Заветной мечтой этого человека, всегда весьма скромно оценивавшего свои способности, было служение Науке и профессорская деятельность. Однако само по себе это желание неизбежно "выталкивало" А. М. Рыкачева в центр событий русской Смуты рубежа XIX-XX веков. Дело в том, что исследовательские интересы молодого ученого оказались неотделимы от насущных проблем, волновавших в ту пору передовые российские умы. Переживание этих проблем как глубоко личных определяло его гражданскую позицию. И в годы военных бедствий общественный темперамент Рыкачева не позволял ему "отсиживаться" в безопасности, "за тридевять земель" от боевых позиций. Он так и не успел защитить даже магистерскую диссертацию... Вместе с тем современники (среди которых такие научные и общественные авторитеты, как П. Б. Струве, С. Л. Франк, М. И. Туган-Барановский, П. А. Сорокин, Е. Д. Кускова, А. В. Тыркова, В. Д. Кузьмин-Караваев) признавали его "крупной литературной и научной силой", отводили ему заметное место в общественном движении.

А. М. Рыкачев происходил из древнего дворянского рода. Его отец - Михаил Александрович Рыкачев (1840 - 1919), генерал-лейтенант (1904 г.), член Петербургской Академии наук (1896 г.; с 1917 г. - академик Российской Академии наук), упоминается в энциклопедиях как ученый с мировым именем, автор многочисленных трудов по различным отраслям физической географии. Основатель службы погоды в России, М. А. Рыкачев известен также как "отец русской аэрологии", один из основоположников гидрологических прогнозов, инициатор и руководитель магнитной съемки поверхности Земли в России. С 1868 г. он возглавлял Главную физическую лабораторию страны (сначала в качестве помощника директора, а с 1896 по 1913 г. - директора), вел неутомимую и плодотворную деятельность в качестве члена ряда научных обществ и комиссий. В разное время многие отечественные ученые и изобретатели ощутили его поддержку. В частности, М. А. Рыкачев оказал содействие К. Э. Циолковскому (в проведении опытов по изучению сопротивления воздуха), Н. Е. Жуковскому (при создании первого в Европе Аэродинамического института в подмосковном имении Кучино)¹. М. А. Рыка-

Хайлова Нина Борисовна - кандидат исторических наук, доцент Финансового университета при Правительстве Российской Федерации.

чев был женат на Евгении Андреевне Достоевской (1853 - 1919), дочери ярославского губернского инженера А. М. Достоевского, родного брата знаменитого писателя (которому, соответственно, А. М. Рыкачев доводился внучатым племянником). В семье Рыкачевых выросло пятеро детей: две дочери² и три сына, старшим из которых был Андрей, родившийся 2 ноября 1876 года.

В 1894 г., по окончании с золотой медалью 8-й столичной классической гимназии, Рыкачев поступил в Петербургский университет на историко-филологический факультет, но в 1895 г. перевелся на юридический, который и закончил в 1899 г. (государственные экзамены сдал позже, весной 1900 г., в связи с отсрочкой из-за административного наказания, вынесенного ему как участнику студенческих волнений 1899 г.). Среди университетских товарищей Рыкачева оказалось немало тех, которые впоследствии приобрели известность в науке и политике (З. Д. Авалов, И. М. Кулишер, Б. Э. Нольде и др.). И у него самого именно в студенческие годы, в атмосфере нарастания общественного движения, не только сформировался устойчивый интерес к научной теории (проблемам политической экономии), но и происходил процесс становления мировоззрения, подвергались первым испытаниям на прочность политические убеждения. Своего рода "университетами" для Рыкачева стали и его поездка весной 1898 г. (вместе с другими петербургскими студентами) в Тульскую губернию с целью организации помощи голодающим крестьянам³, и причастность к деятельности ряда легальных и нелегальных студенческих организаций.

Не миновало Рыкачева увлечение марксизмом. Именно с марксистских позиций написано его сочинение в защиту теории стоимости - "Доход на капитал" (1898 г.), отмеченное серебряной медалью. Впоследствии эта работа послужила основой для первой научной публикации Рыкачева - статьи "Учение Бем-Баверка о доходе на капитал" (1900 г.)⁴. Остаться при университете для подготовки к профессорскому званию ему не удалось. Помешало нежелание руководителя кафедры профессора П. И. Георгиевского взять под свое крыло выпускника-марксиста. И хотя, по словам Рыкачева, у него самого в это время началось "охлаждение" к марксизму, тем не менее "торговать" убеждениями и строить на этом свою карьеру для него было неприемлемо.

В 1899 г. Рыкачев, благодаря содействию своего зятя, С. Н. Ленина, был принят на должность счетчика в Отдел сельской экономии и сельскохозяйственной статистики Министерства земледелия и государственных имуществ. Однако несмотря на перемену социального статуса и новые обязанности, в главном Рыкачев оставался верен самому себе. Во-первых, работа в министерстве не только не отдалила его от науки, но, напротив, способствовала расширению исследовательского кругозора, открывала доступ к новейшим данным о состоянии народного хозяйства. Ценный опыт дало участие в переписи населения Петербурга в 1900 г., а также работа над многотомным изданием "Россия. Полное географическое описание нашего Отечества"⁵. Сюртук чиновника не "умерил" политическую оппозиционность Рыкачева. По словам Струве, он "был слишком независим и своеобразен"⁶, что привело и к очередному привлечению Рыкачева к ответственности за участие в политической демонстрации. В марте 1901 г. последовало наказание - административная высылка в Саратов. Там ему суждено было провести около двух лет, освоив амплуа публициста в газете "Саратовский дневник", издававшейся председателем губернской земской управы Н. Н. Львовым. По отзыву редактора газеты А. А. Корнилова, Рыкачев - знаток экономики, "очень начитанный и сведущий в области истории", владеющий иностранными языками, блестяще справлялся с обязанностями ведущего иностранного отдела,

нередко выступая с оригинальными статьями по различным вопросам общественной жизни в России. В Саратове судьба свела его с деятелями различных взглядов - народниками, марксистами, а также теми, кто сочувствовал "направлению" зарождавшего "Союза освобождения". Однако уже тогда обозначилась характерная для Рыкачева "совершенно особая позиция" - "вне политических группировок", признание им "безусловного верховенства этического начала над политическим"⁷, обоснование первостепенности в общественном развитии "идеологических, духовных факторов жизни" по сравнению с "примитивными потребностями и склонностями людей, эгоистическими мотивами в их социальной деятельности"⁸.

По оценке знавших его людей, это был "свободный человек, как никто другой", "идеально бескорыстный, строгий к себе и снисходительный к окружающим, всегда ищущий и далекий от всякого искательства"; "не озираясь по сторонам, оставляя позади себя модные и популярные теории, равнодушный к улюлюканиям... он шел вперед, повинуясь только голосу своей природы. А природа вылила его из одного куска..."⁹.

Струве видел в Рыкачеве "не только и не столько журналиста, сколько ученого"¹⁰. Отсюда - его склонность "к настоящему глубокому созерцанию", стремление по возможности удалиться от политической деятельности, к которой Рыкачев, по его признанию, был неспособен в силу своей "мягкой, неустойчивой натуры", "совершенной неспособности сердиться, негодовать, ненавидеть врага"¹¹. Именно в науке он нашел себя; занимаясь популяризацией в России новейших достижений западной экономической мысли, Рыкачев критически осмысливал взгляды своих зарубежных коллег, возможности применения их теорий к анализу российского экономики. Весьма скептически оценивал Рыкачев перспективы авторитетной в те годы "австрийской" научной школы (К. Менгер, Э. фон Бём-Баверк, Ф. фон Визер и др.). "Учиться новым теориям лучше у англичан", - замечал он, обращая внимание, в частности, на труды одного из лидеров английских "неоклассиков" А. Маршалла, по определению Рыкачева, - "современного Милля в английской политической экономии"¹². Ценные идеи он находил также в трудах немецких теоретиков предпринимательства М. Вебера и В. Зомбарта, австрийского экономиста и социолога Й. Шумпетера, что, впрочем, не исключало несогласий Рыкачева с ними. Он, в частности, обращал внимание на произвольность некоторых культурно-психологических построений своих зарубежных коллег¹³.

Точность угла зрения, непредвзятость оценок, ответственное отношение к печатному слову - все это вытекало из основополагающих принципов его работы, один из которых - идея о том, что "близость к жизни есть один из важнейших критериев плодотворного научного развития"¹⁴. "Обязанность экономиста занять определенное положение в борьбе классовых интересов и в разработке социальных реформ столь же несомненна, как и обязанность каждого ученого служить объективной истине"¹⁵, - эти слова выражали его профессиональное кредо. Но как достичь желаемого и, оценивая, к примеру, социальное законодательство, пройти между Сциллой "чрезмерного субъективизма" ("когда исследователь руководится только желанием осудить или оправдать") и Харибдой "бесплодного объективизма" (стремлением "ограничиться формально-юридической критикой или историческим и статистическим описанием фактов")? Призывая коллег основывать "свой объективизм на субъективных оценках заинтересованных сторон", Рыкачев разъяснял: "Не отвлеченные принципы объективного теоретика, а заведомо односторонние мнения неученых людей должны быть положены в основу критики современных законов. Ибо односторонние мнения заинтересованных лиц, партий

и классов населения обнаруживают места наименьшего и наибольшего сопротивления, встречаемого законом, а следовательно, выясняют объективное значение закона в жизни всего народа... Защитники той или иной реформы, изучая ее недостатки по субъективным оценкам своих противников, лучше всего ознакомятся с объективными препятствиями, стоящими на пути их идеалов. А только в тумане мечтательного идеализма можно воображать, что сколько-нибудь значительная реформа может быть проведена в жизнь совершенно без препятствий"¹⁶. Главная задача - развивал Рыкачев представление о методологических основах научного познания, сохраняющее актуальность и в наши дни, - состоит в том, чтобы не "выматывать все определения и подразделения из собственной головы, заботясь больше всего о стройности, последовательности, систематичности", а стремиться придавать теоретическим построениям конкретно-исторический характер, "исходить из критики существующих (или существовавших) взглядов, а не из отвлеченных понятий государства вообще, общества вообще, религии вообще"¹⁷.

