Рейтинг
Порталус

НАКАНУНЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Дата публикации: 17 января 2017
Автор(ы): И. Ю. АНДРОСОВ
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ВОЕННОЕ ДЕЛО
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1484603735


И. Ю. АНДРОСОВ, (c)

Советская позиция по экономическим переговорам с Германией была сформулирована в упоминавшейся выше речи наркома иностранных дел на сессии Верховного Совета СССР: "Ведя переговоры с Англией и Францией, мы вовсе не считаем необходимым отказываться от деловых связей с такими странами, как Германия и Италия". Коснувшись далее хода названных переговоров в конце 1938 - начале 1939 г., нарком говорил: "Судя по некоторым признакам, не исключено, что переговоры могут возобновиться"62 . СССР не отказывался от деловых связей с Германией. Но такие связи, по убеждению Советского правительства, никоим образом не должны были служить инструментом грязных политических инсинуаций со стороны Гитлера.

Тем временем германское руководство торопилось. Запись совещания в ставке Гитлера от 23 мая свидетельствует, что у немецких фашистов все более конкретизировались "маршруты" дальнейшей агрессии. Уступчивость правительств Чемберлена и Даладье склоняла Берлин к мысли о первоочередности удара по западноевропейским странам. "Проблему Польши", - диктовал Гитлер на упомянутом совещании, - невозможно отделить от проблемы столкновения с Западом... Нет уверенности в том, что в ходе германо-польского столкновения война с Западом исключается; тогда борьбу следует вести в первую очередь против Англии и Франции"63 .

Берлин предпринял еще одну попытку фронтального зондирования позиции СССР. В третий раз за последние два месяца в ставке Гитлера собрались на совещание немецкие политики и дипломаты для определения "новой тактики" по отношению к Советскому Союзу. 12 июня в Берлин выехали для консультаций германский посол в Москве Ф. Шуленбург и советник посольства Хильгер64 . Тогда же, согласно показаниям на Нюрнбергском процессе бывшего советника германского МИДа Ф. Гауса, он и Вейцзекер были вызваны Риббентропом в Зонненберг, где им сообщили, что Гитлер на протяжении некоторого времени думает над тем, как бы попытаться "установить более терпимые отношения между Германией и СССР". С этой целью Риббентроп предложил выбрать несколько не первостепенной важности вопросов, которые могли бы послужить пробным камнем для конкретного политического разговора. Им же, как свидетельствует Гауе, был избран вопрос о советском консульском представительстве в Праге. Вейцзекер и Гауе, отбыв в Берлин, подготовили проект соответствующей инструкции для немецкого посольства в Москве. Однако этот проект не был отправлен в Москву: Гитлер нашел его "слишком определенным"65 .

17 июня Шуленбург нанес в Берлине визит советскому поверенному в делах Астахову и начал разговор с того момента, который за последние два месяца превратился у немецких дипломатов в нечто вроде дежурной любезности: "Германская пресса вряд ли дает Советскому правительству повод для жалоб". Затем, посетовав на антифашистский тон советской прессы и радио, Шуленбург перевел разговор на предыдущую беседу Астахова с Вейцзекером и спросил, отчего Советское правительство не дает ответа на вопросы Вейцзекера. "Россия, - заявил Шуленбург, - должна сде-


Окончание. Начало см.: "Вопросы истории", 1972, N9.

62 "СССР в борьбе за мир накануне второй мировой войны", стр. 428.

63 Там же, стр. 412 - 413.

64 DGFP, Ser. D, vol. 6, p. 687.

65 См.: L. B. Namier. The Diplomatic Prelude. L. 1948, pp. 281 - 282.

стр. 98


лать выбор"66 . Из его записи ясно, что Астахов никак не реагировал на эти назойливые домогательства.

Из советской же записи беседы видно, что Шуленбург пошел еще дальше. Он приложил немало усилий, чтобы постараться придать беседе характер строгой "конфиденциальности", тщательно готовившейся в Берлине. Однако незатейливая уловка германской дипломатии не имела успеха. Шуленбург с сожалением отмечал, что Астахов вновь и вновь подчеркивал недоверие к немецкой политике, царящее в Москве67 . Наконец, по приезде в Москву, несмотря на упорное молчание советских дипломатов, игнорировавших и прямые запросы и отдаленные намеки немецкой стороны относительно последнего демарша Вейцзекера68 , Шуленбург посетил наркома иностранных дел. Однако в ходе разговора выяснилось, что никаких конструктивных идей за вторую половину июня немецкая дипломатия не родила. Шуленбург, как и ожидалось, в доказательство "искренности" Германии опять привел примеры относительно заключения ею пактов о ненападении с прибалтийскими странами, "смягчения" тона немецкой печати и желания "возобновить экономические переговоры"69 .

О повторявшейся "триаде" в немецкой аргументации по поводу "изменения атмосферы" во взаимоотношениях между Германией и СССР необходимо заметить, что все заверения немецких дипломатов не рассматривались советским руководством серьезно и считались не чем иным, как средством в дипломатическом арсенале агрессора, используемым им в борьбе против создания антиагрессивного пакта. Именно так и взирало на немецкие демарши Советское правительство. Этими соображениями определялась, в частности, позиция наркоминдела в беседе 29 июня 1939 г., когда он отказался касаться темы о советско-германских экономических переговорах. В целом немецкий посол не сказал советскому наркому ничего такого, для чего стоило бы покидать Москву на 12 дней, кроме одного момента: он упомянул о Берлинском договоре 13-летней давности70 . Самое упоминание нацистским дипломатом о Берлинском договоре от 24 апреля 1926 г. было более чем странным. Ведь фашистская дипломатия давно предала его полному забвению.

Этот договор был подписан между СССР и Веймарской республикой на 5 лет как договор о соблюдении нейтралитета на основе взаимоотношений, предусмотренных в Рапалло. В условиях 20-х годов он представлял собой большую победу советской дипломатии, так как исключал участие Германии в любых антисоветских акциях и потому являлся противовесом Локарнским соглашениям, направленным против СССР. Шуленбург, упоминая о Берлинском договоре, осуществлял тем самым далеко идущий зондаж, санкционированный немецким фашистским руководством. Документы германского внешнеполитического архива позволяют проследить зарождение этой акции. 7 июня, за несколько дней до отъезда Шуленбурга в Берлин, в немецком посольстве в Москве был подготовлен меморандум, в котором предлагались меры, необходимые для "нормализации" германо-советских отношений. В разделе "Меры в сфере внешней политики" говорилось: "Первостепенной целью будет возрождение устаревшего Договора о нейтралитете от 24 апреля 1926 года между Германией и Советским Союзом". Далее в пункте 4-м предлагалось официально подтвердить этот договор. Меморандум был представлен немецкому руководству Шуленбургом, и во второй половине июня в Берлине были одобрены положения, содержавшиеся в памятной записке71 .

Затем, находясь в Берлине, Шуленбург вентилировал идею реанимации договора на Вильгельмштрассе72 . Немецкого посла договор, как явствует из документов, интересовал с двух точек зрения: до какой степени он может быть действенным в аспекте предстоящих событий будущего; как можно его использовать тактически. Что касается первого, то здесь дело выглядело совершенно безнадежным, ибо в глазах мировой общественности договор как юридическая форма был практически сведен на нет вероломными действиями гитлеровцев. Надольный (немецкий посол в СССР в 1933 - 1934 гг.), с которым консультировался Шуленбург, писал по поводу Берлинского


66 DGFP, Ser. D, vol. 6, p. 742.

67 Ibid.

68 Ibid.

69 Ibid., pp. 805 - 806.

70 Ibid., p. 806.

71 Ibid., pp. 660, 661, 669.

72 Ibid., p. 843.

стр. 99


договора: "Из статьи 2, которая гласит о нейтралитете в случае войны, нельзя вывести никакого заключения. Ибо она предписывает нейтралитет только в том случае, если другая сторона подвергнется нападению, несмотря на свой мирный образ действий. А сегодня было бы трудно на основании этой статьи делать заключение как об обязанностях, так и о праве русских оставаться нейтральными по наступлении ожидаемого конфликта"73 . У немецкого дипломата по понятным причинам язык не повернулся назвать собственную страну агрессором "в ожидании конфликта", и ему осталось лишь сетовать на то, что ст. 2 "плохо сформулирована".

29 июня, когда Шуленбург сказал советскому наркому о Берлинском договоре, последний в иронической форме выразил изумление, что германское правительство еще помнит об этом договоре; у Советского же правительства существуют на этот счет немалые сомнения. Далее нарком отметил, что "он должен усомниться в прочности договоров после того, как имеется опыт..." Немецкому послу более "зондировать" было нечего. То был уже третий по счету недвусмысленный отказ СССР дипломатии третьего рейха в ее настойчивых поисках путей политического сближения с Советским Союзом. Германскому МИДу не оставалось ничего иного, как бить отбой. 30 июня Вейцзекер телеграфировал Шуленбургу: "рейхсминистр Риббентроп придерживается того мнения, что в сфере политики было сказано уже достаточно... и что на этом этапе мы не должны выступать инициаторами таких разговоров"74 .

Июль 1939 г. застал мировую историю на прямой дороге ко второй мировой войне. "Сердитые" речи Чемберлена и Даладье спорадически сотрясали эфир. Однако дело создания единого антигитлеровского фронта не продвигалось. В статье члена Политбюро и секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова от 29 июня в газете "Правда" имелись горькие, но правдивые слова: "Англо-франко-советские переговоры... зашли в тупик. Факт недопустимой затяжки и бесконечных проволочек в переговорах с СССР позволяет усомниться в искренности подлинных намерений Англии и Франции и заставляет нас поставить вопрос о том, что именно лежит в основе такой политики: серьезное стремление обеспечить фронт мира или желание использовать факт переговоров, как и затяжку самих переговоров, для каких-то иных целей, не имеющих ничего общего с делом создания фронта миролюбивых держав"75 .

Западная политика "морального давления" на Германию и Италию, или "сильного жеста" в адрес агрессоров при наличии ясно различавшихся грозовых раскатов накануне войны, вылилась в дискуссию между Западом и СССР по двум важнейшим вопросам: о пакте миролюбивых держав и долженствующей подкреплять его военной конвенции; о так называемой косвенной агрессии. У Советского правительства имелось непоколебимое убеждение, вынесенное из всей практики отношений с буржуазными правительствами: доверять им, как правило, следовало с большой осторожностью. Когда летом 1939. г. мировая война уже явно надвигалась, любой разрыв между договором о взаимопомощи с западными странами и реальным его обеспечением - военной конвенцией не мог привести к иному результату, кроме как к желанному для западных правительств столкновению Германии с СССР. Полагаться на "честное слово" правительств Чемберлена и Даладье Москва, естественно, не могла. Ведь еще в начале июня 1939 г. Чемберлен выражал надежду своему ближайшему сотруднику, что ему все-таки "удастся избежать подписания этого несчастного пакта"76 . А в конце июня сходное настроение всего английского правительства было еще раз зафиксировано дипломатами "оси": "Надежды на то, что они (правительства СССР и Англии. - И. А.), - писал Россо со ссылкой на Стрэнга, - придут к положительному соглашению, весьма невелики"77 . Еще более явственными были намерения западных правительств в связи с их позицией об определении косвенной агрессии. Отрицательное отношение Лондона и Парижа к советским предложениям являлось тем более странным, что при двусторонних англо-французских переговорах в феврале 1939 г. таковое определение практически было признано этими странами применительно к Бельгии и Нидерлан-


73 Ibid.

74 Ibid., pp. 806, 813.

75 "Правда", 29.VI.1939.

76 И. М. Майский. Воспоминания советского посла. Т. 2, стр. 493.

77 DDI, ser. 8, vol. 12, N314.

стр. 100


дам. Кроме того, исторический опыт свидетельствовал, что в Восточной Прибалтике существуют все условия для развертывания косвенной агрессии. В этом случае тень фашистской Германии вырастала как раз у границ СССР. А это вполне устраивало тогда Лондон, Париж и Вашингтон.

Правительство СССР в ходе переговоров с Англией и Францией в июне - июле 1939 г. не требовало для себя никаких "лишних" преимуществ, а добивалось лишь минимума, обеспечивавшего надежную систему отпора агрессору. Советская дипломатия боролась в то жаркое лето за полную "герметичность" пакта о взаимопомощи, зная, что любая брешь в нем могла обернуться для СССР смертельной опасностью. На иной почве велись закулисные переговоры в Лондоне между германским представителем Вольтатом и помощником английского премьера Вильсоном в том же предвоенном июле. С самого начала Вильсон дал ясно понять, что Чемберлен одобряет программу переговоров, и даже предложил Вольтату прямую встречу с британским премьером. Эти переговоры Вольтата с Вильсоном и министром торговли Хадсоном затрагивали политический, экономический и военный аспекты. Налицо была попытка англичан достигнуть с Германией самой широкой договоренности. В политической области предусматривались два мероприятия: пакт о ненападении, который, как отмечает Дирксен, должен был "дать возможность англичанам постепенно отделаться от своих обязательств в отношении Польши", и договор о невмешательстве, который служил бы до некоторой степени маскировкой для разграничения сфер интересов великих держав78 . Как и за счет кого собирался Лондон разграничивать "сферы интересов", становится ясно из беседы Вольтата с Хадсоном: последний "указал на то, что перед обоими народами находятся три обширные области, представляющие необъятное поприще для экономической деятельности", - Британская империя, Китай и Россия79 . Поскольку Британская империя оставалась английской, а Китай, согласно англо-японскому соглашению от 2 июля 1939 г., признавался сферой влияния Японии, то в качестве сферы интересов Германии Лондон предлагал ей Советский Союз.

Так английское правительство пошло на прямое предательство системы коллективной безопасности и в самый канун войны совершило попытку сговориться с Гитлером за счет третьих стран, в первую очередь за счет СССР. Характерно, что узкоимпериалистические устремления правящих кругов Англии настолько доминировали над другими соображениями, что Лондон оставлял за бортом даже интересы своего ближайшего союзника Франции, ибо последней ничего не сообщалось о переговорах Вольтат - Вильсон. У британских руководителей были свои основания скрывать истинное положение вещей даже от ближайших партнеров, ибо первые исходили из программы, которая предусматривала, что именно Германия будет господствующей державой на европейском континенте с "преимущественными правами на Юго-Востоке Европы"80 . Но слухи о переговорах Вольтата с лондонскими официальными лицами тогда же просочились в газеты и стали достоянием гласности. Этих настораживавших СССР фактов "было совершенно достаточно для серьезного беспокойства. Мы не делали отсюда слишком далеко идущих выводов, но, естественно, наше недоверие к истинным намерениям британского правительства... только возросло"81 . Вполне достойную "мюнхенцев" грязную игру вело лондонское правительство и на Дальнем Востоке, когда английский посол в Японии Р. Крэйги подписал с японским министром иностранных дел Х. Арита вышеупомянутое соглашение, признававшее за Японией "право" на захваты в Китае. Предоставляя японцам полную свободу рук в этом районе и признавая "особые нужды японских вооруженных сил в Китае"82 , английские политики воспроизводили весьма близко к мюнхенскому оригиналу токийскую копию. И здесь противоречия между двумя империалистическими хищниками решались за счет третьей страны, причем маршрут продолжения японской агрессии пролегал у границ СССР и МНР, где развернулись бои в районе р. Халхин-Гол. Немецкие дипломаты не прошли мимо этого события. Анализируя сложившуюся на Дальнем Востоке обстановку, немецкий посол в Токио Э. Отт рассмат-


78 "Документы и материалы кануна второй мировой войны". Т. II, стр. 75.

79 Там же, стр. 71.

80 DGFP, Ser. D, vol. 6, p. 976.

81 И. М. Майский. Указ. соч., стр. 496.

82 DBFP, 3d Ser., vol. IX, p. 314.

стр. 101


ривал "далеко идущее раскрытие слабости Великобритании" как одну из благоприятных для Германии черт складывающейся ситуации83 .

Понимая антисоветскую направленность соглашения Арита - Крэйги, советские дипломаты занимали очень осторожную позицию по этому вопросу, дабы исключить всякое германское вмешательство в англо-франко- советские переговоры. Когда Вейцзекер в разговоре с Астаховым затронул англо-японские переговоры, последний дал ему понять, что Англия, по мнению Москвы, совершает лишь перегруппировку сил, которая не помешает англо-франко-советскому соглашению84 . 27 июля Шуленбург ставит вопрос относительно англо-японского договора и событий на Халхин-Голе перед первым заместителем наркома иностранных дел В. П. Потемкиным. Но он снова не получил ответа: "Советский дипломат был явно не склонен проявлять интерес к этому вопросу"85 . За кулисами провокационной болтовни о японо- советских отношениях скользила тень возможного англо-германского объединения. То был явный случай, когда Берлин и Лондон эксплуатировали одну и ту же модель, надеясь на усиление советско- японского военного конфликта.

Обстановка на Вильгельмштрассе в течение нового периода "выжидания" была нервозной. Дипломаты старшего поколения стали терять надежду на возможность германо-советского сближения. Тамошнюю атмосферу в разгар "выжидания" можно проследить по письму советника германского посольства в Москве Типпельскирха, находившегося в те дни в Берлине. "Статс-секретарь, - пишет он, - хотел выслушать мнение относительно возможного результата англо-франко-советских переговоров. Он сказал, что не может представить себе, чтобы Советский Союз, вступив в переговоры, позволил бы им пройти безрезультатно и вновь бы погрузился в изоляцию"86 . Шнурре, курировавший экономические переговоры с СССР, тоже "был не в духе": "Он постоянно подчеркивал, что без положительной реакции Молотова трудно достигнуть прогресса... Я сказал ему, - продолжает Типпельскирх, - что посольство... делает все возможное, но мы не можем силком втащить Молотова и Микояна в Бранденбургские ворота"87 . К середине месяца ажиотаж в Берлине достиг предела.

Выгодный для себя выход фашисты видели в использовании линии англо- французских "умиротворителей" путем прямого политического нажима на позиции западных стран. С этой целью 13 июля Риббентроп в письме на имя французского министра иностранных дел Ж. Боннэ в грубой форме посоветовал Франции "не вмешиваться не в свое дело"88 . Тем временем Лондон поспешно искал пути "освобождения" от своих обязательств Польше, а заодно, как показали переговоры Вильсона и Хадсона с Вольтатом, менее обязывающей формулировки во взаимоотношениях с союзной ему Францией. Стратеги "умиротворения" подыскивали всяческие обходные маневры. 14 июля об опасности новых маневров со стороны Англии предупреждал старый политик-"реалист" Д. Ллойд Джордж. По его мнению, британское правительство давит на Польшу, рекомендуя ей "умеренность" в Данциге, и в то же время старается несколько припугнуть Германию и не доводить конфликт из-за Данцига до войны; в этом случае немецкую агрессию, может быть, удастся направить по такому руслу, за которое Лондон "юридически" не был бы в ответе; в последнем случае у Чемберлена отпадет необходимость и в заключении пакта с СССР. Именно в этом правительство Чемберлена видело выход из положения. Зигзаги английской политики тщательно регистрировались немецким посольством в Лондоне. В письме Дирксена от 24 июля давался анализ "конструктивной политики" Англии за истекший месячный период. Посол указывал, что отмеченные им еще в отчете от 24 июня такие устремления, как "приостановка переговоров с Россией, сомнения в дееспособности польского союзника, тактические предвыборные соображения, продолжали оказывать тем временем свое действие и усиливали конструктивные тенденции"89 - готовность Лондона к сговору с Германи-


83 DGFP, Ser. D, vol. 6, р. 1014.

84 См.: "Документы и материалы кануна второй мировой войны". Т. II, стр. 146.

