О ВОСПРИЯТИИ РОССИИ В ЕВРОПЕ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Дата публикации: 21 июля 2021
Автор: О. Ф. КУДРЯВЦЕВ →
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО →
Номер публикации: №1626859598 / Жалобы? Ошибка? Выделите проблемный текст и нажмите CTRL+ENTER!

Должно было пройти около полутора веков после выхода в свет известной работы В. О. Ключевского "Сказания иностранцев о Московском государстве" (М., 1866), чтобы появилось новое обобщающее исследование на эту тему. Им стала книга бельгийского историка Стефана Мунда¹ . За полтора века многое изменилось. В поле зрения ученых попал ряд западных источников по истории России XV-XVI вв., не замеченных в свое время прославленным русским ученым, появились сотни их публикаций, а также исследований, сообщающих важные данные о политических, экономических, религиозных и культурных отношениях между Западом и Востоком Европы, стал вырабатываться критический взгляд на западноевропейские документы о России, который подвергает их процедуре строгой проверки и заставляет усомниться в их полной достоверности, наконец, в самостоятельное направление исторических исследований выделилось изучение взаимодействия культур, социумов и цивилизаций, поставившее в повестку дня необходимость выявления характерных, исторически обусловленных черт восприятия чужого мира как способа его освоения и одновременно как средства самоидентификации.

В книге С. Мунда учтены, хотя и не в одинаковой мере, все требования к исследованию сложившегося в Европе XV-XVI вв. образа России. Основная заслуга бельгийского историка - в систематизации и критическом анализе европейских нарративных источников ренессансной поры о Восточной Европе. По задачам и масштабу проделанных изысканий его труд не имеет себе равных в мировой исторической науке.

Все европейские нарративные источники о Восточной Европе изучаемого периода С. Мунд делит на три категории, каждой из которых посвящает самостоятельный раздел. К первой категории он относит описания путешествий, включив в эту группу сочинения венецианского дипломата Амброджо Контарини, английских мореплавателей Ричарда Ченслера, Джорджа Киллигворта, Энтони Дженкинсона, Роберта Беста, Томаса Саутема, Эдварда Вебба, Джерома Боуса, Томаса Рандольфа и писавшего по их материалам Климента Адамса, императорских послов Франческо да Колло и Ганса Кобенцля, иезуитов Иоанна Павла Кампанского, Антония Поссевина и еще одного безвестного члена этого ордена. Основное внимание уделяется тому, с какой целью и кем путешествия предпринимались, как готовились, по каким маршрутам, в какое время и в каком составе проходили, как долго длились, с какими препятствиями сталкивались, что ожидало иноземцев в Москве; отдельно рассматривается, кому эти описания предназначались и кем они редактировались и в какой мере то и другое отразилось на их содержании; наконец, излагаются основные темы, которых касались описатели Московии, - ее природа, города и деревни, население, религия, характер власти ее государя.

Во вторую категорию включены работы по хорографии (т.е. описанию земель) со сведениями о Восточной Европе польских авторов Матвея Меховского, Мартина Кромера, Станислава Сарницкого, итальянского гуманиста Павла Йовия, католического

Кудрявцев Олег Федорович - доктор исторических наук, профессор Московского государственного института международных отношений (университета).

¹ Mund S. Orbis Russiarum. Genese et developpement de la representation du monde "russe" en Occident a la Renaissance. Librairie Droz S.A. Geneve, 2003. 598 p.

стр. 89

прелата Иоанна Фабри, лютеранского пастора Пауля Одерборна, габсбургского посла Сигизмунда Герберштейна, выходца из Швеции Олауса Магнуса, иезуита Антония Поссевина, английского посла в Москве Джильса Флетчера и итальянца на польской военно-административной службе Алессандро Гваньини. В разделе, посвященном этим источникам, автор подробнее останавливается на истории создания каждого из них, уделяя внимание прежде всего целям, с которыми они писались, читательскому кругу, которому они адресовались, уровню осведомленности о делах Восточной Европы, способам подачи информации и ее критическому осмыслению, а также новым материалам, содержащимся в них и имеющим отношение главным образом к географии и этнографии.

