Ты тулуп ли мой, тулупчик, шуба новая!

Я носил тебя, тулупчик, ровно тридсят лет...

Из собрания народных песен П.В. Киреевского

Заячий тулуп в "Капитанской дочке" фигурирует неоднократно, при этом его названия и характеристики варьируются, и каждое его упоминание связано с движением сюжета. На это обратили внимание исследователи (см., например: Бабаев Э.Г. Творчество А.С. Пушкина. М., 1988. С. 92, 93, 106). Однако без внимания остается, как правило, фольклорно-песенный подтекст, благодаря которому "приключения" тулупа обретают дополнительный смысл.

Впервые о тулупе говорится при отправлении Петра Гринева в путь: "Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу". Затем, уже в степи, на вопрос Гринева встреченный им вожатый отвечает: "Как не прозябнуть в одном худеньком армяке! Был тулуп, да что греха таить? заложил вечор у целовальника: мороз показался не велик". Далее следует эпизод дарения, причем если в речи Гринева - в начале и в конце эпизода - нейтральное наименование - "заячий тулуп", то в речи вожатого - облагораживающий парафраз ("Его благородие мне жалует шубу со своего плеча..."), а в словах Савельича - варьирование в зависимости от цели высказывания: вначале, чтобы убедить вожатого, что одежда для него будет мала, - "барский тулупчик", затем, чтобы подчеркнуть ценность подарка, - "заячий тулуп почти новешенький".

стр. 106

После повторной встречи с Пугачевым, теперь уже самозванцем, о тулупе Гриневу напоминает Савельич: "Ты и позабыл того пьяницу, который выманил у тебя тулуп на постоялом дворе?". Здесь просто "тулуп", но тут же следом: "Заячий тулупчик совсем новешенький...". "Почти новешенький" тулуп (так было в первом эпизоде) стал теперь "совсем новешеньким" тулупчиком. Новое наименование одежды и в последующем размышлении Гринева: "Детский тулуп". Эпитет точный и многозначный одновременно. В этом контексте детский означает - "маленький, недорогой" (да и что может сравниться с ценою дарованной в ответ жизни!), а также и "не новый", и в то же время характеризует быстрое возмужание Гринева, которому он сам, недавний, представляется уже ребенком.

В следующей сцене Пугачев, объясняя Гриневу, почему тот не был повешен заодно с комендантом крепости, вновь вспоминает тулуп, прямо его не называя: "...но я помиловал тебя за твою добродетель...". Опять многозначно: с одной стороны, Пугачев понимает, что для государя, пусть и самозванного, заячий тулуп - мелочь, о которой и говорить не стоит, и, с другой стороны, в словах Пугачева заключена нравственная, человеческая оценка случившегося в буранной степи.

Следующий эпизод: Савельич предъявляет Пугачеву счет за разграбленное барское имущество, который завершается новым упоминанием тулупа: "Еще заячий тулупчик, пожалованный твоей милости на постоялом дворе, 15 рублей". Если лисья шуба (видимо, та самая, которую надели на Петрушу в дорогу поверх заячьего тулупа) оценена Савельичем в 40 рублей, то всего 15 рублей стоит тулупчик. К тому же Савельич, видимо, все это время сокрушался о барском добре, отданном вожатому, и оттого тулуп назван ласково: "тулупчик". Предъявленный реестр сначала приводит Пугачева в гнев: "Заячий тулуп! Я те дам заячий тулуп! Да знаешь ли ты, что я с тебя живого кожу велю содрать на тулупы?".

После расправы над защитниками Белогорской крепости угроза выглядит не столь уж нереальной. Но Пугачев отходчив. Его великодушие начинается с того, что он оставляет без внимания дерзкий поступок Савельича, а затем проявляется в посланном вдогонку подарке Гриневу - лошади и шубе "с своего плеча" ("к седлу привязан был овчинный тулуп"). Заметим, что и на этот раз подарок был весьма кстати ("Я надел тулуп и сел верхом, посадив за собою Савельича"), о чем Гринев сообщает Пугачеву при их следующей встрече: "Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и за тулуп. Без тебя я не добрался бы до города и замерз бы на дороге". Пугачев же снова вспоминает заячий тулуп и опять намеком: "Долг платежом красен, - сказал он, мигая и прищуриваясь". Однако вскоре Савельич, обращаясь в Пугачеву, вновь некстати заводит речь о заячьем тулупе: "Век за тебя буду Бога молить, а о заячьем тулупе и упоминать уж не стану". За этим следует

стр. 107

реплика: "Этот заячий тулуп мог наконец не на шутку рассердить Пугачева". Но позднее именно Пугачев, в разговоре с Гриневым, последним в романе вспоминает "стакан вина и заячий тулуп". Это свидетельствует о доверительности разговора и об установившемся полном взаимопонимании между собеседниками.

Примечательны те исправления, которые в процессе работы были сделаны Пушкиным в рукописи. В предложении (в начале романа) "Я опустил цыновку, закутался в шубу и задремал, убаюканный пением бури и качкою тихой езды" - слова "закутался в шубу" вставлены (Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.- Л., 1940. Т. VIII. С. 862). В счете, предъявленном Пугачеву Савельичем, заячий тулупчик первоначально был оценен в 100 рублей (Там же. С. 884). Обе поправки явно направлены на то, чтобы подчеркнуть не денежную весомость подарка, а его человеческую ценность. "Закутался в шубу" - напоминает о морозе, который испытывает на себе Гринев, и дополнительно мотивирует характер Гриневского подарка Пугачеву, а существенно более низкая, по сравнению с черновой рукописью, оценка тулупчика Савельичем говорит о том, что подарок дорог Пугачеву не ценою (свидетельствуя одновременно и о порядочности Савельича, не требующего лишнего).

Припомнив текст интересующих нас эпизодов, обратимся к подтексту, При этом нам предстоит выяснить два обстоятельства. Во-первых, с какими внетекстовыми ассоциациями связано столь важное в сюжете "Капитанской дочки" двойное дарение тулупов? Во-вторых, почему тулуп - заячий (а ответный дар - овчинный)?

Тулуп - разновидность шубы. С народными преданиями и песнями о двустороннем дарении шубы Пушкин был знаком - речь идет о Степане Разине. Сопоставление жизни Разина и Пугачева, какой она предстает в исторических документах и, что особенно важно, в народных преданиях и песнях, у Пушкина находим неоднократно. Существовало два фольклорных сюжета, связанных с дарением шубы Разиным и астраханским губернатором (воеводой). Один из них был развит Пушкиным в его "Песнях о Стеньке Разине".

Известно, что М.П. Погодин ознакомил поэта с летописным упоминанием эпизода, приуроченного к 1669 году: "Разин в то же время имел при себе богатую шубу дорогих соболей, также покрытую дорогою персидскою парчою, которая воеводе зело понравилась", и тот стал ее просить. Разин сперва отказал, тогда посыпались угрозы, "и тако той Разин хотя и нехотя, но якобы принужден ту шубу ему отдать; с великим ярым сердцем и злою мыслью скинув с себя тою и отдав ему, рек еще: возьми, брат, шубу, только не было в ней шуму" (Москвитянин. 1841. Ч. VI. N 7. С. 167; цит. по: Фомичев С.А. "Песни о Стеньке Разине" Пушкина: История создания, композиция и проблематика цикла // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 13. Л., 1989. С. 18). У Пушкина

стр. 108

во второй из трех "Песен о Стеньке Разине":

"Добро,воевода,

Возьми себе шубу,

Возьми себе шубу,

Да не было б шуму".

В народной песне, обычно публикуемой как "Песня разинцев", в отличие от предания, "цветно платье" губернатор предлагает пленившим его разинцам, но в ответ слышит: "Нам не дорого цветно платье губернаторское <...> Дорога нам буйная твоя головушка" (Русская историческая песня. Л., 1987. С. 174; песня публиковалась в "Собрании разных песен" М.Д. Чулкова, известном Пушкину). За этими словами следует расправа над губернатором.

