Творческий процесс, акт творения произведения искусства предполагает определенную динамику, имеет сложный ритм, проследить за которым – задача не из легких. Музыкант, поэт, живописец, архитектор, словом, Художник (если он действительно является таковым, а не примеряет на себя маску творческой личности) всегда много раз за свою жизнь, будь она длительностью почти в век, как у Тициана или Микеланджело, или немногим более 20 – 30 лет, как у Лермонтова, Пушкина, Есенина, Ф. Васильева или де Тулуз-Лотрека, испытывает то, что принято называть взлетами вдохновения, т.е. творческий подъем, и то, что обычно именуется кризисом стиля, творческим застоем, наконец, упадком. Каждый из таких периодов – испытание для Мастера. Сколько раз он подвергается таким испытаниям, зависит только от того, насколько глубока сила его таланта, для которого, как известно, шкалы и мерных единиц не существует, человек пока не дерзнул их изобрести, стреножив Божий дар и поместив его в понятийный аппарат.

Полная версия публикации

Художник – это своего рода часовой механизм, который чрезвычайно чувствительно реагирует на то, что происходит в окружающей его культурной среде. Капризное действие этого механизма диктуемо временем, но, формируемый временем, механизм иногда дает сбои и начинает бунтовать против него же, пытаться опередить его или искусственно задержать. Происходит это в основном в так называемые переходные, переломные эпохи. Тогда этот кокон, плотно окруженный со всех сторон культурной тканью, начинает доминировать над временем, пытаться подчинить его себе, окрасить в свои цвета, а не подстраиваться под заранее подготовленную предшественниками палитру.

Полная версия публикации

К XVI в. во французской мемориальной скульптуре уже можно выделить несколько различных типов надгробных памятников, которые, подвергаясь изменениям в духе последующих эпох, все же в основе своей проживут довольно долго. Ренессансная эпоха и в мемориальную скульптуру привнесла увлечение античностью, а маньеризм – тягу к усложненным композициям и любовь к богатой и пышной орнаментике. Наиболее часто встречаются надгробные памятники трех типов: 1 – усыпальница, близкая еще к средневековой схеме, нечто вроде захоронения «intermédiaire» ; 2 – гробницы решенные в античном духе, своего рода «comme l’antiquité» , т.е. где ренессансный компонент преобладает; часто в основе лежит принцип контраста, – это гробницы особой группы, „entre la vie et la mort” , где усопший изображается дважды: один раз при жизни – еще молодым, красивым, сильным, часто лежащим или коленопреклоненным, в верхней части гробницы, второй раз – это уже обнаженное тело в предсмертной агонии в нижней части надгробия; и 3 – т.н. «tombeaux de coeur», т.е. «мавзолеи для сердца», существующие обособленно от самих надгробий усопших.

Полная версия публикации

Термины stilwandlung, stilwandel, formwandlung, примененные в работе Г.Вельфлина в контексте анализа перехода от ренессансного искусства к его барочной вехе, точно и удачно обозначают тот период, который в художественном календаре Европы является, пожалуй, наиболее сложным. Эти дефиниции практически не имеют точного русского аналога, их в разных трудах переводили по-разному: «смена стилей», «изменение стиля», «превращение или преобразование стиля». Тот же период в итальянской художественной культуре А.Лосев именует модифицированным Возрождением.

Полная версия публикации

В стародавние времена во время церемонии бракосочетания пара совершала семь шагов вместе, во время которых произносились слова, значение которых было примерно следующим:
"Первый шаг - чтоб была пища и достаток, второй шаг - для терпения и силы, третий шаг - чтоб не отречься от обетов и идеалов, четвертый шаг - для долгой счастливой жизни, пятый шаг - для плодородия скота, шаг шестой - для совместной жизни при любых обстоятельствах, и седьмой - для того, чтобы не забыть Бога"

Полная версия публикации

Описание собственной смерти в лирике В. Ходасевича является свидетельством переживания Апокалипсиса изнутри, полным воплощением мечты о разрушении мира. В цикле «Европейская ночь» личное осмысление и «проживание» ситуации Страшного Суда (собственная гибель впервые дается столь детально) взаимосвязано с традиционной для поэзии Ходасевича устремленностью к уничтожению человечества. Первый полюс, вводящий мотив расподобления лирического «я», образуют тексты, в которых демонстрируется выбор смертельного исхода как знак эсхатологического миросозерцания поэта . Второй полюс представляют стихотворения с описанием гибели «другого» - чаще обывателя , а иногда герой не назван, но его судьба сопоставлена с мечтами лирического «я» .

Полная версия публикации

Очерк В. Ходасевича «Помпейский ужас» посвящен посещению поэтом Помпеи. Характеристика Помпеи напоминает традиционные представления о мифологическом царстве Аида, извозчик словно воплощает образ Харона, а сам поэт – Орфея, с той лишь разницей, что смысл этого странного путешествия – не поиск умершей возлюбленной, а «долг» туриста, обязанного осмотреть похороненный много веков назад город. Сюжет путешествия в подземный мир возникает не случайно. Мифологема Помпеи отражает контаминацию мотивов смерти и жизни, бытия, мгновенно превратившегося в небытие, и соотносится с семантикой Аида, воплощенного в самом существе города.

Полная версия публикации

В статье рассматриваются мотивы льда и снега в лирике А. Ахматовой. Снег и лед втягивают в себя, словно воронка, мотивы статуарности и творчества. Две этих линии открывают творческий миф Ахматовой, которая традиционные, практически стертые метафоры снега-савана и заледенения сердца обыгрывает буквально, извлекая их из невещественного мира и вылепливая, как произведения изобразительного искусства, подобно ваятелю.

Полная версия публикации

В статье рассматриваются два стихотворения Т. Готье (в переводе Н. Гумилева) о рождении и смерти. Смерть ребенка, одушевляющего свои игрушки, у Готье оказывается сопричастной ранней гибели Христа, а вторжение ангелов в земную жизнь преображает ее, создает «вертикальный луч», символизирующий Божественный Свет, который нисходит на Землю.

Полная версия публикации

In her paper Yelena Kulikova analyzes the motif of the imaginary poetic journey in the lyric verse of Gumilev, Pushkin’s Autumn, and Baudelaire’s Le voyage and L’invitation au voyage. The composition of Gumilev’s Sentimental Journey reveals an overlapping of the realms of reality and fiction. In the end reality turns out to be fiction and the journey of the two lovers acquires its materiality solely on a sheet of paper. Nevertheless, the poetic realm has enough power to create reality out of imagination.

Полная версия публикации