К третьей категории отнесены разного рода исторические хроники, посвященные Польско-Литовскому государству (начиная с хроники Яна Длугоша), Германии, Ливонской войне, правлению Ивана IV, всемирной истории, а также многочисленная политическая публицистика в виде памфлетов и панегирических поэм на латинском, немецком и польском языках. Особое внимание уделено вопросу о распространении на Западе сведений о Восточной Европе. Выявляются наиболее часто публиковавшиеся труды, из которых самыми популярными в XVI в. были "Записки о Московии" Герберштейна и сочинение "Книга о посольстве Василия, великого князя Московского, к папе Клименту VII" Павла Иовия, рассматриваются книгоиздательские центры, печатавшие сочинения с известиями о русских землях, а среди этих центров, безусловно, выделялись Венеция, Базель и Франкфурт; самостоятельное внимание уделено переводам, резко расширявшим круг тех, кому могли стать доступными подобного рода труды. Особое внимание уделено заимствованиям, т.е. использованию отрывков (того или иного объема) и сведений одного трактата в другом (или в других); чаще всего цитировались в литературе о Московской и Польско-Литовской Руси XV-XVI вв. сочинения Матвея Меховского ("Трактат о двух Сарматиях", первое издание 1517 г.), давшего первое систематическое описание земель на восточных границах Польши, Павла Йовия, блестящего латиниста и гуманиста, создавшего на страницах выпущенной в 1525 г. небольшой книги разносторонний и очень привлекательный образ Московии, и Сигизмунда Герберштейна, с 1549 г. публиковавшего самый фундаментальный, полный и, несомненно, авторитетный из трудов, сообщавших в эпоху Возрождения о Восточной Европе.

Во введении к своему труду С. Мунд ставит вопрос, ответом на который должно явиться все его исследование: был ли "русский мир" в восприятии людей Запада частью Европы или, по их убеждению, в большей степени он испытал на себе влияние Азии (с. 17)? В заключении, подводя итоги, историк констатирует, что русские в качестве наследников Византии и строгих ревнителей православной веры были обречены на то, чтобы Запад их отверг; человек латинской культуры, воспитанный в традициях гуманистической образованности, попадая на Русь, не мог не поразиться отсутствию учебных заведений, незнанию древних языков, невоспитанности и пренебрежению к гражданским установлениям, могуществу дикой природы, покорение которой стоило огромных усилий. И не случайно московиты чаще всего выставлялись европейскими авторами в малопривлекательном виде, людьми низкими, подлыми, приверженными суевериям и пьянству, с царем-тираном и церковью богатой и непросвещенной (с. 464-^65). Разумеется, в некоторых случаях отмечались и положительные, с точки зрения человека XVI в., черты московитов, например, их глубокое благочестие. Но, как показывает С. Мунд, писатели, которые черпали сведения из первоисточников, т.е. сочинений тех людей, которые сами наведывались в русские пределы или были хорошо осведомлены о тамошней жизни, предпочитали умалчивать обо всем, что могло подать ее с выгодной стороны, ибо и сами эти авторы, заимствовавшие информацию из вторых рук, и их аудитория имели установку обращать внимание только на все необычное, экзотическое, что a priori полагалось ожидать от народа, считавшегося варварским (с. 454). Речь идет о чем-то большем, чем "идеологический заказ", о коренном различии во всей системе основополагающих духовных ценностей и принципов гражданского устроения, делающим невозможным адекватное восприятие одной цивилизации другой, т.е. России За-

стр. 90

падом. И вполне справедливо бельгийский исследователь постоянно обращает внимание на то, что явления русской жизни подавались европейскими ее описателями в соответствующем преломлении, так сказать, через "западную оптику" (с. 455).

Конечно, не вся западная информация о Восточной Европе была от начала и до конца ложной. Дать точные сведения об описываемом предмете для многих повествователей о России было делом чести. Не случайно они проверяли и перепроверяли чужие данные, стремились все, что можно, увидеть своими глазами или, по крайней мере, опереться на надежных свидетелей. И С. Мунд имеет все основания утверждать, что образ России, скажем, в описаниях путешествий в основных чертах соответствует действительности (с. 164; см. также: с. 463). В эту эпоху Московия большей частью, как сообщали европейские авторы, была покрыта лесами и непроходимыми болотами, малонаселена, изобиловала дикими зверями и располагала большими природными ресурсами; путешественники указывали также на холодный климат страны, деревянные постройки в ее городах, расположенные на удалении друг от друга, на огромную роль религии и церкви в жизни народа, на широкое распространение монашества, на всевластие московитских государей и помпезный церемониал их двора, на бедность населения, его благочестие, полную зависимость от власти и приверженность к пьянству. И все же, сколь бы ни соответствовал этот образ тому, что можно назвать "российской действительностью" XV-XVI вв., он, как справедливо подчеркивает историк, "основывается на поверхностном знакомстве с Московией и ее обитателями, объяснимом многими причинами: трудностью языкового общения, подозрительностью московитов и обычаями их гостеприимства, а равно и предрассудками наших путешественников, их несомненным чувством превосходства по отношению к стране, которая их принимала, и их непониманием того, что они оценивали как чужое". В итоге образ этот основывается на неполном видении предмета (с. 164). Например, все авторы пишут о безграничной власти повелителя Московии, но при этом упускают из виду, что в руководстве страной он держал совет с приближенными к нему людьми, объединенными в Боярскую думу, что имелась определенная управленческая структура в виде приказов, что с 1549 г. созывались собрания сословий - Земские соборы, аналогичные Генеральным Штатам во Франции; они справедливо говорят, что вся Московия считалась собственностью царя, но умалчивают при этом о наследственных владениях бояр - вотчинах (с. 164 - 165).

Не свободен образ России, создаваемый в Европе эпохи Возрождения, и от явных неточностей. Сообщая, что русские ведут службы в церкви на родном языке, европейские авторы ошибаются, путая церковно-славянский язык с русским; Да Колло и Турбервиль вводят читателя в заблуждение, утверждая, что на Руси нет другого закона, кроме воли государя, хотя в 1497 г. был принят "Судебник", замененный в 1550 г. другим, новым сводом законов (с. 165 - 166). К деформации образа "русского мира" вели и невольные искажения, вызванные стремлением повествователей сделать понятнее читателю чужой, "русский мир", сближая его с реалиями европейской жизни. Так, Ченслер и Адаме для того, чтобы дать наглядное представление о размерах Москвы приравнивают ее к Лондону с пригородами; Контарини и Адаме уподобляют московского митрополита папе, а Кобенцль говорит о сходстве царского венца с папской тиарой; Контарини и Да Колло упоминают о "баронах", "знати", "благородных людях", имея в виду бояр (с. 166- 167). В результате получается понятная западному читателю картина, но искаженно, иногда просто превратно передающая русскую действительность.

Мало того, что видение европейцами России неизбежно оказывалось неполным, частичным, оно также было пристрастным и в целом негативным. И это подтверждает изображение нравов и черт характера народа, преподносимых так, чтобы подчеркнуть все его недостатки (с. 166). Речь уже идет о несомненной предвзятости, которую обязательно надо учитывать, изучая западные известия о России XV-XVI вв. С. Мунд совершенно прав, доказывая, что цель трактата Герберштейна о России, самого обстоятельного из сочинений XVI в., ей посвященных, в частности, в том, чтобы опровергнуть ее идеализированный образ, созданный Иоанном Фабри и Павлом Йовием (с. 211, 462). И подобное отношение к России следует объяснять уже не только невозможностью по-

стр. 91

нять и принять культуру и устои другой, чуждой европейскому сознанию цивилизации, но и вполне определенной позицией габсбургского дипломата в международных делах: ведь, делая ставку на союз с Польско-Литовским государством, Герберштейн должен был показать с невыгодной стороны страну, враждебную этому государству. Во второй половине XVI в., во время Ливонской войны, появилась даже своего рода цензура, стремившаяся не допустить к печати то, что могло послужить составлению выгодного мнения о московитах. С. Мунд в этой связи указывает на опубликованные в Польше и Германии сборники сочинений о Восточной Европе и России Яна Лазицкого и Иоганна Марниуса-Аубриуса, в которых подвергся значительному сокращению трактат Фабри для того, чтобы его материал не противоречил негативному образу Московии, который получил тогда широкое распространение (с. 375).

Особого внимания заслуживают замечания бельгийского историка о том, что наибольший вклад в выработку стойких, стереотипических предрассудков в отношении России-Московии внесли памфлеты периода Ливонской войны, небольшие, простым стилем написанные сочиненьица на национальных языках, преимущественно немецком и польском, предшественники современной периодической печати. Образцом для них служили антитурецкие памфлеты, в большом количестве издававшиеся на протяжении XVI в.; не случайно печатались и те, и другие, как подчеркивает С. Мунд, в одних типографиях; и не случайно к русским применялись уничижительные характеристики, относимые к туркам, вроде "кровавые псы", "вековечные жестокие враги" и т.п., и изображались русские на гравюрах в турецком убранстве (с. 350 - 351). К памфлетам примыкали панегирические поэмы, сообщающие мало новой информации, но ввиду их доступности широкому кругу читателей игравшие свою роль в распространении и закреплении в сознании человека западной культуры стойких убеждений в том, что московиты - варвары, а государь их - тиран (с. 354).

Отметив несомненные достоинства монографии С. Мунда, остановимся и на имеющихся в ней упущениях и спорных положениях. Заметна некоторая непоследовательность в подборе источников. С. Мунд стремится проанализировать все, что могло быть известно о Восточной Европе образованным европейцам эпохи Возрождения или что было опубликовано о ней к 1600 г. В силу этого без внимания остались такие интересные документы, как "Путешествия и посольства" бургундского рыцаря Гильбера де Ланноа (первая половина XV в.), записка канцелярии миланского герцога, составленная по материалам беседы с российским послом (1486), "Путешествие в Россию" датского дипломата Якоба Ульфельдта, написанное в конце 80-х годов XVI в. и опубликованное в 1608 г., сочинение Михалона Литвина "О нравах татар, литовцев и московитов", созданное в 1550 г. и изданное в 1615 г., и ряд других. Непонятно также, почему в рецензируемой работе активно привлекается трактат Франческо да Колло, написанный вскоре после его путешествия в Россию в 1518 - 1519 гг., переведенный с латинского на итальянский язык в середине XVI в., но изданный, как и трактаты Ульфельдта и Литвина уже в начале XVII в., в 1603 г.

Следует указать на допущенную неточность в интерпретации очень популярной в политической идеологии Московской Руси концепции "Третьего Рима" (с. 153, прим. 314). Присваивая Москве имя "Третьего Рима" и последнего, автор этой концепции монах Филофей подразумевал, что первый Рим пал не под ударами варваров в V в., а в результате отказа папства от православия в конце VIII в., а второй - не вследствие захвата турками Константинополя, а из-за заключения византийскими церковными иерархами Флорентийской унии 1439 г. с католиками и подчинения папству.

Некоторое противоречие заключается в утверждении автора, что принадлежность как московитов, так и рутенов (т.е. обитателей польско-литовской Руси) к славянскому миру никогда не ставилась под сомнение (с. 315 - 316), и сделанном им позже наблюдении, что рутены идентифицировались рядом авторов XVI в. с сарматским племенем роксоланов, а московиты - с модоками, азиатскими родственниками сарматов, а также с мосхами, обитавшими в Колхиде, и даже с амаксобиями, скифским племенем (с. 322 - 323). И это наблюдение нужно признать более верным.

стр. 92

В работе есть ряд весьма характерных фактических неточностей, на которые поэтому тоже следует обратить внимание. На с. 27 Новгород назван "княжеством" (principaute de Novgorod), хотя вплоть до своего присоединения к Москве он сохранял строй, который точнее было бы назвать республиканским. В 1593 г. царем на Руси был Федор Иоаннович, а не Борис Годунов (с. 27), избранный на престол в 1598 г. Известную Острожскую академию не следует характеризовать как "высшее учебное заведение" (с. 39), о программе и характере обучения в ней мало что известно, но она была ближе к "школам искусств" (artium). Трактат итальянского гуманиста Бальдассаре Кастильоне "О придворном" не стоит относить к пособиям, наставляющим добрым манерам (с. 162), ибо он посвящен широкому кругу этических, политических и эстетических вопросов, что делает его одним из наиболее значимых теоретических трудов итальянской гуманистической мысли XVI в.

Все эти замечания не могут повлиять на общую оценку труда С. Мунда как самого обстоятельного и фундаментального из исследований последних полутора веков, посвященных известиям европейцев по ранней истории Московской Руси. Исследование С. Мунда - в высшей степени добросовестно, историк положил немало сил на то, чтобы выявить и проанализировать широчайший круг источников; в итоге ему удалось показать, что содержащиеся в них сведения о русской действительности - отнюдь не беспристрастные свидетельства, как они до сих пор преимущественно трактовались в историографии, ибо передают образ чужой для их авторов русской страны через призму миросозерцания той цивилизации и той культуры, в лоне которых они появились. Несомненно, в дальнейшем никакое серьезное изыскание в области русско-европейских связей ренессансной поры не сможет обойтись без обращения к работе С. Мунда.

Опубликовано 21 июля 2021 года