Итак, в фольклоре шубу (или "красно платье") дарят Разин воеводе, затем воевода - разинцам, причем оба "подарка" - вынужденные, под угрозой насилия и даже смерти. Уже в пушкинском стихотворении о Разине, по сравнению с летописным преданием, разинский подарок - скорее проявление миролюбия, нежели подчинение силе. В "Капитанской дочке" Пушкин идет дальше: для него важно не только (а подчас и не столько) то, что разделяет мужицкого бунтаря Пугачева и офицера-дворянина Гринева, но и то, что их по-человечески сближает. В пушкинском романе оба дарения - Пугачеву и Пугачевым - добровольные, от души.

И другое отличие пушкинской версии от фольклорной. В песнях, преданиях, былинах дарят дорогие соболиные шубы (или драгоценное "цветно платье"), в "Капитанской дочке" - простые тулупы, сначала заячий, а потом овчинный. В обоих случаях у Пушкина акценты переносятся со знаковой, денежной стоимости на реальную, человеческую ценность подарка. В этой связи несомненный интерес представляет свидетельство бытописателя: "У бедных были шубы овчинные, или тулупы, и заячьи, у людей средственного состояния беличьи и куньи, у богатых собольи и лисьи разных видов..." (Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях // Костомаров Н.И., Забелин И.Е. О жизни, быте и нравах русского народа. М., 1996. С. 51). Ср. у Даля: "Попу - куницу, дьякону - лисицу, пономарю-горюну - серого зайку, а просвирне-хлопуше - заячьи уши!" (Даль В.И. Толковый словарь. М., 1955. Т. I. С. 670; далее - только том и стр.). Различия не только запечатлелись в памяти народа, но и отразились в народной речи и народной поэзии, в ее ценностной шкале. Тулуп - заячий или овчинный - непрестижен, но практичен, так что подарок - с обеих сторон - весьма уместный и своевременный. "Тулуп, -свидетельствует Даль, - полная шуба, без перехвата, а халатом, обнимающая все тело, весь стан; простой тулуп бывает овчинный,

стр. 109

бараний..." (IV, 442). "Полная шуба" - тулуп - в мороз незаменима, не то, что полушубок, о котором в народной песне сказано:

Перезяб-то, я, передрог, добрый молодец,

В коротенькой одеже, в полушубочке...

(Собрание народных песен П.В. Киреевского. Записи Языковых в Симбирской и Оренбургской губерниях. Л., 1977. Т. 1. С. 122).

Отсюда - то ласковое, теплое (невольный каламбур) отношение к тулупу, которое выражено в народной песне:

Ты тулуп ли мой, тулупчик, шуба новая!

Я носил тебя, тулупчик, ровно тридсят лет:

Обломил ты мне, тулупчик, могучи плечи.

А.А. Потебня приводит эти строки из собрания П.В. Киреевского как пример метафоры (к тулупу обращаются как к живому существу), которая изображает нечто "важное и милое" (Потебня А.А. Теоретическая поэтика. М., 1990. С. 234). Для нас этот пример интересен еще и в ином плане: в нем традиционная образная формула опирается на те же признаки, которые - не без иронии - представлены и у Пушкина ("заячий тулупчик совсем новешенький"). В русской народной песне эпитет "новый" имеет, как правило, не конкретное, а идеальное значение - "очень хороший"; отсюда и сени в песне всегда новые, и тулуп - "шуба новая", хотя носил его хозяин ровно тридцать лет.

Конечно, и в "Капитанской дочке", и в народных песнях и пословицах о тулупе отразилась суровая русская природа с ее снежной зимой и холодами. Но этим внешним подобием смысл переклички писателя с фольклором не исчерпывается: и у Пушкина, и в народной поэзии всякий раз из привычных житейских ситуаций извлекается глубинный нравственный смысл: "Шуба овечья, да душа человечья" (IV, 647). Еще и по этой причине так уместна в "Капитанской дочке" предваряющая роман в качестве эпиграфа пословица, с которой старик Гринев отправлял в дорогу сына: "Береги платье снову, а честь смолоду".

стр. 110