Избежим обычной ошибки пишущих на эту тему и не будем касаться истории Украины: она ровным счетом ничего здесь не доказывает. Есть факты нынешнего дня - например, 1345 школ с русским языком обучения из около двадцати тысяч всех школ Украины. Эти 1345 сосредоточены в основном на востоке и юге, где, напротив, редкость - школа с украинским языком обучения.

Еще два факта: в трехмиллионном, в основном русскоязычном, Киеве осталось шесть школ с русским языком обучения; в маленьком (далеко до миллиона) украиноязычном Львове их пять.

О чем говорят эти факты?

Первое. На востоке и на юге Украины языковая ситуация та же, что в эпоху СССР.

Второе. Столица - барометр нации - обнаруживает феномен отсутствия у подавляющего большинства населения культурно-языковой идентичности и понятное отсюда равнодушие к "смене вывески".

Третье. Подавляемое, то есть сознающее свою культурно-языковую идентичность, меньшинство населения тем яснее ее сознает, чем выше степень фактического проявления его отчуждения от большинства.

Хорошо помня, что такое тоталитаризм, население легко поддается соответствующим фобиям, искусственно вызываемым политиками в канун выборов, и важнейшая из них - фобия "языкового насилия". Именно она позволяет региональным элитам после (в целом честных) общенациональных выборов быть представленными в центральных органах власти в качестве двух основных политических игроков. При этом русскоязычные регионы единственно возможную у нас "языковую войну" давно проиграли: ведь на современном политическом жаргоне Украины идиома "демократические силы" означает "украиноязычные". Никаких других языковых войн, равно как и языкового насилия, у нас быть не может, ибо нет сил, которые были бы в них заинтересованы. Борьба восточных и южных элит за "официальный русский язык" заканчивается на границах их регионов (где в его статусе и так никто не сомневается) и выдвигается лишь в качестве узнаваемого бренда в предвыборной гонке. По количеству экземпляров продаваемых на Украине книг, журналов и газет на украинском и русском языках (соотношение примерно один к ста) можно судить о том, каким языком реально пользуется функционально грамотная часть населения. То же самое можно сказать о языке ТВ, радио, интернета.

Но поскольку взрослых все устраивает, то, как всегда, страдают дети - конкретно в городах Центральной Украины, где нет русскоязычных детсадов, почти нет русскоязычных школ, а в украиноязычных русского нет вообще, даже как иностранного. Можно ли говорить о формировании языковой личности, если думает и общается эта личность на том языке, на котором писать не умеет (то есть, по сути, неграмотна), при этом вообще ничего не читает, кроме учебников на неродном языке, которые довольно плохо понимает (то есть и на этом языке функционально неграмотна)?

Что действительно подверглось языковому насилию (самым простым, "мирным" путем прекращения госфинансирования) - так это та область украинской филологии (не только русистики, хотя она-то в первую голову), которая отвечала за практическое изучение "подводных камней" билингвизма и бикультурности. (Последняя, разумеется, может быть отнесена лишь к "эксклюзивным экземплярам" вроде Гоголя; хотя он-то как раз вне феномена бикультурности весьма темен.) А ведь нам непременно нужно хотя бы научно заниматься своими детьми, причем двумя их категориями.

Во-первых, исследовать такой культурный феномен, как киевский школьник, говорящий на языке, на котором он не умеет писать (это русский), и не говорящий на языке, на котором он учится писать и вообще - учится (а это украинский). Тут в распоряжении филолога потрясающие человеческие документы, начиная с русского мата на заборах, где авторы обходятся без некоторых кириллических букв по причине их отсутствия в современном украинском алфавите. И это, конечно, не единственный и не главный результат почти полной украинизации киевских школ.

Во-вторых, интересно посмотреть и на детей в русских школах Украины, изучающих язык и культуру в отрыве от "метрополии". Недавно ученик одной такой школы прошел отбор на международный конкурс по русскому языку. Он на этом конкурсе (в Москве) далеко опередил грамотеев не только дальнего, но и ближнего зарубежья. Однако чемпионом не стал, ибо срезался на простом (для них) вопросе: кому стоит в Москве памятник на Красной площади (ответил, что Ленину).

Все помнят, как Владимир Набоков, осознав себя пожизненным эмигрантом, поставил самому себе такую задачу:

Обескровить себя, искалечить,
Не касаться любимейших книг,
Променять на любое наречье
Все, что есть у меня, - мой язык.


Задача далась ценой неимоверного напряжения всех творческих сил и в конце концов была осуществлена. Но то - гений словесности. Кажется, никто с этой стороны Набокова еще не исследовал, если не считать самоисследования - ценнейшего именно в лингвистическом отношении русского автоперевода "Лолиты" и особенно послесловия к нему. Сотни тысяч наших соотечественников, не гениев словесности, ныне, сознательно или бессознательно, обрекли если не самих себя, то своих детей на тот же "набоковский" процесс. Но десятки миллионов их пока остались "при своем" - своем языке, своей культуре, не пожелав променять их "на любое наречье". Однако "природа", в лице Минобразования Украины, мстит им, не то чтобы не предлагая в программах и учебниках ни слова о России (какие-то слова иногда, например в учебниках по истории, все же попадаются), но обрекая наших детей на миф вместо знания - миф о стране, в самом сердце которой, метафорически говоря, стоит памятник Ленину, а то и Сталину.

Кто-то спросит: чем, собственно, лучше Минин и Пожарский? Отвечу: тем, что памятник им на Красной площади до сих пор действительно стоит. А Ленин - там же - до сих пор действительно лежит. То и другое - это культурные реалии, не более. Но знание их - это много. По сути, подобные знания - это все для той проблемы "передачи идентичности", о которой я сейчас говорю.

Что-то у нас на Украине происходит с передачей нашей русской интеллигентской идентичности, и "меня терзают смутные сомненья": а передается ли она вообще? Смогу ли я передать ее дальше, моим детям, в той чистоте, в какой моей русской (или украинской?) бабушке, харьковчанке Галине Петровне Новосельцевой (1910 года рождения), несмотря на события 1917 и последующих годов, передал мой прадед, профессор Харьковского университета Петр Иванович Новосельцев? Или моим детям предстоит кризис идентичности, подобный тому, через который прошел мой польско-венгерский дедушка, киевлянин Николай Леонтьевич Сумчинский, или мой еврейский дедушка, Иосиф Аронович Звиняцковский, получивший религиозное иудейское воспитание в Брагине (Белоруссия) и ставший сначала 16-летним красным комиссаром, а потом уже - русским интеллигентом?

Напоследок все же не удержусь от исторического замечания: если бы каждый коренной (не менее трех поколений) киевлянин, харьковчанин или житель любого другого украинского города составил свое генеалогическое древо, оно получилось бы не менее интернациональным. Но русский язык, русская культура давали и дают нам нечто большее, чем общие разговорные темы по принципу: "одни поем мы песенки, одни читаем книжки". The last is silence.