Дневники последнего русского императора не раз становились предметом презрительных насмешек со стороны антимонархистов: мол, какое убожество мысли, невыразительность бледного слога, какая мелочная инвентаризация никому не интересной ерунды. К чему, например, эти дотошные описания погоды почти каждого прожитого дня?

Однако погода, чуть не ежедневно меняющаяся в Петербурге, да и по всей России, - индивидуальный знак дня: вечность не знает безликости, и чем больше особых, неповторимых примет у какой-либо вещи или явления, тем больше оснований и прав у этой вещи или явления на непреходящее значение. Кроме того, подобная дотошность - немалое подспорье для любого историка или исторического романиста. Не надо ничего выдумывать, гадать на кофейной гуще - достаточно заглянуть в эту книгу как в справочник и найти здесь все основные события государственной жизни России и домашней жизни ее правителя. Ведь он неизбежно - средоточие мультисвязей своего времени. Один перечень упомянутых в книге лиц составляет более полусотни страниц. Сдержанная, "деликатная", как говорили, натура Николая II не позволяла давать развернутые, а тем более обличительные характеристики. Он останавливается, как правило, лишь на перемещениях тех или иных лиц в должностной круговерти. Но при внимательном анализе этих записей определенные представления об этих лицах вырисовываются сами собой. Так что запись от 2 марта 1917 года - "Кругом измена, трусость и обман!" - не кажется такой громоподобной. Это, конечно, "пуанта", драматический "поворот винта", как в пьесе Шекспира. Но поскольку мы смотрим на все описываемое в дневнике глазами ведущего его, то уже незаметно подготовлены нарастанием в нем тревоги.

Читательское напряжение под конец книги достигает предела. Ведь мы-то знаем, какая беда накатывается на автора и его семью, а он еще жив, полон надежд - даже в тобольском, а потом екатеринбургском заточении. Ходит с семьей, пока можно, в церковь, потом приглашает, пока еще разрешают, священника к себе, наконец, читает Евангелие и молится с домочадцами в своей комнате, проводит с ними вечера в мирных беседах, чтении русских классиков (любимого Пушкина, Толстого, Тургенева, Салтыкова-Щедрина), музицировании - а грозный рок все ближе и ближе, о чем мы, читатели, хорошо помним. И каждая дневниковая запись становится чем-то небывало печальным, словно последней весточкой с того света. Казалось бы, сухой перечень мелочей дня, а за ними - "и жизнь, и слезы, и любовь!"

Так как в дневниках предстают события и персонажи столетней давности, то возникает нужда в историческом комментарии. И он в книге есть - не слишком обстоятельный, но достаточный для того, чтобы легко установить "кто есть кто" на этих страницах. Можно не сомневаться, что когда-нибудь "Дневник императора" предстанет в академическом издании, где пояснения составят, по возможности, исчерпывающий историко-культурный свод, и тогда значение этой книги вырастет многократно.