Татьяна Москвина - один из ведущих российских критиков и театроведов, острый публицист, яркий прозаик. Ее пьесы идут на сценах страны с неизбежным аншлагом (наиболее известна поставленная С. Говорухиным "Па-де-де"). Она лауреат конкурса современной драматургии 2003 года. Фильмы по ее сценариям побеждают на кинофестивалях ("Не делайте бисквиты в плохом настроении" - приз кинофорума "Амурская осень" в Благовещенске). Известность выпускнице Ленинградского театрального института принесли хлесткие статьи об отечественном кино- и театральном мире. По образному выражению Виталия Вульфа, статьи Москвиной - это "математика искусствознания". Ее роман "Смерть - это все мужчины" два года назад вошел в шорт-лист премии "Национальный бестселлер".

- Похоже, Татьяна Владимировна, вы не торопились с выходом к широкому читателю: первые ваши книги появились сравнительно поздно.

- Что я могу сказать - медленно зреют изумруды в глубине горных пород... Я никогда не заботилась о славе. И невроза литературы у меня никогда не было. Время от времени я начинала писать: наброски пьес, песенки, - а потом думала: ну для чего это? На что я буду тратить свою жизнь, единственную и неповторимую? У меня была семья (она и сейчас есть, просто оба сына уже выросли). Были какие-то делянки, которые я разрабатывала, - в частности, занималась Александром Николаевичем Островским (недавно, кстати, сдала в "Лимбус Пресс" сборник своих статей о нем). А у нас всегда был спрос на определенные темы - скажем, на актуальные отзывы о кино. Я стала писать о кино, и мои статьи всегда охотно печатали. С каждым годом я работала все больше и больше. Это как в античной пословице: желающего подчиниться судьба ведет, а нежелающего - тащит. Я подчинялась. Потом стало ясно: надо что-то сложить, какую-то книжку. Медленно складывала. В 2003 году в "Лимбусе" вышел мой сборник "Похвала плохому шоколаду". Было время сева - настало время жатвы. Вот наша с вами любимая Тэффи тоже дебютировала поздновато, когда ей было уже под тридцать. Очень поздно дебютировала и другая моя любимая писательница, Мюриел Спарк, ей вообще за сорок было. Есть профессии, где ранняя известность - вещь полезная, чтобы человек мог наиграться своей славой. А в литературе, по-моему, ранняя слава, особенно у прозаика, - штука опасная.

- Вы работаете в разных жанрах. Существуют ли какие-то отличия в технологии письма, в ощущениях, когда вы пишете роман, пьесу или, например, фельетон?

- Фельетоны и критические статьи я пишу очень быстро. У меня с читателями давние отношения, они уже привыкли ко мне. Я быстро формулирую то, что хочу сказать. Иногда я бываю "сложнее", когда, скажем, пишу для журнала "Искусство кино". Тут я могу показать, что не лыком шита, что-то знаю. Эта работа вроде вышивания. Художественный текст - совсем другое,

стр. 3

он меня выматывает абсолютно, потому что я же не списываю с действительности, а занимаюсь "анализом и синтезом". На каждую сцену или реплику уходит страшно много реального материала. Поэтому, когда какие-то девушки начинают со мной ссориться под тем предлогом, что каждая из них является крошкой Эми из романа "Смерть - это все мужчины", что я могу ответить? Да, одну твою реплику я взяла, потому что она мне понравилась, но вообще-то на крошку Эми ушло человек семь в разных видах...

- Работа над художественным образом и над портретом реального человека похожи?

- Нет, когда пишешь портрет реального человека, имеешь дело с уже существующей вне тебя действительностью. Нужно только проанализировать свои впечатления и рассказать о них. Я не должна придумывать, я просто должна хорошо увидеть явление и занимательно о нем рассказать, в каком-то своем монтаже аттракционов. Это касается и литературоведения или критики, где у меня есть уже что-то готовое. А в художественном тексте я ничего изначально не имею, мне всё нужно придумать, а потом мною придуманное еще и проанализировать. Это более сложный процесс, он энергетически тяжелый.

- Одна из ваших статей начинается так: "Будучи крупным специалистом по разного рода макулатуре..."

- Я литературу люблю как воду. А воду люблю всякую. Вот море есть - я брошусь в море. Или в реку. Нет реки - в ванну лягу. Я читаю великие книги, замечательные книги, просто хорошие книги и вздор всякий занимательный. Я люблю, например, романы Марининой читать - полтора часа на роман. С большой симпатией отношусь к ранней Донцовой. Это даже не то что симпатия - это ласковая усмешка. Это интерес естествоиспытателя: имеешь дело с какими-то другими формами жизни, исследуешь их. Мне интересно смотреть, как работают механизмы занимательности, что считается интересным, каков общий внутренний колорит произведения, детали характера... Я, как гоголевский Петрушка, читаю всё, но для меня существует несколько этажей того, что мне нравится. Верхний этаж - там живет то, что любишь, в чем нуждаешься. А есть низший - где всякое такое, мусорный ветер современный гуляет, который, впрочем, тоже потом превращается во что-то вечное. Что-то отсеивается, что-то остается. Вот уже девяностые годы стали "девяностыми годами", о которых можно писать, рассуждать. По массовой литературе будут вспоминать: что мы смотрели, что носили, что читали, как себя вели... То же самое будет с "нулевыми".