"Новые горизонты" в развитии обществознания Рыкачев видел на путях сближения и "взаимопроникновения" наук о человеке. Как "первопроходцев" на этом пути он приветствовал зарубежных социологов - Ж. -Г. Тарда и А. Шеффле. "Подтвердить единство разнородных частей общества, выяснить существование определенного порядка в социальной жизни" и, обращаясь к практическим вопросам современности, способствовать их решению с наименьшими издержками для общества, путем примирения его враждующих элементов, - в этом Рыкачев видел главный смысл теории Шеффле. Пойдя "по стопам" Шеффле в трактовке общественных вопросов, Рыкачев принимал на себя ту же "тяжелую роль посредника и примирителя", а постоянное, на протяжении всей жизни, стремление Рыкачева "преодолеть односторонние, партийные и классовые точки зрения", способствовать "достижению наибольшей степени терпимости, искренности и альтруизма" обеспечило и ему амплуа "дикого" в общественно-политической жизни России начала XX столетия¹⁸. Так же, как и Шеффле, неизменно сочувствуя социалистическому учению с его идеей о "новой, возможной в будущем, организации общества" на основе свободы и социальной справедливости, Рыкачев вместе с тем не раз выступал с критикой и программных установок, и тактики социалистических партий.

Не удовлетворенный "общепринятыми устарелыми понятиями", Рыкачев опровергал "шаблонные представления о полной противоположности между разноименными школами и о полной однородности внутри каждой отдельной школы". "В действительности, - разъяснял он, - в одной и той же школе и даже у одних и тех же писателей можно найти соединение теорий, которые потом, приняв другие формы, столкнутся как непримиримые враги". Вообще Рыкачев был убежден в том, что "одни и те же слова, даже одни и те же теории, имеют весьма различное значение" у разных людей: "При желании, путем отдельных цитат можно и Ад. Смита представить социалистом"¹⁹.

В самом начале XX в. Рыкачев представил на суд читающей публике многоаспектную концепцию тенденций мирового развития, а также собственное видение путей решения российских проблем. В основу его представлений легли впечатления от научных и общественных дискуссий как в России, так и за рубежом, а кроме того, личные наблюдения и исследования.

Главная тема, неизменно волновавшая Рыкачева, это сущность и перспективы развития капитализма. Убежденный в закономерности и неизбежности капитализма, Рыкачев полагал, что дальнейшее преобразование общества должно совершаться постепенно, органически, при содействии науки. Собственным вкладом Рыкачева в этот процесс стало исследование "Деньги

и денежная власть. Опыт теоретического истолкования и оправдания капитализма. Часть I. Деньги" (СПб. 1910) - главный труд его жизни²⁰, получивший одобрение таких представителей научного мира и общественного движения, как Г. В. Плеханов, Я. М. Магазинер и др. Самой высокой оценки удостоил труд Рыкачева Струве, охарактеризовавший книгу как "произведение зрелой и самобытной мысли, интересное не только для экономиста-теоретика, но и для социолога и философа". По мнению Струве, этот вклад Рыкачева в развитие мировой экономической мысли сопоставим с произведением Г. Зиммеля "Философия денег"²¹.

В теоретических рассуждениях о капитализме Рыкачев исходил из "неоспоримого факта" - "прочно укоренившегося в народных массах чувства вражды к существующим хозяйственным условиям". Отдавая должное "народному недовольству" как "великой исторической силе", под охраной которой "всюду были заложены первые зачатки демократии и демократической культуры", Рыкачев утверждал, что "только под защитой неустанно клокочущего народного недовольства, вызываемого экономическими причинами, возможно в России в ближайшее время развитие свободы и культуры". Однако, по его словам, "эта великая сила, как бы она ни казалась священной, требует к себе критического отношения", поскольку "недовольные капитализмом народные массы стоят далеко от капитализма и плохо знают его". Отмечая позитивную тенденцию - постепенную замену в народном сознании "старых формул" новыми, Рыкачев считал, что "этот болезненный процесс требует помощи научной мысли, научной критики"; она, в свою очередь, объективно "получает характер некоторой апологии капитализма", являющейся, по сути, "апологией жизни, живой действительности против омертвевших и мертвящих формул". Рыкачев заявлял о необходимости защиты "современного капитализма" не только от "устаревших форм народной мысли", но и от "консерватизма научного мышления", "бесплодного формализма научной мысли". Он подчеркивал, что его "оправдание капитализма" не является "оправданием эксплуатации и эксплуататоров... нищеты и современного экономического рабства": "Новая теория должна дать оправдание в смысле объяснения - она должна вскрыть внутреннюю связь между положительными и отрицательными сторонами господствующей экономической системы, вскрыть животворящие силы, заключающиеся в самой сущности капитализма и обещающие человечеству освобождение от современных противоречий".

Рыкачев был убежден в том, что "вскрытие творческих сил современного культурного капитализма" приобретало на рубеже XIX-XX вв. особую актуальность именно для России: "К этой теме толкает все - и интересы науки, и потребности публицистики, и голос народной нужды". Разъясняя сущность предстоящего "великого дела", Рыкачев указывал на то, что "для России оправдание капитализма почти совпадает с оправданием западной культуры": "Россия полна предрассудков по отношению к западным формам богатства... Романтические утопии народников и социалистов всех типов и толков, снисходительное презрение среднего обывателя к меркантильности англичан и американцев, изуверство черносотенных антисемитов - все это таинственно гармонирует с общим фоном невежества и нищеты и дает картину не только печальную, но и зловещую". По Рыкачеву, деньги - это не только "душа" и источник могущества капитализма, но и его "оправдание", поскольку они выполняют важнейшую функцию, обеспечивая экономическую свободу как личности, так и общества²².

Стремясь привлечь внимание к сути событий, происходивших в мире на рубеже XIX-XX вв., Рыкачев еще задолго до выхода в свет своей книги заяв-

лял, что "под видом борьбы материальных интересов происходит темная, глухая, не освещенная сознанием и критикой борьба идеальных целей и выработка социальных идеалов". В этих словах Рыкачева, по сути, содержался ответ на коренной вопрос дискуссий того времени об источнике "противоречий современного экономического строя и современной экономической науки", а также обоснование необходимости постановки во главу угла проблемы духовных оснований капитализма. Рыкачев разделял тревогу, в частности, высоко ценимого им Л. Н. Толстого, а также английского писателя и историка Дж. Рёскина (1819 - 1900) по поводу того, что устройство хозяйственной жизни на капиталистических принципах несет угрозу таким "духовным, нематериальным благам", как "власть, вера, творчество". Выступив в защиту подобного рода "идеалистов", Рыкачев обосновывал мысль о том, что "действительность - не то, за что она нам себя выдает": "Эмпирику кажется, что идеализм только отрицает действительность. Но идеализм, отрицая кажущуюся действительность, открывает под ее покровом иную, более сильную действительность". Разъясняя смысл этой "глубинной реальности", Рыкачев обращал внимание на то, что на самом деле "капитализм не может уничтожить ни власти, ни веры, ни творчества": "Он искажает действие этих сил, но не освобождается от них. В царстве капитализма силы эти только принимают обманчивую и противоречивую оболочку: вместо ответственной власти сильных над слабыми является безответственная власть богатых над бедными; вместо добровольного подчинения тайне жизни является суеверное поклонение таинственной силе числа и меры, слепая вера в "точное" знание; вместо творческого труда является мнимо-чудодейственная производительность машин"²³.

В отличие от многочисленных критиков Рёскина, убежденного в том, что "власть должна быть самоотверженной, а неравенство - справедливым", Рыкачев не считал "донкихотством" и не видел "признаков галлюцинации или утопии" в призывах его к тому, "чтобы собственник нес ответственность перед обществом за свое распоряжение собственностью, чтобы промышленники и купцы считали свое дело общественным служением и чтобы доход собственников имел характер определенного постоянного вознаграждения, соразмерного с потребностями собственников, а не с величиной капитала". Осознавая неготовность массового сознания к восприятию подобных идей, противоречивших "привычкам окружающего мира", Рыкачев (как и Рёскин) вместе с тем был исполнен исторического оптимизма. "Воинственным рыцарям XVI в. показался бы непонятным совет заниматься земледелием вместо войны, - замечал Рыкачев. - И все-таки теперь плуг работает там, где раньше работал лишь меч и копье. И так же как в эпоху рыцарства были люди, соблюдавшие заповедь "не убий" в прямом и точном значении слова, так и теперь никакие банки и финансовые системы не могут никому помешать отказаться от взимания процента, тоже осужденного в Евангелии. Для этого не нужно никакого предварительного переворота в духовной природе человека. Множество людей и теперь, без всяких усилий, исполняют то, чего Рёскин требует от купцов и промышленников, довольствуются за свой труд определенным жалованьем и исполняют свой труд как обязанность перед другими и перед собой. Нужно только, чтобы в деле, в котором работают теперь купцы и промышленники ради барыша, начали работать такие же люди и на таких же основаниях, как в деле учебном, или военном, или благотворительном"²⁴.

Отдавая приоритет нравственным ценностям в деле общественного переустройства, Рыкачев считал идеализм Рёскина "порождением того же духа, который сделал Англию образцом капиталистической страны... Придет вре-

мя, и то, что кажется теперь силой, покажется малодушием. Роль капитализма кончится, как кончилась когда-то роль рыцарства... Купеческая мораль, воплотившаяся в политической экономии XIX в., должна будет уступить место более благородному, более смелому и более художественному пониманию жизни". Так же и в России "кроме обстоятельств места существуют и обстоятельства времени: что кажется смешным сегодня, завтра станет серьезной потребностью и важным делом"²⁵, - к этой мысли Рыкачев приходил, рассуждая по поводу того или иного зарубежного опыта, представлявшегося ему перспективным.

Возрождение доверия между людьми, ниспровержение веры в деньги, которая "для современного человека служит заменою добра и зла", - Рыкачев с оптимизмом смотрел на возможность решения в будущем и этих проблем: рыночная, денежная оценка хозяйственных благ в принципе не может отменить действия "законов добра и зла", так как "законы эти имеют характер безусловный". "Мы не можем их отменить, так же как не можем изменить своей природы, - утверждал Рыкачев. - Мы можем только восставать против своей природы. И мы восстаем против нее, когда принимаем денежную оценку всех вещей". Но "приверженность к цифре и деньгам сокращает наше материальное богатство. Ибо наибольшее материальное богатство всегда будет у тех, у кого наибольшая духовная сила, в ком наибольшая вера". Разъясняя эту, на первый взгляд парадоксальную, мысль, Рыкачев соглашался с выводом Рёскина о том, что "истинное богатство заключается в том же, в чем заключается истинная жизнь", то есть в самоотречении и борьбе. Однако нельзя "заменить веру - расчетом, жизнь - рыночным торгом, счастье деньгами... жизнь мстит за себя... Месть жизни заключается в том, что денежные расчеты, которыми люди надеются облегчить жизнь, в действительности не облегчают, а затрудняют людей... Мы знаем хорошо, в чем добро и зло, что дурно и что хорошо, но... не можем знать... где ожидает нас наибольший материальный эгоистический выигрыш". Ведь "гораздо труднее в торговле и промышленности сделать расчет выгодный, чем справедливый", а "справедливость в конце концов приведет к наилучшим результатам"; "простой и всем известный факт, что бескорыстие бывает выгодно... одним своим существованием уже уничтожает возможность точного счисления выгод, возможность особой науки о выгодах и невыгодах". Этот вывод Рыкачева противостоял утвердившемуся представлению о том, что "можно и должно радеть о народном здравии и образовании в видах материальной выгоды", в том числе "в целях более успешной промышленной конкуренции с передовыми странами Запада". Рыкачев считал неприемлемой подобную постановку вопроса. Он выступал, в частности, против "меркантильной окраски" народного образования, считая единственной достойной целью, "просвещение только ради просвещения", воспитание в подрастающем поколении прежде всего "честной преданности делу ради самого дела"²⁶.

С позиций нравственного ("качественного") подхода, а не количественных показателей ("слепая вера в число и меру") Рыкачев определял и главный критерий прогресса. "Движение вперед как самоцель - перемена ради перемены - есть отрицание жизни, потому что жить можно только в настоящем", - подчеркивал Рыкачев. Он вывел закон, "позволяющий человеку обновляться и в то же время вечно оставаться самим собой", - "закон творчества". "Человек должен быть творцом - в этом закон его навеки... Все, что мы имеем, создано человеческим творчеством и может сохраняться и возобновляться только человеческим творчеством". Между тем современный прогресс есть отрицание творчества, поскольку во главу угла поставлена "вера в машины и в механический труд". Отсюда и "легкое отношение к труду",

когда его производительность оценивается исключительно по денежной доходности, и в результате приоритетом государственной политики провозглашается развитие промышленности в ущерб земледелию²⁷.

При оценке "истинного благосостояния народов" Рыкачев предлагал руководствоваться не тем набором количественных показателей, который фиксирует "мертвый уровень материального комфорта", а ставить во главу угла действие в обществе "закона творчества", побуждающего к индивидуальной предприимчивости, к проявлению "достойного честолюбия, сознания со стороны каждого члена общества своего призвания к труду"²⁸.

Осмысление узловых проблем капиталистической цивилизации неизбежно ставило перед ним вопрос о соотношении экономической свободы и государственного регулирования. "Если раньше было удобно ограничиваться простым правилом о наибольшем количественном сокращении правительственного вмешательства, то теперь главная забота должна быть о качественном улучшении правительственной деятельности, - полагал Рыкачев. - По мере усложнения и укрепления экономических связей... перед правительствами всех стран встают все более тонкие и ответственные задачи... которые неизбежно усиливают влияние правительственной власти и в то же время требуют от нее все большей подвижности, энергии и талантливости"²⁹.

Устранение конфликтов и замена их мирным и деловым сотрудничеством рабочих и работодателей - в этом, как считал Рыкачев, заключалась "разумная политика" по рабочему вопросу³⁰. Участвуя в дискуссии о мерах по предотвращению стачек, "образцом для разумных подражаний в других странах" Рыкачев считал успешный социальный эксперимент, впервые проведенный в Новой Зеландии, где законом 10 февраля 1900 г. было установлено обязательное применение третейского суда для разрешения споров между рабочими и предпринимателями. Вместе с тем главную роль в защите интересов рабочих Рыкачев отводил профсоюзам, при помощи которых пролетариат ставит "предел жестокому могуществу капиталистов и понемногу изменяет сам капитализм". Он признавал "полезным и необходимым" государственное вмешательство в разрешение противоречий, однако подчеркивал разные цели профсоюзов и государства: "Какие бы законы ни вводились в пользу рабочих, профессиональные союзы всегда останутся необходимыми. Цель профессиональных союзов - добиваться для рабочих все большего, все лучшего. Государственное же вмешательство имеет целью установить только минимум или низший предел, ниже которого не должны опускаться даже самые слабые или самые отсталые из рабочего класса"³¹.

Выступая за нейтральность профессиональных союзов по отношению к политическим партиям, Рыкачев предостерегал рабочих от увлечения социалистическими идеями, "упований" на скорую гибель капитализма: "Нельзя еще сказать, что социалистическое учение доказано и принято наукой. Может случиться, что предсказание о социализме окажется ошибочным", "поэтому и профессиональные союзы... не должны принуждать своих членов быть социалистами... Если человечеству суждено будет перейти от капитализма к социализму, то произойдет это не в виде огромного разрушения или катастрофы (как думали некоторые социалисты в прежнее время), а путем осторожной передачи всех накопленных, огромных и драгоценных сил из рук капиталистов в руки рабочих. А пока мы видим, что где силен капитализм, там сильны и профессиональные союзы, и наоборот". "У нас в России и капитализм гнилой, и профессиональных союзов почти совсем нет, - констатировал Рыкачев. - Но у нас есть большое преимущество. Мы можем учиться у других народов по их прошлой истории, чтобы не повторять старых ошибок... При свете широкого опыта нам будет легче понять особые

условия русской жизни и ответить на запросы жестокого времен, нами переживаемого"³².

Освещая в своих сочинениях зарубежный опыт рабочего движения, Рыкачев отмечал прогрессивную роль кооперации в "усвоении трудящимися массами практики и психологии капиталистического рынка". Здесь, по его мнению, приносило вред влияние социалистов, стремившихся возглавить это движение: "Вместо того, чтобы оздоровлять и укреплять принципы честного торгового соперничества, принципы, которым дело кооперации обязано своими лучшими победами... они мечтают о том, как бы ослабить элемент соперничества и в конце концов совершенно убить свободный рынок... Мысль социал-демократа, откуда бы она ни исходила... приходит к одному и тому же тупику - к идее общества-Левиафана, все в себя поглотившего, все себе подчинившего, все устрояющего и направляющего из единого центра. Но не в этом направлении идет экономическое и социальное развитие"³³.

Актуальным для России считал Рыкачев также зарубежный опыт сельскохозяйственного развития и самоорганизации крестьянства. "Усиленный интерес к деревне, вызванный у нас в последнее время всеобщим сознанием нашей бедности, нашего невежества и некультурности, совпадет, к счастью, с возрастающим интересом к деревне и земледелию во всех культурных странах", - писал он. Эту тенденцию он воспринимал как "новый светлый путь" европейской культуры под лозунгом "назад из города в деревню!", предсказанный еще социалистами-утопистами. "Возвращение в деревню не будет возвращением к старине, - думал он. - ...Деревни станут похожи на города, а города станут похожи на деревни"³⁴.

Не исключая в будущем такой же перспективы для русской деревни, Рыкачев все же считал более актуальной для русских крестьян задачу их политической самоорганизации для борьбы за свои интересы. Весьма поучительным в этой связи представлялось ему стремительное развитие самостоятельного крестьянского движения в Швейцарии, где уже к началу XX в. представительные организации всех слоев населения оказались способными влиять на правительственную политику. Отмечая полезность крестьянских объединений, Рыкачев в 1904 г. предвидел в недалеком будущем и образование "самостоятельной крестьянской партии" как "противовеса искусственному упрощению задач, общепринятому в социалистических программах". Как сторонник общественной солидарности, Рыкачев с удовлетворением отмечал проявившиеся на Западе признаки сближения крестьянства и пролетариата: "Когда-нибудь крестьяне и рабочие должны будут сознать, что кроме общих врагов их соединяет также и общность внутренних задач"³⁵.

Исследование экономических проблем современности подводило Рыкачева к мысли о "несомненном параллелизме" между действием стихийной силы рынка, приспосабливающей массовый спрос к массовому предложению и наоборот, - и "новыми политическими формами, держащимися на стихийной силе массовых голосований, на приспособлении политических лозунгов к психологии большинства и обратном приспособлении психологии большинства к лозунгам политических вождей". "Там и здесь европейская культура создала нечто новое, вызвала новые силы почти волшебного могущества, которые, однако, способны выйти из повиновения своих создателей, если для нового волшебства не будут найдены новые слова заклинания"³⁶, - подчеркивал Рыкачев актуальность разработки не только экономической, но и политической теории. По его мнению, настоятельная потребность в осмыслении новой политической реальности была продиктована "внутренним кризисом либерализма и демократических идей" в мире на рубеже XIX-XX вв., а причинами этого кризиса стали "во-первых, крушение

старой теории народоправства, и прежде всего идей Руссо, и, во-вторых, фактическое подавление свободной воли избирателя деспотизмом воинствующих партий". Социально-политические взгляды Рыкачева наиболее полно отражены в его рецензии на книгу Р. Михельса "Социология политических партий в условиях демократии" (1911 г.) и в статье "Реальный базис и идеальные задачи политических партий (о партийной борьбе и партийном разоружении)"³⁷.

Одним из первых Рыкачев поставил в повестку дня российских дискуссий вопрос об отличиях западной и русской политической культуры, которые необходимо учитывать при заимствовании в России тех или иных политических институтов. Он не склонен был идеализировать зарубежный опыт, указывая, в частности, на то, что "теории и верования", определившие сущность "конституционного строя в государствах, которые служат для нас образцом", в начале XX столетия находились "в состоянии шатания и внутреннего кризиса"; "Россия не вполне готова для восприятия западноевропейской (европо-американской) политической культуры", но "и западноевропейская политическая культура еще не совсем созрела для роли политического воспитания отсталых народов"³⁸.

Признавая особую заслугу М. Я. Острогорского в разработке теории политических партий, Рыкачев с ним полемизировал и внес собственный вклад в осмысление развития демократии и многопартийности³⁹. С одной стороны, он признавал несовершенство современных партий, проникнутых "внутренней фальшью". Рыкачев был солидарен с Острогорским и в определении "идеальной цели" политических партий: "Партии должны признать относительный, частичный, временный характер своих требований... честно признать, что между сторонниками двух борющихся политических программ все-таки гораздо больше сходств, чем различий. Если эта работа внутреннего самоограничения не будет произведена, элемент лицемерия в партийной жизни будет получать все больше силы". Вместе с тем Рыкачев не считал возможным заменить постоянные партийные организации временными лигами и обращал внимание на то, что Острогорский "пренебрег некоторыми важными сторонами современной общественной культуры". В этой связи Рыкачев выступал за "состязательное начало" в деятельности партий (когда "заинтересованность спорящих сторон признается полезным условием для выяснения объективной истины"). По его мнению, "вся сила современной культуры" заключалась именно "в стремлении ее сочетать начала сотрудничества и соперничества, свободы и солидарности"⁴⁰.

Важным условием сплоченности партии Рыкачев считал не только общность идей, но и доверие к партийным руководителям. Разъясняя значимость "элемента власти и подчинения" в деятельности партии, он утверждал, что "власть не есть зло": "Подчинение масс достойным вождям не есть несчастье, - писал Рыкачев. - Стремление к власти, поскольку оно опирается на личные дарования и заслуги, должно быть поощряемо, а не подавляемо. И идеальная цель метода народных голосований заключается не только в отборе идей, но и в отборе сильных и талантливых личностей. А потому и партии в число своих идеальных задач должны включить также организацию отношений власти и подчинения. Партии должны быть школой власти, основанной на добровольном подчинении. Они должны открывать широкие возможности талантам и доставлять надежных вождей народным массам". "Путь, с двух сторон обставленный соблазнами демагогии и деспотизма, - трудный и опасный путь. Но этот путь должен быть пройден"⁴¹, - призывал Рыкачев к продолжению поиска оптимальных форм взаимодействия между партийными "верхами" и "низами".

По мнению Рыкачева, главная ошибка Острогорского заключалась все же не в "неполноте" представлений об идеальных задачах политических партий, а в утверждении об абсолютной противоположности старого и нового в политических методах и формах социальной борьбы. Прослеживая и в этой сфере историческую преемственность в развитии явлений, Рыкачев обращал внимание на то, что "новые политические методы вводились не только вследствие убеждения в объективном их превосходстве над старыми методами, не только во имя идеальных, общечеловеческих целей": "Введение представительного строя и расширение избирательного права осуществлялось усилиями общественных слоев, для которых то и другое было полезно с точки зрения их партикулярных, классовых, национальных или других интересов. Старая борьба миросозерцаний, старые конфликты непримиримых интересов, веками накопленная ненависть - классовая, религиозная, национальная - сознательно или бессознательно творили новые формы, предназначенные быть проводниками терпимости, человечности и социального мира". Полемизируя с Михельсом, Рыкачев утверждал: "Современным людям нужна обновленная вера в учреждения - не в фантастические учреждения "будущего" социалистического строя, а в улучшенные и просветленные новым сознанием либеральные учреждения, исторически выработанные в борьбе за свободу и равенство"⁴².

Освещая "самый важный пункт" в теории "современных политических партий", Рыкачев выделял два элемента: "1) конкретные исторические интересы - элемент непримиримости и партикуляризма, и 2) признание, открытое или подразумеваемое, превосходства метода свободного убеждения - элемент гуманизма и миролюбия". По его заключению, "оба эти элемента одинаково необходимы, и развитие второго может идти только в гармоническом сочетании, а не в антагонизме с первым элементом". Смысл и задачи партийной системы Рыкачев видел в "постепенном и взаимном приспособлении реальных исторических интересов к методу народных голосований (или, выражаясь более обычными, хотя и менее точными терминами, - к парламентарному и демократическому политическому строю) и метода народных голосований к реальным историческим интересам". "Все партии, как бы они ни были далеки друг от друга, связываются известной общностью интересов. Все партии заинтересованы (хотя и не в одинаковой степени для каждого данного момента) в том, чтобы политические голосования были действительно свободным волеизъявлением, чтобы межпартийная борьба была открытой борьбой убеждений, борьбой лояльной и честной и чтобы вожди партий были истинными представителями и выразителями воли стоящих за ними масс. Ясное сознание этой общности межпартийного интереса есть первое условие очищения нравственной атмосферы в современной борьбе партий"⁴³.

Разделяя мнение немецкого теоретика Г. Еллинека о важности государственного интереса в политической жизни, Рыкачев вместе с тем отрицал абсолютное "верховенство" этого интереса, отводя ему лишь роль "первого между равными" - в числе "интересов партикулярных, наряду с классовыми, национальными, конфессиональными и другими историческими интересами". В условиях политической свободы то "частичное "разоружение", которое обязательно для всех исторических сил, участвующих в партийной борьбе, обязательно и для исторической государственной власти", - подчеркивал Рыкачев. Вместе с тем, имея в виду и Россию, он указывал на серьезную опасность, подстерегающую страны, "только что вступающие на путь конституционного развития, берущие первые уроки партийной политики". Это - "отсутствие органической связи между интересами истори-

ческой государственной власти и новыми политическими методами", вследствие чего "наиболее горячие защитники конституционных начал... слишком низко оценивают силу исторической государственности и третируют ее с высоты своих принципов как силу грубую и злую: либеральные партии противопоставляют себя государству, государство противополагает себя либерализму". "России нужны партии или по крайней мере партия, которая, служа серьезно и искренно делу политической свободы, вместе с тем была бы глубоко проникнута духом государственности"⁴⁴, - писал Рыкачев в 1911 году.

Прослеживаемая в трудах Рыкачева эволюция от марксизма к либерализму с ярким "социалистическим" акцентом, а в конце жизни - к национал-либерализму (с центральными идеями государства и нации, признанием обязательности обеспечения исторической преемственности в процессе "мирного обновления" общества), принципиальная "внепартийность", основанная на неизменной приверженности идеалам свободы и культуры, - эти особенности политической индивидуальности Рыкачева закономерно сближали его на протяжении 1900-х годов с общественными деятелями, которые, подобно ему самому, не "вписывались" в прокрустово ложе того или иного "направления", искали свой путь в освободительном движении начала XX века.

Изменчивость, может быть даже неопределенность, позиции Рыкачева и многих близких ему по взглядам и темпераменту сограждан, с одной стороны, объективно отражала неустойчивость общественно-политической ситуации в период перехода от самодержавия к конституционной монархии. С другой стороны, в этом проявлялся поиск путей обновления России, который не ограничивался рамками крупных партий, а был представлен и на страницах органов "беспартийной прогрессивной" прессы, в деятельности множества политических партий, союзов, клубов, межпартийных объединений. Это была та самая "коллективная стихия национальной жизни", которая, по словам Франка, "есть именно живой организм", а потому "она не может быть неподвижной, а неизбежно перерастает все застывшие формы". Но и "перед личностью стоит всегда задача сознательно участвовать в национальном творчестве и самосозидании, влагать свою долю разумной энергии в творческое осуществление национального бытия"⁴⁵. Именно в этом Рыкачев и подобные ему деятели видели свою "сверхзадачу".

По возвращении из саратовской ссылки в Петербург летом 1902 г. Рыкачев продолжил работать в публицистике. Он печатался в журналах "Мир бо-

жий" (позднее - "Современный мир"), "Научное обозрение", "Народное хозяйство". Постепенно круг его делового сотрудничества и дружеского общения расширялся. Статьи Рыкачева появлялись в "Речи", "Земском деле", "Городском деле", "Вестнике Европы". Однако с конца 1904 г. основным "прибежищем" Рыкачева стало новое издание либерального профессора Л. В. Ходского - газета "Наша жизнь" (впоследствии - "Товарищ", "Столичная почта"). Как один из ее ведущих сотрудников Рыкачев "пропустил через себя" практически все основные события кануна и самой революции 1905 - 1907 годов. В 1905 г. по его собственной просьбе он был направлен в качестве военного корреспондента на театр боевых действий в Маньчжурию. "Его телеграммы и письма читались с живым интересом и имели огромный успех: из них было ясно видно, что автор делает наблюдения и получает впечатления не в штабах, а непосредственно на биваках и позициях", - вспоминал В. Д. Кузьмин-Караваев⁴⁶. Сохранились свидетельства русских и английских корреспондентов, "удивлявшихся в своих журналах тому несравненному хладнокровию и скромной смелости, которую проявлял на передовых линиях этот невысокий, худощавый штатский человек", - писал А. И. Куприн⁴⁷. Выдержки и бесстрашия потребовал от Рыкачева инцидент, происшедший в декабре 1905 г. в Москве, в разгар вооруженного восстания. Один из офицеров Семеновского полка приказал солдатам выпороть не понравившегося ему журналиста... Пережив глубокое потрясение и не добившись привлечения к ответственности своего обидчика, Рыкачев вызвал на дуэль всех офицеров-семеновцев, предложив драться с каждым поочередно. Этот случай получил широкий отклик. В поддержку Рыкачева выступила передовая общественность, так что "он мог считать, что моральная победа осталась за ним"⁴⁸.

Период особой активности Рыкачева-публициста совпал с возникновением многопартийности и первым опытом парламентской деятельности в России. Являясь непосредственным участником событий и обращаясь к русской читающей публике напрямую, с газетных страниц, Рыкачев-ученый получил обширный материал для своих научных обобщений, а кроме того, уникальную возможность проверять жизненность и корректировать сложившиеся у него к тому времени взгляды и представления.

Действительность во многом опровергла ожидания Рыкачева, связанные с "зарей свободы", которая лишь яркой вспышкой осветила российский политический небосклон. Не раз он доверял своему дневнику тягостное впечатление от типичных явлений общественной жизни, наблюдая склонность публики к митинговым настроениям и речам ("сколько пустозвонного политиканства!"), "неумение слова сказать против крайних руководителей движения", распространенность среди представителей прессы "настоящей торговли убеждениями, проституции"⁴⁹. Серьезным препятствием на пути "мирного обновления" стали и "хорошо знакомые нам всем черты нашей безалаберной общественности": "неумение сговориться, склонность к внутренним раздорам и ссорам во всех общественных начинаниях, грубость в обращении с противниками и иначе мыслящими, неустойчивость настроений"⁵⁰. На примере редакции "Нашей жизни" Рыкачев отмечал большие сложности, возникавшие при попытке выработать общую программу даже в среде людей с родственными взглядами и похожим темпераментом. Запомнилось ему скептическое высказывание Ходского на этот счет: "Тут не столько различие в программах, сколько во всем складе, в житейских привычках, в товарищеской близости - вплоть до единения на ниве закусок, обедов, выпивки"⁵¹. Что касается позиции самого Рыкачева, то на редакционном совещании 3 ноября 1905 г. он предложил, чтобы "Наша жизнь" заняла "определенное место между конституционно-демократической партией и

социал-демократической", поскольку "от конституционных демократов нас отличает близость к социализму". Вместе с тем Рыкачев подчеркивал "главнейший" пункт расхождений "Нашей жизни" с революционными партиями - признание сподвижниками Рыкачева "огромной роли интеллигенции и культуры". "Умеренных - большинство", - так определил он преобладавшее среди коллег политическое настроение. Рыкачев занес в дневник и пожелание одного из членов редакции (очевидно, близкое и ему самому), чтобы их издание сохраняло, по возможности, внепартийный характер: "Газеты могли бы быть и вне определенных партий, выставив общий идеал, например - справедливость, свободу"⁵².

Широкое разнообразие мнений (даже в одном политическом лагере) практически по всем насущным вопросам русской жизни, преувеличенные амбиции и самонадеянность политических лидеров, своеобразие крестьянской психологии и, в целом, низкий уровень культуры и образования в стране - эти явления, по мнению Рыкачева, ставили под вопрос решение "труднейшей задачи" - организации масс с целью созидательной политической работы. Сомнительной казалась эта идея, поставленная во главу угла кадетской партией, также члену редакции "Нашей жизни" Г. А. Ландау, который полагал, что "все оперируют с фикциями. Все программы - фикции. И эта организация масс - тоже иллюзия. В действительности весь процесс совершается стихийно, и так же стихийно будет продолжаться дальше"⁵³.

Основания для подобного пессимизма Рыкачев находил, в частности, в поведении крестьянства. Ему представлялось, что I Дума, хотя в ней "настоящих крестьян было немного", все же внушала смутную надежду на их участие в демократических преобразованиях: "большинство крестьян остались беспартийными, но к правым не примыкали". Вместе с тем не раз возникало тягостное, противоречивое чувство, когда приходилось слышать от своих коллег и близких "презрительные отзывы о мужиках". "Прокопович рассказывал, что мужики говорили ему: еще барину мы в крайнем случае поверим - может быть, среди них и найдется честный, а своему брату-мужику - никогда не поверим (это по поводу организации будущих землеустроительных органов при проведении аграрной реформы), среди нас одного не найдется, который бы не продал нас за 10 рублей", - записал Рыкачев в дневнике 12 марта 1907 года. "Крестьяне гораздо выше прошлогоднего, но все же ужасны, - делился один из знакомых Рыкачева своим впечатлением о посланцах русской деревни во II Думе. - Опять каждый старался провести самого себя. Главный мотив - 10 руб. суточных... Бегали от социал-революционеров к Союзу русского народа - и тех и других просили о поддержке. Член Думы Половинкин [Д. И.] был в Союзе русского народа - а теперь социалист-революционер. По-прежнему гипнотизированье мыслью о земле. И неустойчивы ужасно - когда собрание послало срочную телеграмму Столыпину с протестом... и решило не расходиться до получения ответа, огромное большинство крестьян из робости ушло". "В частном разговоре поразила меня легкость, с которой и Пешехонов и Прокопович говорили, что крестьяне-депутаты дорожат своим депутатством больше всего из-за 10 руб. суточных, что ради этой десятирублевки они на выборах все забаллотировали друг друга и все хотели быть выбранными и теперь будут послушны и умеренны, только бы сохранить свои 10 руб. в день!", - записал Рыкачев в дневнике 24 апреля 1907 года⁵⁴. Однако и сам он после поездки в Ярославскую губернию летом того же года замечал: "Вся эта мужицкая атмосфера - грустного характера... праздник приходский произвел тяжелое впечатление: народ, который не умеет веселиться... не умеет пить - плох. Не умеет ничего придумать, кроме безобразного взаимного угощения дикарским спиртным пойлом!"⁵⁵

Впрочем, Рыкачев в своем стремлении уяснить истинное положение дел в русской деревне не ограничивался личными бытовыми впечатлениями. В 1906 - 1910 гг., являясь сотрудником Вольного экономического общества (секретарь III Отделения сельскохозяйственной статистики и политической экономии), он участвовал в обработке данных специальной анкеты ВЭО об аграрном движении в России в 1905 - 1906 годах⁵⁶. Наблюдая противоречия общественного и хозяйственного развития России в период столыпинских преобразований, Рыкачев замечал и постепенные перемены к лучшему в крестьянской жизни. "Мне хочется работать на пользу деревенской России, хочется участвовать в намечающемся возрождении деревни и земледелия", - записал он в дневнике 10 июля 1914 года⁵⁷.

Однако даже к этому времени (не говоря уже о начальном периоде реформ) Рыкачев не изменил своего мнения о возможности широкого вовлечения народных масс в процесс преобразований, рассматривая это лишь как перспективу. Он ясно отдавал себе отчет в том, что на данном историческом этапе оппозиция, стремясь оказывать влияние на политику правительства, не может рассчитывать на поддержку "снизу", а значит, должна опираться прежде всего на свои силы. В то же время, осознавая ограниченность этих сил, Рыкачев призывал сторонников прогресса к объединению. "Сила оппозиции - в единстве" - именно в этом он видел "мораль" событий Кровавого воскресенья 9 января 1905 г.: "Россия земская, интеллигентская, рабочая добилась народного представительства и вся оппозиционная Россия победила потому, что говорила и действовала заодно"⁵⁸. Характерно, что и тему для своей брошюры "Вопрос об отмене смертной казни в Государственной думе" (М. 1906) Рыкачев выбрал именно потому, что, по его мнению, решение данного вопроса, поставленного одним из первых в повестку дня думских заседаний, вполне могло послужить делу объединения оппозиции. Мысль о "возможности концентрации всех интеллигентных и культурных сил на почве борьбы с отмирающей кружковщиной и некультурностью", не покидала Рыкачева и в период выборов во II Думу. Тогда он поддержал идею образования "левого блока", представлявшуюся ему "знамением времени" еще накануне созыва первого русского парламента. С тех же пор среди его единомышленников в этом вопросе были и Е. Д. Кускова с С. Н. Прокоповичем. "Нужно организовать левую оппозицию кадетам" как среди левых элементов Государственной думы, так и в общественном мнении, поскольку "это необходимо, чтобы тянуть кадетов налево", - приводил Рыкачев в своем дневнике слова Прокоповича⁵⁹. "Очевидно, есть какая-то роковая необходимость для русского интеллигента - быть левее кадетов, хотя еще не найдены для этой инстинктивной потребности подходящая программа и логическое оправдание", - делился Рыкачев размышлениями по этому поводу со своим другом Д. В. Философовым⁶⁰.

Вместе с тем с самого начала работы II Думы Рыкачеву стало ясно, что "ставка" на левых не оправдала себя. Его интерес к парламентским дебатам неуклонно ослабевал. Главную проблему Рыкачев видел в том, что "у левых в Думе совсем нет людей - ни руководителей, ни знатоков в тех или других вопросах законодательства". Все больше досадовал он и на то, что само "поведение социал-демократов... очень дискредитирует их". "Поток речей в последних заседаниях [Государственной думы] кажется мне невыносимым", - сделана запись 14 марта 1907 года⁶¹. Возвращаясь время от времени к размышлениям над особенностями "русского социализма" и его ролью в продвижении страны на путях к свободе, Рыкачев приходил к противоречивым выводам. Отдавая должное жертвенному служению народу многих представителей радикальных убеждений, он в то же время разделял мнение о "сан-

тиментализме и наивности наших революционеров" 1880-х годов и полагал, что "их народничество помешало им верить в конституцию и, может быть, именно народничество виновато в том, что мы так поздно сделались конституционной страной"⁶². Что касается социалистов "новейшей" формации, то, как считал Рыкачев, тактика их крайних партий способствовала наступлению драматичного "финала" как I, так и II Думы.

Уже в апреле 1907 г. Рыкачев, поставив под вопрос оптимистичный прогноз одного из лидеров Трудовой народно-социалистической партии В. Г. Богораз-Тана ("Дума, наконец, заговорила!"), считал более реалистичным мнение своего давнего товарища и единомышленника, члена ЦК Трудовой группы, депутата И. В. Жилкина: "Революция кончилась". Определяя таким образом перемену в общественно-политической ситуации еще до роспуска II Думы, Жилкин утверждал, что "и большинство левых думают так же"⁶³. Не верила больше в силу революции, по словам Рыкачева, и Кускова, видевшая "единственный выход из тупика" в союзе кадетов с правительством. Но пойдет ли правительство на такое сближение с оппозицией? Приведенные в дневнике Рыкачева мнения некоторых людей из его окружения, похоже, не оставляли надежд на такой поворот событий, скорее, рисовали противоположную перспективу: поворот правительства "направо", при поддержке "средних буржуазно-либеральных кругов", в которых, по словам члена редакции "Товарища" Г. Штильмана, замечалось "какое-то странное возрождение веры в правительство: с радостью говорят про Столыпина - сила". Да и сам Рыкачев в марте 19.07 г. пришел к выводу о начале "очень важного переворота в русской политической истории: идет организация общественного мнения консервативных партий"⁶⁴.

Скорее всего, роспуск II Думы не стал для него неожиданностью (об этом событии в дневнике Рыкачева - ни слова). Наблюдая за развитием ситуации в стране после 3 июня 1907 г., Рыкачев, судя по всему, пессимистично оценивал ближайшие перспективы демократии и свободы слова. Не верил он и в успех единения оппозиции на базе масонства⁶⁵.

Не видя для себя возможности "живого дела", то есть непосредственного участия в общественной деятельности, Рыкачев наконец-то (нет худа без добра!) смог "погрузиться" в научную работу и в декабре 1909 г. завершил новую редакцию своей книги. Кроме того, в 1909 г. началась его педагогическая деятельность (продолжавшаяся до мая 1914 г.). Он читал лекции по политической экономии на Стебутовских высших женских курсах и в просветительском обществе "Маяк".

Летом 1910 г. произошло счастливое событие в его жизни - женитьба на Варваре Васильевне Хижняковой, дочери известного земского деятеля В. М. Хижнякова и сестре публициста В. В. Хижнякова, с которым Рыкачев был близко знаком по работе в "Нашей жизни". Семейные обязанности создали стимул к поиску постоянного заработка. Около двух лет он состоял в должности старшего редактора в Статистическом отделе Петербургской городской управы. В этот период он участвовал в проведении переписи населения Петербурга (1910 г.) и обработке ее результатов, а кроме того подготовил ряд актуальных и значимых статистических работ⁶⁶.

