Рейтинг
Порталус

Аркадий Иванович Морков

Дата публикации: 25 февраля 2020
Автор(ы): Е. А. Шляпникова
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: БИОГРАФИИ ЗНАМЕНИТОСТЕЙ
Источник: (c) Вопросы истории, № 1, Январь 2014, C. 17-30
Номер публикации: №1582651789


Е. А. Шляпникова, (c)

".....словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова, и как Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта"1. Эта история, рассказанная Л. Н. Толстым на страницах "Войны и мира", знакомит читателя с ярким представителем тех русских вельмож, о которых С. М. Соловьёв говорил, что они "катеринствуют", то есть с екатерининских времен считают Россию первым государством в мире2.

 

Аркадий Иванович Морков был одним из заметных русских дипломатов второй половины XVIII - начала XIX в., не менее яркой фигурой, чем его друг - многолетний посол в Лондоне СР. Воронцов. К последнему как нельзя более подходило замечание историка дипломатии Г. Никольсона о том, что некоторые дипломаты "способны настолько сентиментально полюбить страну своего пребывания, что перестают замечать ее недостатки... и рассматривают "хорошие отношения" не как часть своих функций, а как единственную цель своей деятельности"3. Ничего подобного о Моркове сказать было нельзя. На двух своих основных посольских постах он снискал себе такую неприязнь со стороны властей стран пребывания, что они потребовали его отзыва. Иностранные политики отпускали в его адрес нелестные характеристики, да и в отечестве Моркова чаще порицали. Некрасивый, язвительный и скуповатый Аркадий Иванович не был любимцем публики. За него вступился лишь Соловьёв, написавший, что "этот утонченнейший маркиз превращался во льва, когда надобно было охранять интересы и честь России"4.

 

Род Морковых, происходивший из Новгорода, был известен с конца XV века. Фамилия имела два написания Марков и Морков. Представители рода предпочитали последнее. Лишь в XIX в. уже графы Морковы в период службы выбирали вариант Марковы, но в родословных книгах Дворянского собрания оставались Морковыми. Аркадий Иванович родился в 1747 году. Он был вторым из трех сыновей Ивана Никифоровича Моркова и Прасковьи Федоровны

 

 

Шляпникова Елена Арсеньевна - доктор исторических наук, профессор Липецкого государственного технического университета.

 
стр. 17

 

Кутузовой. Его отец начал службу при Петре I, а в отставку вышел при Елизавете. Старший и младший братья, Николай и Ираклий, были военными, дослужившимися до генеральских чинов. Ираклий Иванович известен также высокой оценкой, данной А. С. Суворовым его доблести при взятии Измаила. И. И. Морков во время Отечественной войны 1812 г. во главе Московского ополчения находился около Бородино и участвовал в сражениях при Малоярославце, Вязьме и Красном. Он также вошел в историю русского искусства, так как его крепостным был В. А. Тропинин.

 

Аркадий Иванович окончил Московский университет, где считался одним из лучших воспитанников. Недолгое время он состоял частным секретарем кн. Голицына. Свою деятельность в Коллегии иностранных дел начал в 1764 году. Дипломатический опыт Аркадий Иванович приобретал, работая в российских посольствах в Париже, Мадриде, Гааге, Константинополе. В Варшаве у него вышла ссора с неуживчивым и придирчивым послом К. Сальдерном, который велел даже арестовать посольского секретаря Моркова. Морков был отозван на родину. Свидетельством карьерного роста стало назначение Моркова в 1781 г. вторым полномочным министром в Гаагу к Д. А. Голицыну для содействия заключению мира в четвертой англо-голландской войне. Но эта миссия успеха не имела.

 

В 1783 г. он получил должность посла в Швеции. Но к новому месту службы прибыл лишь в 1785 г., так как выполнял еще ряд дипломатических поручений. В связи с подготовкой летом 1783 г. заключения мира между Францией и Англией, по которому признавалась независимость США, возникло предложение о русско-австрийском посредничестве. Россия стремилась использовать случай, чтобы узаконить правила вооруженного нейтралитета в мирном трактате. Морков был направлен в Париж, чтобы оказать помощь в этой миссии послу И. С. Барятинскому. Американский представитель на переговорах сообщал своему правительству о желании русского двора участвовать в подписании договора, ссылаясь как раз на беседы с Морковым5. Однако Франция и Англия возражали против посредничества. Англия не желала включения в договор декларации о нейтральной торговле. На окончательной редакции мирного договора между Великобританией и США, заключенного в Париже 3 сентября 1783 г., подписи русских дипломатов отсутствовали.

 

Шведский период службы Моркова оказался очень коротким, чуть более года. Однако в Стокгольме он стал весьма заметной фигурой. Русский посол активно вмешивался во внутриполитические дела, поддерживая оппозиционное королю дворянство. Густав III в 1772 г. осуществил государственный переворот преимущественно с помощью дворян, однако в своей политике вынужден был считаться с требованиями податных сословий. По мере усиления единовластия короля росли протестные настроения в Швеции. Чтобы сбить волну внутреннего недовольства, Густав III активизировал внешнюю политику на российском и датском направлениях. Швеция хотела разжиться за счет Дании Норвегией и Голштинией. В решении этих задач король стремился заручиться поддержкой Екатерины II. В то же время и по отношению к России в Швеции со времен Ништадтского мира тлели реваншистские идеи. Намерения Густава III при помощи войны против России укрепить свою власть не были секретом для Екатерины П. "Вы намеревались вырезать мои слабые гарнизоны и идти прямо на Петербург, вероятно, чтобы там поужинать, - с нескрываемой иронией писала она шведскому королю. - Я, впрочем, не обращаю внимания на такую болтовню, в которой выражается лишь игра фантазии"6. На военные намерения Густава Петербург отвечал поддержкой его внутренней оппозиции.

 

Морков на своем посту в Стокгольме именно этот курс и реализовывал, за что по требованию короля и был вскоре отозван. Именно результатом его

 
стр. 18

 

деятельности считался отказ войск, стоявших в Финляндии, воевать против России, когда началась русско-шведская война 1788 - 1790 годов. Значительная часть офицеров-шведов и почти все офицеры-финны заявили, что король ведет войну незаконно, без согласия риксдага, и потребовали от Густава III немедленно заключить мир. Король отказался. Тогда солдаты двух финских полков бросили ружья и разошлись по домам. Королю пришлось отступить с позиций под Фридрихсгамом. Главнокомандующий финскими войсками Г. М. Армфельд, любимец шведского короля, направил в Петербург гонца для тайных переговоров. В Швеции эти события оценили как "происки русского правительства".

 

Морков в дальнейшем покровительствовал Армфельду. Барон после гибели Густава III за участие в заговоре против А. Г. Рейтерхольма, ставленника герцога Карла Зюдерманландского, был обвинен в государственной измене и приговорен к смерти, однако успел бежать в Россию. Шведы подозревали русский двор в соучастии в заговоре. Русский посол в Стокгольме Румянцев оказался в щекотливом положении и просил у своего правительства разрешения на время покинуть столицу. От имени иностранной коллегии Морков ответил ему, что в Петербурге в отличие от посла не придают большого значения инциденту по делу Армфельда, и рекомендовал Румянцеву не устраивать демарш, который может ему стоить занимаемого поста.

 

Когда Морков возглавлял посольскую миссию в Стокгольме, канцлер А. А. Безбородко направил к нему своего племянника В. П. Кочубея с тем, чтобы тот приобрел навыки дипломатической службы "под руководством министра столь превосходного искусства, каким по справедливости есть г. Морков"7. Неудивительно, что Безбородко покровительствовал бывшему послу после отзыва из Швеции. Аркадий Иванович, хорошо владевший французским языком, по словам современника, "сделался для покровителя своего, ... весьма мало знавшего чужестранные языки, - необходимым"8.

 

В 1786 г. после смерти П. В. Бакунина Морков стал третьим членом Коллегии иностранных дел. Вскоре Безбородко на два с половиной месяца уехал в Яссы для подготовки мира с Турцией. В его отсутствие фаворит императрицы П. А. Зубов прибрал дела к рукам. Но невежественный во внешней политике, он привлек к сотрудничеству Моркова. От Аркадия Ивановича ожидали, что как человек, близкий Безбородко, он не согласится помогать Зубову9. Ожидания не оправдались. Молва обвинила Моркова в интриге против канцлера, подозревая, что он "метит на существенное место"10. Лишь П. В. Завадовский утверждал, что Безбородко при отъезде в Яссы сам доверил иностранные дела своему ближайшему помощнику. Как бы то ни было, к моменту возвращения канцлера Аркадий Иванович уже ведал всей внешнеполитической перепиской императрицы. "Влияние Маркова все усиливается, - свидетельствовал современник. - Он средоточие всех дел и все идет по его почину и руководству"11.

 

За усердную службу Аркадий Иванович Морков получил целый ряд очень щедрых наград от Екатерины II, среди которых были трехэтажный каменный дом в Петербурге, город Летичев с округой, чин тайного советника, ордена Александра Невского и Владимира I степени. В 1796 г. его роду был пожалован графский титул. При этом Морков постоянно жаловался, что ему чего-то недостает. "О нашем приятеле Моркове скажу, что ... подал он записку, чтоб ему дали до 5000 душ, считая то еще и за малое..., - писал Безбородко, - но он все недоволен будет..."12.

 

В конце екатерининской эпохи карьера Моркова едва не пошатнулась из-за несостоявшегося брака шведского короля Густава IV и великой княжны Александры Павловны. Консультации на эту тему начались еще до совершеннолетия короля. Шведские представители оттягивали принятие решения, по-

 
стр. 19

 

скольку юный король под влиянием регента относился к Екатерине II с ненавистью. Интриги антирусской партии в Стокгольме увенчались тем, что начались переговоры о браке Густава IV и мекленбургской принцессы. Разгневанная императрица отказалась принимать шведского посла. К. Б. Стединг сообщал в Стокгольм: "Мне не суждено здесь пользоваться ни одной минутой счастья и покоя"13.

 

Политические соображения заставили шведскую сторону возобновить переговоры о браке с Александрой Павловной. Условием Екатерины II было сохранение великой княжной православной веры. Но согласно Норчепингскому договору (1604) наследник шведского престола, вступивший в брак с иноверкой, лишался престола. Современники отмечали, что никогда не было столько интриг, как при этом сватовстве. Интересы русского двора поручено было представлять Зубову, от имени которого действовал Морков. Усилиям Моркова противодействовали бывшие послы в Стокгольме О. М. Штакельберг и С. П. Румянцев, которые опасались полной зависимости Густава от регента, чьи отношения с русским двором были довольно натянутыми.

 

Позиции сторон совпадали лишь по незначительным статьям. В ходе переговоров шведские представители сделали уступку в вопросе о сохранении религии, но королю об этом не говорили. Морков, составлявший текст брачного договора, внес в окончательный вариант пункты, предоставлявшие вел. кн. Александре помимо сохранения веры также право иметь в королевском дворце свою часовню и священника. За час до начала церемонии обручения брачный контракт с вероисповедными обязательствами был принесен королю для подписи. Зубов, Морков, да и шведские советники полагали, что у Густава в день помолвки не будет возможности отступить. Но король сказал, что достаточно его неоднократных устных заверений о невмешательстве в дела веры. Кроме того, он сослался на отсутствие права подписывать подобный договор без разрешения парламента14. Морков заметил, что такой ответ не удовлетворит императрицу и пытался оказать давление намеками на неблагоприятные последствия в случае отказа. Но Густав IV договор не подписал.

 

Зубов, не отваживаясь сам идти к Екатерине II с дурной вестью, послал Моркова, который сообщил императрице об отказе короля подписать договор. По свидетельству современников, Екатерина II была так взбешена срывом помолвки, что два раза ударила графа тростью15. Императрица вновь послала его к Густаву с собственноручными заметками на договоре, но король и на этот раз вычеркнул статью о свободном вероисповедании. Неудачный исход сватовства стал одной из причин инсульта, вскоре разбившего императрицу.

 

Петербургское общество винило Моркова в неудачном исходе дела16. Его подозревали в негативном отношении к браку Александры и Густава IV из-за неприязни к шведскому двору после отзыва из Стокгольма. Во всяком случае, П. Ф. Карабанов был не одинок в своем резком вердикте, что "беспокойный его нрав, находя возможность величаться и мстить в Петербурге стокгольмским неприятелям, все дело испортил"17. Однако не следует переоценивать самостоятельность Моркова в этой истории. Его действия определялись прямолинейным поведением Зубова. А за спиной недалекого фаворита маячила фигура опытного и ловкого английского посла в Петербурге Ч. Уитворта. Британским же интересам сближение России и Швеции вовсе не отвечало. Но главным виновником несостоявшегося брака был сам Густав IV. Ревностный протестант, он находился под сильным влиянием своего наставника - епископа Флодина, который возражал против вероисповедных прав великой княжны. Густав стремился склонить ее к перемене религии. Упрямство и тяжелый характер короля стали основным препятствием для этого брака.

 
стр. 20

 

После провала сватовства все ожидали падения Моркова, тем более, что перетрусивший Зубов от него отступился. Однако граф из этой истории, как свидетельствовал очевидец, "вышел с торжеством к досаде придворных, которые его терпеть не могут за его сарказм"18. Конечно, пострадало его честолюбие и не оправдался расчет получить Андреевскую ленту.

 

Связь Моркова с Зубовым обернулась для графа опалой при Павле I. Уже на второй день царствования новый император отстранил Моркова от дел. В одном из своих писем цесаревич Павел называл Моркова среди тех, "которых не желал бы иметь у себя лакеями"19. Великий князь считал его подкупленным венским двором и обещал выгнать как придет к власти. "Государь его терпеть не может", - констатировал Ростопчин20. Потеря положения сопровождалась для Моркова конфискацией дома в Петербурге и владения Летичевом. Он жил в своем имении в Подолии, вдали от столицы, чтобы избежать дальнейших преследований.

 

Граф с радостью встретил известие о перевороте 11 марта 1801 г.: "Великое событие просветит наши дни счастием"21. Он бросился в Петербург, но его появление не вызвало радости у канцлера Н. П. Панина, опасавшегося амбиций бывшего члена иностранной коллегии, да и отношения между ними не были дружественными. В начале царствования Александра I существовали три политических группировки. Большинство вместе с императором высказывалось за "свободу рук", подразумевавшую нейтралитет во внешней политике. Другая группа - А. Б. Куракин, Ф. В. Ростопчин, С. П. Румянцев - поддерживала взятый Павлом I в конце правления курс на сближение с Францией. "Английскую партию" представляли А. Р. и С. Р. Воронцовы, П. А. Строганов, А. А. Чарторыйский, А. И. Морков и Н. П. Панин.

 

Экономические интересы страны требовали восстановления отношений с Англией, и в июне 1801 г. была подписана конвенция о взаимной дружбе. Но не были прерваны и переговоры с Францией, хотя уже не о союзе, а о мире. Переговоры сразу выявили разногласия в позициях сторон. Новый император высказывался за установление европейского равновесия. Первый консул был заинтересован в таком договоре, который не касался бы вопросов общеевропейского значения и препятствовал сближению России с Англией и Австрией. Посол в Париже С. А. Колычев не стремился достигнуть компромисса на переговорах, напротив, "разжигал в своих депешах чувство вражды, а не мира"22. Порой французский министр Ш. М. Талейран даже не считал возможным показывать его ноты консулу из-за их резкого тона23. Колычев был убежден, что "союз с Францией никому полезен и ни с кем искренен быть не может в теперешнем состоянии". Его позиция была продиктована крайним недоверием к новым властям. "Я никогда не свыкнусь с людьми, которые правят здесь, и никогда не буду им доверять", - писал он24. И вот, когда посол считал неприятную миссию по оформлению договора практически завершенной, он получил распоряжение о замене его на переговорах Морковым. У двух дипломатов были неприязненные отношения, и Колычев уже высказывался в том плане, что "величайшая и единственная заслуга Моркова, это - умение приписывать себе все, что делают другие"25.

 

Назначение опытного екатерининского вельможи должно было польстить Бонапарту. Всем своим обликом Морков подтверждал прозвище "русский маркиз". Он "отличался самыми изысканными придворными манерами XVIII века, утонченной вежливостью, входил и раскланивался по правилам танцевального искусства, ступал на цыпочках, говорил на ухо - и все остроты"26. Для исхода переговоров важно было, что в отличие от Колычева Морков имел полномочия вносить исправления в текст соглашений и ратифицировать их на месте. Оптимизм французской стороне также внушала совпавшая с приездом нового посла

 
стр. 21

 

отставка с поста канцлера Панина, которого считали противником русско-французского союза.

 

Инструкция императора Моркову занимала 20 страниц, где было множество декларативных фраз об общем благе, умеренности, между которыми проскакивали жесткие оценки Бонапарта, как "злобного гения", который укрепляет "свою власть путем ссор и смут", угрозы "прибегнуть к более действенным мерам", если он не остановится. Неудивительно, что Моркову рекомендовалось "ограничиться наблюдением за ходом управления и заниматься пустяками"27. Презирающий Бонапарта посол и хотел бы реализовать эту установку, но начавшиеся переговоры о мире между Францией и Англией смешали карты.

 

С первой встречи Моркова с Бонапартом обнаружились различия целей. Уже на первой аудиенции первый консул предложил: "заключим сперва мир, а потом поговорим о другом"28. Посланник ответил, что для императора приоритетными на переговорах являются общеевропейские вопросы. В частности, сказал Морков, договор можно было бы уже подписать, если бы был решен вопрос о Сардинии. С точки зрения Бонапарта, "столь второстепенными соображениями, каковыми должны быть для императора Александра участие, принимаемое им в сардинском царьке", лишь создавались препятствия для достижения союза29. Пользуясь сменой посла и его более широкими полномочиями, Талейран попытался внести в привезенные Морковым документы изменения, которые касались почти всех секретных статей и давали возможность нарушать договор. Ссылка французского министра на переменившиеся обстоятельства вызвала жесткую отповедь Моркова, который заявил, что речь идет об обязательствах, которые выше событий, а его полномочия касаются выражений, а не намерений30.

 

Русский посол понимал, что французские увертки и медлительность связаны с начавшимися переговорами о мире между Англией и Францией. После заключения этими странами 1 октября 1801 г. прелиминарного договора Морков в своих посланиях высказывался против дальнейшего отстаивания на русско-французских переговорах интересов европейских государств. Его позиция была вызвана изменением международной ситуации, которая усилила "гордость и упрямство правительства, опьяненного своими успехами", то есть сделала Бонапарта менее уступчивым. В Петербурге согласились с мнением посла, ответив, что "Россия не может и не должна теперь одна с Франциею завязываться, да и вообще всякая подобная решимость была бы противна... попечению о пользе государственной"31.

 

Морков 8 октября 1801 г. подписал и ратифицировал русско-французский договор, а затем конвенцию к нему. По просьбе французской стороны она была секретной, что впоследствии лишило Россию возможности добиваться соблюдения ее условий. Согласно конвенции Россия и Франция обязывались совместно решать проблемы Германии и Италии, соблюдать нейтралитет Неаполитанского королевства, признать независимость республики семи Ионических островов, кроме того первый консул обещал начать мирные переговоры с Турцией при русском посредничестве. В благодарность за работу по заключению союза Морков получил от имени Бонапарта украшение в виде оливковой ветви, усыпанной алмазами.

 

Русско-французский союз вызвал в России недовольство представителей английской партии. Они считали его преждевременным и несоответствующим интересам страны. Уменьшение влияния России в германских делах, неопределенность французских обязательств относительно вывода войск из Пьемонта ставили ценность договора под сомнение. Тем не менее, огонь критики англоманов не распространялся на Моркова. Он сам считал заключение русско-французского союза проявлением малодушия со стороны правительства и мирился с ним лишь как со средством, направленным против изоляции России.

 
стр. 22

 

Авторитетный рупор английской партии Воронцов заявил, что "граф Морков связан и выдан на милость Талейрана"32, то есть объявил его лишь невольным орудием ошибочной политики Министерства иностранных дел.

 

В начале 1802 г. Морков был официально аккредитован как полномочный посол России во Франции. "Нужно признать, что выбор графа Моркова никак не способствовал тому, чтобы скрепить согласие между двумя правительствами... - считал князь Чарторыйский. - Он избрал для себя язык и напыщенность старого версальского двора, добавив к ним много высокомерия. В его поведении не было ни вежливости, ни приветливости. Он прекрасно говорил по-французски, но его речь была почти всегда резкой, жесткой и неприятной, в ней не было ни грамма чувства. И этого дипломата... Россия послала Бонапарту, чтобы оставаться в дружественных отношениях с ним"33. Мнение Чарторыйского об ошибочности и даже провокационности выбора фигуры посла разделяли многие34. В основе этого взгляда лежал тот факт, что Морков испытывал непримиримую враждебность по отношению к революционной Франции и Наполеону, поэтому был противником сближения с Францией.

 

Среди мотивов его согласия возглавить дипломатическую миссию в Париже были вовсе не государственные соображения. В письме Воронцову он признавался, что надеялся благодаря высокому назначению выиграть денежный процесс, полагая, что оно повлияет на решение генерал-прокурора35. Но основная причина его согласия отправиться к ненавистному Бонапарту заключалась в том, что у Моркова не было карьерной перспективы в Петербурге. Он не пользовался особым расположением императора, который предпочел назначить его на заметный дипломатический пост, но не оставлять в России. Желание императора совпадало с намерениями канцлера Панина, который опасался влияния Моркова и хотел удалить его из столицы.

 

Н. М. Карамзин писал, что назначение Моркова послом в Париж "свидетельствовало, сколь Александр чувствовал важность сего места", но посол в своей деятельности отступил от достигнутых договоренностей36. На самом деле с момента заключения союза обе стороны не стремились следовать букве договора. Как выразительно заметил А. Тарчевский, французы "захватив существенное, делали уступки в мелочах, играя на страстьишках с обворожительной любезностью"37. В свою очередь, русский император признавался: "Я совершенно не желаю вступать с французским правительством в какие-либо совместные действия...". Он добавлял, что готов к компромиссам с Бонапартом только в вопросах, касающихся немецких княжеств38.

 

Согласно первой статье секретной франко-русской конвенции, компенсация немецким князьям, потерявшим по Люневильскому миру 1801 г. земли на левом берегу Рейна, должна была производиться с обоюдного согласия России и Франции. Вопрос был сложным, поскольку речь шла о перекраивании европейской карты. Александр I старался отстоять интересы своих немецких род-

 
стр. 23

 

ственников. Первый консул намеревался укрепить позиции Пруссии в Германии и ослабить австрийские. Император поначалу занял весьма благожелательную позицию в отношении Пруссии. Однако в российском министерстве после отставки Панина, которому приписывали особое расположение к Берлину, верх взяло традиционное недоверие к Пруссии. Морков активно возражал против возмещения немецким князьям территорий за счет австрийских. Талей-ран говорил, что в лице русского посла "у Австрии был слишком хороший защитник"39. Французский министр заверял русский двор в слаженной работе с послом, но на деле затягивал решение. Морков жаловался, что Талейран четыре месяца изучал предложенный Россией план, но свои соображения излагал устно, не предоставляя никаких документов, а в случае настойчивости русского посла принимался выяснять данные ему полномочия.

 

Посол так настойчиво выступал ходатаем интересов многочисленной немецкой родни царя, что получил от Бонапарта резкий выговор. Консул заявил, что в отношении немецких родственников императора "не может простирать своей снисходительности до унижения обратиться в вассала". Морков был удивлен и попросил показать, где в привезенных документах он нашел подобное оскорбление. Пока он убеждал другую сторону, что Россия и Франция "должны идти вместе, но не следом одна за другой"40, германские князья вступили с Наполеоном в сепаратные соглашения, и консул сумел провести свой вариант решения германского вопроса. "Имперский рецесс" 1803 г. усиливал позиции Пруссии в Германии, но интересы баденского и вюртембергского родственников Александра I были учтены. Петербургское общество, недовольное этим соглашением, заклеймило Моркова как человека, который "пишет свое имя под новым разделом германских южных областей в угодность, в честь Франции и к ее сильнейшему влиянию на землю немецкую"41. Посол, пытаясь сохранить лицо, подписал соглашение с оговоркой, что оно будет аннулировано в случае несогласия с ними царя. Эти маневры не помогли ему избежать обвинения в том, что он представил документы "на усмотрение императора Александра в совершенно законченном виде, когда уже было слишком поздно и невозможно что-либо изменить"42. В депешах домой Морков советовал не соглашаться с французским вариантом. В то же время вице-канцлер А. Б. Куракин убеждал царя, что в соглашении по германской проблеме российские интересы соблюдены. Александр I разделял взгляд Моркова. Царь писал ему, что преодолел желание отказаться от подписания документа о компенсации немецким князьям только из опасения, что иначе вообще обойдутся без России.

 

Если в германском вопросе французская сторона хотя бы создавала иллюзию следования обязательствам, то в отношении выполнения пункта тайной конвенции о возвращении Пьемонта сардинскому королю не делала и этого. Пьемонт имел стратегическое значение во французском противостоянии Англии. Талейран прямо сказал Моркову, что не следует ждать его передачи Сардинии43. 11 сентября 1802 г. Бонапартом было принято решение об аннексии Пьемонта. Морков считал, что настаивать на защите интересов сардинского короля, когда Италия наводнена французскими войсками, значило сделать этого монарха объектом "закоренелого недоброжелательства первого правителя" и "всякого рода притеснений"44. Но Александр I считал, что Пьемонт не должен оставаться под пятой Наполеона. Тщетно Морков требовал допущения в Париж сардинского посла и компенсации королю за утраченное владение. Раздраженный настойчивостью России Наполеон заявил графу, что русского императора дела Сардинии должны интересовать не больше, чем консула - персидские. Морков с трудом удержался от едкого замечания, что русские войска еще недавно были в Турине, а французские едва ли когда дойдут до Тифлиса45. И все же он понимал, что для Бонапарта судьба сардинского короля - разменная

 
стр. 24

 

карта в его будущих переговорах с Англией, поэтому настаивал на прекращении русского ходатайства за сардинского короля. Добиться большего, чем вывод французских войск из неаполитанских владений, не удалось.

 

В 1802 г. Бонапарт начал заводить с русским послом беседы о возможном распаде Оттоманской империи. "Эта мысль насчет Турции появляется во всех его разговорах со мной", - сообщал Морков в Петербург. Он опасался, что за этими разговорами могут скрываться "сети, которые он расставляет мне, чтобы возбудить страх и недоверие Порты"46. Однако Россию вполне устраивала в качестве соседа слабая Турция. Когда личный представитель Бонапарта М. Дюрок зондировал в беседе с Александром I тему раздела Турции, император уклонился от ее обсуждения. Но от своего внешнеполитического ведомства царь взглядов не скрывал: "Я буду основывать свою политическую систему всегда на том, чтобы содействовать всеми зависящими от меня средствами сохранению государства, слабость и дурное правление которого служат драгоценным залогом безопасности"47. Руководствуясь этой установкой, канцлер Воронцов направил Моркову директиву каждый раз отвечать Бонапарту, что император никак не намерен принимать участие ни в каком проекте, враждебном Турции. Российская сторона не шла дальше предложения о своем посредничестве при заключении мира между Францией и Турцией, которое содержалось во франко-русской конвенции 1801 года.

 

Среди условий договора с Портой для Бонапарта важнейшим был вопрос о черноморской торговле. Турция очень ревностно относилась к своим правам в Черном море и допускать туда английские корабли она отказалась. Талейран просил Моркова хранить в тайне переговоры с Портой о пропуске французских торговых кораблей. Однако уже на следующий день русского посла стали расспрашивать об этом дипломаты других держав. Утечка информации осложняла ситуацию. Морков был возмущен коварством французской стороны и обвинил ее в попытке "впутать Россию в серьезное препирательство с Портой"48. Он вообще был противником торговых льгот для Франции. "...Ничто больше не соответствует интересам России, чем эти торговые льготы", - делился он своими мыслями в частном письме49. Морков считал их возможными лишь как плату за французские уступки в реализации условий конвенции 1801 года. Но на деле Россия не только не получила никаких уступок, но оказалась отстранена от заключения франко-турецкого договора (1802). Вместо России посредником оказалась Пруссия. На возмущенные протесты Моркова Бонапарт сослался на нежелание российского посредничества со стороны Порты якобы из-за "воспоминаний прошлого". Подобных объяснений посол никак не мог принять. Он был убежден, что Порта не должна отделять своих интересов от российских, о чем не замедлил сообщить турецкому драгоману50.

 

Срыв французской стороной обязательств договора 1801 г. вел к охлаждению между Парижем и Петербургом. Из министерства Моркову дали понять, что император уже мало полагается "на добросовестность первого консула и, в особенности, на его доброжелательство к России"51. Александр I начал склоняться в пользу союза с Англией. Признаками смены внешнеполитических приоритетов явилась отставка осенью 1802 г. сторонника русско-французского союза вице-канцлера Куракина. В Париже были уверены, что к этому приложил руку Морков. Бонапарт вообще предполагал, что "быть может, господин Морков является двигателем" влиятельной петербургской группировки сторонников союза с Англией и Австрией. Главой Министерства иностранных дел император назначил Воронцова, а его помощником Чарторыйского, известных своей проанглийской ориентацией. Новое руководство предписало Моркову "сговариваться" с английским послом в Париже, но так, чтобы это "не дало повод французскому правительству заподозрить, что предпринимается что-ни-

 
стр. 25

 

будь против него"52. Это указание явно запоздало, Аркадий Иванович уже давно поддерживал тесные связи с английским послом Ч. Уитвортом.

 

Что касается отношения новых руководителей к Моркову, то Воронцов осуждал его за участие в интриге Зубова против Безбородко и в отличие от младшего брата Семена Романовича, посла в Лондоне, в приятельских отношениях не был, но одобрительно относился к его деятельности в Париже. Между Чарторыйским и Морковым непреодолимым препятствием стояли разделы Польши. В период 2-го и 3-го разделов граф был членом иностранной коллегии. "Он был врагом Польши, - писал Чарторыйский, - ... высказался за ее разрушение, так как все его воззрения и чувства были в соответствии с этим фактом"53. Вдобавок по иронии судьбы одно из конфискованных имений этого польского рода досталось Моркову, и они вели земельные тяжбы. Графу были чужды и политические взгляды молодых друзей императора, он откровенно желал "обуздания сей партии"54. Внешнеполитическая программа Чарторыйского в кругу русских дипломатов встречала самое сильное сопротивление именно в лице Моркова и Разумовского.

 

Франко-русское охлаждение было следствием развития ситуации в Европе. Но современники сходились во мнении, что среди прочего оно развивалось "от гордых поступков русского посла в Париже, графа Маркова, который поставлял себе в удовольствие унижение первого консула и всех властей Французской республики"55. Русский представитель в своих донесениях и частной переписке язвительно отзывался о ситуации во Франции: "...там только и видишь, что произвольные законы, да самые развращенные нравы"56. Для оценки личности Бонапарта он находил лишь негативные определения, называл его лживым и высокомерным, подверженным "вечной переменчивости в мыслях, которые внушаются часто капризом и произволом, составляющим характер главного правителя". Неприязнь рождала ошибочные суждения будто "его власть еще менее надежна после двух лет узурпации, чем в первый день... его положение становится с каждым днем все более тяжелым ..."57. На самом деле политический авторитет Бонапарта после Амьенского мира возрос, о чем говорил сокрушительный успех всенародного плебисцита о пожизненном консульстве.

 

Зная о недоброжелательных донесениях из Парижа, Наполеон писал Александру I: "Я прошу Ваше Величество не очень доверять разным тайным и поспешно составленным бюллетеням, которые могут послать Вам второстепенные агенты и которые могут послужить источником дурных слухов в Европе о положении во Франции". Но император разделял отношение своего посла к Бонапарту, потому уверял его: "Донесения ваши оправдывают в полной мере доверенность, которую имею я к деятельности и искусству вашему в делах"58.

 

Ненависть к Наполеону толкала Моркова на авантюры. В январе 1802 г. парижская полиция арестовала за провокационные антиправительственные памфлеты некоего Шарля Фульи. На допросе он заявил, что писал их по заказу русского посла, который "надеялся и рассчитывал на возможное несчастье с первым консулом, или на противоречия между верховными учреждениями и государственным советом, или на решительный разлад между генералами и первым консулом.., что, по его мнению, весьма недалеко". Эту скандальную историю, в которой Морков был изображен чуть ли не участником заговора против Бонапарта, поведала газета "Лондонский курьер". Поскольку история случилась в пору, когда Бонапарт еще демонстрировал приверженность русско-французскому союзу, он ограничился намеком Александру I о сомнительности действий его посла. Реакция же царя зависела от того, кому была адресована. Коленкуру он говорил, что Морков наделал глупостей59. Ответ Бонапарту свидетельствовал об откровенном попустительстве. "...Мало я склонен обращать малейшее внимание на россказни писак...и не задумывался над обвинени-

 
стр. 26

 

ями, возведенными на г. Моркова, - писал император. - Этот министр слишком хорошо знает мое стремление развивать и укреплять полнейшее согласие с Францией, чтобы решиться потворствовать чему-либо противному ее видам и интересам ее правительства"60. С разрешения царя Чарторыйский составил оскорбительный для Бонапарта ответ "Лондонскому курьеру".

 

Официальная реакция выразилась в обещании вице-канцлера Куракина, последовательного сторонника франко-русского союза, отозвать посла. Однако в Париже такого развития дела не желали. Временный поверенный в России А. Коленкур сообщал о разговорах, что Моркова прочат в канцлеры. Во избежание столь неблагоприятного для Франции назначения он рекомендовал "лучше не ломать ему шеи совсем и оставить его в Париже; там он будет сговорчив как изобличенный интриган; здесь же он будет вредить нам"61.

 

Когда французские власти арестовали по обвинению в заговоре роялистского агента швейцарца Кристина, который состоял на русской службе и был хорошо знаком с русским послом со времен посольства в Швеции, тот потребовал его освобождения. Он выговаривал Талейрану, что "ни в какой стране закон не приписывает мер строгости по одним смутным и неверным подозрениям" и поднимался до обобщения, что французские правила служат повреждению нравов и правил62. На резкий по форме и содержанию выпад Бонапарта по адресу русского посла в связи с этой историей Морков потребовал от Талейрана впредь оградить его от подобных выходок консула.

 

По мере утраты интереса к франко-русскому союзу отношение Бонапарта к российскому представителю становилось все более высокомерным, а тон безапелляционным. Морков отвечал педантичным напоминанием тех условий союза, которые были особенно неприятны консулу, указанием на односторонние уступки с русской стороны и язвительными отзывами о методах французской дипломатии. "Кто бы мог подумать, - вопрошал он с издевкой, - что 1-й консул и его главный министр будут черпать в салонах и кофейнях Парижа или Лондона свои сведения о намерениях и системе иностранных держав и основывать на них свои поступки и речи относительно этих держав или их министров?"63.

 

Морков раздражал французские власти. Талейран жаловался, что русский посол "в смысле беспристрастия .., как в своих обычных словах, так и в поступках, далеко не показывает себя достойным почтенной роли, которую он призван играть". Однако поведение графа не вызывало беспокойства у его руководителей. С точки зрения Воронцова, Морков "не желает ни пресмыкаться, ни жертвовать выгодами своего монарха в угоду диктатора Франции"64. Было бы странно ожидать, считал канцлер, чтобы его поведение изменялось согласно с впечатлением, которое оно может произвести в Париже65.

 

В августе 1803 г. французский посланник в Петербурге Г. Эдувиль от имени первого консула потребовал отзыва Моркова из Франции. Бонапарт писал Александру I: "... Я все медлил уведомлять Ваше Величество о многократных неприятностях, которые причинял мне гр. Морков, часто вмешиваясь, и неприятным образом в мелкие местные интриги. Но сегодня .... я должен уведомить Вас как тяжело мне иметь при себе лично столь неприятного министра и оказывать ему доверие и уважение..."66. Александр I ответил, что считает все обвинения с французской стороны ложными и отзывает посла по его собственной просьбе. Моркова он заверил, что "клевета, с помощью которой Вас хотели очернить, не только не произвела желаемого действия, но смогла лишь дать дополнительные основания к тем, которые у меня имелись, чтобы уважать Вас и воздать Вам должное...".

 

Царь обещал выразить свою благосклонность "самым явным образом, так, чтобы это не прошло незамеченным французским правительством"67. Он по-

 
стр. 27

 

слал графу орден Андрея Первозванного, с повелением немедленно возложить на себя. Морков пожелание государя с удовольствием выполнил. На свой последний прием к Бонапарту он демонстративно явился с алмазной Андреевской звездой на груди. Вызовом был и его уход до окончания приема. В отместку послу стали чинить препятствия с выдачей паспортов. Морков заметил по этому поводу, что "Талейрану хочется добиться от меня визита, .., а я могу выказать ему только негодование и презрение". Он явился к французскому министру лишь после неоднократных напоминаний о визите и с условием, "чтобы он не смел заставлять меня ждать ни минуты после времени, которое я назначил ему"68. Требование было выполнено.

 

Н. М. Карамзин считал, что "история Маркова посольства, столь несогласного в правилах, была первою нашею политическою ошибкою"69. Письма и депеши Моркова в деле утраты доверия между Александром и Наполеоном свою роль, безусловно, сыграли, но было бы преувеличением считать их главным средством франко-русского охлаждения. Действия французской стороны давали немало поводов Александру I сомневаться в искренности Бонапарта. Эти подозрения разделяли в его окружении Строганов, Чарторыйский, Воронцов.

 

Что касается Моркова, то его поведение было способом выразить отрицательное отношение к французской революции и "выскочке" Наполеону. При этом следует помнить, что государственный чиновник вряд ли мог позволить себе образ действий совершенно независимый от курса своего правительства. О том, что слова и действия Моркова выражали истинное отношение русского двора к Бонапарту, свидетельствуют благожелательный тон писем Александра I к графу, одобрение его действий со стороны министерства. Да и вряд ли случайным было само назначение послом в Париж екатерининского вельможи, известного своей неприязнью к Франции и республиканским идеям. О том, что, вероятно, именно такой человек был нужен императору в Париже, говорит факт замещения Моркова лишь временным поверенным в делах. Это был явный политический демарш. Морков напутствовал остававшегося в Париже П. Я. Убри: "Касательно намерений и видов здешнего правительства: вам довольно известно, что и те, и другие возбуждаются беспредельным властолюбием и таковою же хищностью, а в действо производятся пронырством и самою силою"70.

 

В 1804 г., вскоре после возвращения в Россию, Морков вышел в отставку. Еще из Парижа он писал Воронцову, что его радует возможность по возрасту уйти на пенсию, поскольку в России говорят о конституции и освобождении крестьян. Такие преобразования противоречили политическим взглядам Моркова. С его точки зрения, либеральные намерения Александра I свидетельствовали о том, что царь подхватил французскую эпидемию71.

 

После отставки граф жил в Москве или в своем любимом имении Войтовцы Подольской губернии. Аркадий Иванович был холост. Рассказывали, будто Екатерина II хотела его женить на своей любимице фрейлине Анне Степановне Протасовой, не отличавшейся красотой. Морков отказался от этого брака, сказав: "Она дурна, я дурен, что же мы с нею будем только безобразить род человеческий". Современники подтверждали, что он действительно был неказист. Например, голландский посол граф Д. Гогендорп утверждал, что "более некрасивого человека я не встречал в моей жизни"72. Но некрасивое лицо Моркова со следами оспы оживляли выразительные глаза и ироническая улыбка. У графа была продолжительная связь с французской актрисой Гюс (Жюсс), которая родила ему дочь Варвару. Морков выхлопотал для нее право наследовать графский титул и имения.

 

Отставной дипломат "вел жизнь скромную и скупую, никого к себе не принимал, и никому ни обедов, ни ужинов не давал, через что скопил много

 
стр. 28

 

денег и бриллиантов"73. Скаредность даже считали одной из причин его исчезновения с политической авансцены. В Париже он жил скромно, постоянно досаждая министерству просьбами о повышении жалования и квартирных по причине дороговизны столичной жизни74. Один из домовладельцев даже жаловался Талейрану, что русский посол съехал с квартиры, не заплатив75. Зато он купил во Франции много редких и ценных вещей, которые провез в Россию как дипломатический багаж без пошлины и стал продавать. Современник передавал слухи, что "императора это раздражило. Моркову пришлось уехать от стыда в свое имение, а его унизительная спекуляция так уронила его в общем мнении, что он уже более не появлялся на политическом горизонте"76.

 

В 1820 г. Морков был введен в Государственный Совет, но участия в делах уже не принимал, как и в работе Верховного уголовного суда по делу декабристов, куда был назначен в 1826 году. Он дряхлел и утрачивал интерес к происходящему вокруг. Его единственной страстью оставались карты. Рассказывают будто за несколько часов до смерти (29 января 1827 г.), после предсмертной исповеди, он будто бы сказал: "Теперь мне нечего делать: чтобы разогнать скуку, займемся вистом".

 

Примечания

 

1. ТОЛСТОЙ Л. Н. Война и мир. Т. 4. М. 1958, с. 319 - 320.

 

2. СОЛОВЬЁВ С. М. Император Александр I. Политика и дипломатия. М. 2003, с. 31.

 

3. НИКОЛЬСОН Г. Дипломатия. М. 1941, с. 75.

 

4. СОЛОВЬЁВ С. М. Ук. соч., с. 31.

 

5. The Revolutionary Diplomatic Correspondence of the United States. Vol. VI. Wash. 1889, p. 674 - 676.

 

6. Русская старина. 1877, т. 18, с. 406.

 

7. Цит по: ГРИГОРОВИЧ Н. Канцлер А. А. Безбородко. СПб. 1879, с. 492.

 

8. ТРИБОВСКИЙ А. М. Записки о императрице Екатерине Великой. М. 1989, с. 15.

 

9. Русский архив. 1876, кн. 1, с. 90; ТРИБОВСКИЙ А. М. Ук. соч., с. 15.

 

10. Там же, с. 92, 103, 108, 217.

 

11. Там же, 1887, кн. 1, с. 155.

 

12. Архив Воронцова, кн. XIII, с. 345, 351.

 

13. Русский архив. 1887, кн. 1, с. 65.

 

14. Там же, с. 84; Последние дни царствования Екатерины II. Исторический вестник. 1887, N 10, с. 104 - 105.

 

15. Русский заграничный сборник. 1858, т. V, с. 1.

 

16. Последние дни царствования Екатерины II, с. 105.

 

17. Русская старина. 1872, кн. V, с. 462.

 

18. Русский архив. 1876, кн. 1, с. 411.

 

19. 14 декабря и его истолкователи. Герцен и Огарёв против барона Корфа. М. 1994, с. 310.

 

20. Русский архив. 1876, кн. 3, с. 67.

 

21. Архив Воронцова, т. XIV, с. 270.

 

22. Сб. РИО, т. 70, с. 55.

 

23. Там же, с. 138.

 

24. Там же, с. 43, 44.

 

25. Боярский род Колычевых. Москва. 1886, с. 366.

 

26. СОЛОВЬЁВ С. М. Ук. соч., с. 31.

 

27. Сб. РИО, т. 70, с. 203.

 

28. Там же, с. 263.

 

29. Цит. по: Отечественная война и Русское общество. Т. 1. М. 1911, с. 152.

 

30. Сб. РИО, т. 70, с. 277.

 

31. Там же, с. 278, 361.

 

32. Архив Воронцова, кн. II, с. 346.

 

33. ЧАРТОРЫЙСКИЙ А. Мемуары. Т. 1. М. 1912, с. 357 - 358.

 

34. КАРАМЗИН Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М. 1991, с. 51; СОКОЛОВ О. В. Аустерлиц, Наполеон, Россия и Европа. Т. 1. М. 2006, с. 88; БОРИСОВ Ю. В. Шарль Морис Талейран. Ростов-на-Дону. 1999, с. 260.

 
стр. 29

 

35. Архив Воронцова, т. XX, с. 107.

 

36. КАРАМЗИН Н. М. Ук. соч., с. 51.

 

37. Сб. РИО, т. 70, с. 83.

 

38. Там же, с. 705.

 

39. Там же, с. 442.

 

40. Там же, с. 587, 588.

 

41. КАРАМЗИН Н. М. Ук. соч., с. 51.

 

42. ЧАРТОРЫЙСКИЙ А. Ук. соч., с. 358.

 

43. Сб. РИО, т. 70, с. 269.

 

44. Там же, т. 77, с. 177.

 

45. Там же, с. 486.

 

46. Там же, с. 530.

 

47. Там же, т. 70, с. 217.

 

48. Там же, с. 608.

 

49. Архив Воронцова, т. XX, с. 98.

 

50. Сб. РИО, т. 70, с. 528, 618.

 

51. Там же, с. 617.

 

52. Там же, с. 359 - 360, 620.

 

53. ЧАРТОРЫЙСКИЙ А. Ук. соч., с. 358.

 

54. Архив Воронцова, т. XX, с. 110 - 112.

 

55. БУЛГАРИН Ф. В. Воспоминания. М. 2001, с. 188.

 

56. Сб. РИО, т. 77, с. 445.

 

57. Там же, т. 70, с. 280, 312 - 317.

 

58. Там же, с. 341, 345.

 

59. Там же, с. 325 - 327, 362.

 

60. Там же, с. 371.

 

61. Там же, с. 330.

 

62. Сб. РИО, т. 77, с. 314 - 315.

 

63. Там же, с. 189.

 

64. Там же, с. 270, 328.

 

65. Там же, с. 39.

 

66. Там же, с. 299.

 

67. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы российского министерства иностранных дел. Т. 1. М. 1960, с. 532 - 533.

 

68. Сб. РИО, т. 77, с. 440, 443.

 

69. КАРАМЗИН Н. М. Ук. соч., с. 51.

 

70. Сб. РИО, т. 77, с. 432.

 

71. Архив Воронцова, т. XIV, с. 276, 290.

 

72. Русский архив, 1888, кн. 3, с. 114.

 

73. ГРИБОВСКИЙ А. М. Ук. соч., с. 16.

 

74. Архив Воронцова, т. XI, с. 165.

 

75. Сб. РИО, т. 70, с. 715.

 

76. Русский архив. 1888, кн. 3, с. 113 - 114.

 

 

Опубликовано на Порталусе 25 февраля 2020 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?


КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА (нажмите для поиска): Аркадий Иванович Морков



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама