------------------------------------------------------- 1 Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 27, М. -Л. 1933, стр. 83. стр. 153 -------------------------------------------------------------------------------- заурядный адюльтер? "Даю вам честное слово, - говорит женщина поручику, - что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было да и не будет больше. На меня точно затмение нашло... Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара..." (4, 90). Трудно отыскать в литературе рассказ, который в столь сжатой форме (всего шесть страничек) и с такой силой передавал бы драму людей, познавших подлинную любовь в тот момент, когда жизнь одного из них давно идет по накатанной колее, покинуть которую нет возможности. Зарубежное наследие Бунина по своему диапазону значительно уступает предреволюционным произведениям. Ничего равного "Деревне" и "Господину из Сан-Франциско" писатель не создал. Вместе с тем очевидна поэтическая ценность его поздних рассказов и повестей. Соединившись вновь с лирикой, бунинская проза приобретает исключительную художественную емкость. Каждая деталь, каждый предмет теперь словно получают дополнительное значение, некую внутреннюю оправданность, отражая общее настроение произведения, переживания героев и их творца. Посторонние как будто бы детали часто объясняют и заменяют развернутые описания. Поиски путей реализма в XX веке объединяют наиболее видных писателей, занятых непрестранными поисками новых литературных форм. Создатель лирической прозы малых и больших жанров, мастер философско-обличительного рассказа, Бунин - среди этого движения. Он проходит мимо свирепствовавшей в литературе эпидемии декаденства и творчески использует достижения великих реалистов прошлого, изыскивает новые художественные средства изображения, освещавшие, однако, жизнь, безвозвратно ушедшую в прошлое. Иное, большее Бунину было не под силу. Новые формы, а не новое содержание. Последнее было уже не под силу Бунину. Это сделал основоположник литературы социалистического реализма М. Горький, совместивший в своем творчестве новаторство тематики с новыми формами ее художественного воплощения, поставивший свое творчество на служение пролетарской революции. Связанный тысячами нитей с дворянской средой, отягощенный грузом сословных предрассудков, Бунин не смог понять и принять Октябрь и в первое десятилетие эмигрантской жизни не уставал нападать на молодую Советскую Россию. Но шли годы, крепло рабоче-крестьянское государство, и даже "по ту сторону", в Париже, все очевиднее становилась полная беспочвенность утверждений эмигрантов, предрекавших СССР скорую гибель. Старый писатель тосковал по родине. В нем происходил мучительный процесс некой переоценки ценностей. В самом деле, Бунин, тот самый Бунин, который в двадцать четвертом году призывал ни за какие блага не возвращаться в "нынешнюю орду", накануне вторжения гитлеровских войск во Францию посылает А. Н. Толстому стр. 154 -------------------------------------------------------------------------------- открытку с лаконичным текстом; "Хочу домой". Он восхищается героизмом русских солдат, борющихся с фашистскими оккупантами, победа Советского Союза вызывает у него прилив патриотических чувств. И он, ранее начисто отрицавший всю советскую литературу, прочитав поэму А. Твардовского "Василий Теркин" и сборник рассказов К. Паустовского, дает им высокую оценку. Да, многое переменилось в его взглядах. Однако этой переоценке не суждено было завершиться окончательно: Бунин умер в Париже, в ноябре 1953 года. Лучшие бунинские произведения - поэтичные рассказы 90-х годов, "Деревня" и "Суходол", новеллы, написанные на Капри, "Братья" и "Господин из Сан-Франциско", "Митина любовь" - достойны занять место рядом с прозой Тургенева и Чехова. И в истории отечественной литературы Бунин останется "русским классиком рубежа двух столетий", как назвал его К. Федин с высокой трибуны Второго Всесоюзного съезда советских писателей. стр. 155 Опубликовано 23 января 2011 года Картинка к публикации:Полная версия публикации №1295792834 → © Portalus.ru Главная → ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ → ПРОЗА БУНИНА При перепечатке индексируемая активная ссылка на PORTALUS.RU обязательна!
|
|