- Как вы думаете, по каким произведениям, помимо массовых, будут вспоминать "нулевые"?

- Это как пойдет история. Но вообще нет сейчас такого произведения, из которого бы все было понятно про время. Вот, например, Лев Толстой написал "Анну Каренину" - помните, "все в России переворотилось и только укладывается"? - и про семидесятые годы девятнадцатого века в России всем всё стало понятно, потому что у него про всё написано: и про высшее общество, и про жизнь чиновную, и про крестьянство. Сейчас же писатели такого масштаба невозможны.

- Может, потому что тогда была только литература? А сейчас телевидение, интернет, кино во всем его многообразии...

- Наверное. В литературе наступило некое разделение труда. Был писатель, один на всё, выполнял несколько глобальных функций. Теперь эти функции распределены между двумя десятками писателей приличного уровня. И они все вместе выполняют то, что делал один Лев Толстой. Ну, может, вносят какую-то дополнительную ноту, юмор, скажем (у Льва Толстого, как известно, с юмором было напряженно). Вот такую вот совокупную работу делает целый цех. Опыт

стр. 4

таких людей, как Чехов или Толстой, сегодня кажется совершенно невероятным, потому что как можно лично всё увидеть, везде быть, всё понять, пронзить? Личный опыт современного писателя скромен. Есть у него какой-то эксклюзивчик, вроде тюрьмы, - ну он и пишет про тюрьму, а уж про любовь ему не написать. А если ты пишешь про теток, то уже не напишешь про супермена. Ну не выйдет у тебя.

- Говорят, в ближайшее время в издательстве "Амфора" у вас выходит новая книга?

- Только что сдала рукопись, редакторы взяли читать.

- Это роман?

- Я бы так не сказала. Я не утверждаю, что это роман, потому что вечно придираются: это у вас не роман! Я бы назвала это - "играслов".

- Сюжетная вещь?

- Мало того, что сюжетная, - она пародирует принцип занимательности. Двойная пародия - на жизнь и на литературу. Там есть убийственно серьезные высказывания, но всё насмешливо задрапированно в криминальную историю: расследование самоубийства пожилой публицистки. И подозревается, разумеется, что это не самоубийство. Расследователь встречается стремя подругами покойной: актрисой, которая работает в "Театре имени Театра"; полусумасшедшей учительницей, которая пишет философский трактат (фрагменты приводятся); третья - врач, которая вышла замуж и переехала в поселок городского типа в Тамбовской области. Таким образом - четыре части, четыре характера, четыре жизненных дороги...

- Какой из своих текстов вы считаете наиболее удачным?

- Кажется, мне удался текст "Шутник" про Жириновского, вошедший позднее в сборник "Люблю и ненавижу". Это веселая такая, лихая вещица, своеобразно переписывающая действительность. Переписывающая ее похоже и вместе с тем гораздо привлекательнее, чем она есть на самом деле. Я взялась за тему, с которой совершенно не была знакома. Это было предложение журнала "Искусство кино". Вообще, они часто предлагают мне очень интересные темы. Они же мне предложили про Михалкова писать, про Литвинову, про "9 роту". Это не обычная, не какая-то кондовая кинокритика, которая в зубах навязла. Дорожу своим текстом про "9 роту" - "Всем стоять!".

- Эту статью, как и многие ваши тексты, отличает очень жесткая этическая позиция...

- У меня очень высокий порог реактивности. Это очень важно для публициста - остро и быстро реагировать на какие-то общественно важные вещи. Иногда для меня даже неважно, как я пишу. Когда, например, надо защитить доброе имя человека, защитить город от разрушения, - тут уже не до художества....

Беседовал Сергей Князев

Принцип занимательности есть часть принципа извлечения из некоего сырья предмета чистого наслаждения. Это - погибель для человека. Скажем, сахар. Он входит составной частью в растительный мир и придает вкус многому из того, что идет в пищу Но сахар можно извлечь из сырья, сделать самостоятельным продуктом и есть сколько захочешь. Люди так и поступили, обретя благодаря употреблению чистого сахара невероятное число болезней и рабскую физиологическую зависимость. Занимательность - это сахар искусства. Если вы сахарозависимы, то, проклиная и ненавидя себя, будете, даже зная, как это вредно, пожирать пирожные - точно так же вы, став занимателезависимы, будете поглощать книжки и фильмы, где будет высокая доля сюжетной и упаковочной занимательности. Постепенно вы разучитесь употреблять нормальную пищу - она покажется вам пресной, безвкусной.

"Всем стоять!"