Наши знания о российских императорах долгое время складывались преимущественно по свидетельствам других лиц. Независимо от того, представляли ли они свидетельства обвинения или защиты, их роднит исходная позиция, которую называют взглядом со стороны - отстраненным не только вследствие позиции наблюдателей, но и благодаря особой выучке наблюдаемыхдержаться с людьми, не обязательно открывая им при этом свои мысли и чувства. Конечно, историкам давно известны письма, дневники, мемуары членов царской семьи. Но до недавнего времени они были меньше доступ-

ны читателям и слабее востребованы в литературе.

Ситуация меняется на глазах. Одним из признаков этого стало издание переписки отца и сына - императора Николая I и цесаревича Александра Николаевича в 1838 - 1839 гг., когда наследник путешествовал по Европе*. Как точно замечает в предисловии к публикации Л. Г. Захарова, она "создает эффект чувственного восприятия прошлого, позволяет погрузиться в совсем иное, чем наше, время и найти верную тональность для его понимания" (с. 5). В свою очередь предисловие, по сути, вводная аналитическая статья, как и подробные комментарии ко всем письмам, много способствуют пониманию значения самого издания и открываемых им перспектив изучения эпохи. Одновременно читателя приглашают отправиться в самостоятельное путешествие и по странам, и по страницам книги в мир императора и наследника как живых людей "в их ежедневных заботах, человеческих взаимоотношениях, развлечениях и увлечениях, симпатиях и антипатиях" (с. 5, 24).

На мой взгляд, особенно интересно все то, что касается "симпатий и антипатий", ярко проявившихся в этой доверительной переписке при вольном или невольном сопоставлении быта, нравов, образов жизни в Западной Европе и Российской империи.

Наследнику действительно предстояло узнать много нового. Перед его прибытием в Англию отец прямо указывает ему на особенности британской политической жизни и одновременно наставляет: "Общество состоит там из разных партий, тебе до этого нет дела; будь ласков со всеми, но ни с которой партией не сближайся и по нашему отдавай полное уважение употребленным правительством" (с. 367).

Но случилось как раз не "по нашему". "Кажется, он приехал затем, чтобы свалить министерство", - шутила потом императрица Александра Федоровна (с. 610). Наследник посетил парламент в тот момент, когда премьер-министр лорд Мельбурн объявлял об отставке всего кабинета вигов. Сразу не было ясности: кто из лидеров тори его заменит. Потом разнесся слух, что королева снова обратилась к вигам: "ничего решенного еще нет, - сообщал наследник отцу. - Но, впрочем, это до нас не касается, но, я признаюсь, оно довольно интересно смотреть со стороны, как все это тут суетится" (с. 412).

Эти два "но" в одном предложении весьма показательны. Сначала, будто спохватившись, Александр Николаевич как почтительный сын повторяет наказ отца: "до нас это не касается" ("тебе до этого нет дела"). А потом все-таки признается, что увлекся развернувшейся перед ним картиной открытого противостояния партий, несколько более, чем требовал от него отец. Характерны и подобранные наследником снисходительные слова для определения предмета своего неподдельного интереса: лондонская "суета", свидетелем которой он стал, конечно, не чета "петербургской кутерьме", как в шутку назвал однажды свой образ жизни сам император (с. 182). "Пиши короче, да чаще, покуда в Англии", - тревожился за сына отец (с. 425). Островное положение Великобритании, помноженное на ее непривычные для русских политические порядки, породило в письме императора и совсем не шутливую метафору: "рад буду, когда узнаю про возвращение твое на твердую землю (курсив мой. - С. С.)" (с. 425). Впрочем, это принципиальное недоверие к Британским островам не помешало ему избрать любимым местом для своих петербургских прогулок, как видно из переписки, именно "Англинску набережну"!

Образ "твердой земли", противопоставленный островам, словно плавающим в неспокойном океане, конечно, политическая метафора. И об этом прекрасно знает сам император. Границы "твердой земли" на континенте четко очерчены маршрутом путешествия цесаревича по дружественным России монархическим государствам Европы: от Швеции на севере до итальянских владений Габсбургов и Неаполя на юге через германские земли до Нидерландского королевства. Этим маршрутом не предусмотрено посещение ни недавно отложившейся от Голландии Бельгии, ни тем более Франции, в 1830 г. снова давшей толчок росту "бунтарских" настроений далеко за ее пределами. Даже о явившемся представляться наследнику в Эмсе французскомгенерале Гильемино Александр Николаевич отзывается в письме к отцу с подчеркнутой осторожностью: "Он, кажется, человек порядочный и много интересного рассказывал про наполеоновские кампании" (с. 75). Нельзя не заметить, что произведенное этим французом благоприятное впечатление искупается в глазах обоих корреспондентов - людей военных по преимуществу - самим предметом состоявшейся беседы. Но с заметным раздражением рассказывая отцу о нарушении этикета французским посланником в Гааге, Александр Николаевич легко переходит уже к смелым обобщениям, безусловно, рассчитывая

* Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838 - 1839 / Под ред. Л. Г. Захаровой, С. В. Мироненко. Предисл. Л. Г. Захаровой. Подготовка текста, коммент., указ., подбор илл.: Н. Б. Быстрова, Ф. А. Петров, Л. И. Тютюнник. М.: РОССПЭН, 2008. 744 с.

на полное понимание: "Впрочем, этим дурачествам от француза нечего удивляться" (с. 381). По другому поводу в интонации цесаревича заметен сарказм: "Вот образчик прекрасных французских нравов!" (с. 210). Сообщая из Англии о "беспорядках" в Париже - попытке революционеров поднять восстание 12 - 13 мая 1839 г., цесаревич, видимо, в полной гармонии с ходом мыслей отца, подводит промежуточные итоги: "теперь, говорят, все успокоилось, но рано или поздно оно дурно и кончится, впрочем, туда им и дорога" (с. 416).

"Туда им и дорога" - это о Франции. Когда же знакомишься с отзывом самого императора о министерском кризисе в Великобритании и событиях на континенте, создается впечатление, что вопрос стоит шире: "Хорош порядок в Англии, нечего говорить! ... Но в Париже, говорят, уже дрались; помни, что я тебе всегда говорил: основанное на дьявольщине не состоится никогда, и должно рано или поздно низвергнуться; чуть ли мы не близки уже к этому" (с. 452). Парламентская борьба в Лондоне и настоящая "драка" в Париже, судя по всему, уподоблены разным фазамподготовки к неминуемому "низвержению"!

Правда, и на "твердой земле" Европы не все наследнику и императору нравится - даже в Германии, о чем можно узнать из отзыва о студентах, увиденных цесаревичем в Стокгольме. Тут они "чрезвычайно учтивы, и смотрят порядочными людьми, в благоразумных костюмах - без бород - не так, как в Германии" (с. 38 - 39). Да и на периферии империи Габсбургов, в миланском Ла Скала всякий раз при появлении в ложе австрийского эрцгерцога и вице-короля Ломбардо-Венецианского королевства ему аплодируют! "Обычай, - пишет цесаревич, - который я признаюсь, терпеть не могу и нахожу неприличным, потому что сейчас же после танцовщице столько же аплодируют" (с. 138). При всем увлечении царского семейства театром, танцовщицами и "фигурантами", о чем в переписке много свидетельств, в особенности со стороны императора, в отношениях с этой средой выдерживалась большая дистанция, чем, по крайней мере, в Италии.

Как видно из писем, отец живо интересовался впечатлениями сына от посещаемых мест, делился и собственными воспоминаниями, например, об изобилии "хорошеньких" среди англичанок, но, в первую очередь, подробно рассказывал о повседневной жизни семьи, остававшейся в Петербурге. Не случайно с обеих сторон переписка велась в жанре дневника-журнала. "Мой журнал должен тебе казаться очень пустым и скучным, - писал император сыну, - ибо ничего особенного не приходится мне тебе повещать, тогда как ты ежедневно видишь новое и любопытное. Но я знаю, что все эти подробности о нашем обычном быте для тебя занимательны именно своею единообразностию, перенося тебя мысленно в наш круг, как будто ты нас не покидал" (с. 245). Схожая "единообразность" как противовес непредсказуемости всего ее окружающего видна и в образе жизни сына при европейских дворах. Но события, о которых извещают друг друга наследник и император подчас независимо от их воли создают впечатление о двух контрастных мирах, в которых пребывают корреспонденты. Наследник с осуждением пишет о волнениях в Стокгольме, вызванных приговором присяжных в отношении одного газетчика "за дерзкие и неприличные сочинения против короля и правительства" (с. 37 - 40); совсем нелицеприятно - о вооруженных "беспорядках" в Париже; с очевидным любопытством - о смене министерств в Англии. Для Николая и смена министерств - не к добру. Но огорчительные события, о которых он сообщает наследнику из России, иного свойства: "Особое нещастие преследует Государственный совет, в течение 12 месяцев вот 9-й член умирает!" (с. 327).

Правда, на западных рубежах империи возникают и другие поводы для огорчения и тревоги. Из Польши отец сообщает сыну: "Варшава по наружности спокойна; везде меня принимают шумно, но я этому не верю. ...Повторяю, я им ничуть не верю" (с. 51). Александр Николаевич с осторожностью пишет из Эмса о "наших поляках, здесь находящихся": "они, кажется, смирные и порядочные люди" (с. 76).

Характерно, что единственный крупный вопрос внутренней жизни империи, о решении которого Николай информирует путешествующего за границей цесаревича, прямо связан с последствиями польского восстания 1830 - 1831 гг.: "дело присоединения унии ... считаю из важнейших политических событий для России" (с. 247). Александр Николаевич отвечает в духе полного взаимопонимания: "Радуюсь окончанию Униатского дела", которое "можно точно считать одним из важнейших политических событий для России" (с. 269). Николай (еще больше поднимая "цену вопроса"): "В последнем столетии вряд ли что было важнее в политическом отношении для нашей матушки России" (с. 336). Цесаревич (с воодушевлением и надеждой, за которой едва различим оттенок сомнения): "Окончание важного униатского дела, подписанием Акта о добровольном присоединении к православной церкви, меня очень радует. Дай Бог, чтобы приведение этого акта в исполнение было бы столь же успешно. Тогда это будет точно важнейшим событием в политическом отношении для нашей матушки России!" (с. 349). В последнем пассаже при еди-

номыслии наследника с императором можно увидеть и опасение, насколько этот названный добровольным акт будет принят теми, кого он касается, но в необходимости "довершения сего важного дела" убеждены оба корреспондента. Правда, обращают на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, этот конфессиональный вопрос они единодушно оценивают как политический. Вера верой, а для поддержания единства империи в отношении тех, кто противился воссоединению, применялось насилие (с. 567). Во-вторых, Николай с самого начала наставляет наследника, пребывающего в это время в Италии, держать пока доверенные ему сведения в секрете и на вопросы отвечать незнанием (с. 247). Понятно, что отец не хотел создавать сыну трудности, имея в виду другой вопрос, важный для "будущности России" (с. 222), который цесаревичу предстояло за границей решить. Первоначально речь шла не только о поисках невесты - главной цели всего путешествия, но и об изживании цесаревичем любви к другой женщине, согласно законам империи, не достойной по своему происхождению его выбора. "Чувство теперешнее может охладеть, - открывал наследник душу отцу, - тогда я буду свободным и непременно буду искать случая исполнить Долг мой.... Но поставь себя, милый Папа, на мое место, скажи по совести, решился ли бы Ты жениться на той, которую не любишь, и сделать ее, невинную жертву, несчастной на всю жизнь и себе самому испортить все свое существование" (с. 87). Император настаивал, оставляя наследнику полную свободу в рамках "достойного выбора". Поисками невесты отчасти объясняются и сфера общения цесаревича, и характер времяпрепровождения, и, возможно, даже нежелание императора отвлекать сына вопросами, не относящимися к основной цели его поездки. Ведь если судить по переписке, то других важных вопросов, кроме "униатского", в империи не было. В любом случае это проливает свет на приоритеты российского императора: о самом важном, с его точки зрения, он все-таки доверительно цесаревичу сообщал. Что касается главной цели заграничного путешествия, то, повинуясь внушенному отцом долгу, подавив недозволенную законом страсть, встретив и полюбив принцессу Марию, - наследник этой цели достиг. Но добрым семьянином следующий император не стал. Как многое из того, что удавалось его отцу, это достижение оказалось непрочным.

С. С. Секиринский, доктор исторических наук (журнал "Российская история")