Рейтинг
Порталус

М. М. ШЕВЧЕНКО. КОНЕЦ ОДНОГО ВЕЛИЧИЯ. ВЛАСТЬ, ОБРАЗОВАНИЕ И ПЕЧАТНОЕ СЛОВО В ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ НА ПОРОГЕ ОСВОБОДИТЕЛЬНЫХ РЕФОРМ

Дата публикации: 02 марта 2021
Автор(ы): Л. В. ВЫСКОЧКОВ
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ИСТОРИЧЕСКИЕ РОМАНЫ
Номер публикации: №1614685857


Л. В. ВЫСКОЧКОВ, (c)

М. Три квадрата. 2003. 268 с.

Историографическая ситуация в изучении николаевской эпохи в корне изменилась между двумя юбилейными датами, связанными с именем Николая I - 200-летием со дня рождения и 150-летием со дня его кончины.

О Николае Павловиче стали писать и писать много. Прошло несколько конференций и выставок. Было издано нескольких хрестоматий с повторными публикациями труднодоступных для широкого читателя документов, писем, дневников и воспоминаний современников. Переизданы записки великой княжны Ольги Николаевны, М. А. Корфа, некоторые другие мемуары, а также исследовательская и научно-популярная литература прошлых лет. Вышли в свет многочисленные работы современных исследователей, освещающие различные стороны государственной деятельности николаевского правительства1 .

Список работ внушителен, хотя в целом николаевская эпоха находится ныне в известном небрежении. Однако, как и ранее, фигура российского самодержца вызывает неоднозначные оценки. Итоги дискуссии невозможно подвести без серьезного и непредвзятого анализа последнего периода царствования Николая I - между европейскими революциями 1848 г. и поражением России в ходе Крымской войны, так называемого "мрачного семилетия". Именно в

стр. 171


этом значение предшествующих публикаций кандидата исторических наук, доцента Московского государственного университета им. М. Б. Ломоносова М. М. Шевченко, сосредоточившего свое внимание на проблеме власть и общество накануне реформ 1860-х годов. Автор хронологически продолжил развитие сюжета в рецензируемой монографии. Он анализирует правительственную деятельность в области просвещения и печати, рисуя одновременно политические портреты Николая I и его министра С. С. Уварова.

30 - 40-е годы XIX в., по мнению Шевченко, - апогей николаевского царствования, "когда обновляющееся русское образованное общество в целом сохраняло веру в свои творческие силы и, отмечая превосходство Запада над Россией в области материальной цивилизации и светской культуры, не заболевало комплексом неполноценности" (с. 8). Самодержавное правительство, казалось бы, начало "нащупывать возможные подходы к безопасному упразднению крепостного права"; образовательный ценз превратился в фактор, влияющий на формирование правителей Империи (с. 9). В качестве конкретной задачи Шевченко ставит следующую: "раскрыть причины изменения правительственного курса в 1848 году, его содержание и направленность" (с. 10).

Источниковая база монографии весьма солидна. Использованы документы 12 архивных фондов 5 архивохранилищ. Привлечены рукописные воспоминания и документы графа С. С. Уварова, сборники постановлений Министерства народного просвещения, указания по цензуре, отчеты министров народного просвещения. Можно было бы использовать также записи Уварова о необходимости изучения в гимназиях, прежде всего, французского языка. Древнегреческий же язык вместе с латинским представлялось целесообразным изучать только в гимназиях университетских городов2 .

Автор напоминает о подходе к образованию при Александре I. Отмечая, что "высокое образование не было в России обязательным атрибутом благородства" (с. 34), Шевченко прослеживает переход от цензурного устава 1804 г. к уставу 1826 г. (проект М. Л. Магницкого, доработанный П. А. Ширинским-Шихматовым), который С. Н. Глинка назвал "чугунным" (с. 43). В связи с ропотом учено-литературной общественности Николай I дал согласие на разработку нового цензурного устава, который исходил бы из того, что "цензура уподобляется таможне, воспрещающей ввоз запрещенных товаров, а не есть фабрика, где делают товары хорошие" (с. 43). После реорганизации Главного управления цензуры и цензурных комитетов, как отмечает Шевченко, вновь последовали дополнительные разъяснения, предписания, циркуляры. Тем не менее, в 1820-е годы значение журналистики в обществе неуклонно росло.