1910 год в судьбе Рыкачева был отмечен еще и тем, что именно тогда началось его тесное сотрудничество со Струве. За ним Рыкачев признавал особую роль в своей жизни. Еще студентом, в 1899 г., на одной из марксистских вечеринок Рыкачеву довелось "внимать" Струве как одному из "мэтров" "легального марксизма". И впоследствии, претерпев эволюцию взглядов, подобно Струве, он внимательно следил за деятельностью своего именитого современника. В годы первой русской революции их пути неоднократно пересе-

кались. К тому времени и Струве уже обратил внимание на выступления Рыкачева в прессе, отметив их "созвучие" собственным мыслям и настроениям. Неслучайно в начале января 1907 г. Рыкачев, по его словам, "был польщен" поступившим ему от Струве, соредактора "Русской мысли", приглашением к сотрудничеству в этом журнале⁶⁷. Однако обстоятельства сложились так, что только начиная с 1910 г. он стал одним из постоянных авторов (а вскоре - и членом редакции) "Русской мысли". С удовлетворением Рыкачев отмечал сходство своих взглядов с позицией Струве по вопросам и "чистой теории", и "социально-политических общих тенденций". В свою очередь Струве, вспоминая, уже после смерти Рыкачева, о своем сотрудничестве с ним, замечал: "Каждый из нас шел своим путем и на этих путях мы нашли друг друга. Это было для меня великой радостью... Сближение и общение с ним оказалось для меня в моей научной и литературной деятельности душевной поддержкой"⁶⁸.

Заметим, что Рыкачев интересовал Струве не только как один из талантливых авторов, но и соратник в более широком понимании. Оказавшись после революции 1905 - 1907 гг. на позициях либерального консерватизма (национал-либерализма), Струве ставил в центр политической программы задачу национального сплочения ("соборного напряжения всех сил") - отказа от преувеличенного значения классовых и партийных противоречий в общественной жизни, сближения правительства с народным представительством с "целью действительного осуществления конституционного и демократического строя". Фактически эти идеи определяли с самого начала оформления многопартийности "кристаллизацию" центристского течения в русском либерализме (условно говоря, между кадетами и октябристами). В III и IV Государственных думах национал-либералы были представлены, в частности, фракцией прогрессистов. Позднее лидер фракции И. Н. Ефремов рассматривался как один из инициаторов создания Национал-либеральной партии с целью объединения всех прогрессивных думских партий. Развитие данного течения общественной мысли поддерживала "прогрессивная беспартийная" газета "Русская молва" (1912 - 1913), финансировавшаяся крупными московскими промышленниками. К основному составу ее редакции принадлежали, наряду с правыми кадетами и лидерами Партии прогрессистов (А. В. Тыркова, А. И. Коновалов, И. Н. Ефремов, П. Б. Струве, М. М. Ковалевский, Н. Н. Львов, А. С. Посников, Е. Н. Трубецкой, В. А. Маклаков, М. В. Челноков и др.), беспартийные деятели, разделявшие направление газеты. Видное место среди последних занял Рыкачев, приглашенный Струве в "Русскую молву" явно с "прицелом" укрепления идеологических позиций национал-либерализма.

К этому времени Рыкачев пережил глубокую личную драму - смерть жены в 1911 г., во время родов их первенца (также появившегося на свет мертвым). В связи с крушением надежд на счастливую семейную жизнь единственным якорем спасения для себя Рыкачев, похоже, считал занятия наукой; он уволился со службы в городской управе. В то же время сотрудничество в "Русской молве" настолько завлекло его, что именно с этим изданием Рыкачев связал свою мечту - еще раз "высказать и бросить в обращение свои любимые идеи"⁶⁹. В первом же номере "Русской молвы", в программном заявлении редакции, прозвучал голос Рыкачева: "Все, что есть в России хорошего и дурного, все это наше, за все это мы несем ответственность... Все, что казалось недавно, а порой еще кажется и теперь, далеким от нас, соединено с нами внутренней связью органического родства. Русская армия - это не чуждая нам, обособленная каста, а наша армия. Русский суд - это не "шемякин суд", а наш суд, одно из проявлений нашего родного духа, иска-

женное извне, но здоровое внутри. Русское внешнее могущество - это не тщеславная прихоть бюрократии, это наша сила и наша радость"⁷⁰. Эти мысли выглядели тогда смелым новаторством в либеральной среде⁷¹.

В серии полемических статей, опубликованных в "Русской молве" и "Русской мысли" в конце 1912 - 1913 г. и вызвавших заметный общественный резонанс⁷², Рыкачев пропагандировал идею "индустриализации русского общества". "Независимость промышленная является фундаментом независимости политической, - развивала эту его мысль газета В. П. Рябушинского "Утро России". - Этой мыслью должно проникнуться все общество и в особенности наша интеллигенция, которая чурается коммерческой деятельности... Русское общество должно индустриализироваться, то есть пропитаться коммерчески-промышленным духом - вот лозунг ближайших дней"⁷³. Выступая с проповедью идеи о том, что "мыслящие русские люди должны сознательно, ради интересов нации, отдаваться экономической деятельности" (Франк), Рыкачев был уверен в том, что необходимое "примирение демократии и капитализма" должно произойти по мере привлечения "к капиталистическому строительству" "в большом количестве новых сил из народа и интеллигенции". В связи с этим он подчеркивал особую важность для России не столько "количественных успехов" в хозяйственной жизни, сколько "качественной трансформации капитализма"⁷⁴.

"Русский культурный капитализм" должен обрести "национальное лицо" - решению этой задачи совместными усилиями государства и общества Рыкачев отводил первостепенное значение. Государство "как носитель высшей власти" призвано быть и "верховным устроителем власти капитала", обязано "стихийно и неотвратимо, из чувства самосохранения", "найти пути компромисса и примирения с предпринимателями", "создать синтез государственного единства и экономической свободы", но "не путем насильственного подавления своеобразной автономии частного предпринимательства и свободных рынков, а путем взаимного приспособления государственного строя, национального сознания и экономической системы".

Указывая на ошибочность представления об эгоизме как основном двигателе хозяйственной жизни, Рыкачев обращал внимание на то, что это мнение уже опровергнуто наукой, а "экономический интерес" следует рассматривать наряду с другими факторами, влияющими на поведение людей. "Как это ни странно на первый взгляд, - писал он, - именно предприниматель... принципиально не может быть мыслим как индивидуалист, как чистый homo economicus", поскольку он "по существу своей функции не может быть равнодушен к психологии своих покупателей и своих рабочих. В отличие от других, пассивных участников рынка, предприниматель представляет на рынке активное начало (организатор рынка). Его мышление и деятельность по необходимости имеют социальную окраску". Интерес барыша "не может быть единственным руководящим мотивом предпринимательской деятельности... Живой, а не абстрактный предприниматель думает не только о норме прибыли, но и о приумножении капитала", - разъяснял Рыкачев; по его словам, существовала естественная связь "власти земли" и "силы общественности" в определении судеб бизнеса. "Как владельцы денежных капиталов Нобели и Ротшильды неуязвимы для правительств, для общества, для рабочих: теснимые налогами или стачками, капиталы с невозмутимостью стихии отливают из неблагополучных мест в безбрежный океан мирового оборота. Но как владельцы нефтяных промыслов или руководители банковских учреждений, те же капиталисты прикованы к конкретным местам, к правительствам, к общественным влияниям, к своим доверенным, к своим рабочим, ко всем своеобразиям и причудам местных климатов и местного быта. Куда уйдет

Нобель-нефтепромышленник от бакинской забастовки, от уничтожении русской ввозной пошлины на нефть, от враждебного отношения Государственной думы к промышленным синдикатам?"

С его точки зрения сущность национально (и социально) ответственного капитала заключалась в том, что "идейные и, в частности, национальные задачи предпринимательской деятельности не следует понимать в смысле принесения жертвы и урезывания хозяйственной сферы в пользу иных интересов": "Не тот осуществляет высшую культурную миссию предпринимательства, кто, разбогатев на удачных операциях, тратит потом свое богатство на благотворительность или на школы, на музеи или на броненосцы. Не в том истинное общественное служение промышленников и купцов, чтобы субсидировать печать, питать партийные кассы или создавать синекуры для политических деятелей и дельцов. Не в филантропии и не в политических демонстрациях настоящее оправдание капитала... Связь торгово-промышленного класса с политическими интересами страны может сделаться прочной, искренней и живой только через углубленное понимание этим классом своих собственных профессиональных задач и профессиональных обязанностей. То служение родине, которое вытекает из самой сущности предпринимательской деятельности и в котором торгово-промышленный класс может принести наивысшую пользу, заключается в привлечении национальных сил к новому творчеству в области промышленности и торговли, в открытии перед нацией новых возможностей. Давать работу своему народу - не только в тесном и прямом смысле предоставления заработков, но и в ином, более глубоком смысле, в смысле предоставления национальной культуре новых путей и новых средств проявить себя, - вот национальное призвание предпринимательского класса".

Указывая на важность национальной сплоченности предпринимателей, первоочередного обеспечения в их деятельности национального интереса, Рыкачев замечал: "Вы не заставите английского капиталиста, помещающего свой капитал в России, забыть про свои английские деловые связи. Вы не заставите руководителей немецкой электрической промышленности, открывающих отделения своих предприятий в России, или представителей немецких банковских сфер, участвующих в русских банках, забыть об интересах Германии. Немец имеет право быть немцем, и еврей имеет право отдавать предпочтение еврею перед русским при выборе сотрудников и подчиненных. Таможенной оградой нельзя разорвать этих замкнутых кругов, создаваемых силами национального сцепления, и одними только внешними поощрениями нельзя воспитать живой дух предприимчивости и доверия к собственным национальным силам. Высоким таможенным ограждением, с громадными жертвами, создается в России территориальное единство рынка. Но необходимо и другое единство - единство понимания национально-экономических задач".

Обосновывая необходимость сознательного "национального культивирования" капитализма в России, "приспособления национальной психики к новым хозяйственным формам", Рыкачев прослеживал тесную взаимосвязь национальных задач предпринимательства с его "общечеловеческими целями": "Сила денег призвана служить оплодотворению сил природы и воспитанию сил и способностей человека... воспитанию здорового индивидуализма. Она должна заменить мораль безрадостного самоотречения облагороженной религией успеха".

"Праздным" называл он "вопрос о том, в какой мере, например, мы, русские, пригодны для самостоятельной организации народнохозяйственных сил в формах капиталистического строя": "Это - задача, которая стоит перед

каждым народом, задача, которая должна быть выполнена. Россия должна иметь достойную ее мирового значения национальную армию предпринимателей, органически связанную с русскими народными массами... Нужно учиться искусству экономической организации, как учатся всякому мастерству, нужно брать уроки у лучших знатоков дела - у англичан, американцев, немцев, у евреев. Нужно перенимать то, что можно перенять, не отступая перед долгим искусом ученического подражания, но и не забывая про необходимость самостоятельного творчества в приспособлении... То, что сначала кажется национальной слабостью, часто превращается, путем смелого приспособления, в источник национальной силы"⁷⁵.

Успехи русского капитализма, а также рост национального сознания (как единственное средство против "болезни" "внутреннего разложения старого строя жизни") Рыкачев во многом связывал с освоением Россией окраин и новых территорий. "Относительно Сибири нельзя спрашивать: зачем Сибирь нужна России? Во всяком случае, такой вопрос имел бы не больше смысла, чем, например, вопрос: зачем России нужен Крым или Урал? Крым, Урал, Сибирь суть части России, и спрашивать оправдания их принадлежности русскому государству - все равно, что спрашивать: нужна ли вообще Россия?" При этом, подчеркивал он, критерием колониальной политики государства может быть "лишь вся национальная культура в совокупности", а не "простая денежная выгода"⁷⁶.

Предвидя критику своих взглядов на "обустройство" России как "беспочвенной мечты утописта" ("в России ли, отсталой, бедной, инертной, мечтать о воспитании нового, лучшего типа предпринимателя, о создании облагороженных методов экономической конкуренции?"), Рыкачев тем не менее стремился внушить соотечественникам исторический оптимизм и веру в свои силы: "Путь к новым, более справедливым и просветленным формам капитализма есть путь долгий, тяжелый и медленный. Но важно, чтобы была впереди идеальная цель, чтобы был просвет и было движение вперед, а не унизительная перспектива грядущего царства мамоны... Пусть инертный обыватель, не видящий дальше сегодняшнего дня, лениво зубоскалит над мыслями о лучшем будущем торгово-промышленной деятельности в России! В борьбе с предубеждениями только ярче обозначается сила новых, выдвигаемых жизнью задач"⁷⁷.

Идеи обновления России, вдохновлявшие Рыкачева и его единомышленников, не находили тогда широкого отклика в стране. Сбылись пессимистические ожидания Рыкачева (26 ноября 1912 г.) по поводу будущего "Русской молвы", высказанные им еще до начала ее издания ("шансы газеты не так уж блестящи - нет людей, нет сил". Популярность газеты была невелика (не более 400 подписчиков), что и стало главной причиной ее закрытия спустя менее года после начала выхода в свет. Но к началу первой мировой войны Рыкачев уже был известным журналистом, статьи которого на темы экономики и политики не раз вызывали заметный общественный резонанс.

В октябре 1913 г. Рыкачев сдал магистерский экзамен. Однако свою мечту о "настоящей научной деятельности" ему так и не довелось полностью реализовать. В 1914 г., имея освобождение от воинской повинности, Рыкачев тем не менее добровольцем ушел на фронт⁷⁸, где вскоре погиб на передовых позициях под Краковом. Раненный, он пролежал несколько дней в оставленном окопе, прежде чем его нашли, сильно истощенного, и умер уже в полевом госпитале в деревне Поремба-Гурна Келецкой губ. 12 ноября 1914 г. в возрасте 38 лет.

В откликах на смерть Рыкачева проводилась мысль о том, что он представлял собой "новый тип личности, редкий и драгоценный в русской жиз-

ни". "В его лице в жизнь русской "интеллигенции" явственно входила какая-то новая стихия", - писал Струве, отмечая соединение в нем "умственного бесстрашия, духовной свободы" с "величайшей мерой моральной деликатности"; при этом ""умеренные" взгляды, еретические с точки зрения интеллигентской традиции, были в Рыкачеве не результатом утомления и уступок "реакции", а наоборот, плодом активной борьбы, завоеваниями его духа, выражением умственного и морального творчества". Франк видел в нем "прекрасный идеал борца, чуждого ненависти и презрения". "А. М. Рыкачев пал героем новой, нарождающейся в русском обществе веры, - писал Франк. - Он был, быть может, первым в наши дни русским интеллигентом, сознательно принесшим себя в жертву новому общественному миросозерцанию, в центре которого стоит идея родины как живого государственно-национального организма, за судьбу которого лично ответственен каждый мыслящий его член"⁷⁹. Эта же мысль звучала и в других откликах на смерть Рыкачева: "Своим порывом и гибелью он больше, чем кто-либо, связал судьбы "интеллигенции", "народа" и страны"⁸⁰. Спустя год после гибели Рыкачева Струве выступил с идеей "увековечить память покойного изданием возможно более полного сборника его разрозненных статей и биографических материалов о нем" с тем, чтобы "сохранить.., как неугасимое живительное пламя свет редкостного человеческого духа, который должен укреплять и утешать многих и многих в трудной борьбе за Россию и ее достоинство"⁸¹. Замысел этот остается не реализованным до сих пор.

Примечания

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект N 10 - 01 - 00168а.

1. См.: ПОТАШОВ И. Я. Академик М. А. Рыкачев. Ярославль. 1965.

2. Александра Михайловна была замужем за экономистом и общественным деятелем С. Н. Лениным (1860 - 1919). Совпадение его фамилии с псевдонимом В. И. Ульянова не случайно: в 1900 г. в целях конспирации вождь большевиков использовал паспорт отца С. Н. Ленина - Николая Егоровича (ШТЕЙН М. Г. Ульяновы и Ленины. Тайны родословной и псевдонима. СПБ. 1997, с. 204 - 208).

3. РЫКАЧЕВ А. М. Дневник 1890 - 1892 гг. - Русское прошлое, 1996, кн. 7; Дневник 1898 г. - Там же, 1998, кн. 8, с. 61 - 90.

4. РЫКАЧЕВ А. М. Учение Бем-Баверка о доходе на капитал. - Научное обозрение, 1900, NN 2, 4.

5. [РЫКАЧЕВ А. М.) Гл. VII. Пути сообщения. В кн.: Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Т. 3. Озерная область [Псковская, Новгородская, Петербургская и Олонецкая губернии]. СПб. 1900, с. 207 - 236.

6. СТРУВЕ П. А. М. Рыкачев [Некролог]. - Русская мысль, 1914, N 12, с. XIV.

7. КОРНИЛОВ А. Страничка воспоминаний. - Памяти Андрея Михайловича Рыкачева. - Русская мысль, 1915, N 1, с. 186.

8. [Л. Г.] А. М. Рыкачев [Некролог]. - Северные записки, 1914, N 12, с. 174.

9. ШТИЛЬМАН Г. К характеристике личности. - Памяти Андрея Михайловича Рыкачева. - Русская мысль, 1915, N 1, с. 191.

10. СТРУВЕ П. Ук. соч., с. XIV.

11. СПб. филиал Архива РАН (СПФ АРАН), ф. 837 (Рыкачев А. М.), оп. 1, д. 10 (Дневник 2.VII.1906 - 30.XII.1906; 1.1.1907 - 4.VIII.1907), л. 83, 92об., 94об.

12. РЫКАЧЕВ А. Из иностранных экономических журналов. - Народное хозяйство, 1904, N 2, с. 164.

13. Рыкачев критиковал М. Вебера и В. Зомбарта за склонность к "фаталистическому и суеверному взгляду на особые психические свойства, необходимые предпринимателю", "стремление уловить и объяснить "дух капитализма", построить и истолковать "идеальный тип" капиталистического предпринимателя". В попытках немецких авторитетов "объяснить смысл капиталистической культуры", погрузившись "в глубины человеческого духа, в область религии, морали, эстетики", Рыкачев видел "много таланта и глубины". "Но это не экономика, - таков был его вердикт. - К экономическим категориям эти авторы приложили при-

емы, которые к ним не могут быть приложены... Изучение капитализма должно быть изучением капиталистических форм, а не "духа". Изучение предпринимательства должно быть изучением предпринимательских функций, а не предпринимательского миропонимания". "Мир внутренней культуры бесконечно разнообразнее и богаче, чем мир социальных форм, - развивал свою мысль Рыкачев. - Дух свободно овладевает теми или другими формами. Поэтому есть всегда что-то искусственное и произвольное в желании прикрепить какое-нибудь проявление религиозного сознания или морали... к капитализму или ремеслу, к буржуазии и пролетариату... Корни тенденции к рационализации всех жизненных отношений, будто бы характерной для капитализма, отыскивают в методике аскетического самообуздания. Почему не в дисциплинирующей силе великих армий и великих бюрократий? Не в психологическом влиянии новых научных и технических знаний? Все неустойчиво в этих интуитивных исканиях "идеальных типов". Неудивительно, что одна гипотеза сменяет другую, оставляя чувство разочарования. Вчера источником капиталистического духа называли пуританизм (М. Вебер), сегодня уже - юдаизм (В. Зомбарт)". То же "стремление одушевить неодушевленное", "смешение методов", "перенесение интереса от социальных форм к личному фактору" отмечал Рыкачев и у Й. Шумпетера. Вредную сторону данного направления зарубежной научной мысли, уже довольно популярного в ту пору в России, Рыкачев видел в том, что идеи немецких авторов падали на благоприятную почву стародавних отечественных предрассудков против предпринимательской деятельности (мол, "русским не дано быть настоящими предпринимателями в европейском смысле... для этого нужна совсем другая, особая закваска и т.д.") (РЫКАЧЕВ А. О некоторых наших предубеждениях. - Русская мысль, 1913, N 10, с. 39 - 41).

14. РЫКАЧЕВ А. Русская литература по экономической науке в 1913 г. (Обзор книжных новостей). - Библиотекарь, 1914, вып. 3, с. 357.

15. РЫКАЧЕВ А. Из иностранных экономических журналов. - Народное хозяйство, 1904, N 3, с. 181.

16. РЫКАЧЕВ А. Рабочий вопрос в Новой Зеландии. (По исследованию В. Кларка). - Народное хозяйство, 1904, N 5, с. 71.

17. РЫКАЧЕВ А. Из иностранных экономических журналов. - Там же, кн. 3, с. 174.

18. Там же, с. 172, 174 - 175.

19. Там же, кн. 2, с. 168.

20. Приступая к работе над книгой, Рыкачев ставил целью исследовать две проблемы: 1) "деньги сами по себе, как общая форма экономической зависимости личности от целого в капитализме"; 2) "денежная власть как новая форма организации власти, сложившаяся в денежном хозяйстве" (РЫКАЧЕВ А. М. Деньги и денежная власть. Опыт теоретического истолкования и оправдания капитализма. Ч. 1. Деньги. СПб. 1910, с. 8). Вторая часть замысла не была реализована.

21. СТРУВЕ П. Ук. соч., с. XV.

22. В "современной хозяйственной системе" Рыкачев видел, с одной стороны, "новую форму гарантии свободы личности в организованном целом", а с другой - средство, позволяющее "благодаря зависимости личности от общества при системе всеобщего систематического сотрудничества и разделения труда" обеспечить "блестящее развитие производительных сил и рост национального богатства" (РЫКАЧЕВ А. М. Деньги и денежная власть, с. 1 - 7).

23. РЫКАЧЕВ А. Джон Рёскин и политическая экономия. - Мир божий, 1903, N 10, с. 92; N 12, с. 100 - 101.

24. Там же, N 10, с. 104, 105, 107.

25. Там же, N 12, с. 102; Из иностранных экономических журналов. - Народное хозяйство, 1903, N 6, с. 124.

26. РЫКАЧЕВ А. Джон Рёскин и политическая экономия. - Мир божий, 1903, N 11, с. 89 - 92.

27. Там же, N 12, с. 81 - 95.

28. РЫКАЧЕВ А. Рабочий вопрос в Новой Зеландии, с. 69.

29. Народное хозяйство, 1903, N 6, с. 103.

30. РЫКАЧЕВ А. Пошлина на сельскохозяйственные машины. - Земское дело, 20.VIII.1910, N 16, с. 1278.

31. РЫКАЧЕВ А. Рабочий вопрос в Новой Зеландии, с. 72; Народное хозяйство, 1904, N 4, с. 54 - 55; РЫКАЧЕВ А. М. Профессиональные союзы и их значение для рабочих. СПб. 1907, с. 12, 55 - 56.

32. Народное хозяйство, 1904, N 4, с. 59 - 60.

33. РЫКАЧЕВ А. Социализм и кооперация. - Русская мысль, 1911, N 2, с. 227.

34. Народное хозяйство, 1903, кн. 4, с. 116 - 118.

35. Там же, 1904, кн. 1, с. 115 - 122.

36. РЫКАЧЕВ А. М. Реальный базис и идеальные задачи политических партий. - Россия и современный мир, 2006, N 4, с. 209.

37. РЫКАЧЕВ А. Железный занавес олигархии. - Русская мысль, 1911, N 4, с. 11 - 17; Россия и современный мир, 2006, N 4, с. 205 - 222.

38. РЫКАЧЕВ А. Реальный базис и идеальные задачи политических партий, с. 206.

39. По мнению И. Л. Беленького, среди отечественных специалистов XX ст. именно Рыкачеву принадлежит наибольшая заслуга в разработке проблем социологии партий. Там же, с. 206.

40. Там же с. 215 - 216.

41. Там же, с. 217 - 218.

42. Там же, с. 218; РЫКАЧЕВ А. Железный занавес олигархии, с. 17.

43. РЫКАЧЕВ А. Реальный базис и идеальные задачи, с. 219 - 220.

44. Там же, с. 222.

45. ФРАНК С. Л. Смерть А. М. Рыкачева. - Русская мысль, 1914, кн. 12, с. 186.

46. КУЗЬМИН-КАРАВАЕВ В. Д. А. М. Рыкачев [Некролог]. - Вестник Европы, 1915, N 1, с. 394.

47. Цит. по: АНСБЕРГ О. Н., КОВАЛЕВ В. В. Андрей Михайлович Рыкачев. В кн.: Очерки по истории финансовой науки. М. 2009, с. 336.

48. АНСБЕРГ О. Н. А. М. Рыкачев - человек, который вызвал на дуэль Семеновский полк. В кн.: Российская интеллигенция на историческом переломе. Первая треть XX века. СПб.

1996, с. 215 - 217.

49. СПФ АРАН, ф. 837, оп. 1, д. 8, л. 62, 75, 80; д. 9, л. 6.

50. РЫКАЧЕВ А. Русское дело в Маньчжурии. - Русская мысль, 1910, N 8, с. 129.

51. СПФ АРАН, ф. 837, оп. 1, д. 8, л. 78.

52. Там же, л. 75, 80, 92.

53. Там же, д. 9, л. 8.

54. Там же, д. 10, л. 13об. -14, 86 - 86об., 91, 91об.

55. Там же, л. 95.

56. Рыкачев являлся автором сводки "Приозерные губернии (Псковская, Новгородская, Олонецкая, С. -Петербургская губ.)". В кн.: Аграрное движение в России в 1905 - 1906 гг. Обзоры по районам. Ч. 1. СПб. 1908, с. 166 - 356.

57. СПФ АРАН, ф. 837, оп. 1, д. 11, л. 21об.

58. Там же, д. 9, л. 35.

59. Там же, д. 10, л. 84, 82об.; д. 9, л. 13 - 13об.

60. ГАРФ, ф. 102, оп. 265, д. 82, л. 91. Перлюстрация письма Рыкачева Д. В. Философову в Париж, 12.VI.1906.

61. СПФ АРАН, ф. 837, оп. 1, д. 10, л. 84 - 87.

62. Там же, л. 55.

63. Там же, л. 90.

64. Там же, л. 88.

65. В конце декабря 1906 г. Рыкачев впервые узнал от В. И. Немировича-Данченко о существовании масонов в России. "Самым интересным впечатлением последнего времени" назвал он в своем дневнике информацию о членстве в этой тайной организации и самого Немировича-Данченко, а также А. В. Амфитеатрова, С. А. Котляревского, В. А. Маклакова. "Н[емирович]-Д[анченко] с обычным своим увлечением начал убеждать меня, что "нам" нужно опереться на Запад и лучше всего это возможно при помощи масонства" (там же, л. 74об., 75). "Аничков, с некоторыми предосторожностями, склонял меня присоединиться к франкмасонству, - записал Рыкачев в дневнике 27 марта 1907 года. - По-видимому, М. Ковалевский уже причислился. Аничков говорит, что нам необходимо иметь опору в Западной Европе - и ради этой чисто практической цели стоит [похлопотать] о расширении числа адептов в России. Все освободительное движение он приписывает масонам. Я отвечал довольно решительным отказом" (там же, л. 89).

66. РЫКАЧЕВ А. М. Привоз хлебов в Германию из разных стран. К вопросу о конкуренции России с другими странами на германском хлебном рынке. СПб. 1912. В кн.: Труды комиссии по пересмотру торгового договора с Германией. Вып. 2; ЕГО ЖЕ. Цены на хлеб и на труд в Санкт-Петербурге за 58 лет. - Вестник финансов, промышленности и торговли, 1911, N 31. В последней из этих работ Рыкачев опубликовал сведения о поденной плате строительных рабочих в столице по шести профессиям (столяры, маляры, плотники, каменщики, штукатуры и поденщики) начиная с 1853 года. По мнению современных исследователей, эти данные "представляются наиболее ценным на сегодняшний день материалом для изучения долговременных тенденций дифференциации оплаты труда в дореволюционной России" (БОРОДКИН Л. И. Неравенство доходов в период индустриальной революции. В кн.: Россия и мир. Сб. ст. М. 2001, с. 352).

67. СПФ АРАН, ф. 837, оп. 1, д. 10, л. 76об. Отмечая огромную разницу между Струве - публицистом и Струве - оратором, Рыкачев вскоре оставил в своем дневнике запись о посещении одного из предвыборных собраний в Петербурге, проникнутую искренним сочувствием к Струве: "Скандально говорил Струве - такого растерянного оратора еще, кажется, я ни разу не слышал на политическом собрании - какой-то лепет гимназиста, провалившегося на экзамене. Мне так было его жалко" (там же, л. 83).

68. СТРУВЕ П. Ук. соч., с. XV.

69. СПФ АРАН, ф. 837, оп. 1, д. 11, л.6об., 7об.

70. Русская молва, 9.XII.1912, N 1.

71. БЕРМАН А. А. В. Тыркова-Вильямс по ее письмам и воспоминаниям сына. Лувен-Вашингтон, 1964, с. 103.

72. Статьи: Капитализм и демократия. - Русская молва, 15.XII.1912, N 7; О капиталистической наживе и идеализме. - Там же, 17.XII.1912, N 9; Критика без ответственности. - Там же, 19.XII.1912, N 11; За полвека. - Там же, 19.1.1913, N 39; Кант, фон Дитмар и Туган-Барановский. - Там же, 27, 28.1.1913, N 47, 48; О некоторых наших предубеждениях. - Русская мысль, 1913, N 10. Оппонентами Рыкачева выступили М. И. Туган-Барановский, П. А. Сорокин, редакция кадетской газеты "Речь".

73. Утро России, 14.1.1915, N 14.

74. РЫКАЧЕВ А. Капитализм и демократия.

75. РЫКАЧЕВ А. О некоторых наших предубеждениях.

76. РЫКАЧЕВ А. Русское дело в Маньчжурии, с. 122, 123, 136.

77. РЫКАЧЕВ А. Капитализм и демократия; ЕГО ЖЕ. О некоторых наших предубеждениях, с. 48.

78. Решение Рыкачева "не останавливаться перед личной жертвой" в общем народном бедствии объяснялось еще и пережитой им ранее личной трагедией в связи со смертью жены. "Моей религией внутренней, скрыто в сущности, до сих пор была религия счастья мужчины с женщиной, - записал он в дневнике 14 июня 1914 г. - А теперь? И теперь тоже, но сильнее чувствуется теперь сверхмирная, религиозная сторона этого культа. Инстинктивное чувство самосохранения бессильно цепляется за разные иллюзии и утешения, но голос разума говорит - все остальное должно быть и может быть лишь мудрой развязкой несчастно сложившейся драмы. Сделать развязку мудрой и достойной - вот все, что мне осталось" (СПФ АРАН, ф. 837, оп. 1, д. 11, Л. 16).

79. СТРУВЕ П. Ук. соч., с. XIII-XVI; ФРАНК С. Ук. соч., с. 186 - 187.

80. Библиотекарь, 1914, вып. 3, с. 498 - 499.

81. СТРУВЕ П. Гибель А. И. Звегинцева и годовщина А. М. Рыкачева. - Русская мысль, 1915, N 12, с. 155.