Папа Пий IX и дело аббата Буткевича

Одной из важнейших проблем в отношениях между санкт-петербургским и римским Дворами было заполнение вакантных римско-католических епископских кафедр в Царстве Польском и западных областях России, а также посвящение в епископский сан. Решение этой проблемы часто протекало очень трудно и отражалось на судьбах отдельных священнослужителей, а также на отношениях России со Св. Престолом. Весьма показательным в этом плане является случай с назначением на кафедру в Августове аббата Буткевича, о котором и в дальнейшем будут неоднократно вспоминать в С. -Петербурге.

По существовавшим правилам, вопрос о назначении иерархов решался российским императором и папой. Первый предлагал кандидатов. Второй утверждал или вернее преконизовал, то есть провозглашал их достойными епископского сана. Утверждение папой предлагаемых кандидатов стало наталкиваться на серьезнейшие трудности со времени появления папской аллокуции от 22 июля 1842 г., отразившей резкую реакцию Святейшего Престола на принятые российским правительством меры после событий в Царстве Польском в 1830 г., когда часть католического духовенства приняла активное участие в восстании. Свою роль сыграло также узаконение им в 1839 г. перехода в православие греков-униатов, до того совмещавших православную обрядность с подчинением папе и католическим инстанциям. До этого, за исключением единственного случая в 1817 г., римский Двор не оспаривал сделанные российскими монархами назначения. Но после событий 1830 г. решение вопроса либо надолго затягивалось, либо папа отказывал в каноническом утверждении. Сначала российская сторона решила положиться на благотворное действие времени, отложив до более благоприятного момента всякое обсуждение этого вопроса. Однако придерживаться такой позиции долго оказалось невозможно. Приходилось считаться с тем, что только посвященному епископу принадлежали многие важнейшие права: конфирмация, рукоположение священников, посвящение другого епископа по получении на то полномочий от папы, благословение аббатов и аббатис (соответственно настоятелей мужских и женских монастырей), освящение церквей, кладбищ, святых чаш. Поэтому,

Серова Ольга Васильевна - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.

когда весной 1844 г. была предпринята попытка возобновить диалог с римским Двором, этому вопросу было отведено особенно важное место.

Для успеха, говорилось в докладе министра иностранных дел К. В. Нессельроде Николаю I от 23 марта 1844 г., следовало пойти на некоторые уступки, вернувшись, в частности, к образу действия, осуществлявшемуся до 1836 г., "единственно возможному и практичному, единственному, принятому также всеми католическими правительствами". Благодаря этому удалось бы, полагал министр, не только урегулировать этот вопрос, но и лишить почвы утверждения врагов России, приписывавших ее монарху желание разрушить католическую Церковь в Империи¹.

Уполномоченному вести эти переговоры чрезвычайному посланнику и полномочному министру в Риме А. П. Бутеневу инструкциями от 21 марта предписывалось разъяснить государственному секретарю Луиджи Ламбрускини, а через него и папе, сложность положения императора при каноническом утверждении епископов. Выдвигаемые им кандидатуры он считаел самыми достойными, поэтому не мог рекомендовать затем других, в глубине души вовсе их не признавая столь же достойными, как первые. В этой связи в С. -Петербурге хотели бы получить информацию о мотивах отклонения предложенных кандидатов, чтобы их рассмотреть, проверить и признать очевидные факты, ибо в противном случае императора вынуждают действовать против его совести. При этом следовало разъяснить, что речь не шла об отчете папы. Просто, чтобы "договориться, нужно объясниться - ианаче каждый останется при своем мнении"².

После первых выяснений отношений между двумя Дворами переговоры сосредоточились на епископском вопросе. В ходе них российской стороной было заявлено, что отклонение папой предложенных императором кандидатур ставило его перед трудной альтернативой: либо оставить церкви без пасторов, либо идти против своей совести, назначая лиц, на его взгляд, менее достойных высокого поста епископа. Через Бутенева Рим оповестили, что в случае отклонения предложенных кандидатур будет трудно представить новых лиц, разве что папа примет на себя обязательство во втором случае посвятить всех кандидатов.

Римский Двор отказал в подобной прерогативе монарху, исповедующему иную религию, поскольку правом назначения епископов в таком объеме не пользовался даже ни один католический монарх.

Тогда, не желая бесконечно подвергать себя новым отказам, Николай I уполномочил Бутенева оповестить Курию о решении больше не пытать счастья, уступив папскому правительству инициативу предложения условий соглашения по епископскому вопросу, способного оградить прерогативу императора, не нарушая традиции Св. Престола и канонические требования³.

В ответ нотой государственного секретаря кардинала Ламбрускини от 18 января 1845 г. России было предложено действовать по примеру католических держав, а именно: до предания гласности официального назначения предварительно и конфиденциально договариваться со Св. Престолом относительно выбора кандидатов, намеченных на получение епископского сана. В С. -Петербурге отдавали себе отчет, что этот способ не полностью отвечал поставленной цели - оградить епископский вопрос от всяких случайностей на будущее - в виду того, что отклонение кандидатур, будет ли оно конфиденциальным или публичным, могло оставить церкви без пасторов. Тем не менее, с точки зрения моральных последствий, отказ, сделанный в официальной форме, и предложение, отклоненное при предварительном и секретном обсуждении, представляли значительную разницу, устраняя такую серьезную сторону, как общеизвестность, открывающую широкое поле для недоброжелательных интерпретаций⁴.

Однако прежде чем дать формальное согласие, на Неве сочли необходимым объясниться с Ватиканом в связи с особенностями своего положения по сравнению с другими государствами со смешанным населением: здесь не могли рассматривать этот вопрос исключительно с религиозной точки зрения, поскольку он осложнялся политическими соображениями, особенно порожденными последним польским восстанием. Поэтому от духовного лица требовалось, чтобы оно было не только хорошим католиком, но и искренне преданным императорскому правительству и не привержено революционным принципам. Отсюда опасения, как бы в отношении отвечавших обоим этим принципам лиц польская эмиграция и недоброжелатели не использовали все возможные средства для неблагоприятных инсинуаций в Риме, чтобы зародить сомнения на их счет у папы⁵.

Практика назначения новых епископов, которая устроила бы С. -Петербург, была такова. Император делал бы свой выбор, как это происходило прежде, и не предавал его огласке до тех пор, пока его не одобрит, со своей стороны, папа, будучи конфиденциально информирован о нем российской миссией. Оставалось однако неясно, поверят ли и удовлетворятся ли в Риме мотивировкой, оправдывавшей выбор императора, которую представят Св. Престолу, ведь, исходя из опыта прошлого, нельзя было исключить, что римский Двор, не доверяя С. -Петербургу, прибегнет к окольным путям и тайным источникам для проверки полученной от российского правительства информации. К тому же было очевидно, что при проведении дополнительного сбора информации он поневоле сообщит имена тех, о ком захочет навести справки, а польская эмиграция, объединившись с другими недовольными, воспользуется этим для создания помех⁶.

С излагавшей эти соображения депешей от 15 июля 1845 г., Бутеневу предписывалось ознакомить кардинала Ламбрускини, передав ее копию. Вероятно, именно по этой причине свое видение устранения препятствий на пути к достижению соглашения, так сказать тот идеал, к которому следовало стремиться на переговорах, Нессельроде изложил в частном письме посланнику от того же числа.

Римский Двор без колебаний должен был отказаться от тайных расследований и начать действовать открыто, считал он. В этом случае процесс посвящения в епископский сан имел бы две фазы. В ходе первой император назначает кандидатов, через миссию конфиденциально информирует о своем выборе папское правительство, которое, по указанию папы, проводит сначала, так называемый информационный процесс, собирая сведения о кандидате там, где он находится. Представлялось, что этот процесс, будучи доверен епископам страны, даст папе все необходимые гарантии, чтобы успокоить его совесть относительно того, что кандидат является добрым католиком, и у него не возникнет потребности искать сведения еще где-то, получив их от верховных священнослужителей своей Церкви. В ходе второй фазы в окончательный процесс посвящения в сан и канонического назначения, тоже протекавший в Риме, также не следовало посвящать недоброжелателей.

На протяжении всего этого процесса "действия двух властей, духовной и светской, - полагал Нессельроде, - могут быть прекрасно скоординированы и согласованы, не предоставляя ни той, ни другой стороне преимуществ и прерогатив, которых каждая из них добивается в свою пользу. Для нас важно, чтобы римский Двор высказался относительно гарантий, испрашиваемых нами, чтобы пощадить нас от повторения не мотивируемых отказов и, таким образом, защитить наш выбор от бесконечных отводов. Какой бы она ни была, настойчивость Св.Престола должна непременно иметь свои границы"⁷.

Заслушав текст депеши от 15 июля, кардинал Ламбрускини, как обычно, заявил, что не может предвосхищать суждение и решение Св. Отца, и просил ее

копию для передачи папе. Что касалось его личного мнения, то изложенные в депеше предложения представлялись ему несовместимыми с установленным римским Двором порядком. А посему он их находил неспособными устранить присущие епископскому вопросу серьезные трудности и привести к достижению согласия. Ведь в качестве независимого и ответственного в католической Церкви за утверждение епископов арбитра Его Святейшество не может оказаться обязанным давать отчет ни относительно мотивов, определивших его решение, ни о средствах, использованных им при выполнении этого высшего и прямого долга. Кардинал напомнил, что католические державы, предварительно и конфиденциально договариваясь со Св. Престолом о кандидатах на епископские кафедры, затем не посвящаются в мотивы и средства информации, послужившие основой решения Св. Отца. В отношении источников информации кардинал заверил, что они были компетентными, достойными внимания в глазах Св. Престола, никогда не исходили из неизвестных, двусмысленных каналов и не были продиктованы личным недоброжелательством и политической враждебностью. При этом польская эмиграция и ее единомышленники в Италии, как и в других частях Европы, не влияли на мнение и действия Св. Престола, никогда не колебавшегося в оценке их дела, как восстания, и неоднократно дававшего доказательства этого, а папское правительство, духовное или светское, менее чем какое-либо другое могло быть заподозрено в малейшем расположении или снисходительности к революционному духу. Наконец, Ламбрускини утверждал, что вовсе не предвзятое отношение или недоверие к императорскому Двору создавало иногда затруднения с утверждением предложенных кандидатур, а лишь долг, вменявший папе в обязанность заботиться о сохранении в силе догмата и об интересах католической религии, главой которой он является⁸.

Бутенев, со своей стороны, поспешил дать понять, что не хочет идти на препирательства по поводу прошлого и, воспользовавшись замечанием кардинала об интересах католической религии, заявил, что именно ввиду этих интересов его правительство желает ускорить решение епископского вопроса, важность которого для Св. Престола и для католических подданных Империи не может вызывать сомнения⁹.

Ватикан не спешил с ответом, который окончательно разрешил бы этот вопрос. В конце 1845 г. его затронул в личных беседах с папой и Николай I во время своей поездки в Рим. А в переданной им тогда же Григорию XVI записке говорилось, что император намерен тщательно и во всем сообразовываться с процессом, указанным по этому важному предмету мудростью самого папы, процессом, от которого в последнее время отступали лишь вследствие недоразумения¹⁰.

Летом 1847 г. к этому вопросу вернулись уполномоченные российской стороны на переговорах, завершившихся заключением 3 августа соглашения со Св. Престолом, часто именуемого Конкордатом, и после предварительных объяснений об уже оговоренном способе действий между двумя правительствами, следуя принципу приступать к назначению епископов лишь после конфиденциального согласия и предварительного одобрения Св. Престолом, передали Курии список кандидатов, удостоенных одобрения императора¹¹.

В июле 1848 г. шесть из восьми предложенных кандидатур получили одобрение папы. К концу года в отношении двух оставшихся вопрос представлялся также почти урегулированным. Поэтому полной неожиданностью стало возникновение серьезных трудностей с назначением ректора римско-католической Духовной академии в Варшаве аббата Бонавентура Буткевича на кафедру в Августове, несмотря на то, что в С. -Петербурге не скрывали, что придают этому большое значение. Возникший по этому поводу спор на Неве надеялись

успешно разрешить, памятуя, что встречаемые возражения "неотъемлемы от характера папского правительства, которое, дорожа своей духовной властью, считает, что следует уступать постепенно". Для ускорения реализации этой надежды Бутеневу было дано указание "не пренебрегать никакими усилиями, чтобы добиться утверждения этого кандидата"¹².

В справке, приложенной к депеше Бутеневу от 19 февраля 1848 г., о Буткевиче сообщалось следующее. Ему 53 года, он принадлежит к одной из знатных семей. Окончил лицей, теологию изучал в варшавском университете, где получил степень магистра теологии. В 1822 г. был назначен каноником августовского капитула; в 1826 г. стал прелатом августовской епархии. В 1827 г. выполнял обязанности главного официала в соответствии с распоряжением епархиального епископа. В 1830 - 1831 гг. управлял епархией в отсутствие епископа, уехавшего заграницу на лечение. С 1842 г. являлся ректором римско-католической Духовной академии в Варшаве. В 1844 г. получил от папы Григория XVI диплом доктора теологии¹³.

С письмом от 20 января 1849 г. к Бутеневу обратился и наместник Царства Польского, подчеркнувший, что назначение Буткевича было важно не только потому, что речь шла о священнике, бывшем всегда преданным правительству и пользовавшимся его доверием, но и в качестве назидания другим священнослужителям. "Нужно, - писал он, - чтобы польское духовенство знало, что постоянная верность монарху и добросовестное исполнение своего долга подданного и для папы является свидетельством, дающим право для достижения самого высокого духовного звания"¹⁴.

Более развернуто и в несколько ином ракурсе, но по существу опираясь на те же аргументы, важность для Петербурга положительного решения этого вопроса обосновывалась в депеше Нессельроде Бутеневу от 12 июня 1849 г., долженствовавшей послужить основой для разъяснения выдвинутых им против Буткевича обвинений. Бутенев не только изложил содержание ее сменившему Ламбрускини заместителю государственного секретаря кардиналу Джакомо Антонелли, а позднее в июле зачитал Пию IX, но и передал извлечение из нее, в котором наряду с незначительными стилистическими изменениями в нескольких случаях смягчил некоторые выражения.

Обращая самое серьезное внимание посланника на нежелательные для российской стороны последствия отклонения Св. Престолом кандидатуры Буткевича, министр напоминал, что корректное поведение этого прелата, умевшего всегда совместить долг своего священнического призвания с обязанностью верности и повиновения в отношении монарха, обеспечили ему с полным основанием уважение и доверие правительства. "В этом-то, несомненно, непростительная вина его в глазах врагов нашего правительства, - говорилось в депеше, - а именно польской эмиграции, которая, будучи причастна ко всем мятежам, всем восстаниям, в какой бы стране они ни начинались, с неизменной активностью трудится повсюду над ниспровержением социального порядка и законной власти. В своей ненависти к Буткевичу революционная партия стремилась своими происками при Св. Престоле оклеветать этого прелата в глазах папы с канонической точки зрения". Особую значимость этому последнему факту в глазах С. -Петербурга придавало то, что духовенство Царства Польского по большей части разделяет в глубине души политические страсти эмиграции и старается внушить общественному мнению, что единственной причиной отстранения кандидатуры аббата Св. Отцом послужила общеизвестная преданность его правительству.

В условиях такой двойной игры, оказывавшей самое пагубное влияние на моральный дух польского духовенства, "наибольшее число священников верных своему долгу в отношении правительства, старается, - отмечалось в депе-

ше, - скрывать их чувства, чтобы не подвергаться преследованиям революционной партии, стремящейся очернить перед Св. Престолом всякого прелата, не действующего заодно с врагами правительства".

В заключение следовала ссылка на то, что во время своего недавнего пребывания в Варшаве император имел возможность лично убедиться "в достойном сожаления духе противостояния и враждебности, царящем среди католического духовенства Царства Польского". И потому он "еще более почувствовал... необходимость введения в состав епископата лиц, политические принципы коих были бы способны внушить полное доверие правительству". Исходя из этих соображений, Бутенев был уполномочен ходатайствовать, самым настоятельным образом, перед Св. Отцом на конфирмации аббата Буткевича, "ставшей, так сказать, необходимой для опровержения лживых утверждений, приданию правдоподобного характера которым чрезвычайно способствовало отклонение кандидатуры этого прелата". Посланник должен был просить кардинала Антонелли, со своей стороны, побудить Пия IX оценить изложенные в депеше серьезные соображения, заставляющие императора горячо желать возведения Буткевича в епископский сан¹⁵.

Ко времени получения этой инструкции Бутеневым папа находился в Гаету (вблизи Неаполя) после того, как в конце ноября 1848 г. покинул свою страну, переживавшую глубокий политический кризис, завершившийся революцией. Там же пребывал папский двор и дипломатический корпус. Получив в тот же день аудиенцию, Бутенев зачитал послание папе, который выслушал его "очень внимательно, не перебивая и не обнаруживая ни смущения, ни недовольства". Заверив затем в чувствах личного доверия и восхищения в отношении императора, "самого главного и могущественного защитника социального порядка в Европе", и в своем желании при случае доказать свои чувства, папа выразил сожаление по поводу отклонения кандидатуры аббата Буткевича. Он ссылался при этом на давно поступившую в Рим неблагоприятную информацию, породившую сомнения относительно его, но оставшуюся в архиве Св. Престола, от которого он был далеко, и не мог освежить в памяти эту информацию, однако обещал заняться этим вопросом.

В ответ на приведенные Бутеневым конкретные случаи поступавших в Рим ложных сведений понтифик выразил сожаление по поводу состава польского духовенства, как его обрисовал посланник, и заговорил о необходимости пребывания в России папского представителя, который мог бы быть авторитетным источником достоверной информации.

В заключение длившейся час беседы папа обещал изучить всю имевшуюся в Гаете документацию по делу Буткевича и дать ответ.

15 июля он пригласил Бутенева на новую аудиенцию и сообщил, что вся информация, собранная в папском архиве с 1842 по 1848 гг. по этому делу была неблагоприятной, "особенно, в отношении его чувств и католических правил, также как в отношении его поведения и личного характера". Конкретно он выдвинул следующие обвинения.

Несколько лет назад на похоронах прелата Котовского в Варшаве Буткевич произнес речь или надгробное слово, содержавшее горькие слова порицания в адрес епископа и епархиального капитула и, несмотря на призывы других прелатов, затем опубликовал эту оскорбительную речь¹⁶.

Во втором обвинении речь шла о том, что в ответ на возражения некоторых из его собратьев против его избрания капитулярным викарием, Буткевич, будучи ректором Духовной академии, воспользовался своим положением и связями, чтобы дискредитировать и преследовать своих противников всеми средствами вплоть до увольнения нескольких каноников из Академии.

Неудовлетворительной была и информация относительно его поведения и личного характера, но, учитывая благоприятные свидетельства по этому поводу российского правительства, Его Святейшество в силу доверия к императору предпочел принять именно их.

Пий IX постарался доказать большое значение, придаваемого им представлениям правительства о враждебном характере и преднамеренной пристрастности, более или менее всегда отражавшейся на чисто польских источниках информации по поводу предложенных кандидатов. Он заявил, что "взял за правило, занимаясь новым рассмотрением дела Буткевича, отбросить и считать не имевшими места все польские источники информации, исходящие от священников или светских лиц, существующие на его счет в папских архивах". Он также заверил, что высказываемое им теперь мнение основывалось лишь на сведениях, полученных по другим каналам, достойным доверия.

Понимая важность такого заявления, Бутенев смог утвердиться в точности передачи слов папы на следующий день во время беседы с кардиналом Антонелли, подтвердившим сказанное понтификом.

Будучи неудовлетворен ответом папы, Бутенев в то же время отдавал себе отчет, что он не выразил формального и окончательного отказа, к тому же неоднократно уверял в своем почтении к императору и во взаимном доверии, которое, как он надеялся, воспреобладает во взаимных отношениях. Потому, считал дипломат, слова папы следовало интерпретировать, как не слишком неблагоприятные, но не рассматривать их, как последнее слово по этому делу. Со своей стороны, Бутенев просил из С. -Петербурга разъяснений и, прежде всего, копию речи Буткевича, выдвинутой в качестве главного обвинения¹⁷.

Уверениям Пия IX, что, вынося свое суждение по делу Буткевича, он не пользовался польскими источниками, в С. -Петербурге не поверили. Там продолжали видеть в отсутствии согласия на его назначение результат интриг польской эмиграции из-за уважения и доверия, которыми аббат пользовался у российского правительства. Доводы же, приведенные Пием IX и кардиналом Антонелли в беседах по этому поводу с Бутеневым, не представлялись сколько-нибудь убедительными. Не воспринимались таковыми ни его речь на похоронах аббата Котовского, ни увольнение нескольких профессоров варшавской Духовной академии, на которые ссылались в качестве препятствия к его назначению. К направленной Бутеневу депеше от 10 сентября 1849 г. был приложен точный текст его надгробного слова, содержавший лишь похвалу христианским добродетелям и милосердию прелата, а посему его находили "полностью соответствующим случаю от начала до конца".

По поводу смещения некоторых профессоров со времени вступления Буткевича 15 октября 1842 г. на должность ректора Академии приводились следующие объяснения: вице-ректор сам покинул Академию, чтобы стать регентом семинарии Св. Иоанна в Варшаве, двое преподавателей ушли в отставку по возрасту и из-за плохого состояния здоровья, еще один подал в отставку сам и сохранил с Буткевичем наилучшие отношения.

Бутенева просили довести эти сведения до римского Двора и продолжать настаивать на возведении Буткевича в сан епископа. Со своей стороны, в С. -Петербурге были убеждены, что приведенные папским правительством доводы, и в его собственных глазах служили лишь более или менее благовидным предлогом¹⁸.

Подтверждение справедливости этого Бутенев смог получить лишь в декабре во время аудиенции у папы, давшего ясный и окончательный ответ после поступления из римского архива дополнительных материалов по делу Буткевича. В ожидании этой беседы посланник не терял времени. Он его использовал, чтобы удвоить свои усилия и увещевания в ходе частых бесед с кардиналом

Антонелли, подчеркивая серьезные причины настойчивого повторения своих ходатайств.

В депеше от 12 декабря 1849 г. Бутенев писал: "Кардинал Антонелли, которого его знания и характер ставят над всяким ультрамонтанским фанатизмом, прекрасно оценил важность и политическую сторону вопроса и не колебался в этом случае оказать мне свою лояльную и усердную помощь, несмотря на свою обычную и очень обоснованную осторожность в чисто духовных вопросах, каким, среди прочих, является утверждение выбора епископов. Это кардинал Видзарделли является в настоящее время референдарием такого рода дел и слывет за искусного канониста и одного из пылких, ревностных поборников, в то время как заместитель государственного секретаря не является ни тем, ни другим. Тем не менее, на этот раз он принялся воздействовать на настроения папы всеми своими средствами, чтобы постараться обеспечить успех моих ходатайств. Вот почему я мог бы рассчитывать на верный успех, если бы он зависел только он него, и если бы убедительность умозаключений и важность причин не наталкивались на угрызения совести, поднятые на столь высокий уровень, что разъяснений и достоверных документов, сообщенных депешей Вашего Сиятельства от 30 августа¹⁹, оказалось недостаточно, чтобы их вырвать с корнем".

Вовсе "не обескураженный возникшими трудностями", Антонелли решил предпринять новую попытку и просил Бутенева повременить с аудиенцией у папы. И, лишь убедившись в бесполезности своих усилий, он сам предложил посланнику и устроил его частную аудиенцию у папы. Она продолжалась почти час. Прием, оказанный папой, был "более приветливым и любезным чем когда-либо". После нескольких минут общего разговора он принял на себя инициативу обсуждения дела аббата Буткевича и поведал, что внимательно и с интересом прочел последние сообщения посланника по этому вопросу, ознакомился с переданными им кардиналу Антонелли сведениями относительно разъяснений и документов, представленных императорским министерством, что, наконец, помнит объяснения и соображения, изложенные Бутеневым в ходе двух аудиенций. После этого он вновь подтвердил невозможность исполнить, как того ему хотелось бы, неоднократно повторенную просьбу императора.

Мотивируя свое решение, Пий IX отметил, что два упомянутых им нарекания из числа многих можно было считать устраненными после получения из С. -Петербурга разъяснений и документов. Впрочем, пояснил он, также как те другие, где речь шла об упоминании в неблагоприятном свете морального и личного поведения аббата, об изменениях и нововведениях, предложенных им среди прочего в формулировке присяги профессоров-священников варшавской Академии.

Перелистав лежавшие на его столе бумаги, папа быстро пробежал глазами все эти обвинения, найденные слишком расплывчатыми и недостаточно обоснованными, чтобы быть принятыми к рассмотрению, и в заключение остановился на документе, в котором явно заключалось основание для его самых глубоких угрызений совести.

Взяв этот документ в руки, чтобы просмотреть его, "с видом грустным и озабоченным", он сказал, "что вынужден воздержаться от указания источника и имени лица, подписавшегося под разоблачением, сделанным в некотором роде в качестве исповеди, потому это оно было адресовано католиком высшему главе его Церкви. Но что он может мне дать торжественное заверение, что оно, никоим образом, не исходило от польского эмигранта, а от человека, во всех отношениях достойного уважения и доверия за его характер и его позицию". Затем папа зачитал несколько отрывков из этого документа на итальянском языке. В них, главным образом, речь шла "о чувствах и принципах" прелата

Буткевича. Говорилось, что они "были вялыми и мало каноническими относительно догм римской Церкви, что он не делал даже большой тайны из своих реформаторских взглядов относительно некоторых пунктов доктрины - одним словом, что его репутация была столь двусмысленной в этом отношении среди его единоверцев, приверженных их вере и знающих его ближе, что если бы когда-либо аббат Буткевич достиг епископского сана, возникли бы опасения, как бы он не захотел подвергнуть католическую Церковь тем же бедствиям, что она так осудила несколько лет назад, и виновником и проводником которых был епископ Семашко"²⁰. Заканчивался этот документ несколькими строками, написанными на латыни, общий смысл которых, полагал Бутенев, он все-таки уловил, хотя считал несовершенным свое знание этого языка. Суть их сводилась к тому, "что опасность для католической Церкви от возведения аббата Буткевича в епископский сан стала бы еще гораздо больше, если бы ему удалось достичь постоянной цели его честолюбия, - быть назначенным на варшавскую архиепископскую кафедру. И что он не остановился бы в выборе средств, чтобы достичь этой цели, per fas et nefas"²¹.

Окончив чтение документа, папа минуту собирался с мыслями. Затем он заметил, что прекрасно понимает, что его собеседник рассматривает конфиденциальные разоблачения, только что им ему сообщенные, с совершенно противоположной точки зрения. Он же "хотел мне (Бутеневу. - О. С.) дать этот важный знак доверия, не ради того, чтобы вернуться к прошлому, но единственно, для того, чтобы убедить меня, насколько его совесть должна быть глубоко обеспокоена подобными подозрениями относительно чувств и взглядов кандидата, предложенного для епископата, и насколько понятны были его неодолимые угрызения совести против санкционирования подобного выбора. Что он решился лишь с сожалением и с нежеланием коснуться, пусть даже косвенно, вопроса столь деликатного и ныне притупленного, потому что принимал особенно близко к сердцу то, чтобы не интерпретировали каким-нибудь иным образом его содержащие возражения ответы в отношении аббата Буткевича".

Он просил Бутенева изложить все эти соображения императору, который их справедливо оценит. "Действительно, - продолжал Его Святейшество, - если когда-либо было время, когда мое положение и положение Св. Престола, с одной стороны, влияние и положение, занимаемое императором Николаем - с другой, должны были в моих светских интересах заставить меня перешагнуть через любые соображения, чтобы пойти с предупредительностью и искренним удовлетворением навстречу пожеланиям монарха, который один показал себя постоянным и подлинным защитником социального порядка в Европе и самой верной опорой законной власти и религии, повсюду приведенных в расстройство бичом революции, это, конечно, настоящее время, когда надежда на восстановление и сохранение законного порядка вещей в папских государствах, как, впрочем, повсюду связывается главным образом с действенным и благотворным влиянием императора, подтвержденным на деле такими неопровержимыми доказательствами. Стало быть, потребовались настоятельные обязанности совести, превосходящие все светские соображения, чтобы вынудить меня к мучительной крайности подвергнуть себя недовольству Его Императорского Величества, чтобы не преступить долг такого рода, вдвойне повелительный для меня в отношении Бога из-за духовного сана, коим я обличен".

У Бутенева не вызывала сомнения искренность и доверительный характер слов, сказанных папой в адрес Николая I. Свой общий вывод посланник сформулировал таким образом. "Если мне позволено высказать мнение, основывающееся на знании, которое я смог обрести о светских правилах и неизменных правилах поведения римского Двора, я считаю, что никогда это доверие в

отношениях папы с державой даже католической не достигало его крайних пределов, как доверие, что папа Пий IX только что засвидетельствовал в нашем отношении, спонтанно раскрыв содержание секретной информации этого рода, тщательно сохраняемой Св. Престолом в непроницаемой и традиционной тайне", - писал он.

Хотя в целом не удалось достичь положительного решения стоявшего на повестке вопроса, тем не менее, Бутенев считал, что переговоры не оказались безрезультатными и их можно рассматривать в качестве доказательства существенного улучшения отношений со Св. Престолом.

Ознакомившийся с донесением Бутенева Николай I оставил на нем замечание, обращенное к Нессельроде: "мы об этом поговорим"²².

В тот же день Бутенев получил составленную по поручению папы конфиденциальную записку Антонелли, служившую ответом на сообщенные им сведения о Буткевиче, полученные с депешей Нессельроде от 10 сентября. Она не добавляла ничего нового к услышанному от понтифика.

Отчет Министерства иностранных дел за 1849 г. позволяет судить о реакции на Неве на поступившие от Бутенева сведения. "После такого заявления последующее обсуждение не позволяет, очевидно, рассчитывать ни на какой практический результата, пока Св. Отец остается под влиянием своих предубеждений против аббата Буткевича. - говорилось в нем. - Нельзя требовать от папы, чтобы, из светских или политических соображений, он преодолел свои угрызения совести и нисколько не считался с ответственностью, навлекаемой на себя перед Богом в качестве главы католической Церкви, если согласится на провозглашение достойным сана епископа человека, которого в глубине своей души он находит неспособным выполнять обязанности епископского сана". Свои надежды на положительное решение вопроса в С. -Петербурге теперь связывали лишь с тем, "что благоприятное изменение в настрое Его Святейшества в отношении аббата Буткевича сможет устранить со временем трудности, еще препятствующие его провозглашению епископом"²³.

Как показал доклад Нессельроде императору, размышления над сделанным папой заявлением в ходе последней беседы с Бутеневым убедили министра в бесполезности дальнейшего обсуждения этого вопроса. Свои доводы в пользу такого заключения он сформулировал следующим образом: "В настоящее время, когда, несправедливо или обоснованно, папа предполагает у аббата Буткевича принципы слабые и недостаточно канонические, воззрения преобразовательные и считает его выдвижение в епископат, могущим оказаться наносящим вред интересам католической церкви, последующая дискуссия не позволяет рассчитывать ни на какой практический результат". Отсюда следовало конкретное предложение: пусть Буткевич сам отправится в Рим, чтобы убедить папу изменить мнение о нем. Николай I дал свое согласие²⁴.

Депешей от 25 февраля 1850 г. Бутенев был оповещен об этом решении. Оно мотивировалось сделанным из его корреспонденции выводом о бесперспективности дальнейших попыток обсуждения дела Буткевича. "В самом деле, - говорилось в депеше, - ошибочные утверждения относительно реальных фактов могут быть опровергнуты доказательством противного; но что сделают наши рассуждения и утверждения против предубеждений, глубоко укоренившихся в сознании папы; против подозрений, которые удалось ему внушить в отношении чувств и религиозных принципов одного священника? Когда папа нам заявляет, что Его совесть, Его ответственность не позволяют ему конфирмовать в епископский сан аббата Буткевича, дальнейшая настойчивость с нашей стороны не могла бы быть совместима ни с тактичностью, ни с надлежащими знаками уважения, которые император считает необходимыми сделать присущими в его отношениях с папой". Понимая полную бесплодность даль-

нейших усилий, посланнику предписывалось более не предпринимать никаких демаршей по этому поводу и одновременно его информировали, что в Варшаве Буткевичу будут выданы средства для поездки в Рим, поскольку полагали, что его личная беседа с папой могла изменить положение²⁵.

Тем временем, Бутенев, неосведомленный еще об этом решении, депешей от 24 февраля 1850 г. сообщал Нессельроде о своих новых усилиях в этом направлении. Речь шла о встрече с кардиналом Антонелли, который не переставал оказывать содействие демаршам посланника "с лояльностью и горячностью". Он полагал, что трудности подобного рода относительно предложенных кандидатов возникали бы гораздо реже, если бы императорское правительство подобно некоторым католическим Дворам пожелало заранее передать римскому Двору достаточно многочисленный список возможных кандидатов на епископский сан, чтобы быстрее договариваться о выборе на вакантные кафедры.

Российскую сторону, как разъяснил Бутенев, такой способ не мог устроить по причине трудности и теперь найти в Империи и Царстве Польском небольшое число католических священников, могущих быть удостоенных чести выбора императора. К тому же об этой трудности уже неоднократно сообщалось папскому правительству, и сам Николай I это подтвердил лично во время пребывания в Риме.

После того как кардинал с пониманием отнесся к этому замечанию, разговор вернулся к главной теме, поднятой Бутеневым. Полная доверия и искренности речь кардинала оставила у посланника впечатление, что, если даже его настойчивые увещевания еще не обеспечили желаемого результата, они, по крайней мере, дойдут по их прямому назначению, что в данном случае представлялось чрезвычайно важным.

На более настойчивые инсинуации со стороны Бутенева кардинал обещал предпринять еще какую-нибудь попытку и заверил, что "сделает ее с искренним желанием, но со слабой надеждой на успех, по крайней мере, на данный момент"²⁶.

Вскоре, хотя и косвенно, этот вопрос оказался затронут еще в одной беседе с Антонелли, когда он поинтересовался у Бутенева о возможной реакции в С. -Петербурге на пожелание папы направить туда со специальной миссией какого-нибудь видного деятеля. Последний должен был выразить его признательность императору за благожелательность и сочувствие его делу во время переживаемых им превратностей судьбы, когда в ходе восстания 1848 г. в папских государствах Пий IX вынужден был покинуть Рим, отправившись в изгнание.

Бутенев, не колеблясь, заявил, что не поддержал бы подобную идею по хорошо известным папскому правительству причинам, но, конечно, не мог отклонить ее по собственной инициативе. Поэтому он обещал известить о ней Нессельроде и просить инструкций на этот счет, что и сделал депешей от 14 марта.

Из объяснений кардинала Бутенев понял, что с этой миссией кроме решения ее главной задачи он связывал некоторые шансы на успех в решении дела аббата Буткевича²⁷. Его заявление о проекте этой миссии свидетельствовало, считал посланник, "что, несмотря на религиозную щепетильность папы относительно возведения в епископский сан Буткевича, его министр упорствует в этом желании и вовсе не теряет надежды уладить дело. Более того, отчасти именно это желание, кажется, внушило идею проектируемой миссии", - писал он в С. -Петербург 25 марта.

Что касается известия о предстоящей поездке в Рим аббата Буткевича, Бутенев видел в ней полезное средство, которым следовало воспользоваться,

хотя оно и представлялось ему чреватым нежелательными последствиями из-за создаваемого прецедента на будущее. Однако, поскольку в сложившейся после конфиденциальных заявлений кардинала Антонелли ситуации эта поездка становилась менее срочной и своевременной, он находил преждевременными всякие намеки по этому поводу и вообще считал за лучшее до получения инструкций в связи с проектом Св. Престола о посылке миссии в С. -Петербург, воздержаться от всяких новых инсинуаций в этом отношение перед папским правительством²⁸.

Как и предполагал Бутенев, инструкцией от 12 апреля ему предписывалось отклонить присылку миссии, мотивируя это следующими соображениями. По причине переживаемых Ватиканом финансовых трудностей в С. -Петербурге считали неуместным идти на большие затраты ради простого изъявления учтивости. К тому же с мая месяца император уезжал из столицы в инспекционную поездку войск на западной границе Империи и не мог бы назначить точное время приема посланца папы²⁹.

Оповещенный о полученном известии кардинал Антонелли не скрыл своего огорчения и заметил, что надеялся облегчить таким способом взаимопонимание между двумя правительствами по некоторым щекотливым вопросам³⁰.

Для достижения желанной цели следовало направить из С. -Петербурга в миссию в Риме депешу, пригодную для ознакомления папы. Она должна была быть "составлена в выражениях серьезных и даже немного суровых, чтобы, таким образом, воздействовать с большей силой на впечатлительность и переменчивость Пия IX, особо отметив очевидное противоречие, существующее между протестами перед императором и фактами далекими от того, чтобы подтвердить слова папы". Бутенев напоминал, что такой аргумент уже подействовал на папу. Именно он "побудил раскрыть некоторые из главных мотивов его щепетильности и отступить тем самым от старого принципа, являвшегося одной из главных опор моральной силы папы, - не давать никому отчет о мотивах отказа в духовных делах и, особенно, когда речь идет о делах, относящихся к светской компетенции Церкви"³¹.

11 сентября 1850 г. Буткевич прибыл в Рим. 17 сентября он увиделся с Антонелли. 6 октября был принят папой. Свой приезд в Рим он объяснял понтифику тем, что, отправившись на воды за границу (в Германию) для поправления здоровья, он с разрешения императора поехал в Рим, чтобы получить благословение папы и его милосердное прощение, если Его Святейшество находит его в чем-то виноватым. Аудиенция продолжалась почти час³². А из донесений миссии в С. -Петербурге стало известно, что папа принял его доброжелательно, предварительно запросил материал его дела, которое внимательно просмотрел, и уполномочил свое доверенное лицо, одного из главных служащих Конгрегации чрезвычайных духовных дел монсиньора Феррари, получить у аббата некоторые уточнения по неясным пунктам. Хотя Антонелли хранил полнейшее молчание относительно впечатления, произведенного на папу, из достоверного источника второму секретарю миссии Г. Окуневу (он замещал бывшего в отъезде Бутенева) стало известно, что это впечатление было "довольно-таки удовлетворительным".

Поскольку, воспользовавшись осенними каникулами, Феррари отсутствовал и вернулся в Рим только в конце ноября, встреча с ним Буткевича состоялась через несколько дней после возвращения. Как писал Окунев в донесении от 21 декабря 1850 г., в ходе немногочисленных к этому времени бесед Буткевича с ним речь в основном шла об Академии. А посему казалось, что полученные от аббата сведения "уже начали производить впечатление весьма удовлетворительное и способное, возможно, парализовать, по крайней мере, на некоторое время досадное влияние, оказываемое здесь польскими эмигрантами"³³.

Получив такую информацию, в С. Петербурге сочли, что папа был расположен освободиться от своего предубеждения, и дело должно вступить в новую фазу, позволявшую предвидеть его благоприятное разрешение. Такой оптимистический прогноз был зафиксирован в отчете Министерства иностранных дел за 1850 год³⁴. Но ему не суждено было сбыться, что стало очевидно осенью 1851 года.

Сложившуюся к тому времени ситуацию вокруг дела аббата Буткевича представил в депеше от 21 сентября 1851 г. А. Я. Скарятин, замещавший Бутенева. Встречи аббата с Феррари происходили два раза в неделю, но часто не могли состояться из-за торжественных служб, в которых должен был участвовать последний. Между тем от наместника Царства Польского поступило известие о смерти августовского епископа и избрании Буткевича викарием. Наместник просил выяснить, принимал ли он новую должность? Из ответа аббата следовало, что, будучи признателен капитулу за избрание, он не считал для себя возможным высказаться по этому поводу до того, как узнает об отношении к нему папы. И хотя избрание капитулярного викария вовсе не требует утверждения Св. Отцом, аббат считал своим долгом предоставить папе решить, мог ли он принять управление августовской епархии.

Видя, что решение затягивается до бесконечности, Скарятин воспользовался своей аудиенцией у папы, чтобы привести к благоприятному завершению пребывание аббата в Риме. Когда он поднял вопрос о возведении его в епископский сан, папа сказал, что не сможет этого сделать, но заверил, что вовсе не был против отъезда Буткевича и его возвращения в Варшаву, когда он захочет.

Дипломат пояснил, что аббат приехал в Рим, чтобы оправдаться от дошедших до папы обвинений, и не хочет вернуться домой, не получив какого-то результата от поездки, предпринятой для успокоения своей совести. И, как ему казалось, папа должен был сказать Буткевичу, что требовалось, чтобы он мог бы оправдаться или исправиться, если был действительно виновен. Но, если папа считает его добрым католиком, то Скарятин убежден, что, согласившись возвести его в епископский сан, папа сделал бы действительно благое дело для католической религии в Польше.

Свое обращение к этому вопросу Скарятин мотивировал так. Он признавал, что, конечно, не мог знать, достоин ли аббат епископского звания, более того, он не был уполномочен просить о его преконизации. Но, зная, насколько император этого желал бы, он счел, тем не менее, своим долгом, не упустить представившийся случай, чтобы показать папе благо, которое проистекало бы от преконизации этого кандидата, и реальное зло, которое не преминет возникнуть, если папа будет упорно противостоять этому.

В ответ папа сказал, что совсем еще недавно он получил неудовлетворительные сведения о Буткевиче, что он очень хотел бы сделать приятное императору, но если он назначит аббата епископом, это вызовет всеобщее недовольство среди католиков в Польше.

Тогда Скарятин заявил, что, не говоря о том, что эта информация была неправдоподобной, он считал долгом заметить, что мотивы этого, так называемого всеобщего недовольства возведением в епископы Буткевича (поскольку не были изложены), могли быть основаны лишь на политических соображениях. Поскольку Буткевич был против разрушительных принципов демагогии, революционная партия, естественно, сочла для себя необходимым удвоить усилия во время пребывания Буткевича в Риме, чтобы очернить этого прелата в глазах Св. Отца, а так как ложность сведений, прежде направленных Св. Престолу, должна была стать достаточно очевидной после объяснений, которые Буткевич был в состоянии представить, "нашим врагам не осталось другого средства, чтобы достичь их цели, как заставить папу поверить в так называв-

мое всеобщее недовольство, которое вызвало бы возведение Буткевича в епископат".

Услышав в ответ от папы: "Ну что ж, я вновь рассмотрю это дело", дипломат заключил, что его замечания произвели на папу некоторое впечатление. Но одновременно он сомневался, что новое рассмотрение приведет к каким-то изменениям³⁵.

Это подтвердила беседа 13 октября аббата с папой, когда Пий IX прямо заявил, что не может возвести его в епископский сан. Тогда Буткевич, сославшись на то, что прибыл в Рим не для того, чтобы домогаться этой милости, а лишь оправдаться от возведенной на него клеветы, и, поскольку папа убежден в его невиновности, просил Его Святейшество засвидетельствовать это письменно.

В ответ папа высказал предположение, что Буткевич действовал в соответствии с намерениями правительства, прося документ, в силу которого оно могло впоследствии настаивать на его выдвижении в епископат. Тогда аббат заявил, что, как католический священник и простой человек, он не мог хранить задних мыслей в своих демаршах перед Его Святейшеством, что он стремился лишь успокоить свою совесть, и что, наконец, для него невозможно будет вернуться в Польшу без документа, могущего оправдать его поездку в Рим. На такие уверения своего собеседника папа отреагировал с живостью: "Я ничего не имею против Вас как священника и католика, но не говорите мне о Вашей простоте, Вы не так просты, как хотите меня заставить поверить. Я очень хорошо осведомлен на Ваш счет - Вы обладаете булышши достоинствами и способностями, чем обычный священник. Вы умеете жить в светском обществе, и именно это возбуждает серьезные опасения". Папа сослался на то, что он не впервые отказывает в повышении, случалось ему это делать даже после составления канонического протокола, если Консистория доказывала, что кандидат нажил себе много врагов и недовольных там, где собирался получить епископство. Но из этого, заверил папа, вовсе не следует, что такой священник должен рассматриваться недостойным и осужденным. Затем он припомнил, что получил от Бутенева копию текста надгробной речи Буткевича, и заметил, что иногда в аудитории произносят не тот текст, что написан, и к тому же у него имеется сообщение о наличие у аббата большого числа врагов.

Воспользовавшись передышкой, Буткевич сказал, что речь не идет о епископстве, к чему он никогда не стремился, а лишь о доказательстве его оправдания в глазах папы, что обвинения в его адрес имели целью помешать намерениям правительства, удостоившего его своей поддержки, а посему это скорее вопрос политики, чем религии. Что касалось надгробного слова, оно было произнесено точно по тексту, а не понравилось трем священникам, оклеветавшим его из чувства зависти лично к нему и мести правительству. Из них один давно умер, другой отправился на тот свет после того, как помирился с ним, а третий перед его отъездом в Рим просил и получил прощение. О других врагах в стране он не знал. Что же касалось недовольных поляков за рубежом, это не должно удивлять папу.

Глубоко вздохнув, папа продолжил с отеческой приветливостью: "Я понимаю неудобство Вашего положения; действительно очень трудно примирить чувства и обязанности столь противоположные; особенно трудно не переставать быть поляком и добрым католическим священником, оставаясь верным и послушным правительству. Ваши несчастья и Ваши страдания вызвали всеобщую симпатию, которая, однако, вместо того, чтобы увеличиваться, оказалась значительно ослаблена со времени последних волнений в Европе, которым поляки весьма способствовали! Однако, несмотря на эти отступления, я прощаю и испытываю сострадание к Вашей нации и к Вам, в частности".

Новое подтверждение просьбы дать ему свидетельства его невиновности, повторенное Буткевичем в конце беседы и сопровождаемое заявлением о желании оставаться в Риме, пока его не получит, не переубедили папу. Он сказал, что было бы против правил и существующего обычая давать документ о невиновности, в то время как он не был ни публично обвинен, ни официально вызван для объяснений, ни судим, ни осужден. "Я не стремлюсь узнать, по указанию ли сверху или по Вашей собственной воле Вы приехали в Рим, чтобы, как Вы говорите, облегчить страдания Вашей совести", - заверил его папа, и, напомнив, что аббат может оставаться ректором Академии, пользоваться всеми почестями и преимуществами, поинтересовался, что он еще хочет от него.

Буткевич продолжал настаивать на том, что не мог вернуться домой с пустыми руками³⁶. Это подробное описание хода его беседы с папой было представлено Буткевичем Бутеневу.

В тот же день, 13 октября, Буткевич направил Пию IX письмо. Напомнив, что, пробыв в Риме более года, он устно и письменно изложил свои принципы и просил папу ясно объяснить, в чем его вина. Он заверил, что не стремился к почестям, никогда не имел никакой задней цели, а прибыл единственно, чтобы оправдаться от возведенной на него клеветы. Он настаивал на предоставлении в любой форме свидетельства, что папа находил честными его принципы, без чего он не мог вернуться на Родину, и выражал готовность, "если необходимо, ожидать всю жизнь в Риме этот акт милосердия и справедливости"³⁷.

В создавшейся ситуации вернувшийся в Рим Бутенев чувствовал себя в большом затруднении, полагая невозможным настаивать на предоставлении аббату епископского звания, не вызвав подозрений относительно подлинной причины его поездки в Рим. Он намерен был, насколько обстоятельства и щекотливый характер самого дела ему это позволят, поддержать обращенную к папе просьбу Буткевича, а одновременно просил 28 октября 1851 г. инструкций по поводу последующих демаршей³⁸, так же как это сделал еще в сентябре Скарятин.

Направленная в ответ на эти просьбы из С. -Петербурга еще Скарятину депеша от 8 ноября 1851 г. засвидетельствовала, что вопрос о назначении Буткевича, важный сам по себе, рассматривался в то же самое время в качестве прецедента. Он должен был доказать несправедливость не только этого, но и других отклонений предложенных кандидатур. "В самом деле, если наш выбор должен быть всегда встречен с таким же недоверием, если Св. Престол продолжает гораздо больше ценить отзывы из сомнительных источников, чем рекомендации императора, Его Величеству не остается больше ничего, как воздержаться ото всяких последующих предложений по назначению на епископские кафедры, пока римский Двор будет оставаться на достойном сожаления пути, по которому он следует сегодня в отношение нас. С тех пор вовсе не на императора, а именно на Св. Престол падет ответственность за ущерб, проистекающий из этого для духовных интересов католического населения в России и Польше"³⁹, - говорилось в депеше.

Бутенев начал действовать в соответствии с полученными указаниями. Он встретился с кардиналом Антонелли. Как следует из его донесения от 8 декабря, посланник постарался заставить оценить справедливость недовольства императора позицией папы в этом вопросе. Он охарактеризовал ее как результат коварных происков существующей в Риме польской революционной партии, очаг которой находится в монастыре Св. Клода, наполненном польскими повстанцами. Эти верующие, набираемыми в Париже, открыто поддерживаются придворной кликой, в то время как они стараются беспрестанно настраивать Св. Престол против России, - утверждал он.

Кардинал не попытался вступиться за агентов польской революционной партии, а заверил, что они не имеют никакого доступа к папе. Он высказался

относительно важности, придаваемой Св. Престолом сохранению добрых отношений с Россией, и утверждал, что, насколько ему было известно, лишь мотивы совести мешали папе согласиться на возведение Буткевича в епископский сан.

Не скрыв, что воспринимал это утверждение скорее кажущимся правдоподобным, чем соответствующим истине, Бутенев дал кардиналу прочитать депешу Нессельроде от 8 ноября о Буткевиче. Знакомство с ней, особенно с ее заключительной частью о серьезных последствиях для Св.Престола продолжения следования его системе недоверия и отказа в отношении предлагаемых кандидатов на епископские кафедры, явно произвело сильное впечатление на Антонелли, и он обещал обратить на это серьезное внимание папы⁴⁰.

Внимательно следя за развитием событий в Риме, в самом С. -Петербурге серьезно занимались этим вопросом.

Как засвидетельствовали конфиденциальная памятная записка, подготовленная в октябре, и доклад Николаю I Нессельроде, составленный в декабре, там отдавали себе отчет в том, что дело Буткевича следовало рассматривать, "если не как полностью проигранное, то, по крайней мере, как вопрос, благоприятное решение коего должно быть отложено на неопределенное время". Было очевидно, что, если продолжать просить о возведении аббата в епископский сан, то папа, упорствуя в своем отказе, не только сошлется на принципы Св. Престола, согласно которым лишь он решает этот вопрос, но еще может сказать, что встречался с Буткевичем, его экзаменовал и, считая его хорошим священником и добрым католиком, не нашел у него качеств, необходимых для епископа.

С другой стороны, отъезд аббата из Рима без какого-либо доказательства его оправдания или явного свидетельства личного благорасположения папы означал бы неудачу, которая вызвала бы резонанс в Польше и поощрила бы интриги революционных партий, действовавших через сообщников в Риме. Вызывало обеспокоенность и достойное сожаления воздействие подобного результата на настроения польского духовенства. Исходя из этих соображений в С. -Петербурге придавали большое значение тому, чтобы папа пожаловал Буткевичу, по крайней мере, почетное звание, назначив его камерьером или на один из постов римского Двора, предоставляемых священникам любой национальности.

Такой результат воспринимался бы, как вполне естественный и должен был помочь скрыть неудачу поездки Буткевича в Рим. Одновременно он до некоторой степени парализовал бы пагубное влияние любого способа отказа продвижения его в епископский сан. Решено было действовать следующим образом. Комиссия по духовным делам в Варшаве обратится к Буткевичу с напоминанием о необходимости его присутствия на посту или ректора Духовной академии, или капитулярного викария. На этот последний пост он был избран августовским капитулом в его отсутствие. Его также запросят о времени, могущем ему еще потребоваться для решения дел в Риме.

В своем ответе Комиссии аббат сможет обрисовать состояние дела, вызвавшего его поездку, и показать, сколь трудным и оскорбительным окажется его положение, если ему придется вернуться на Родину виновным человеком, который после тщетной попытки оправдаться остался подвергнутым суровому порицанию папы. Предполагалось, что Буткевич сможет довести этот ответ до сведения папы.

В свою очередь Бутенев, чтобы ему помочь, даст понять Св. Престолу об особой заинтересованности императора в предоставлении папой прелату какого-то свидетельства своего благорасположения. При этом в С. -Петербурге больше не настаивали на назначении его епископом, поскольку вопрос об этом носил духовный характер. "Теперь, когда речь идет лишь о чисто почетном знаке

отличия, вопрос выходит из религиозной сферы, он оказывается поставленным в политическую плоскость. Одним словом, - говорилось в депеше Бутеневу от 21 декабря 1851 г., - мы просим, чтобы в обмен на моральную поддержку, оказанную столь лояльно Россией папскому Двору, чтобы защитить его дело и его права во время всех беспорядков, в последние годы потрясавших Италию, Св. Престол нам также предоставит свою помощь в усилиях, которые мы должны противопоставить враждебным склонностям духовенства, ставящего свое духовное влияние на население на службу разрушительных планов и страстей революционной пропаганды.

Разве не очевидно, что, отказав в доказательствах расположения аббату Буткевичу, Св. Престол дает оружие нашим врагам? Они не замедлят представить этого прелата в качестве человека, не получившего одобрения Св. Престола из-за его принадлежности к преданной императорскому правительству партии. Они воспользуются его примером, чтобы воздействовать на эту и без того столь немногочисленную партию, чтобы еще находящихся в ее рядах священников убедить перейти в партии революционной группы заговорщиков, заставляя их рассматривать свое отступничество в качестве единственного средства снискать себе хорошее отношение римского Двора".

Бутеневу предписывалось прямо и твердо объясниться от имени императора, ходатайствуя о почетном знаке отличия для аббата Буткевича, отказать в коем папа не мог, не вступив в явное противоречие с его заявлениями относительно него⁴¹.

Еще до получения инструкций от 21 декабря 1851 г., как видно из депеши Бутенева от 2 марта 1852 г., в беседе с ним кардинал Антонелли сообщил о полном провале всех его усилий преодолеть сопротивление папы в вопросе о назначении Буткевича. Причем его не удалось поколебать даже перспективой отсрочки до бесконечности любого последующего предложения кандидатур с российской стороны, перспективой, нарисованной Бутеневым кардиналу в соответствии с инструкцией от 8 ноября 1851 года.

Понимая неуместность в тот момент настаивать дальше и желая сохранить за собой возможность время от времени возвращаться к этому вопросу по мере получения последующих указаний, Бутенев ограничился тем, что поблагодарил кардинала. Одновременно он выразил надежду на его поддержку в будущем в поисках решения дела, которое он был уполномочен рассматривать "в качестве исключительно важного для блага дальнейших отношений между двумя правительствами"⁴².

По получении в середине января депеши от 21 декабря, а позднее и поступления Буткевичу запроса от Комиссии по делам культов в Варшаве, для облегчения аббату возможности изложить свою позицию непосредственно папе, Бутенев начал действовать. Он счел полезным предварительно предупредить кардинала Антонелли, ознакомив его с сутью инструкции относительно справедливости того, чтобы папа, признавший аббата Буткевича хорошим священником и добрым католиком, это засвидетельствовал каким-то явным и почетным знаком, и чтобы после всего, что произошло, сделано это было бы непосредственно самим папой.

Такое предложение, переносящее вопрос на политическую почву, было оценено кардиналом. Он сам в этом признался и обещал постараться убедить папу положительно отнестись к этой идее, но просил отложить просьбу об аудиенции у папы для Буткевича, с чем Бутенев был полностью согласен⁴³.

Когда же в конце марта кардиналу все еще не удалось продвинуть дело вперед, чем он был сам явно обескуражен и уязвлен, Бутенев решил предпринять последнюю попытку. Он подготовил и передал через кардинала Антонелли папе памятную записку, составленную в выражениях "четких и решитель-

ных". Через короткое время кардинал его уведомил о пожалованном папой аббату Буткевичу звании Почетного апостольского протонотария.

Речь шла об ином звании, чем говорилось в депеше от 21 декабря, но, несмотря на сделанные Бутеневым и поддержанные Антонелли представления, изменить принятое папой решение не удалось. Звание апостольского протонотария в иерархии званий было выше, чем домашний прелат (prelato domestico) и камерьер (cameriere segreto) и давалось даже епископам и архиепископам. Но оно казалось отличием чисто духовным, в то время как другие представляли собой также звание придворное и свидетельства благорасположения, а, тем самым, больше бы отвечали поставленной цели. В целом же это решение Бутенев находил "весьма соответствовавшим в принципе духу последних инструкций" от 21 декабря, полагая одновременно, "что оно могло бы быть, несомненно, лучше, если бы было спонтанным и особенно менее запоздалым".

После сообщения об этом решении папы кардинал Антонелли известил посланника, что папа охотно согласился принять аббата Буткевича, чтобы до его отъезда дать ему знак еще большего расположения⁴⁴.

3 августа 1852 г. состоялась новая, четвертая, беседа Буткевича с Пием IX. Поблагодарив за звание протонотария, аббат вновь заверил папу, что прибыл в Рим, чтобы оправдаться.

На этот раз папа так изложил свое мнение по этому поводу: "Мне, напротив, кажется, что Вы прибыли и остаетесь в Риме с единственной целью выполнить волю вашего правительства, стремящегося непременно сделать Вас епископом. Теперь я вовсе не удивляюсь тому, что Вы пользуетесь такими знаками уважения и доверия у вашего правительства, когда даже в Риме, где это никоим образом не должно практиковаться, Вы публично специально молились за императорскую семью. Никакой из кандидатов, впрочем, не был столь горячо поддержан, как Вы, что не может не возбудить справедливого подозрения в отношении священника, сумевшего до такой степени снискать внимание и поддержку верховной власти. Рекомендуя Вас в епархию, посланник Бутенев очень настаивал на том, чтобы я согласился на Ваше выдвижение, ввиду того, что в этом очень заинтересован император, и что варшавский наместник от этого ожидает большую пользу для своего наместничества. Все эти обстоятельства, соединенные с донесениями, полученными мною на Ваш счет, меня утвердили в убеждении, что вовсе не ради блага нашей Церкви, которой ваше правительство всегда враждебно, настойчиво ходатайствуют о Вашем возведении в епископский сан".

В ответ на эти столь откровенные разъяснения Буткевич заявил: "Мне не следует углубляться в намерения правительства в отношении меня. Но, что касается меня, я не просил и не прошу никакой другой милости, как позволить мне оправдаться, если меня считают виноватым; у меня нет иной цели, как заслужить доверие Вашего Святейшества, без чего я не могу ни возвратить утраченное мной душевное спокойствие, ни быть полезным моей стране". На это Пий IX парировал: "Доверие вернется со временем, но нужно, чтобы Вы постарались меня убедить, что Вы этого заслуживаете..., нужно, чтобы Вы мне внушили это доверие".

Последовало пояснение Буткевича, что у себя дома он всегда молится за императора и его семью, и не отступил от этого обычая, чем и вызвал скандал в Риме. Тогда папа поучительно заметил, что в мире много обычаев, но нужно избегать те, что католическая Церковь не одобряет и, особенно, в Риме, где находится престол главы всего христианства.

В покровительстве со стороны наместника Царства Польского, продолжал Буткевич, не было ничего необычного, по его мнению, поскольку в нем отра-

жался лишь итог его долгого пребывания на посту священника, с которым наместник был лично знаком, и факт почти полного отсутствия епископов в Царстве, диктующий его заинтересованность в заполнении вакансий.

Не отрицая, что, возможно, это было именно так, папа тут же поведал о своей наслышанности о милостях, коими Буткевич был им щедро осыпан и добавил, что ему известно так много о наместнике, что он, в самом деле, не знает, как ему поступить.

В заключение беседы Пий IX еще раз подтвердил, что ничего не имел ни против Буткевича, ни против администрации епархии, капитул кафедрального собора которой избрал его капитулярным викарием. Казалось даже, что он был доволен тем, что ради управления епископством Буткевич оставляет Духовную академию, в отношении которой он не переставал придерживаться совершенно неблагоприятного мнения⁴⁵.

После этой встречи Буткевич уехал в Неаполь, и папа обещал ему перед отъездом еще одну аудиенцию.

Как и в предыдущем случае, устная беседа с папой была подкреплена направленным ему Буткевичем письмом. Вслед за благодарностью за звание папского протонатария аббат делился размышлениями о своей деятельности священника и должностного лица, взглянув на это в новом ракурсе. Он пояснил всю сложность, с психологической точки зрения, положения такого лица в конкретных условиях Польши. "Подданные правительства, не обнаруживающего никакого милосердия к нашей нации и деликатной сдержанности в отношении нашей католической религии, единственному наследию наших далеких предков, все без исключения оказались поставлены перед такой печальной необходимостью, то есть: либо скрывать свои подлинные чувства, основывающиеся на надежде на лучшие времена, либо открыто выступить против огромной силы, что могло лишь ускорить наш полный крах", - писал он. Поэтому для польских священников и должностных лиц, от которых власти требуют безграничной преданности, остается лишь одно средство, а именно "удвоить скрытность вплоть до видимости искренней привязанности. К несчастью, в этих двух отношениях я был вынужден принять опасный вызов". Его характер человека покорного и терпеливого снискал ему благоволение правительства, "которое, - писал он, - повергая мою душу в море горечи, с одной стороны, с другой - меня вытолкнуло между рифами зависти, которая жалит ядовитыми зубами мою репутацию и честь". Пока он оставался чисто духовным лицом все обстояло хорошо, но после избрания ректором Духовной академии ситуация изменилась. "С одной стороны, ласковые жесты в отношении меня и любезное обхождение власти, всегда склонное скомпрометировать любого человека, который участвует в осуществлении власти; с другой стороны, зависть и ненависть соперников, легковерие невежд и особенно лицемерие и недобросовестность тех, кто имеет странную претензию слыть за наилучших патриотов или ревностных католиков - вот жребий, уготованный мне в период жизни, когда самой дорогой наградой за мой труд и потраченные силы заключается в почете и общественном уважении", - так разъяснил он сложность своего положения вообще.

Трудность его, как ректора Академии, проистекала из активного и недоверчивого надзора правительства, не преминувшего вмешаться в осуществление учебной дисциплины Академии, между тем как вся тяжесть ответственности за его негуманное поведение была возложена на непосредственное руководство этого установления и, по большей части, на ее ректора. "Решения, проекты, совещания, на которых я должен был присутствовать, почти принудительно, без того, чтобы когда-либо минимально пренебрегать моими святыми обязанностями католического священника, кончились тем, что сделали меня винов-

ным в глазах людей злых и неразумных, - пояснил аббат. - Отсюда родились дошедшие до Рима обличения, сделанные посредством людей заинтересованной партии, которые, будучи далеко от опасности и от действительно апостольского призвания, стремятся рассеять всякую реальную заслугу их собратьев, над головами которых продолжает висеть Дамоклов меч". Отправляясь в Рим, он рассчитывал встретить толпу обвинителей, готовых предоставить убедительные доказательства его проступков и измены католической религии. Но оказалось, что он ошибся, "потому что искренних, лояльных, мужественных" ему не дано было встретить, а тайные противники, клеветники, бессердечные люди его вовсе не занимали⁴⁶.

Между тем Бутенев не склонен был отказываться от продолжения обсуждения дела Буткевича с папой. Во время аудиенции 5 октября по поводу успешного решения вопрос о переносе из Херсона в Тирасполь центра созданной в 1847 г. в России новой епархии, он воспользовался случаем, чтобы еще раз вернуться к нему. И сделал это, когда в принципе оно казалось уже решенным, а долгое время по состоянию здоровья откладывавший свой отъезд аббат собирался в ближайшее время вернуться в Варшаву.

И хотя, едва заговорив об этом, Бутенев по лицу папы увидел, что ему это было неприятно, его это не остановило. "Что бы то ни было, - объяснил он в депеше от 16 октября свой образ действия, - я счет долгом отвести всякое подозрение и предотвратить даже любой намек такого рода, как несовместимый с лояльностью заявлений, которые я был призван адресовать ранее по этому поводу по указанию императора. Но, воздержавшись от упреков, теперь неуместных, я, тем не менее, не поколебался дать почувствовать Его Святейшеству довольно тягостное впечатление, которое заставила испытать, в конце концов, нашего Августейшего Монарха даже долгая нерешительность, которую я должен был преодолеть, чтобы добиться в пользу аббата Буткевича простого почетного свидетельства папского благорасположения в качестве политической поддержки, безусловно надлежавшей Императорскому Двору со стороны Св. Престола, против преступных происков революционной партии, также как в качестве вполне заслуженной личной реабилитации от гнусных и безосновательных обвинений.

Я добавил, что даже ценность этого почетного отличия, с трудом полученного, а именно звание апостольского протонотария, не была достаточно высокой и явной, чтобы отвечать цели наших демаршей, также как характеру этого дела, которое никоим образом не относилось к духовной компетенции, а к чисто политической. Не обращаясь при этом ни с какой новой просьбой, я ограничился тем, что представил комплекс этих соображений для размышлений Его Святейшества".

Папа, казалось, был поражен сделанными замечаниями и, "выслушав их внимательно, но с явно принужденным видом", постарался расплывчатыми и общими заверениями снять с себя обвинение в проявлении всякой предумышленной недоброй воли по этому вопросу. А закончил он обещанием обдумать услышанное.

Через несколько дней кардинал Антонелли сообщил Бутеневу, что папа пожаловал аббату Буткевичу исключительное право носить фиолетовый воротник, предназначенный для одеяния римских прелатов, относящихся к разряду монсиньоров, и что указ об этом уже находится у него для передачи аббату.

Дипломат остался недоволен этим новым жестом папы, находя, что, проявив больше доброй воли, он мог бы дать Буткевичу какое-то более высокое звание папского Двора, предоставляемое иностранным прелатам. Но все-таки, в конце концов, дипломат признал: "Как бы то ни было это исключительное отличие действительно придает более явный эффект его званию апостольского протонотария"⁴⁷.

Позднее, будучи уже в С. -Петербурге и готовя справку для своего преемника в Риме, Бутенев, размышляя над этим делом, взглянул на его неудачу в новом ракурсе. "Очевидно, что неблагоприятная и закоренелая пристрастность папы в отношении этого прелата, основывавшаяся, по-видимому, на информации тайной, шедшей извне и воспринимаемой более чем боязливым сознанием Пия IX, что касается духовной щепетильности, так укоренилась в его сознании, что противостояла неоднократным представлениям самого кардинала Антонелли". Причину провала усилий последнего дипломат видел в том, что по этому делу папа явно пользовался не его советами. "Этот министр более могущественный, чем им был когда-то кардинал Ламбрускини во всем, что касалось внутренней и внешней политики его правительства, слывет за менее хорошего теолога, чем его предшественник, и совершенно чужд всякого ультрамонтанского фанатизма, именно поэтому не к нему, а к другим папа обращается за советом по этим вопросам"⁴⁸.

Между тем в ноябре 1852 г. миссией было получено письма от наместника из Варшавы, к которому был приложен акт августовского капитула об избрании Буткевича викарием, и выражалась просьба выяснить, принял ли Буткевич эту должность. Чтобы дать ясный ответ, Скарятин, после отзыва в С. -Петербург Бутенева ставший поверенным в делах, обратился к Феррари. Причем он заметил, что потребность в таком ответе диктовалась особыми обстоятельствами положения Буткевича, а, главным образом, необходимостью выяснить, согласится ли Св. Престол предоставить ему чрезвычайные полномочия. Затем он пояснил, что возведения аббата в епископский сан желали и император, и наместник в Польше, а само дело рассматривалось как принципиальный вопрос.

Свой ответ Феррари предварил пространными рассуждениями о важности пребывания в С. -Петербурге папского представителя, после чего сказал, что выбор капитула не нуждается в одобрении Св. Престола, но что все-таки, несмотря на права, у Буткевича не было наставлений, коими допускалось их принятие.

Что же касалось возведения его в епископский сан, он сообщил, что папа считал вопрос закрытым после слов аббата о том, что он не добивался сана и страстно желал окончить свои дни в изгнании. На последовавшие новые настояния Скарятина Феррари прямо заявил о бесполезности возвращения к этому вопросу, поскольку было известно, что папа был тверд в своем решении исключить кандидатуру Буткевича.

Осведомленный об этой беседе папа сказал, что не хотел предоставлять чрезвычайные права аббату, но приказал оповестить его об этом не от его имени. Поэтому, когда Буткевич пришел на следующее утро за ответом, Феррари, сославшись на обсуждение поставленного Скарятиным вопроса с государственным секретарем, известил аббата, что они сочли за лучшее воздержаться от постановки этого вопроса перед папой. Затем он пояснил, что, относительно принятия должности капитулярного викария, было очевидно, что Св. Престол не желает в это вмешиваться, а в отношении уступки ему чрезвычайных прав выразил уверенность, что, будучи последователен, Св. Отец на это не согласится, и посоветовал аббату не провоцировать отрицательный ответ, ставший бы для него чрезвычайно прискорбным.

Наконец, Феррари сообщил, что после последней аудиенции папа считал окончательным свое решение по поводу возведения его в епископский сан, и, как в беседе со Скарятиным, повторил, что подобные неприятные вопросы не возникали бы, если бы в С. -Петербурге имелся папский представитель. В ответ Буткевич пояснил, что не его вина, если российское правительство не принимает представителя Св. Престола, подтвердил, что не хотел никакого сана, а

приехал в Рим, только, чтобы оправдаться от выдвинутых против него обвинений и настаивал на получении до отъезда документа, доказывавшего бы его невиновность, без чего не мог вернуться ни в Академию, ни в приход, ни на Родину. Тогда Феррари ему предложил следующий проект, заверяя, что он был его личным, и он не знал, одобрит ли его папа. Он спросил, "мог ли бы он ради соблюдения приличия письменно заявить, что был расположен отказаться от всякого высокого звания, прося Св. Отца не назначать его ни в какую епархию, в случае если будет рекомендован императором". Буткевич не дал положительного ответа, а заговорил о возможности получения новой аудиенции у папы. На что Феррари, уже зная о намерении Св. Отца сделать это, сказал, что, вероятно, по этому поводу не возникнет трудностей, и что государственный секретарь уже сделал запрос. На вопрос аббата мог ли он, будучи принят папой, начать обсуждение дела капитулярного викария, Феррари ответил, "что это должно зависеть от его благоразумия"⁴⁹.

20 ноября Буткевич направил Феррари письмо с изложением своего плана выхода из сложившегося положения. Из его слов он понял, что вовсе не должен был надеяться получить согласие Св. Престола управлять действительно законным путем августовской епархией в качестве капитулярного викария после единогласного избрания на эту должность. Непосредственно после того, как он узнал о своем избрании, Буткевич воздержался от ее принятия, предвидя подобную возможность. Теперь, чтобы не доводить дело до крайности, - а именно не компрометировать капитул, не раздражать правительство еще больше и не подвергать себя бесчестью в случае отказа в духовном согласии, которого императорская миссия может начать добиваться для него официальным путем, - Буткевич просил Феррари навести совершенно конфиденциально справки, каким может быть окончательное решение Св. Отца.

Со своей стороны, будучи уверен, что не получит согласия, он выражал готовность отказаться официально от должности администратора, но, лишившись таким образом возможности служить Церкви и народу в своей стране, он хотел бы остаться в Риме при церкви Св. Станислава и просил выяснить, одобряет ли Св.Отец его обоснование в Риме. Чтобы упредить интриги и препятствия, которые могли воздвигнуть его враги, он торжественно обещал и просил в этом заверить папу, что не будет вмешиваться ни в какие дела вплоть до тех, что прямо касаются его страны, если только папа сам не попросит у него в случае необходимости каких-либо справок⁵⁰.

Летом 1854 г. папа решительно отклонил просьбу Буткевича о предоставлении ему юридических полномочий, необходимых для управления августовской епархией в качестве капитулярного викария. Этот отказ выглядел тем более странно, что папа неоднократно засвидетельствовал самому Буткевичу, а также Бутеневу и Скарятину, что не имел ничего против получения аббатом этой должности.

По просьбе Скарятина кардинал Антонелли переговорил с папой по этому поводу. Последний припомнил, что действительно не обнаруживал несогласия с занятием Буткевичем этой должности, но заявил, что, поскольку всегда был против его возведения в епископский сан, по зрелому размышлению, не смог, не вступая в противоречие с тем, чем мотивировал свой отказ прежде, позволить направить ему эти полномочия. Тем более, пояснил он, что за исключением некоторых, принадлежащих исключительно епископскому сану, они являются теми же самыми, что получают епископы для осуществления духовной юрисдикции.

Давая эти объяснения Скарятину, кардинал добавил, что папа просил его довести их до сведения императора, а также обратить к нему настоятельную просьбу, как главы Церкви, обязать Буткевича самого ходатайствовать об отставке с должности капитулярного викария.

На замечание Скарятина, что в этом шаге папы император усмотрит новое свидетельство влияния на него партии скрытых врагов России, кардинал Антонелли заявил, что находил предубеждение папы против Буткевича столь укоренившимся, что не видел больше возможности, при всем желании, изыскать какое-то средство его смягчить.

Резолюция Николая I по поводу депеши и частного письма Скарятина от 12 августа 1854 г. с изложением этого нового инцидента вокруг Буткевича гласила: "Пока это дело нужно отложить". В соответствии с этой резолюцией депешей от 27 ноября Скарятину было предписано воздержаться от любого нового демарша по поводу дела аббата Буткевича⁵¹.

Следует отметить, что это "некоторое время" оказалось довольно кратким. Согласно той же инструкции, в силу целого комплекса соображений, поверенный в делах в Риме был уполномочен и уже вел переговоры по поводу пяти новых кандидатур на епископские кафедры в Царстве Польском⁵².

Случившееся с аббатом Буткевичем, естественно, не повлияло на отношение к нему российских властей. Об этом свидетельствует ходатайство наместника Царства Польского в 1869 г. о награждении его орденом Св. Анны первой степени по случаю пятидесятилетия его служения в звании священника. Докладывая об этом 2 декабря Александру II, министр внутренних дел А. Е. Тимашев отмечал высокие посты, занимаемые им в духовной иерархии. С 1842 по 1850 г. он состоял ректором Варшавской римско-католической Духовной академии, с 1853 по 1856 г. - управлял сейненской епархией в качестве администратора, затем по 1861 г. вновь исполнял должность ректора Духовной академии, а ко времени составления этого доклада был деканом сейненского кафедрального капитула. "Независимо от сего, - подчеркивал министр, - высшие власти в Царстве Польском возлагали на него неоднократно важные поручения по духовным делам римско-католического исповедания, при чем он... постоянно обращал внимание безукоризненным поведением в политическом отношении и всегда отличался несомненною преданностью правительству". Высочайшее соизволение императора последовало в день представления министром своего доклада, 2 декабря 1869 года⁵³.

Что касается дела аббата Буткевича, оно представляет редкий случай, когда в желании выяснить причины отказа папы в посвящении в епископский сан предложенной им кандидатуры, С. -Петербург не ограничился обычным дипломатическим каналом, а пошел на беспрецедентный шаг, разрешив Буткевичу самому непосредственно объясниться с папой по этому поводу. В ходе их бесед, подробно воспроизведенных аббатом, понтифик был гораздо более откровенен, чем при обсуждении этого вопроса с российским посланником, что позволяет лучше судить о подлинной мотивации его отрицательного решения по кандидатуре Буткевича и не только по этой кандидатуре.

Представляется очевидным, что свое решение по делу Буткевича папа принимал далеко не только на основании того документа (вероятно, он был получен в ходе информационного процесса), с содержанием которого доверительно ознакомил Бутенева.

Трудно поверить, что папа смог выполнить свое обещание, сделанное 15 июля 1849 г. тому же дипломату, и не пользоваться польским источником информации. Неслучайно он сопроводил его весьма примечательной оговоркой - "при новом рассмотрении" дела аббата Буткевича. Сама постановка вопроса выглядит, по меньшей мере, странно - будто прежнее знакомство с ним никак уже не отразилось на его отношении к аббату. Показателен тот факт, что в личном фонде Пия IX уже после этого заявления оказались многочисленные послания, поступившие в Ватикан от польской эмиграции и от коллег Буткевича. И те и другие отличались большой оперативностью. Одно из них без

даты и подписи имеет примечательный заголовок: "Пишут из Польши". Его автор спешил предупредить о том, что аббат Буткевич, представленный правительством в качестве кандидата на варшавское архиепископство, отправляется в Рим со значительной суммой денег, чтобы представиться лично и добиться архиепископства. "Говорят, что, кроме того, ему поручено разузнать в секретариате духовных дел и у глав религиозных орденов, каким путем к ним поступают сведения относительно религиозных дел в Польше", - продолжал автор, затем напоминал, что именно Буткевич был автором действующего в Польше закона о смешанных браках, полностью противоречащего каноническому праву и папским постановлениям. И, наконец, заключал: "Его склонность поддерживать замыслы правительства враждебного католической вере известна в Варшаве, его возведение в епископы было бы пагубно для католичества в Царстве и имело бы роковые последствия"⁵⁴.

Неизвестный адресат из Кракова 12 июля 1850 г. сообщал о скором прибытии в Рим с большой суммой денег Буткевича, известного, как лицо недостойное. Просил сообщить об этом генералам францисканцев, домениканцев и других орденов и предупредить, что "этот русский агент, несомненно, их будет спрашивать, поддерживают ли они отношения с их округами в Польше, чтобы они отвечали, что имеют лишь официальные отношения через наместника Паскевича. Буткевич хочет стать и, говорят, что он должен стать варшавским архиепископом и примасом, но Бог видит и Святой Отец, несомненно, знает этого человека". В двух других случаях имеются некоторые указания на их авторов - монах и "высокопоставленное лицо, очень хорошо осведомленное о делах церкви в Польше". Первый 4 июля писал, что накануне уже послал письмо, воспользовавшись представившимся случаем, теперь писал опять, имея другой случай, поскольку "дело было серьезным и неотложным". Речь шла опять о сокрытии сношений через частных лиц по причине скорого прибытия в Рим одного священнослужителя. Если "отец-генерал свидится с ним, чтобы он ему не говорил о своих частных сношениях с моими настоятелями". Второй 12 июля 1850 г., сообщая о полученном им предупреждении, что аббат Буткевич, "агент российского правительства, руководивший очень плохо варшавской Духовной академией, под предлогом состояния здоровья отправляется в Рим". Об этом высокопоставленное лицо и просило предупредить церковные власти в Риме⁵⁵.

В Риме Буткевича не оставила без внимания и польская эмиграция. Уже 8 октября 1850 г. она подробно изложила в записке из 10 пунктов итоги своих наблюдений за ним. Один экземпляр записки находится в личном архиве фонда Пия IX, второй был представлен в секретариат Конгрегации чрезвычайных духовных дел. По существу это - подробное изложение всего сказанного аббатом, но вырванное из контекста.

Сообщалось, что Буткевич считал тремя главными грехами польского духовенства скупость, плотский грех, именуемый человеческой слабостью, и чревоугодие. Авторы делятся итогом наблюдения за ним и перечисляют его собственные прегрешения, к которым относятся постоянные жалобы на плохое мнение о нем в Риме. Описывался случай, когда однажды после обеда он не смог отказаться отобедать у Скарятина, жалуясь на затруднительное положение, в котором он оказался. Недоумение вызывала его манера понимать благочестие. Так, заговорив об одном священнослужителе, известном своей неорганизованностью, он заметил: "однако, если бы вы его видели в алтаре, с каким изобилием слез он служил мессу, Вы согласились бы, что не часто увидите это в Риме". Его добродушный вид и чистосердечные порывы стали внушать им недоверие после предупреждения остерегаться его, поступившего от священников из Варшавы. Большую хитрость усматривали не только в выражении его

лица, но также в самих его беседах, недомолвках, вводящих в заблуждение вопросах, с целью выяснить имена лиц, поддерживавших отношения с эмигрантами. Они были предупреждены, что, наряду с главным делом поездки - оправдаться в Риме - его целью было выведать это любой ценой. Предположить о том, какова будет их судьба, можно было по тому, что случилось с графиней Ледоховской, пойманной с поличным. Было известно только, что ее посадили в тюрьму, но Буткевич им сообщил, не будучи в состоянии скрыть своего удовлетворения, что ее секли розгами, а затем сказали: "лай теперь в наш адрес в Риме".

Буткевич изображал себя придерживавшимся золотой середины между теми, кого он называл группой благочестивых знати и группой высшего духовенства. Первая, говорит он, хотела бы видеть нашу святую религию свободной и защищенной, как в католических государствах, что невозможно и лишь раздражает правительство; что касается высшего духовенства, то оно умеет только молча склоняться перед любым указанием правительства. Не одобряя его назначение епископом, считали необходимым снять его с поста ректора Духовной академии, ссылаясь при этом на сведения, полученные от одного варшавского священника о плохой подготовке ее учеников.

Говоря о случае с Буткевичем, следует признать, что в основе этого и других подобных дел лежало стремление каждой из сторон видеть на таком высоком посту, как епископский, лицо, устраивавшее ее. Для Св. Престола это был тот, кто резко отрицательно относился к любым шагам правительства, а для последнего - тот, кто был ему предан. При этом забывали о сложном положении находившегося на этом посту лица: он должен был служить Церкви, но не в папских государствах или католической стране, а в конкретных условиях страны насильственно поставленной под управление правительства другого государства, к тому же, с господствующей в нем иной религией. Сама ситуация ставила такое лицо перед необходимостью идти на определенные компромиссы. Этого же она, безусловно, требовала и от тех, кто решал судьбу претендентов на высокие посты и, прежде всего, от Св. Престола, в те времена обладавшего не только духовной, но и светской властью. Именно такую попытку в этом направлении, как кажется, предпринял кардинал Антонелли, пытаясь убедить папу пересмотреть свое решение, но она оказалась в значительной степени безуспешной.

Еще один момент в деле аббата Буткевича никоим образом не следует упускать из виду, - это крайне трудное чисто психологическое положение католических священнослужителей, о котором он писал в письме папе.

Примечания

Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного фонда (проект N 04 - 01 - 00040а).

1. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Канцелярия 1846, оп. 469, д. 161, л. 148 - 150.

2. Там же, ф. Канцелярия 1844, оп. 469, д. 186, л. 362 - 364.

3. Там же, д. 51, л. 141 - 142; ф. Канцелярия 1845, оп. 469, д. 46, л. 40 - 41.

4. Там же, ф. Канцелярия 1844, оп. 469, д. 51, л. 142 - 145.

5. Там же, ф. Канцелярия 1845, оп. 469, д. 134, л. 491 - 493.

6. Там же, л. 493 - 494.

7. Там же, л. 521 - 523.

8. Там же, л. 238 - 242.

9. Там же, ф. Канцелярия 1846, оп. 469, д. 161, л. 29.

10. Там же, л. 242.

11. Там же, ф. Канцелярия 1847, оп. 469, д. 103, л. 459 - 460; ф. Отчеты МИД. 1847, л. 66,

12. Там же, ф. Канцелярия 1848, оп. 469, д. 56, л. 246 - 249.

13. Там же, ф. Посольство в Риме, оп. 525, д. 721, л. 24.

14. Там же, ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 780, л. 253.

15. Там же, ф. Канцелярия 1849, д. 152, л. 466 - 469.

16. Иначе суть этого обвинения излагается в записке позднее занимавшегося делом Буткевича монсиньора Феррари. Из нее следует, что в Риме и Варшаве было известно о желании аббата Котовского ввести польский язык в литургию. К тому же, Буткевич сам его обвинял перед Св. Престолом в том, что неожиданно он стал человеком, беззаветно преданным правительству, экзальтированным патриотом, каковым был до 1831 года. Поэтому, считал Феррари, в своем надгробном слове он не должен был его хвалить. Памятуя, что о мертвых говорят или хорошо, или ничего, по его мнению, в данном случае следовало предпочесть ничего, "так как в покойном хвалить было нечего". (Archivio Segreto Vaticano (ASV) Fondo. Archivio particolare di Pio IX. Oggetti van. Busta 562-B).

17. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1849, оп. 469, д. 152, л. 75 - 91.

18. Там же, л. 470, 475.

19. Дата указана не точно. Имеется в виду вышеупомянутая депеша Нессельроде от 10 сентября.

20. Греко-униатский литовский епископ Иосиф (Семашко) вместе со своими сторонниками собрал собор в Полоцке, где 12 февраля был подписан соборный акт епископов и духовенства о присоединении к православной Церкви.

21. "Всеми правдами и неправдами" (лат.).

22. АВПРИ, ф. Канцелярия, оп. 469, д. 152, л. 321 - 322.

23. Там же, ф. Отчеты МИД. 1849, л. 120 - 122.

24. Там же, Ф. Канцелярия 1850, оп. 469, д. 38, л. 3 - 4.

25. Там же, д. 112, л. 420 - 422.

26. Там же, л. 115 - 117.

27. Там же, л. 139 - 140.

28. Там же, л. 144 - 147.

29. Там же, л. 437.

30. Там же, л. 237.

31. Там же, ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 780, л. 305 - 306.

32. Там же, л. 6 - 7.

33. Там же, д. 808, л. 323 - 325.

34. Там же, ф. Отчеты МИД. 1850, л. 82 - 83.

35. Там же, ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 808, л. 535 - 539.

36. Там же, д. 780, л. 24 - 27.

37. ASV Fondo. Archivio particolare di Pio IX. Oggetti vari. Busta 828.

38. АВПРИ, ф. Канцелярия 1851, оп. 469, д. 114, л. 148 - 149, 221.

39. Там же, л. 221 - 224.

40. Там же, л. 178 - 182.

41. Там же, л. 229 - 234; д. 39, л. 130 - 131, 137 - 139.

42. Там же, ф. Канцелярия 1852, оп. 469, д. 122, л. 25 - 26.

43. Там же, л. 26 - 28.

44. Там же, л. 93 - 95.

45. Там же, ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 780, л. 67 - 69.

46. ASV. Fondo. Archivio particolare Pio IX. Oggetti vari. Busta 944.

47. АВПРИ, ф. Канцелярия 1852, оп. 469, д. 122, л. 196 - 199.

48. Там же, ф. Канцелярия 1855, оп. 469, д. 169, л. 221 - 222.

49. ASV. Fondo. Archivio particolare Pio IX. Oggetti vari. Busta 849.

50. Ibid., busta 966.

51. АВПРИ, ф. Канцелярия. 1854, оп. 469, д. 130, л. 69 - 72, 123, 153; ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 866, л. 46.

52. Там же, л. 120 - 121.

53. Российский государственный исторический архив, ф. 821. оп. 11, д. 44, л. 162.

54. ASV. Fondo. Archivio particolare Pio IX. Oggetti vari. Busta 562.

55. Ibid., busta 662.