Глава "С. С. Уваров и его политика" - во многом ключевая и наиболее документированная в монографии. Автор рассказывает, как после отставки К. А. Ливена взошла звезда С. С. Уварова, знатока античных древностей, президента Академии наук, ставшего одновременно управляющим (1832 г.) и главой (1833 - 1849 гг.) Министерства народного просвещения. Анализируется мировоззрение Уварова, известного при Александре I своими либеральными взглядами, но после 14 декабря 1825 г. и особенно европейских революций 1830 г. поменял свои идейные ориентиры. Война с восставшими поляками 1830 - 1831 гг. укрепила Уварова в этой трактовке, когда, казалось, сбывалось пророчество Н. М. Карамзина, предостерегавшего Александра I от восстановления Польши в границах 1772 г. и заявлявшего, что "никогда поляки не будут нам ни искренними братьями, ни верными союзниками" (с. 65). Николай Павлович, в отличие от брата Александра, считал западные губернии историческим наследием Киевской Руси, а не польскими землями. Присоединение же самой Польши с Варшавой в 1815 г. он считал ошибкой; он даже был готов отдать польские земли по Вислу Пруссии и Австрии (желательно в обмен на Галицию, которую он считал древним русским достоянием). Вообще, делая исключение для Галиции, Николай I последовательно выступал против присоединения других славянских территорий к России. Император внимательно следил за преобразованием учебной системы в Западном крае, которое Уваров считал законченным к 1838 году.

В начале же министерской карьеры Уваров был призван соединить классицизм и народность. Именно ему принадлежал знаменитый циркуляр, направленный попечителям учебных округов: "Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование согласно Высочайшим намерениям Августейшего Монарха совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности"3 . Как известно, эта "уваровская триада" стала девизом графа. Сама же теория С. С. Уварова позднее с легкой руки А. П. Пыпина (в статьях 1872 - 1873 гг.) получила название "теории официальной народности". Шевченко вводит в оборот документ с наиболее полным изложением теории Уварова - всеподданнейший доклад управляющего Министерством народного просвещения 19 ноября 1833 года. По мнению Шевченко, формула Уварова, по сути, являлось перефразировкой старинного девиза: "За Веру, Царя и Отечество!" (с. 68). Зорин по этому поводу напоминает близ-

стр. 172


кую триаду адмирала А. С. Шишкова. Тем не менее, остается непонятным, насколько С. С. Уваров воспринял взгляды М. Л. Погодина, впервые изложенные в "Московском вестнике" в 1827 г. (затем в профессорской лекции в 1834 г.). Ведь взгляды М. П. Погодина и С. С. Уварова были так близки! Кто же в большей мере является автором этой теории: Погодин или Уваров? И это при всем том, что Шевченко много раз и в разных аспектах упоминает именно Погодина.

По мнению Шевченко, взгляды Уварова были достаточно абстрактны, так как оставаясь человеком александровской эпохи, проникнутой западничеством, он больше всего желал, чтобы новое поколение, оставаясь на европейском уровне образованности, "лучше знало Русское и по-русски" (с. 71). Итогами шестнадцатилетней (фактически - семнадцатилетней) министерской деятельности Уварова было сведение до минимума частного образования, формирование учебных программ на основе классицизма, "централизованная система управления учебными округами с ограниченной университетской автономией", заграничные стажировки за казенный счет для выпускников, предназначенных к преподаванию в высших учебных заведениях (с. 74).

Став министром, делает вывод Шевченко, Уваров брался охранять существующий "порядок вещей" (с. 78). Анализируя динамику развития цензурной политики в целом, автор справедливо отмечает, что усиление цензуры во многом было связано с рассредоточением ее по ряду ведомств, которым передавались ведомственные права по этому делу.

Попытки Уварова действовать в области цензуры более гибкими методами не удались. К концу 1840-х годов, отмечает Шевченко, влияние Уварова ослабло, и не в последнюю очередь по той причине, что Николай I не постиг "психологическою сдвига" русского общества в 1840-х годах (с. 86).

Автор рассматривает направляющую роль императора в стратегии развития министерства просвещения. "Убивая дух общественности, - считает Шевченко. - николаевская школа, тем не менее, высоко стояла в научном отношении" (с. 90). