Рейтинг
Порталус

ТРИ КНИГИ О КУЛЬТУРЕ РЕЧИ

Дата публикации: 28 января 2011
Публикатор: genderrr
Рубрика: ПЕДАГОГИКА ШКОЛЬНАЯ
Номер публикации: №1296220570


"По отношению каждого человека к своему языку можно совершенно точно судить не только о его культурном уровне, но и о его гражданской ценности. Истинная любовь к своей стране немыслима без любви к своему языку", - писал Константин Паустовский2 Над этими словами нельзя не задуматься, нельзя не согласиться с ними. Поэтому следует всячески приветствовать различные попытки наших писателей по-своему рассказать широкому кругу читателей о том, что такое культура речи и почему она имеет такое большое ("гражданское") значение. Оговоримся сразу. Рецензируемые книги совсем не похожи друг на друга и совсем по-разному обосновывают само понятие культуры речи. Больше того. Основные рекомендации, предлагаемые в книге А. Югова, кажутся мне неприемлемыми, а порою и просто ошибочными (см. третий раздел настоящего разбора). Но несомненно одно: интерес к культуре речи на столько велик, что все три названные здесь работы, несмотря на большие тиражи, были распроданы в два-три дня и стали своеобразной библиографической редкостью. Все это не может не радовать в первую очередь филологов, хотя книги подобного рода обычно принадлежат не их перу. Они создаются художниками слова3. Быть может, мастерство изложения и придает им особенную популярность. -------------------------------------------------------------------------------- 1 Б. Тимофеев, Правильно ли мы говорим? Лениздат, 1961, 190 стр.; К. Чуковский, Живой как жизнь, "Молодая гвардия". 1962, 174 стр.; А. Югов, Судьбы родного слова, "Молодая гвардия", 1962, 173 стр. Необходимо отметить, что книга Б. Тимофеева уже рассматривалась на страницах "Вопросов литературы" (1962, N 1) в интересно написанной рецензии Эр. Ханпиры. Я подхожу к работе Б. Тимофеева с несколько иных, более общих позиций сравнительного анализа трех разных исследований. 2К. Паустовский, Поэзия прозы, "Знамя", 1953, N 9, стр. 175. 3 Такова и несколько лет тому назад опубликованная, уже получившая широкую известность талантливая книга писателя Л. Успенского "Слово о словах" (ряд изданий), преследующая, однако, несколько иные цели. Нельзя здесь не упомянуть и интересные опыты И. Уразова "Почему мы так говорим", М. 1966, и Л. Борового "Путь слова", М. 1960. Чуть ли не единственным счастливым исключением, когда в роли автора работы о языке, рассчитанной на широкую аудиторию, выступает филолог, является книга профессора Б. Казанского "В мире слов", Лениздат, 1958. Приходится только сожалеть, что большинство советских лингвистов находятся в стороне от популяризации своей науки. стр. 192 -------------------------------------------------------------------------------- 1 "Ну, мне надо вставать. Бывайте здоровы! Днями подойду. Кланяйтесь жене и сестре жены. Пока!" Такими выражениями начинает свою книгу "Правильно ли мы говорим?" Борис Тимофеев. Нетрудно заметить, что здесь почти все неправильно. Из автобуса не встают, а выходят. Пожелание "бывайте здоровы" создает впечатление, что говорящий желает знакомому не постоянного, а лишь временного здоровья ("иногда будьте здоровы, иногда - нет"). Подойти - прежде всего приблизиться, тогда как говорящий собирался прийти к своему собеседнику. "Сестра жены" называется свояченицей - слово, неведомое оратору. Пока вообще не относится к выражению прощания. Днями никак не может равняться на днях. Таким образом, в выражениях, заключающих в себе четырнадцать слов, шесть грубых ошибок. Говорящий либо не знает тех или иных русских слов (например, свояченица), либо путает значения разных глаголов (подходить - приходить), либо смешивает их формы (бывайте и будьте), либо, наконец, употребляет слова не по назначению (пока вместо прощайте, до свидания, всего хорошего и пр.). Могут сказать: это грубые и элементарные ошибки, очевидные каждому более или менее интеллигентному человеку. Стоит ли писать об этом целую книгу? На подобный вопрос хорошо отвечает сам автор всем содержанием своей книги. Да, безусловно, стоит. Во-первых, аналогичные ошибки приходится слышать далеко не так редко, в том числе и в речи людей, считающих себя интеллигентными. Во-вторых, Б. Тимофеев обращает наше внимание не только на ошибки грубые, но и на промахи гораздо менее заметные, хотя и не менее опасные. В-третьих, наконец, - и это главное, - автор заставляет каждого задуматься над тем, как он говорит и как он пишет. Часто приходится слышать: "Так говорят". Иногда усиливают подобное утверждение: "Так говорит народ". Но ведь народ - это не безликая масса. А каждый отдельный человек может ошибаться. На утверждение "так говорит народ" Б. Тимофеев отвечает хорошим маленьким рассказом. Вот он: "Несколько лет тому назад я услышал, как одна девушка напевала популярную арию из оперетты "Роз-Мари": "Цветок душистых прерий..." Но она пела: "Цветок душистый, прелый... - " Я подошел к девушке и, попросив извинения, указал на ее ошибку и объяснил, что такое прерии. Она выслушала, а затем, сказав: "Надо же!" - ушла. Весьма вероятно, что она пела в искаженном виде с чужого голоса". Этот рассказ хорошо передает, что широко распространенное утверждение "так говорят" нуждается во всесторонней проверке. Кто говорит? Почему так говорит? Обогащает ли подобная речь родной язык? Способствует ли она правильному выражению мысли? Ведь искажения речи бывают весьма различные, а причины их возникновения сложны и многообразны. Поэтому одна из важных задач культуры речи заключается как раз в том, чтобы разобраться в источниках подобных искажений и по возможности бороться с их распространением. Спору нет. Язык постоянно развивается. То, что было непринято вчера, может быть принято сегодня. Но задача заключается в том, чтобы вся- стр. 193 -------------------------------------------------------------------------------- кий раз принимать нужное и не принимать ненужное. Однако разграничение нужного и ненужного с позиции культуры речи произвести не так-то просто. На наш взгляд, общий принцип здесь может быть сформулирован так: нужное - это все то, что способствует обогащению языка в самом широком смысле, ненужное - то, что не только не служит этой цели, но и способствует порче языка, его искажению, ослаблению. Конечно, бороться с речевыми привычками, получившими широкое распространение ("Так говорят!"), трудно. И все же во многих случаях это необходимо. Подходящий к очереди чаще всего теперь спрашивает: "Кто крайний?" (вместо: "Кто последний?"). При ближайшем рассмотрении оказывается, что последний кажется ему "обидным словом" ("никто не хочет быть последним"). Казалось, можно было бы поставить вопрос так: раньше говорили кто последний?, теперь иначе - кто крайний? Второе выражение более новое, оно получило широкое распространение, следовательно, и должно быть принято. Между тем рассуждать так невозможно с позиции того понимания культуры речи, которое только что было намечено. Прежде всего, как правильно показывает Б. Тимофеев, крайний - это находящийся на краю, а у всякой очереди обычно бывает два края. Поэтому крайним может быть и первый и последний. Да и слово последний, разумеется, не может в этом вопросе ("кто последний?") заключать в себе что-либо обидное. Сравни последние известия, последние новости, последние события и пр. Следовательно, принять новое ("кто крайний?") только на том основании, что оно новое, - невозможно. "Старое" выражение ("кто последний?")) оказывается в этом случае единственно возможным, тогда как "новое" искажает мысль, ослабляет выразительные (в нашем примере - дифференциальные) возможности русского языка. А вот новые значения существительных спутник или космонавт обогащают нашу речь. Они дают возможность выразить в языке новые важные понятия. Как отмечает К. Чуковский, еще в 1960 году в "Словаре русского языка" С. Ожегова о космонавте говорилось как о человеке, который будет совершать полеты в космос. В 1961 году это будет превратилось в настоящее время: космонавты совершают полеты в космос. Следовательно, сама жизнь, с ее нуждами и потребностями, внесла существенные коррективы в семантику определенных слов. Старое значение слова спутник как бы неожиданно потускнело ("человек, который вместе с кем-нибудь совершает путь"), и если бы В. Панова написала повесть "Спутники" не в 40-х годах, а в наше время, она вряд ли дала подобное название своему повествованию. Новое значение слова как бы рикошетом отражается на старом его осмыслении в силу системных связей не только в языке, но и в кругу современных понятий. Таким образом, если одно новое (например, "кто крайний?") оказывается для культуры речи совершенно неприемлемым, то другое новое (например, новые осмысления многих слов) становится не только приемлемым, но и необходимым, разумным, естественным. Следовательно, нет готовых рецептов, нельзя решать вопрос огулом (все новое хорошо или все новое плохо), требуется внимательное рассмотрение каждого случая, исходя из общих принципов, стр. 194 -------------------------------------------------------------------------------- сформулированных выше. К такому же выводу приходят и Б. Тимофеев и К. Чуковский. Было бы неправильно, однако, считать, что "новое разумное" относится только к сфере семантики слов, а "новое неразумное", ненужное - к сфере грамматики. Можно привести множество иных отношений. Во времена Чехова употребляли выражение "говорить в телефон", а сейчас "говорят по телефону" (пример К. Чуковского). Быть может, тут сыграла известную роль техника передачи звука и улучшение конструкции самого телефонного аппарата. Чем более совершенствовалась техника передачи звука по каналу связи, тем меньше говорящий по телефону должен был кричать в трубку аппарата. Разговор стал идти не в телефон, а по телефону. Так или иначе норма современного языка знает теперь только одну форму - по телефону. Следовательно, в этом случае "новое разумное" относится к грамматике, а не к семантике. Но вот "новое" осмысление прилагательного качественный, попытка отождествить его с прилагательным хороший и даже отличный ("это качественная работа"), должно быть признано безусловно неправильным и неприемлемым. Качество всегда может быть и отличным и хорошим, так же как и посредственным и даже плохим, отвратительным (наблюдение Б. Тимофеева). В последних двух примерах "новое разумное" оказывается на стороне грамматики, а "новое неразумное" - на стороне лексики и семантики. Основной постулат культуры речи был сформулирован уже Пушкиным: "Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности"1. Б. Тимофеев стремится не предписывать, а анализировать. В этом достоинство его работы. И пусть не всегда его книга озарена светом большой теории, наблюдения автора в целом остаются интересными и в большинстве случаев острыми. Лишь при толковании отдельных примеров он вдруг переходит с позиции анализа на позицию предписания: "Я не хочу другого слова", и баста. Но что значит "не хочу" в стилистике, Б. Тимофеев не разъясняет. Автора можно упрекнуть и в том, что культуру речи он иногда понимает как сумму примеров: это хорошо, а это плохо. Но культура речи, как определенная филологическая дисциплина, не сводится к отдельным иллюстрациям. Она социально значительнее. Культура речи не может не учитывать и многообразие речевых стилей: возможное в одних контекстах оказывается невозможным в других. Принцип "правильное - неправильное" осложняется самим существованием различных стилей. О Б. Тимофеевым можно, таким образом, спорить, но нельзя не оценить его вдумчивой и нужной работы2. -------------------------------------------------------------------------------- 1 А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., т. V, М. 1947, стр. 20. См. об этом подробнее: Р. Будагов, Пушкин-лингвист, "Вестник ЛГУ", 1949, N 6, стр. 24 - 34. 2 В книге Б. Тимофеева имеются отдельные неточности, о которых уже писал (впрочем, не всегда справедливо) А. Реформатский ("Русский язык в национальной школе", 1962, N 1). Непонятно, о каком новейшем издании Словаря Французской Академии, будто бы включившем слово alunir - прилуниться, говорит автор. Последнее, восьмое издание этого словаря вышло в 1932 году, после чего он не переиздавался. Имеется в виду, по-видимому, "Petit Larousse", издания 1961 года. Здесь действительно уже есть alunir, но словарь этот не имеет никакого отношения к академическому лексикону. стр. 195 -------------------------------------------------------------------------------- 2 Еще более ярко и увлекательно написана книга К. Чуковского. Бесспорной является и ее общая тенденция: "...культура речи неотделима от общей культуры. Чтобы повысить качество своего языка, нужно повысить качество своего интеллекта. Мало добиться того, чтобы люди не говорили выбора или мне ндравится. Иной и пишет и говорит без ошибок, но какой у него бедный словарь, какие замусоленные фразы! Какая Худосочная душевная жизнь сказывается в тех заплесневелых шаблонах, из которых состоит его речь!" Действительно, человек может сравнительно легко научиться правильно употреблять те или иные выражения. Но для настоящей культуры, для того, чтобы выйти из колеи канцелярского языка и всегда чувствовать красоту родной речи, нужна подлинная и высокая общая культура. "Худосочная душевная жизнь" порождает и худосочную речь, хотя говорящий и пишущий может при этом и не совершать грубых ошибок. Именно с этих верных, бесспорных позиций и ведет свой живой рассказ о русском языке К. Чуковский. В книге прекрасно показано, как часто низкий уровень речевой культуры те или иные недалекие авторы склонны объяснять догматически. Одни уверены, что стоит только "освободить русский язык от иностранщины", как сейчас же все станет прекрасным и все заговорят на чистейшем родном языке. Другие всю беду усматривают в вульгаризмах: стоит только изгнать такие слова, как лабуда, железно, на большой палец и пр., - и проблема будет решена. Третьи негодуют на слишком строгое отношение к диалектизмам и старым русским словам и выражениям. Им кажется, что как только диалектизмы и архаизмы будут введены в литературный язык, речь станет "красочной и живописной" и тем самым уровень ее общей культуры не будет вызывать никаких сомнений. К. Чуковский перечисляет семь таких пунктов, каждый из которых, по мнению их сторонников, должен выступить в роли своеобразной панацеи от всех недугов нашей родной речи. В книге хорошо доказана полная несостоятельность всех подобных "теорий". В самом деле. Обратим внимание хотя бы на пункт первый. Сколько было истрачено чернил на бумажную войну против иностранных слов! Между тем всякому мало-мальски размышляющему человеку должно быть ясно, что нельзя воевать против иностранных слов вообще. Весь вопрос в том, какие это слова. В своей знаменитой заметке о русском языке В. И. Ленин выступал не против всяких иностранных слов, а против ненужных иностранных слов, против их коверканья (анализ гибридного глагольного образования будировать). Казалось бы, ясно. И все же до сих пор у нас появляются статьи и даже книги, где чуть ли не вся проблема культуры речи сводится к борьбе с иностранными словами (об этом в третьем разделе). И в данном вопросе, как и во многих других, К. Чуковский сумел занять правильную позицию. Никого не может коробить предложение Пионеры космических трасс, сплошь состоящее из иностранных слов, но нелепы и чудовищны прейскуранты цен (где прейс и значит цена), фигурировать документатами и прочие случаи "смешения французского с нижегородским". Бесспорно, могут быть ненужными и отдельные иностранные слова, правиль- стр. 196 -------------------------------------------------------------------------------- но употребляемые (ср. споры о научной терминологии), но проблема и здесь не решается огульно, как и в других сферах культуры речи. Именно так освещается все это и у К. Чуковского. Автор книги "Живой как жизнь" отнюдь не пурист (в чем чуть-чуть можно упрекнуть Б. Тимофеева). Он отлично понимает постоянное движение и развитие языка. И если первый тезис К. Чуковского сводится к тому, что речевую культуру можно повышать только на основе общей культуры, то вторая, центральная идея работы - страстная и увлеченная защита многокрасочной палитры речи, борьба с бесцветным канцелярским языком. Дело в том, что до сих пор культуру речи у нас нередко отождествляют с так называемым гладким языком. Этот же последний чаще всего оказывается языком бесцветным, канцелярским. Больше того. Научная книга, написанная живым языком с простыми разговорными интонациями, нередко кажется недостаточно серьезной многим педантам и даже некоторым редакторам (в ней, видите ли, мало вследствие того что, постольку, поскольку и прочих признаков "высоконаучного изложения"). К. Чуковский гневно выступает против такой "концепции" культуры речи. И к нему не может не присоединиться всякий, кому дорог родной язык. Автор вспоминает рассказ М. Горького об одном старичке переводчике, который решил помочь издательству "Всемирная литература". Начало прелестной романтической 'сказки он передал по-русски так: "За неимением красной розы, жизнь моя будет разбита". Горький указал ему, что канцелярский оборот за неимением здесь невозможен. Старик исправил: "Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита". А третий вариант звучал уже так: "Мне нужна красная роза, и я добуду себе таковую". Легко, конечно, посмеяться над бедным старичком, который на склоне лет решил заняться труднейшим делом - художественным переводом. Но мы сами не замечаем, как часто канцелярский стиль заполняет наши собственные сочинения. Примеры, которые приводит К. Чуковский из опусов многих современных филологов (жаль, что он щадит их, не называя фамилий), убедительно об этом свидетельствуют (стр. 129, 139 и др.). А чего стоят хотя бы наши вывески в больших городах с "палочными изделиями" (читай "Палки") и с "индпошивом из материала ателье и заказчика". Подлинному писателю всегда свойственно чувство меры, столь важное и в культуре речи. Когда редактору рукописи И. Репина "Далекое - близкое" показалась слишком игривой фраза: "Зонт мой пропускал уже насквозь удары дождевых кулаков", то мы вместе с К. Чуковским, разумеется, станем на сторону Репина (у него прекрасно сказано!), но когда под флагом защиты образной манеры изложения оправдывают выражения типа жутко мощная книжка, то всякий стилист возмутится вместе с К. Чуковским. Так, защита образной речи и разговорных интонаций изложения сочетается у автора с гневным протестом против всего вульгарного, нарочито грубого, против всего, что приводит к искажению языка, к его коверканью. Чувство "соразмерности и сообразности" никогда не должно покидать стилиста. Даже арготические слова могут быть уместны в определенном контексте (например, в речевой характеристике персонажа). И все же К. Чуковский прав, одно- стр. 197 -------------------------------------------------------------------------------- временно выступая и против бесцветного языка и штампованных фраз, и против смещения слов и выражений разных речевых стилей, и против нарочитой грубости авторского изложения. 3 Совсем иное понимание культуры речи обнаруживаем в книге А. Югова "Судьбы родного слова". Скажу с самого начала, что основная тенденция этой книги представляется мне ошибочной. Разумеется, в работе А. Югова есть немало отдельных правильных суждений. Сам автор - писатель, знаток старого русского языка и его диалектов. И все же в книге защищается ошибочная концепция. Приходится сожалеть, что автор совсем не прислушался к тем критическим замечаниям, которые уже раздавались по его адресу, в то время как он публиковал свои статьи (ныне они вошли в книгу) в нашей периодической печати. Исходные позиции А. Югова поначалу кажутся бесспорными. В первой главе "Эпоха и языковой "пятачок" он доказывает, что прозаики и поэты должны широко пользоваться всеми богатствами русского языка, всеми его выразительными ресурсами. Для осуществления этой цели писатели обязаны знать не только литературную норму, но и свободно владеть сокровищницей русских диалектов, старой письменностью - словом, общенародным языком во всех его особенностях и проявлениях. Автор горячо полемизирует с теми, кто стремится прозаиков и поэтов нашего времени согнать на языковой "пятачок", ограничить их лексические и синтаксические средства, сделать их речь худосочной, бедной, маловыразительной, "гладкой". Нужно изучать русский язык в его удивительном богатстве. Такова задача, стоящая прежде всего перед писателями. Но к ее решению следует стремиться и "простым смертным", имеющим дело с устным и печатным словом, всем, кому дороги судьбы родной речи. Можно ли возразить против подобной постановки вопроса? Разумеется, нет. Больше того. Такая постановка вопроса правильна и своевременна. Как уже отмечалось в связи с характеристикой книги К. Чуковского, у нас действительно имеется немало людей, сводящих культуру речи к защите "гладкого", бесцветного и бедного языка. Протесты А. Югова против концепции такого рода должны быть всячески поддержаны. Но вот А. Югов переходит к обоснованию своей позиции. Как же он предполагает осуществить намеченную программу? Какие рекомендации дает молодому поколению читателей, которым в первую очередь адресована книга? Через всю книгу А. Югова проводится отождествление трех понятий: языка писателя, общенародного языка и литературного языка. Автор утверждает: "Мы убежденно говорим: весь язык русского народа литературен - в том смысле, что право писателя на использование всего многообразия и богатства его форм нельзя ограничить, регламентировать". Такие понятия, как просторечие, архаизмы, профессионализмы, диалектизмы тут же признаются "лженаучно измышленными "измами", так как они "разбивают на клетки... единое море русского языка". Здесь многое застав- стр. 198 -------------------------------------------------------------------------------- ляет насторожиться. Конечно, писатель не только может, но и должен черпать свои языковые ресурсы из общенародного языка. Но, обращаясь к этому вечно живому источнику, писатель не может механически переносить все особенности общенародного языка и его диалектов в язык художественного произведения. Здесь необходим отбор, о котором неоднократно говорили сами художники слова. М. Горький, например, писал: "Мало ли что и мало ли как говорят в нашей огромной стране, - литератор должен уметь отобрать для работы изображения словом наиболее живучие, четкие, простые и ясные слова. Литератор не обязан считать пошлость и глупость героев своей собственностью, точно так же не обязан он пользоваться искаженным языком героев для своих описаний, он пользуется этим языком только для характеристики людей"1.И в другой статье: "Почему нужно писать тутовый вместо - здешний? Есть тутовое дерево, и есть тошнотворное, достаточно уродливое словцо - тутошний, - зачем нужно еще более уродовать его? Иногда нелепые слова говорят о глухоте сочинителя, о том, что он не слышит языка..."2 Разумеется, М. Горький мог ошибаться в оценке тех или иных отдельных слов, однако общая позиция его в этом вопросе, бесспорно, правильна. Он не допускал смешения таких понятий, как язык писателя и общенародный язык со всеми его диалектами. Конечно, между первым и вторым существует непрерывное и глубокое взаимодействие, но они никогда не могут отождествляться. Между тем А. Югов целиком отождествляет эти понятия. Для него не существует проблемы отбора, о которой много говорили выдающиеся писатели разных стран и народов. А. Югов рекомендует писателям употреблять в авторской речи любые диалектные слова. Ему кажется подобная позиция демократичной. Но здесь лишь кажущаяся демократичность. Если в народной речи встречаются хочите или тутовый и писатель переносит подобные образования в авторскую речь, то он оказывает плохую услугу читателю, расшатывает его представления о родном языке и тем самым оказывается на антидемократических или ложнодемократических позициях. На словах признавая понятие литературной нормы языка, А. Югов на протяжении всей своей книги по существу издевается над этим понятием. "Нормативная лексикография, - восклицает он, - пережиток". А как же тогда составлять словарь? Наряду со здешний, включать тутовый и тутошний? Но тогда это не будет словарь литературного языка. Как показывает опыт Даля, сам по себе такой словарь полезен, но нельзя смешивать разные типы словарей. Между тем А. Югову кажется, что словарь литературного языка никому не нужен. "Считаю неоспоримым, - категорически заявляет он, - следующее историческое обстоятельство: так называемые "литературные нормы" русского языка (кавычки автора. - Р. В.), и ныне действующие (вернее, злодействующие), - они установлены были "сверху", в императорской России. Это классовые нормы" (курсив автора. - Р. Б.). Так и сказано: современные литературные нормы русского языка - это классовые нормы. Но как тогда быть с писателями, блестящими стилистами, передовыми мыслителями, которые, пополняя и расширяя эти нормы, все же всегда счи- -------------------------------------------------------------------------------- 1 "М. Горький о литературе", М. 1953, стр, 560. 2 Там же, стр. 579 - 680. стр. 199 -------------------------------------------------------------------------------- тались с ними? Объявить их язык классово ограниченным? Из правильных предпосылок А. Югов делает неправильные выводы, которые способны только дезориентировать читателя. Правильно то, что в сфере нормы литературного языка нельзя быть пуристом, что надо учитывать постоянное движение и развитие языка. Правильно и то, что язык нашей прессы и наших устных выступлений весьма часто бывает убогим и канцелярским. Протесты А. Югова против всего этого понятны и не могут не вызвать сочувствия. Но меры, предлагаемые писателем, его стремление разрушить всякую, даже динамически осмысленную норму, смешение разных лингвистических понятий (язык писателя, общенародный язык, литературный язык, диалекты); не может не вызвать протеста. Покажем еще на двух примерах, к чему приводит автора подобное смешение. С одной стороны, диалектизмы объявляются "лженаучным измышлением", а с другой, - автор постоянно говорит о диалектах и даже о "фонетических диалектных искажениях". Но если существуют диалекты и даже диалектные искажения, то почему же диалектизмы оказываются невозможными? Архаизмы вызывают не меньший гнев автора. Стремясь возродить чуть ли не все слова старого русского языка, которые кажутся ему вполне современными, А. Югов выступает против самого понятия архаизма (тоже "лженаучное измышление"). Но, тут же забывая свою собственную концепцию архаизмов, автор пишет специальную статью "Архаизмы в поэтике Маяковского", где только что резко осужденное понятие (архаизмы) фигурирует уже в положительном контексте. Больше того. Этому "лженаучному измышлению" здесь дается такое определение, под которым мог бы подписаться и лингвист. Подобные внутренние противоречия пронизывают всю книгу А. Югова. Известно, что всякий развитой язык, имеющий богатую письменность, располагает разными языковыми стилями. Мы говорим не совсем так, как пишем, и пишем не совсем так, как говорим. В научном сочинении обычно излагают мысли несколько иначе, чем в произведении художественном, даже если первое принадлежит перу выдающегося стилиста, далекого от употребления каких бы то ни было канцеляризмов. Все это хорошо известно. Но С этим мало считается А. Югов. Защищая богатство языка, он не учитывает своеобразия его различных стилей. Конечно, вместе с А. Юговым писатель может воскликнуть: "Глагол - самая огнепышущая, самая живая часть речи, В глаголе струится самая алая, самая свежая, артериальная кровь языка". Но сказать так в научном сочинении по грамматике - по крайней мере недостаточно. И дело здесь не в живописности приведенного описания (сама по себе образность языка хороша и в научном изложении), а в отсутствии чисто логических звеньев определений; столь существенных во всяком научном изложении. Следовательно, не считаться с разными стилями языка невозможно. Богатство речевых средств - достоинство всякого стиля. Но это разное богатство, и оно по-разному используется. Здесь не случайно возник вопрос о языковых стилях, так как А. Югов вовсе не учитывает их специфики. Говоря о "русскости русского языка" (одна из глав книги так и называется), автор замечает; "С глубоким удовлетворением должен признать, что произведения советских поэтов и стр. 200 -------------------------------------------------------------------------------- прозаиков именно в этом общем достоинстве художественного словаря являют нам многие прекрасные образцы". Так в чем же дело? Из-за чего же автор бьет тревогу? По-видимому, из-за того, что в других языковых стилях, например в научном изложении, эта "русскость русского языка" не соблюдается? Бесспорно, и научное сочинение, написанное по-русски, должно сохранять "русскость". Но учитывает ли автор, что характер и степень идиоматичности определяется и характером языкового стиля? Уже неизбежное присутствие интернациональных научных терминов во всяком современном научном сочинении закономерно изменяет пропорции. Между тем А. Югов говорит о "русскости русского языка" безотносительно к его отдельным стилям. Возникает и другой вопрос, на который не находим ответа у автора "Судеб родного слова". Если у большинства писателей все благополучно (см. выше "прекрасные образцы"), то, собственно, что тревожит А. Югова? Разговорный язык? Стиль изложения научных сочинений? Тогда почему же книга начинается с языкового "пятачка", на который редакторы иногда действительно стремятся согнать писателей? Недифференцированное рассмотрение русского языка, как и русских писателей, не дает возможности автору ответить на все эти и многие другие аналогичные вопросы. К сожалению, защита "русскости русской речи" ведется А. Юговым слишком прямолинейно. Эта прямолинейность нередко превращается в односторонность. Так, например, говоря о несобственно прямой речи, автор утверждает, что "русская, народная манера - никогда не затягивать слишком эту внутреннюю речь героя... Но боже сохрани затягивать эту прямую внутреннюю речь героя на многие страницы! Когда я читаю этакое, я уже ясно вижу, что человек начитался иностранных романов...". Но ведь длинный внутренний монолог героя в рамках несобственно прямой речи в ряде случаев отражает сложный мир переживаний изображаемого персонажа. Неужели мы должны считать, что сложный духовный мир героев является уделом лишь богатых людей "в иностранных романах", а советским людям свойственны лишь убогие мысли, опирающиеся на конструкции с мол, дескать, де, столь любезные сердцу нашего автора? Не говоря уже об общественной несостоятельности подобного противопоставления, стилистическая практика многих выдающихся русских писателей (стоит только вспомнить Достоевского и Л. Толстого) опровергает подобное искусственное противопоставление. "Иностранные романы" здесь ни при чем, тем более что именно в новейших иностранных романах внутренняя речь героев нередко бывает предельно лапидарной. Но раз уж речь зашла об иностранном, то нельзя не отметить одностороннюю борьбу А. Югова чуть ли не со всеми иностранными словами. Хотя автор и оговаривается, что он выступает лишь против ненужных иностранных слов, в действительности едва ли не каждое иностранное слово в русском языке вызывает его гневный протест (иностранное отождествляется с иностранщиной, см., например, стр. 125). Лишних иностранных слов в русском языке наших дней действительно много, и с ними действительно надо бороться, но куда более прав К. Чуковский, показавший, что иностранное иностранному рознь и что проблема культуры речи гораздо шире проблемы "изгнания иностранных слов" во имя "русскости русского языка". стр. 201 -------------------------------------------------------------------------------- А. Югов неоднократно призывает "гордиться русским языкознанием", его наиболее выдающимися представителями (стр. 71, 72 и др.). Но как понимать в таком случае автора? Ведь русские языковеды никогда не отрицали различий между литературной и диалектной нормой, между архаизмами и неологизмами и многими другими важнейшими лингвистическими понятиями, само существование которых категорически отрицается автором? Чем же тогда читателю следует гордиться? Сплошными заблуждениями языковедов или их "лженаучными измышлениями"? Что касается этого последнего определения, то ему здесь вообще не повезло. Иначе как понять позицию издательства "Молодая гвардия", которое в предисловии к книге А. Югова заявило, что автор ведет "пламенный спор с современными лжеучеными запретителями и педантами, потомками гречей и сенковских, которые мешают свободе нашего богатого и прекрасного языка,.."? Но если это научный спор, то почему же противников А. Югова уже до начала "пора объявлять лжеучеными? Свободу русского языка защищать действительно надо, но нельзя смешивать (опять смешение!) такие столь непохожие друг на друга понятия, как свобода и анархия. А. Югов прав там, где он выступает в защиту первой, и совсем не прав там, где (вольно или невольно) берет под свою опеку вторую. Нельзя не считаться и с огромным Общекультурным значением литературной нормы языка. Об этом хорошо рассказано в книге К. Чуковского: "...если бы чеховская "Дама с собачкой" сказала при Дмитрии Гурове своему белому шпицу: - Ляжь! - Гуров, конечно, не мог бы влюбиться в нее и даже вряд ли начал бы с нею разговор... В этом ляжь (вместо ляг) - отпечаток такой темной среды, что человек, претендующий на причастность к культуре, сразу обнаружит свое самозванство, едва только произнесет это слово". Таковы три книги, посвященные культуре речи. Их авторов объединяет одно - искренняя и большая любовь к родному языку. Без этого условия вообще нельзя заниматься тем, что называется культурой речи. Но необходимо и другое - глубоко продуманная теория. Здесь-то и начинаются серьезные расхождения не только между авторами рассмотренных книг, но и между другими учеными и писателями. стр. 202

Опубликовано на Порталусе 28 января 2011 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама