"В поэзии, - писал в одной из статей М. Щеглов, - есть понятие "цикл стихов", а в литературно-критической области - "сборник статей". Каждая из отдельных частей цикла или сборника читается и воздействует и сама по себе. Но, входя в состав целого, она как бы приобретает добавочный заряд, идущий по непрерывной цепи развития темы и раскрытия идеи в общем тексте при последовательном чтении. Особенно это характерно для поэзии, где стихи объединяются в цикл единством образов, идейной общностью, лирическим героем и т. д. Цикл стихов - это лирическая поэма, выходящая толчками, "квантами", это букет, из которого нельзя вынуть цветка, чтобы он не потерял часть своей красоты и прелести. Но даже и "сборник статей" - явление более рациональное, чем эмоциональное - всегда обдумывается так, чтобы он производил при чтении впечатление системы или во всяком случае какого-то одного, непрерывного высказывания на общие темы".

В этом замечании много, если можно так сказать, "чисто щегловского". И параллель между критикой и поэзией, и мысль о некоей единой идее-лейтмотиве или лирическом "подтексте", проходящих через все творчество критика, объединяющих все его выступления в общем русле осознанной идейно-эстетической направленности, - все эти черты отражают действительное своеобразие литературно-критической практики самого М. Щеглова.

В свое время А. Луначарский пытался утвердить представление о том, что критика явлений искусства должна быть непременно художественной критикой и в силу эстетической сущности самого своего предмета, и в силу присущих ей общественных функций. "Литературный критик, - писал Луначарский, - не социолог только, он даже не историк литературы, он прежде всего сам художник слова, который, опираясь на художество, вращающееся в сфере образов, дает ему агитационно-горячие комментарии, парализующие или, наоборот, обостряющие, направляющие действия того художественного произведения, которое своеобразно перерабатывается критиком". И это представление о критике вполне приложимо к Щеглову.

Подлинно художественная образность - непременный и важный компонент любого его литературно-критического выступления. Посмотрите, какими острыми и точными мазками, штрих за штрихом воссоздает он поэтический облик одного из "вечных юношей" русской поэзии - Сергея Есенина, воссоздает во всей его действительной сложности и глубокой противоречивости. Щеглов пишет о Есенине, вживаясь в каждую строчку поэта, сердцем своим выверяя тончайшие нюансы смятенной и мятежной есенинской лирики, "которую многим людям долго еще не заменит никакая иная поэзия". ___

1 М. Щеглов, Литературно-критические статьи, "Советский писатель", М. 1958, 370 стр.

стр. 213


--------------------------------------------------------------------------------

В алом зареве романтических предчувствий встают перед нами под пером критика волшебные "Корабли Грина": "...белой точкой на горизонте, в исчезающей отдаленности моря появляется корабль, за ним еще один и еще... Ветер и волны дружно влекут их, они летят, слегка накренясь, у них почти живые, стройные формы; ветер воет в тонких снастях, плещет вдоль борта тугая отлетающая волна, загорелые веселые матросы глядят за горизонт - что там? И наше сердце стремится лететь за ними, к тучам, полным зарева далеких, удивительных городов, к цветам и скалам таинственных стран воображения..." -так писал Марк Щеглов, и у читателя возникало то настроение особой приподнятости и праздничности, которыми человечья душа откликается на подлинное искусство.

Щеглову был всегда до крайности чужд тип критика, который, прикасаясь к живому искусству, сдирает с него как нечто внешнее художественно-образную "оболочку", обнажая перед читателем лишь жесткий каркас идейных схем и противоречий, был органически чужд "литературный критик, который, - по словам Луначарского - умерщвляет художественную литературу, рассекая ее, как труп в анатомическом театре, и произносит над нею сухую лекцию..." Щеглов видел и слышал все то, о чем рассказывалось в художественном произведении и по-своему, в своих интонациях, со своими акцентами передавал нам об им увиденном в стране искусства.

Потребность в художественном видении того, о чем он говорит, стремление к художественной наглядности, пластической ощутимости той мысли, которую он хочет передать читателю, были у Щеглова столь велики, столь внутренне присущи ему, что даже в своих литературоведческих и историко-литературных работах он порой как бы невольно оставляет перо исследователя и берется за кисть, И тогда перед нами появляются такие знакомые черты - что-то вроде художественного пересказа известного портрета: "...старец с белой широкой бородой, одетый в блузу и - поверх нее - армяк, подобный тем, что носили некогда в русских деревнях. Рукой, держащей мятую шапку, он слегка опирается на легкую спинку плетеного "дачного" стула, так не вяжущегося с этой грубой крестьянской одеждой и узловатой кистью руки. Как будто в гостиную или на веранду барского загородного дома взошел и остановился простой человек - кучер или садовник... Но от всей этой фигуры веет какой-то особенной значительностью: поражает лицо -в резких рельефах морщин и впадин, рассказывающих о долгих годах и о напряженной внутренней жизни. Глаз, глубоко ушедших в темные подбровья, не видно, но вы чувствуете, что они видят все. Лицо своей рембрандтовской светотенью выражает скорбь и трепет, духовную мощь и обычную стариковскую горесть, оно и некрасиво и потрясающе выразительно. Его венчает светлый и воздымающийся купол лба, изборожденного мыслью..." Какой "традиционно похожий" Лев Толстой! И в этом портрете уже чувствуются те едва заметные пока штришки и оттенки, которые Щеглов затем развернет в цепь логических построений и живых доказательств и предложит нам свою, пусть и спорную, концепцию Толстого-сатирика.

Вот это художественно-эмоциональное восприятие искусства создает в статьях Щеглова вокруг художественного произведения ту атмосферу душевности и сопереживания, в которую неизменно попадает читатель его статьи и в которой он чувствует себя уже как бы "на пороге" самого искусства. И читатель вновь воочию видит всех этих "знакомых незнакомцев" - героев произведения, во всей их художественной плоти и личной неповторимости. Но он тут же чувствует.что эти герои не совсем такие теперь, какими он привык их видеть. Они стали как будто ближе, что-то прояснилось

стр. 214


--------------------------------------------------------------------------------

в них, они как бы осветились новым светом, светом какой-то общей и очень близкой ему идеи. И оттого они, оставаясь самими собой, стали современнее... Вот это чувство1 современности, чувство сегодняшнего дня и является у Щеглова его "лирическим подтекстом", его, как говорил Белинский, "осердеченной идеей". Отсюда и то ощущение "нужности", нравственной значительности всего рассказываемого критиком и вместе с тем ощущение безыскусственной сердечности, которое неизменно охватывало читателя, когда он обращался к статьям Марка Щеглова.

Можно сказать, что в каждой своей статье М. Щеглов видел часть одного "цикла", "непрерывного высказывания на общие темы", которое раскрывается перед читателем сборника как страстное утверждение единого и многогранного идейно-эстетического идеала, истинным содержанием которого является высокое гражданское самосознание и социалистический гуманизм простого советского человека.

В творчестве Щеглова образ "простого" человека наших дней вырастает до обобщения существенных черт народной жизни современной советской действительности. Эти люди, говорит критик, "живут в эпоху, полную исторического значения; они-современники великих всемирных сдвигов, и каждый день нынешних будней полон иных отзвуков... Человек нашего века стал обо всем думать, всего касаться. Для него в очередном газетном листе, прочитанном на витрине, содержится столько, сколько" в иные времена могли дать лишь романы и энциклопедии. "Маленький человек", "простой человек", он знает себе цену, и он очень горделив". И потому для верного понимания жизненных процессов писателю, замечает Щеглов, теперь недостаточно лишь наблюдательности и таланта, простого умения отделить хорошее от плохого ему необходим еще "общий взгляд, мысль о человеке, философия", ему необходима, социалистически воспитанная гуманность...

И Щеглов вспоминает о прочных традициях демократического гуманизма в русской литературе прошлого, тех традициях, верность которым вывела русскую литературу в XIX веке на первое место в мировой культуре, тех традициях, которые советское искусство поддерживают и развивают на новой, революционной основе... Заканчивая одну из своих статей, критик писал: "...хочется привести одно место из известного очерка Глеба Успенского, которое лучше всяких слов объяснит, в чем состоит давно присущий русской литературе гуманизм, как "подымала" наша литература тему "маленького человека" до уровня всемирности".

Вспомним, как в очерке "Выпрямила" учитель Тяпушкин выражает свое возмущение по поводу того, что, рассуждая о "несомненности принципов восемьдесят девятого года" и "Венеры Милосской" (ныне можно заменить это другими величинами),. "знатоки" упускают из виду его, Тяпушкина, "ничтожное земское существо". И далее в очерке пишется: "Все мы, я, Тяпушкин, принципы и Венера - все мы одинаково несомненны, то есть моя тяпушкинская душа, проявляя себя в настоящее время в утомительной школьной работе, в массе ничтожнейших, хотя и ежедневных волнений и терзаний, наносимых на меня народною жизнью, действует и живет в том же самом несомненном направлении и смысле, которые лежат и в несомненных принципах и широко выражаются в несомненности Венеры Милосской". И дальше: "... я и не могу, да и не желаю устранить себя с той самой линии, которая и через принципы и через сотни других великих явлений, благодаря которым вырастал человек, приведет его, быть может, к тому совершенству, которое дает возможность чуять - Венера Милосская".

Социалистический гуманизм и был для Щеглова единственно верным, един-

стр. 215


--------------------------------------------------------------------------------

ственно плодотворным в наших условиях, как он говорит, "направлением таланта писателя", продолжающим замечательные традиции гуманистического искусства прошлого, великие достижения общечеловеческой культуры.

Лучшие статьи Марка Щеглова - это призыв "к правде, которая, - как писал Щеглов в статье о Леониде Соболеве, - всегда заключалась не только в осуществлении идеала, но и в самом стремлении к нему, в поисках, обидах, в ранах душевных, в постоянной непримиримости..."

Представление о жизни как стремлении к идеалу, действительности в ее революционном развитии и лежит в основе того молодого, ясного оптимизма, которым так богато творчество замечательного критика. Этот оптимизм - одно из самых дорогих, на наш взгляд, качеств Щеглова - литератора, публициста. И этот оптимизм очень тесно связан у него с тем, что составляет самую душу, если можно так сказать - идейную сердцевину всей литературной деятельности Щеглова, - с партийностью его критического дарования и устремлений. Открытое выступление с вполне осознанных марксистско-ленинских позиций - позиций социалистической идеологии, ставшей, по замечательному выражению Клары Цеткин, "личным переживанием" литератора, определив общий пафос и главную направленность творчества М. Щеглова, - способствовало очень быстрому расцвету его таланта, столь раннему его созреванию.

Отсюда и глубокая публицистичность его литературной критики, проявлявшаяся в самой позиции общественно заинтересованного человека, очень прямо, очень ясно и отчетливо выражающего свое отношение к данному литературному факту. Отсюда и та проповедь активной позиции в жизни, с которой он подходит к современной литературе. Его явно не удовлетворяют и беспокоят произведения, герой которых "поставлен в такое положение, что ему не остается ничего другого, как только "плакать", "кляня свою судьбу". Ему не представляется плодотворным "безмерное сострадание, апология беззащитности, сочувствие" как единственная форма отношения художника к своим любимым героям. "Для современного писателя, - говорит Щеглов, - скромно заявить о себе: "Простите меня, я жалею старушек, но это единственный мой недостаток", - как сказал некогда М. Светлов, уже мало, если это становится художественным принципом".

Но оптимизм Щеглова противостоит и "сытым душам" тех, кто "плотиной полной успокоенности, трезвости и грубого довольства" отгораживается "от жизни, от ее волнений и загадок", от "всех тревожащих, ранящих, заставляющих "мыслить и страдать" впечатлений". Вот как сам говорит Щеглов о своем мировосприятии: "Мы оптимисты, но не будем же становиться ханжами! Еще в окружении "равнодушной природы" умирают дорогие нам люди, рушатся семьи, есть еще одиночество и необеспеченность и лишенные света жилища, еще бывает - приходит к человеку нежданное-негаданное горе, и он не знает, как с ним справиться, еще счастье в жизни идет в очередь с несчастьем... Все это говорится не для того, чтобы специально останавливать внимание на тягостных впечатлениях бытия, но только во имя того элементарного утверждения, что писатель вправе думать и о тяжких горестях, и о сложных жизненных случаях".

Писатель вправе и он обязан и об этом думать, ибо исторический прогресс не фатален. В общем неодолимом общественном развитии возможны и моменты "мгновенного, - как говорит Щеглов, - человеческого одичания, обратное развитие человека от обыкновенного гражданина к ярому собственнику..." И подлинный художник в этом случае, вне всякого сомнения, обязан показать, "как при сохранив-

стр. 216


--------------------------------------------------------------------------------

шейся в человеке бацилле корысти, частничества, власть некогда всесильного, еще не свергнутого бога - денег - может калечить и опустошать душу".

Жизнеутверждение Щеглова было боевым, наступательным... "Люблю" для него - "главное в жизни слово", но он никогда не забывал и "других очень важных слов - "не люблю", "отрицаю", "ненавижу". Ибо жизнь вставала перед ним в своей истине....

В произведениях М. Щеглова есть и то, что связано с периодом ученичества - нельзя даже сказать, что стремительный взлет его блестящего дарования оборвался "на полдороге" - это было, конечно, лишь самое начало пути критика. Однако и то, чем располагает читатель недавно вышедшего первого сборника статей М. Щеглова, свидетельствует о многогранности, о действительном идейно-эстетическом богатстве этого столь быстро мужавшего таланта.

В книгу включены несколько щегловских "эссе": статьи о Есенине, об Александре Грине, этюд о "Зеленом луче" Л. Соболева и "Перо Вальдшнепа"- тонкая зарисовка творческого облика В. Бианки. О публицистичности, иногда доходящей до прямой агитационности, Щеглова-критика, столь темпераментно проявившейся в наиболее ярких его выступлениях, дает представление последняя из включенных в сборник статей- "На полдороге" (рецензия на рассказы молодого писателя Ильи Лаврова.. Весьма значительное место в книге заняли исследования литературоведческого и особенно историко-литературного жанра, менее известные читателю, высоко оценившему литературно-критическое дарование автора. Некоторые из них публикуются впервые. Вероятно, при переиздании статей М. Щеглова составители смогут дополнит. сборник и некоторыми другими его работами.

стр. 217