Перед тем как стать корреспондентом "Молвы", я в сентябре 90-го года поступил на работу в многотиражку Тракторного завода "Тракторостроитель". Коллектив там был замечательный. Только вот писать приходилось о работе на конвейере, о поступлениях на завод новых станков, о сверхплановых показателях и прочей чисто технико-экономической лабуде. Я же с детства во всех этих железяках ничего не смыслил и терпеть все это не мог.

И вдруг появляется новая газета, которая сразу заставляет о себе говорить всех вокруг. Такой свежестью, новизной, раскрепощенностью стиля и содержания повеяло с ее страниц, такой могутный дух перестроечной гласности заголосил на всю владимирскую нашу округу из этого "рупора демократии". Я сразу влюбился в нее, в "Молву" мою дорогую, и сразу понял - есть разгуляться где на воле. Моей волюшкой-волей стала "Молва", вырвав меня из плена жестких плановых и сверхплановых показателей "Тракторостроителя"!

Я сразу пошел к редактору Склярову и принес крохотную заметку. Но она была сенсационна (как, впрочем, многое из того, что потом появлялось в "Молве"). Я принес редактору маленький круглый кусочек тикового дерева, а деревяшка эта была немного немало, а куском палубы крейсера "Аврора".

Я рассказал в заметке о том, что вся настоящая "Аврора" сгнила и проржавела, и ее заменили, практически, на точную копию-макет. Куски же палубы настоящей "Авроры" стали сувенирами, разошедшимися по партбоссам тогдашнего Ленинграда. В качестве доказательства я и принес Склярову такой сувенир, которым меня одарили в питерском музее революционного крейсера. Я выступил с этим разоблачением в "Молве", опередив ровно на две недели телевизионный репортаж знаменитой тогда программы "Взгляд" (этот репортаж был как раз о том, что на Неве стоит муляж, а не настоящая "Аврора"). Так что в этот раз "Молва" сработала оперативнее центрального телевидения!

Потом я пошел во Владимирский Централ, знаменитую "Крытку", тюрьму номер два. Заявился я с наглой мордой прямо к начальнику тюрьмы, причем без всяких документов, удостоверяющих, что я журналист.

Такова была тогда атмосфера всеобщей "громо-гласности", что начальники просто благоговели перед срыванием всех и всяческих покровов разнообразных тайн (никто тогда еще не знал, что вдруг уже можно и что вдруг еще нельзя).

Так что в тюрьме мне просто поверили на слово, что я репортер, провели по всем закуткам-закоулкам, самым потаенным местечкам, рассказали о самых доверительных тайнах ремесла и, буквально, на следующий день после этого в "Молве" вышла статья "Тюрьма - ремесло окаянное".

Я ехал в троллейбусе и чувствовал, как моя грудь все больше и больше выпячивается, а нос задирается к потолку, потому что каждый третий в троллейбусе читал "Молву" и читал именно на третьей странице, где как раз и была эта статья. После нее меня приняли в "Молву", и я стал первым, так сказать, ее зарегистрированным репортером. Причем редактор Евгений Васильевич Скляров на всех летучках-планерках упорно называл меня "репортер криминальной хроники". Пожалуй, так оно и было.

Так я стал и первым "криминальным" репортером.

Потом меня стали называть "самым скандальным репортером", хотя не знаю - плакать тут или радоваться. Я приходил в УВД за свежим криминалом, и мне говорили: "А, самый скандальный!" Произошло же это после моей второй большой статьи - "Проституция в тихом городе". И в этой теме стал первопроходцем. После этого материала разгневанные депутаты врывались в кабинет редактора размахивая свежим номером "Молвы": "Как это возможно?! Что за безобразие?! Чтобы газета Горсовета писала о таких гадостях... это же порнография". Скляров только посмеивался и разводил руками: "Ничего не поделаешь, господа-товарищи, на дворе - гласность, во всех сферах жизни...".

Писалась скандальная статья с большим напрягом. Все только и делали, что болтали о проститутках и проституции, но как же было сложно найти хоть одну настоящую ночную бабочку в то время! Я обращался за советом ко всем друзьям в "Кофейне", и один из них пошел кратчайшим путем, он встал и громогласно возопил на все кафе: "Девушки, среди вас путаны есть?!" Все "девушки" сразу скромно потупили глазки и дружно уставились куда-то себе под ноги.

Во Владимире тогда была всего одна официально зарегистрированная проститутка. Я с замиранием сердца поехал к ней на дом. Открыла мне дверь совершенно юное создание, очень невинного и даже блеклого какого-то вида (ни грамма традиционной у таких девиц косметики). Я с перепугу представился ей не журналистом, а писателем. Мол, собираю материал для книги. Она мне ответила: "Что вы, это все в прошлом, я сейчас поступаю в институт, вот видите - конспекты пишу. И вообще я на днях выхожу замуж". Я, можно сказать, почти поверил ветреннице. И не зря - почти. Потому что на следующий день после моего к ней приезда, "невесту" буквально вытащили за ноги менты из постели, которую она делила сразу с тремя неграми в Политеховской общаге.

Работать в то шальное времечко в "Молве" было одновременно и нелегко и чрезвычайно приятно. Тираж был сорок тысяч, то есть чуть ли не в каждой семье читалась наша газета. Можно было подойти к девушке на остановке, спросить: "Вы "Молву" читаете?" "Конечно, читаю!" "А я там, между прочим, работаю". После чего девушка чуть ли не сразу кидается вам на шею!

В "Кофейне" вообще устраивались публичные обсуждения каждого номера и мне там доставались и лавры и зуботычины (в прямом и переносном смысле).

С одной стороны не поблек еще тот имидж прессы, когда статья в рупоре обкома партии равнялась приговору, так как все знали, что если, скажем, в "Призыве" она появилась, то она появилась с прямой подачи этого самого обкома. А с другой стороны, не утряслись еще все демократические формы-нормы и перед прессой заискивали, даже лебезили.

Надо сказать, что некоторые методы нашей тогдашней работы, вполне соответствовали духу "смутного времени". С самим редактором мы занимались партизанщиной. Я как-то со слов одного "кофейного" приятеля написал заметку о погоне каких-то бандитов за такси.

Они обстреляли это такси, потом на глазах у инспектора ГАИ они вытащили таксиста и одного его пассажира из машины и здорово излупили их, а инспектор заперся у себя в стеклянной будке и даже не вмешался и т.д. и т.п. После этой заметки на "Молву" собралось подавать в суд само Областное Управление ГАИ. Чтобы как-то защититься от этой "ситуевины", мы со Скляровым ездили по очевидцам происшествия, записывая их показания на диктофон. Но так как народ тогда еще был совершенно дикий и чумной и диктофонов пугался, мы прятали их в карманах пиджаков и незаметно включали запись, а для пущей четкости этой записи чуть не терлись грудями о самих, ничего не подозревавших, свидетелях, вызывая у них нехорошие ассоциации и подозрения.

Все тогда было впервые: первая статья о проституции, первая о первом стриптизе, о кабацких музыкантах, о школе экстрасенсорики, о цыганском таборе, об астрологии. Первым среди журналистов области мне довелось встретиться с послом иностранного государства. Просто я написал первую достаточно справедливую статью о вьетнамцах, живущих в нашем городе и работающих на Тракторном заводе. Я написал, что их спекулятивная деятельность во всем мире не называется презрительной фарцой, а зовется бизнесом, и через два-три года и в нашей стране все это будет легализовано и признано государством (в сроках я несколько ошибся, все произошло гораздо быстрее).

После этой статьи меня вызвали в Москву в посольство Вьетнама, и сам посол торжественно премировал меня настоящими номерными японскими часами "Сейко". В мою честь был небольшой прием, где угощали изысканными винами и дефицитными тогда "Мальборо". Я и из этого приема сделал небольшую статью, которая называлась "Советско-вьетнамская встреча на высшем уровне", и подзаголовок - "Корреспондент "Молвы" встречается с послом Вьетнама".

Писал я тогда ночами, причем выдавал за одну ночь три-четыре материала. Один раз я наутро принес Склярову пять статей, написанных за одну особо бурную в этом смысле ночь. Редактор как-то нехорошо на меня посмотрел. И я после этого стал умерять свой творческий пыл. А так бывало, что сразу три-четыре моих материала выходило в одной номере "Молвы", под фамилиями, кроме Пастернака, еще и Транушенко и Медведев (для псевдонимов я взяв девичьи фамилии моих бабушек).