85 DGFP, Ser. D, vol. 6, p. 1004.

86 Ibid., p. 910.

87 Ibid.

88 Ibid., pp. 918 - 920; см. также: И. Д. Остоя-Овсяный. На пороге войны. "Новая и новейшая история", 1971, N2, стр. 41.

89 "Документы и материалы кануна второй мировой войны", Т. II, стр. 79, 81.

стр. 102


ей; "лица, занятые выработкой программы переговоров, понимают..., что подготовительные шаги, направленные в сторону сближения с Германией, должны быть сделаны самым секретным образом"; что касается германо- польской проблемы, то она нашла бы свое решение в планах "общего урегулирования" отношений Англии с Германией90 .

К концу июля нацистское руководство имело уже ясное представление о стремлении английского правительства "развязаться с Польшей" и о попытках последнего избежать заключения пакта с СССР. Поэтому в условиях обострявшегося международного положения оно собиралось предпринять новый зондаж советских позиций. Как говорилось в очередной инструкции немецкому посольству в Москве, "нужно вновь ухватиться за кончик нитки", используя текущие вопросы международной политики. Из дальнейшего стало ясно, что такими вопросами Берлин считал советско- японские отношения91 . А в Берлине в том же направлении было поручено действовать Шнурре. Согласно данному ему поручению, как отмечает он в отчете92 , 26 июля Астахов и глава советской экономической делегации были приглашены в ресторан "Эвест". Но в ответ на настойчивость немецкого дипломата реакция советских дипломатов была отнюдь не обнадеживающей. Отметив, что "путь к сближению с Германией соответствует жизненным интересам обеих стран", Астахов со всей серьезностью напомнил Шнурре о глубокой враждебности национал- социалистской внешней политики к СССР. Антикоминтерновский пакт, мюнхенский сговор, агрессивные акции Германии в Восточной Европе - все это носит на себе глубокие следы антисоветской политики. "Москве, - заключал Астахов, - нелегко поверить, что политика Германии в отношении Советского Союза приняла другой курс"93 . Из беседы от 26 июля, на которую немецкие дипломаты возлагали такие надежды94 , следует, что советские представители более чем осторожно отнеслись к новым шагам со стороны Вильгельмштрассе.

29 июля Вейцзекер опять торопил Шуленбурга с выяснением позиции СССР. Оценка бескомпромиссной линии Советского правительства в ответ на настойчивый зондаж со стороны Германии, данная Вейцзекером, достаточно примечательна. "Было бы важно выяснить, - указывает статс- секретарь германского МИДа, - находят ли в Москве отклик заявления, сделанные Астахову"95 . То, что происходило в последующие три дня, весьма характерно для обычного механизма создания кризисной ситуации гитлеровским руководством. Сознательно нагнетая политическую напряженность в отношениях с Польшей и провоцируя антипольские выступления в районе Данцига (Гданьска), нацистская верхушка особую роль уделяла дипломатии. Осуществляя нажим на Польшу, дипломатия третьего рейха вела постоянное наблюдение за реакцией британского Форин Оффис, хладнокровно оценивая степень готовности последнего пойти на соглашение с Германией, отказаться от своих обязательств Польше и уклониться от заключения договоренности с СССР.

1 августа Дирксен писал из Лондона, что "договоренность с Германией растворила бы, так сказать, "химически" проблему Данцига и открыла бы путь для германо-польского соглашения, в котором Великобритания больше не была бы заинтересована"96 . Что касается англо-франко-советских военных переговоров в Москве, то немецкий посол с уверенностью предсказывал их неудачу: "Прогресс переговоров о договоре с Россией рассматривается скептически, несмотря на посылку военной миссии, или, точнее говоря, благодаря этому. Это подтверждается и составом британской военной миссии: адмирал... практически в отставке и никогда не работал в военно-морском штабе; генерал - также чисто строевой офицер; маршал военно-воздушных сил - выдающийся пилот и инструктор, но не стратег. Это создает впечатление, что задачей военной миссии является скорее оценка боеспособности советской мощи, нежели заключение соглашения"97 . В этот же день Шуленбург в ответ на просьбу Вейцзекера ускорить


90 Там же, стр. 81.

91 DGFP, Ser. D, vol. 6, p. 955.

92 Ibid., p. 1006.

93 Ibid., p. 1007.

94 Ibid.

95 Ibid., pp. 1008, 1033.

96 Ibid., p. 1033.

97 Ibid., pp. 1033 - 1034.

стр. 103


встречу с Молотовым сообщил, что такая встреча состоится 3 августа98 . Не дожидаясь этой встречи, в тот же день Риббентроп пригласил к себе Астахова и поднял в беседе с ним широкий круг вопросов, затрагивавших советско-германские отношения. В основном то были проблемы, поставленные в неофициальном порядке Шнурре перед советским дипломатом неделей ранее. Предлагая базировать советско- германские отношения на принципах невмешательства во внутренние дела друг друга и отхода от политики, направленной против жизненных интересов двух сторон, Риббентроп попытался прибегнуть к угрозам: "Если у вас другие перспективы, если, например, вы считаете, что лучшим способом урегулировать взаимоотношения с нами является приглашение в Москву англо-французских военных миссий, то это, конечно, дело ваше... Мы уверены в своих силах; нет такой войны, которую мы бы не выиграли"99 . Далее последовала незамысловатая попытка шантажа Советского правительства японской угрозой с Востока. "Я охарактеризовал германо-японские отношения, - пишет Риббентроп, - как хорошие и дружеские... Однако что касается русско-японских отношений, то у меня есть особые мысли". После всего этого Риббентроп предложил подписать секретный протокол, который разграничил бы интересы обеих держав на всем отрезке территории между Черным и Балтийским морями100 .

Чуть позднее Астахова пригласил Шнурре. Последний еще не получил ответа на вопросы, поставленные в частном порядке неделей ранее. Подчеркивая готовность немецкой стороны перейти к решению "конкретных дел", Шнурре говорил, что для этого нужно, чтобы ей сообщили "официально, что Москва желает, чтобы переговоры приняли конкретный характер". На следующий день Шуленбург повторил вопросы Риббентропа советскому наркому иностранных дел. Что же ответил советский нарком? Отметив, во-первых, что нормализация и улучшение советско-германских отношений совпадают с желанием Советского правительства, он тут же заявил, что ухудшение этих отношений произошло не по вине Советского правительства, и прямо указал на Антикоминтерновский пакт как на коренную причину плохих германо- советских отношений. Нарком привел далее примеры антисоветской внешней политики третьего рейха: поддержка и поощрение агрессии Японии против СССР, Мюнхенские соглашения. Как может быть все это поставлено в один ряд с заверениями посла об отсутствии у Германии враждебных замыслов против СССР? Затем он дал понять, что Советское правительство не верит в мирные заверения гитлеровцев относительно Польши. Мирное решение польского вопроса, сказал он, зависит прежде всего от германской стороны. В целом заключение Шуленбурга об этой беседе с наркомом, относительно которой у немецкого руководства имелись определенные планы, оказалось крайне необнадеживающим для немецкой стороны. "Мое основное впечатление, - писал посол в своем отчете, - таково, что Советское правительство в настоящий момент полно решимости заключить соглашение с Великобританией и Францией, если они пойдут ему навстречу"101 .

Таков вывод немецкого посла на 3 августа 1939 г., который решительно перечеркивает все потуги буржуазной историографии представить дело таким образом, будто в это время Советское правительство, ожидая прибытия в СССР военных миссий Англии и Франции, встало "на путь сговора" с Берлином. Москва все еще надеялась на то, что удастся создать блок против агрессоров. Зато нервозность германской дипломатии заметно возрастала. 3 и 5 августа Шнурре навязчиво ставит перед Астаховым вопрос об отношении Советского правительства к немецким предложениям. 5 августа Астахов ответил Шнурре в самом общем плане, указав, что он не имеет никаких полномочий вести такого рода переговоры, а может лишь изучать точку зрения Берлина по данному вопросу102 . Советское правительство по-прежнему надеялось на возможность заключения англо- франко-советской военной конвенции.

Тем временем как с восточных, так и с западных рубежей Советского Союза в Москву стекались тревожные сведения. Мировой пожар, в центре которого в любую


98 Ibid., p. 1023.

99 Ibid., pp. 1049 - 1050.

100 Ibid., p. 1051.

101 Ibid., pp. 1060 - 1061.

102 Ibid., p. 1067.

стр. 104


минуту мог оказаться СССР, готов был вспыхнуть со дня на день. 2 августа советский временный поверенный в делах из Берлина сообщал о "перебросках германских войск в направлении восточной границы, особенно в Силезии"104 . 7 августа он извещал о "близости германской мобилизации"105 . Фашистские главари не особенно скрывали свои планы относительно Польши. По данным советского военно- воздушного атташе в Лондоне, военные приготовления Германии должны быть закончены в основном к 15 августа. "Призыв резервистов и формирование частей резерва, - отмечалось в его телеграмме в Генеральный штаб РККА от 12 августа, - проводятся в широком масштабе и замаскированно"106 . Все ожесточеннее становились бои в районе р. Халхин-Гол. В Японии милитаристские круги упорно ратовали за заключение военного союза с Германией и Италией. Такой союз в условиях агрессии Германии в Европе мог означать для СССР вступление в войну в неблагоприятной обстановке борьбы на два фронта, о чем постоянно мечтали правящие круги Англии и Франции. 11 августа Отт обратился из Токио к нацистскому руководству с призывом поддержать милитаристские круги Японии. "Так как армия, - писал он, - является главным проводником политики военного союза, задачей громадной важности для нас должно стать укрепление ее позиций внутри страны"107 . Дворцовые и финансовые круги Японии в тот момент, как отмечалось в телеграмме и. о. военного атташе СССР в Японии, "пойдут на заключение военного союза только против СССР, но не против всех демократических стран, чего требуют Германия и Италия"108 . Англо-японское июльское соглашение значительно усиливало последнюю тенденцию, ухудшая ситуацию на наших дальневосточных границах. Действительно, в начале августа ТАСС опять констатировал новые наглые вылазки японской военщины в том районе109 .

В этой атмосфере предгрозовых разрядов медленно, со скоростью 13 узлов, как бы вопреки самой логике истории, бороздил воды Северного и Балтийского морей товаро-пассажирский пароход "Сити оф Эксетер", на борту которого находились английская и французская военные миссии. Им, 20 кадровым военным, выпала сомнительная честь столкнуться с проблемами, загнанными за четыре с лишним года напряженных антисоветских усилий в глухой тупик их дипломатическими коллегами из Форин Оффис и с Кэ д'Орсэ. 5 августа делегации отплыли из Лондона и лишь 10-го прибыли в Ленинград. Тем временем в Данциге отряды эсэсовцев уже патрулировали улицы, на зданиях красовались флаги со свастикой, а в укромных местах тайно сосредоточивались прибывшие из Германии войска. 9 августа в "войну нот" между данцигским сенатом и польским правительством вмешалось правительство третьего рейха. Гитлеровская печать и радио изо всех сил нагнетали военный психоз. Что же везли тем временем в своих портфелях западные военные миссии? В день их прибытия в Ленинград английский военный атташе в Москве Файербрэйс в беседе с итальянским военным атташе поведал, какими доводами собираются оперировать западные военные миссии с тем, чтобы повлиять на возможное будущее решение советской делегации. Ход его рассуждений сводился к тому, что в предстоящей войне Германия будет сохранять оборонительную позицию на западе, в то время как на востоке она атакует Польшу превосходящими силами и разобьет ее в течение одного-двух месяцев. Далее, следовательно, германские войска окажутся на советской границе, и "не исключено, что Германия в этом случае предложит западным странам сепаратный мир на тех условиях, что она получает свободу рук на востоке. А если Советское правительство не заключит теперь же договора с Великобританией и Францией, оно рискует изоляцией в случае войны"110 . Ход рассуждений английского чиновника весьма показателен.

На первом совместном заседании военных делегаций 12 августа выяснилось, что багаж миссий Англии и Франции более чем скромен. Если советская делегация обладала полномочиями не только вести переговоры, но и подписать военную конвенцию по всем вопросам организации военной обороны Англии, Франции и СССР, то полно-


104 "СССР в борьбе за мир...", стр. 525.

105 Там же, стр. 538.

106 Там же, стр. 540.

107 DGFP, Ser. D, vol. 7, 1957, p. 26.

108 "СССР в борьбе за мир...", стр. 583.

109 Там же, стр. 536 - 537.

110 DGFP, Ser. D, vol. 7, p. 27.

стр. 105


мочия французского генерала Ж. Думенка были значительно уже и предписывали французской делегации лишь вести переговоры по вопросам о военном сотрудничестве111 . Глава же английской делегации адмирал П. Драке вовсе не имел никаких полномочий, зато обладал достаточно ценным с исторической точки зрения документом, в котором он уполномочивался фактически вести переговоры как можно медленнее и стараться свести соглашение к самым общим формулировкам112 . События первой декады августа со всей серьезностью поставили перед Советским правительством вопрос: в каком положении окажется СССР с началом войны в Европе, если, несмотря на все усилия нашей дипломатии, англо-франко-советский союз не будет заключен? Даже самый общий анализ положения вещей свидетельствовал, что приведенное выше "пророчество" английского военного атташе отнюдь не было лишено оснований. Речь шла о возможном антисоветском сговоре империалистов. Ряд обстоятельств обеспечивал в принципе такой разворот событий. Во- первых, со времени обнародования евангелия германского фашизма "Майн кампф" коммунизм был и оставался для него главным противником, а СССР являлся врагом номер 1. Это признавали все самые ярые противники коммунизма и злейшие недруги СССР, а многие из них пытались строить свою политику на этом противостоянии. Так, довольно показательно откровение министра иностранных дел Польши Бека, высказанное им 3 августа американскому послу в Варшаве Бидлу: "Для западноевропейских демократий было бы меньше сложностей в случае, если бы они искали взаимопонимания с державами "оси", стремясь приспособить свой образ мыслей к ним, чем это было бы в случае поиска взаимопонимания нацистами и коммунистами"113 . Во-вторых, после разгрома Польши возможность сговора между странами "оси", с одной стороны, и Англией и Францией-с другой, многократно возросла бы. Самое направление агрессии с военно-стратегической точки зрения ставило вопрос о дальнейшем ударе Германии против СССР. Недаром в первую и вторую декады августа английское правительство прилагало максимум усилий для конкретизации условий сделки с Германией. 1 августа лорд Кемсли, незадолго до того побывавший в Берлине, рассказал Дирксену о своей беседе с Гитлером114 . 3 августа Г. Вильсон откровенно, и не в первый раз, "объяснил" немецкому послу, что "английская политика окружения (таким термином нацистские руководители называли британскую систему предоставления гарантий третьим странам. - И. А.) отпадет в результате заключения с Германией договора о ненападении"115 .

Еще показательнее заявление, сделанное Галифаксом Дирксену неделю спустя: "Если лед однажды будет сломан, с английской стороны пойдут очень далеко, чтобы достигнуть соглашения с Германией"116 . Примечательно, что эта беседа состоялась за день до прибытия английской и французской военных миссий в Ленинград. Сложное положение на Дальнем Востоке тоже указывало на объективное совпадение позиций стран "оси" и западных "демократий" на основе политики антисоветизма. Таким образом, в первую декаду августа вырисовалась крайне неблагоприятная перспектива: со дня на день СССР мог оказаться в смертельной схватке с антисоветской коалицией ряда держав. С исторической точки зрения это и было целью "большой стратегии" империализма. В тех условиях Советское правительство на основе тщательнейшего анализа международной обстановки должно было как можно более точно определить внешнеполитический курс страны социализма, чтобы не попасть в яму, которую нам рыли многочисленные враги, и избавить СССР от возможной войны в условиях международной изоляции и борьбы с объединенным фронтом империалистов.

По-своему любопытная характеристика этой дилеммы, стоявшей тогда перед Советским правительством, была дана в письме Шуленбурга от 7 августа. "Мне кажется, - сообщал он главе восточноевропейского отдела германского МИДа, - что мы действительно подкинули Советам нечто такое, над чем стоит задуматься. На каждом шагу и в каждом слове можно почувствовать сильное их недоверие к нам. То, что это так, мы знали давно. Несчастье же заключается в том, что возбудить недоверие у таких людей очень легко, а рассеять его можно лишь постепенно и с тру-


111 "СССР в борьбе за мир...", стр. 546.

112 Там же; см. также: И. Д. Остоя-Овеяный. Указ соч., N1, стр. 53.

113 "Foreign Relations of the United States: 1939". Vol. I, p. 331.

114 "Документы и материалы кануна второй мировой войны". Т. II, стр. 129.

115 Там же, стр. 139.

116 Там же, стр. 146.

стр. 106


дом"117 . 10 августа Шнурре с нескрываемым беспокойством вновь обратился к Астахову. Вот два вопроса, которые, по мнению нацистского дипломата, являлись крайне актуальными: отношение Советского правительства к польско-германскому конфликту и цели, преследуемые СССР в англо-франко-советских переговорах118 . Астахов писал в Москву: немцев "явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов... Они готовы сейчас на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными". Упомянутое заявление нацистского дипломата было примечательно тем, что идея договора о ненападении, звучавшая в речах берлинских дипломатов и ранее, приобрела здесь более определенные очертания. Однако советская дипломатия и теперь никак не реагировала на авансы Шнурре, а также на запросы Шуленбурга119 .

Вопрос о польско-советских отношениях был важной частью возможного англо-франко-советского антигитлеровского соглашения. Ведь без допуска советских войск к немецкой границе с прохождением их через Польшу реальная борьба СССР против Германии посредством вооруженных сил практически исключалась. Польское же правительство Рыдз-Смиглы - Бека на протяжении всех англо-франко-советских переговоров демонстративно придерживалось традиционной для буржуазно-помещичьей Польши антисоветской линии, укрепляя уверенность в среде нацистов относительно невозможности достижения советско-польской договоренности. Отказавшись еще в апреле 1939 г. от участия в любых политических соглашениях, в которых будет представлен Советский Союз, польское правительство 11 мая отвергло советские предложения о двустороннем взаимном сотрудничестве в случае германской агрессии120 - обстоятельство, которое тут же было зафиксировано немецкими дипломатами в Варшаве121 . В ходе англо-франко-советских военных переговоров позиция Польши стала ключевым моментом всей системы коллективной безопасности в Европе. Гитлеровцев по-прежнему очень интересовала позиция польского руководства. Итальянский посол в Москве Россо по просьбе Шуленбурга встретился с польским послом В. Гжибовским и задал ему вопрос: "Согласится ли Польша принять вооруженную помощь от Советского Союза?" Ответ Гжибовского, немедленно переданный в Берлин, успокоил фашистских главарей: "Отношение Польши к переговорам о пакте остается неизменным. Польша ни при каких обстоятельствах не разрешит советским войскам вступить на ее территорию, даже для сквозного прохождения..., и никогда не предоставит своих аэродромов в распоряжение советских воздушных сил"122 .

Такая позиция польского руководства, подобно бумерангу, наносила удар по национальным интересам самой Польши. С одной стороны, ярая антисоветская направленность польской верхушки позволяла гитлеровцам с учетом английской позиции делать вывод о возможной практической изоляции Польши в войне третьего рейха против нее, ибо серьезное вмешательство Англии и Франции на стороне Польши становилось сомнительным. "За последние недели, - пишет Гальдер о речи Гитлера в Оберзальцберге от 14 августа, - убеждение в изоляции (Польши) усиливается изо дня в день"123 . С другой стороны, именно вследствие недальновидной политики правительства Польши, блокировавшего возможность эффективного соглашения против фашистской агрессии, германский МИД стал еще настойчивее предлагать СССР заключить договор о ненападении. 14 августа Риббентроп поручил Шуленбургу высказать эту идею более откровенно. Содержание данной инструкции послу было таково: несмотря на различие идеологий, жизненные интересы СССР и Германии, соприкасаясь во многих точках, тем не менее не противоречат друг другу; исходя из этого, германское правительство высказывает готовность решить удовлетворительно ряд вопросов, прямо затрагивавших безопасность Советского Союза; в противном случае дело может принять такой оборот, который лишил бы оба правительства возможности восстановить не-


117 DGFP, Ser. D, vol. 6, p. 1076.

118 Ibid., vol. 7, p. 19.

119 "История Великой Отечественной войны Советского Союза". Т. 1. М. 1960, стр. 175.

120 "СССР в борьбе за мир...", стр. 393.

121 DGFP, Ser. D, vol. 7, pp. 509 - 510.

122 Ibid., p. 13.

123 Ф. Гальдер. Военный дневник. Т. 1. М. 1968, стр. 36.

стр. 107


мецко-советскую дружбу; в заключение Риббентроп предлагал Советскому правительству свой немедленный приезд в Москву124 .

15 августа Шуленбург посетил В. М. Молотова. Приветствуя немецкие намерения улучшить отношения с СССР, советский нарком отказался тем не менее дать конкретные ответы на вопросы Риббентропа и обсуждать вопрос о визите последнего в Москву125 . Тем временем очередные три дня переговоров военных миссий в Москве ни на йоту не приблизили их к решению коренного вопроса о пропуске советских войск через территории Польши и Румынии для противоборства немецкой агрессии. Англофранцузская делегация по-прежнему стремилась связать СССР самым общим и расплывчатым соглашением, которое, увеличивая опасность удара фашистов по СССР, не давало нам в то же время гарантий помощи от Запада. 14 августа в конце совместного заседания советская делегация, соглашаясь и с дальнейшим обсуждением вопросов о военной конвенции, резонно заявила, что "без положительного решения вопроса" о пропуске советских войск "все начатое предприятие о заключении военной конвенции... заранее обречено на неуспех"126 . Британский адмирал Драке бросил фразу: "Я полагаю, что на этом нашу миссию можно считать законченной"127 .

Понимали это и профессиональные политики в Лондоне и Париже. Но последовавшие затем переговоры с польским правительством убедительно показали, что даже в те критические предвоенные дни чувство реализма никак не могло возобладать в Варшаве над чувством закоренелого антисоветизма. Легенды об "отчаянной борьбе", которую якобы вели дипломаты Лондона и Парижа с тем, чтобы добиться согласия Польши на проход советских войск, поныне бытующие в буржуазной литературе, убедительно опровергнуты. "Добиваясь" от Варшавы согласия на проход советских войск, Ж. Боннэ искусно дозировал свою настойчивость с таким расчетом, чтобы не получить никакого согласия. Такую же роль в англо- французских планах играли и переговоры французского посла в Варшаве Л. Ноэля, а также собеседования, ведшиеся там французским военным атташе Ф. Мюссом. Политическое ханжество буржуазных исследователей, утверждающих, что английское и французское правительства не могли-де повлиять на суверенную Польшу в силу морально-правовых соображений, по существу, ниспровергается не кем иным, как У. Черчиллем. 28 марта 1940 г. на заседании Верховного военного совета в Лондоне было высказано следующее суждение: "Если Германия вторгнется в Бельгию, союзные войска должны немедленно вступить на территорию этой страны, не дожидаясь официального приглашения"128 . Где же здесь те "морально-правовые соображения", которые являлись банальным предлогом для отговорок? Истина заключалась в действительных замыслах правительств Чемберлена и Даладье: Польша приносилась в жертву главному стратегическому расчету империалистов Запада - максимальному приближению фашистской угрозы к границам СССР и провоцированию войны Германии с Советским Союзом. Именно в этом направлении прилагались основные усилия западных стран в драгоценные для сохранения мира дни августа.

Между тем Берлин форсировал контакты с Москвой. Шквал срочных депеш обрушился на немецкое посольство в Москве. 16 августа Берлин подтвердил желание заключить пакт о ненападении с СССР, гарантировать вместе с СССР суверенность прибалтийских государств и даже оказать влияние на Японию в смысле улучшения японо-советских отношений. Риббентроп опять настойчиво изъявил готовность прибыть в Москву немедленно после 18 августа129 . В ответе Советского правительства от 18 августа вновь напоминалось об укоренившемся антисоветизме во внешней политике третьего рейха. Поэтому, говорилось в нашей ноте, переданной Шуленбургу, улучшение советско-германских отношений должно осуществляться посредством "ряда серьезных и практических шагов"; приезд немецкого министра "требует тщательной подготовки"130 . Таким образом, Советское правительство до предела использовало все возможности на пути создания системы коллективной безопасности, опять предоставляя


124 DGFP, Ser. D, vol. 7, p. 63.

125 Ibid., p. 72.

126 "СССР в борьбе за мир...", стр. 572.

127 И. Д. Остоя-Овсяный. Указ. соч., N2, стр. 42.

128 W. Churchill. The Second World War. L. 1949, p. 521.

129 DGFP, Ser. D, vol. 7, p. 113.

130 Ibid., pp. 114 - 116.

стр. 108


западным странам время для радикального изменения своих гнилых позиций в ходе переговоров с СССР.

19. августа Шуленбург от имени Риббентропа вновь настаивал на немедленном приезде последнего в Москву и вновь получил отказ131 . 20 августа Гитлер обратился с личным посланием к И. В. Сталину, предложив принять 22 августа министра иностранных дел Германии, который "будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении"132 . Итак, перед Советским правительством встала дилемма: отклонить германское предложение или принять его. В первом случае Советскому Союзу угрожала неминуемая война с Германией на западе и с Японией на востоке, причем нельзя было исключить возможности того, что враждующие империалистические группировки попытаются разрешить свои противоречия за счет СССР, и в этой ситуации Советскому Союзу предстояло бы бороться против единого империалистического блока. Во втором случае создание такого блока, хотя бы временно, исключалось и СССР получал определенный выигрыш во времени для лучшей подготовки к войне. Третьего пути просто не было, ибо вечером 19 августа польский министр иностранных дел Ю. Бек, сославшись на решение своего президента, сообщил Франции об окончательном отказе пропустить советские войска через территорию Польши для удара по Германии133 . Однако Советское правительство было в состоянии предотвратить захват Германией Восточной Прибалтики и вторжение немецких войск в Западную Украину и Западную Белоруссию. Все эти обстоятельства настойчиво диктовали СССР необходимость подписания договора о ненападении с Германией.

Советско-германский договор был подписан в Москве 23 августа 1939 года. Его содержание советская дипломатия разработала с особой тщательностью. Статьи договора с исчерпывающей определенностью и абсолютной ясностью отнимали у агрессора всякую возможность оправдать чем-либо нападение на СССР в будущем. Обе договаривающиеся стороны обязались воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами. В случае, если одна из договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая договаривающаяся сторона не должна поддерживать ни в какой форме эту третью державу. Правительства обеих договаривающихся сторон будут информировать друг друга по вопросам, затрагивающим их общие интересы. Ни одна из договаривающихся сторон не станет участвовать ни в какой группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны. В случае возникновения споров или конфликтов между договаривающимися сторонами по вопросам того или иного рода обе стороны согласны разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем, в порядке дружественного обмена мнениями или, в нужных случаях, путем создания комиссий по урегулированию конфликта. Договор заключался сроком на десять лет134 .

Заключение этого договора именно потому и вызвало потоки злобной клеветы на Западе, не стихающей и поныне135 , что в корне подорвало планы западных держав разрешить за счет СССР внутренние противоречия империалистической системы. Подписание договора вскрыло не просто крупные просчеты правительств Чемберлена и Даладье, а поставило крест на тогдашней внешнеполитической стратегии Запада и на тактике "умиротворения" фашистов, в основе которой лежал ярый антикоммунизм. Важное значение пакта от 23 августа 1939 г. заключается еще и в том, что он серьезно подорвал единство внутри блока агрессоров. 4 мая 1939 г. в инструкции Муссолини для Чиано относительно встречи последнего с Риббентропом подчеркивалось: "Что касается России, то желательно предотвратить объединение ее с западными странами, но не более того; любого рода соглашение с ней... ослабило бы тем самым структуру "оси"136 . Таким образом, ясно, что два других члена "оси" не рассчитывали ни на что большее, как на простое заигрывание Германии с СССР с целью предотвращения создания антифашистского блока. Таковы были первоначально, как мы смогли убе-


131 "Nazi-Soviet Relations 1939 - 1941". Washington. 1948, pp. 63 - 64.

132 Ibid., pp. 66 - 67.

133 DBFP, vol. VII. L. 1953, pp. 91 - 92.

134 См.: "Известия". 24.VIII.1939.

135 См.: например, E. Batloe. The Red Pattern of World Conquest. L. 1970, p. 34.

136 Цит. по: Е. Wiskemann. The Rome-Berlin Axis. (A History of the Relations between Hitler and Mussolini). L. 1949, p. 142.

стр. 109


диться, расчеты и самой Германии. Однако советская дипломатия сорвала тактические замыслы врагов СССР. Что касается Японии, то там подписание советско-германского договора о ненападении произвело эффект разорвавшейся бомбы. 25 августа на заседании кабинета премьер К. Хиранума заявил, что "заключение пакта о ненападении между СССР и Германией противоречит антикоминтерновскому соглашению. Правительство решило прекратить линию на усиление антикоминтерновской "оси" между Японией и Германией... и ликвидировать прежние планы"137 . 28 августа кабинет Хиранумы подал в отставку.

Подчеркнем, что советско-германский договор оказал затем благотворное влияние и на исход второй мировой войны. СССР отодвинул рубежи своей обороны на запад. В решающие дни баев в 1941 г. это сыграло большую роль. Выстояв в трудные начальные месяцы Великой Отечественной войны, СССР быстро превратился в ведущую силу антигитлеровской коалиции и вынес на своих плечах основную тяжесть войны. В этом заключается огромное международное значение договора от 23 августа 1939 г., позволившего нам еще почти в течение двух лет готовиться к решающей схватке. В целом этот договор являл собой яркий пример творческого применения ленинской тактики использования межимпериалистических противоречий. Рапалло, Берлинский договор 1926 г. и, наконец, советско- германский договор о ненападении 1939 г. отнюдь не являются следами некоей дружбы, порожденной "общими интересами" тогдашней Германии и СССР, как это утверждают некоторые западные исследователи. Напротив, все три договора стали возможны лишь благодаря объективным противоречиям Версальской системы и их умелому использованию дипломатией Страны Советов.

Если сейчас, спустя более чем тридцать лет после подписания договора, полистать страницы книг буржуазных историков, то мы найдем множество советов и рекомендаций, как следовало себя вести и чего нужно было избегать Советскому правительству в те трудные предвоенные месяцы. Но последуй советская внешняя политика руслом, прочерченным западными "радетелями", и задолго до 22 июня 1941 г. советскому народу пришлось бы столкнуться с врагом на полях сражений, возможно - с объединенными силами империализма. Мы избежали ямы, которую рыли нам недруги Страны Советов. Они же сами угодили в нее. "Вторая мировая война, - пишет известный немецкий историк Альберт Норден, - началась 1 сентября 1939 г. не вследствие заключения германо-советского пакта о ненападении, а вследствие отказа Англии и Франции заключить с Советским Союзом честный союзный договор. Ненависть лондонского и парижского правительств к Советскому Союзу стала решающим фактором в развертывании второй мировой войны"138 . Таковы поучительные уроки истории.


137 "Асахи", 29.VIII.1939.

138 А. Норден. Так делаются войны. М. 1972, стр. 109.

 

Опубликовано на Порталусе 17 января 2017 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама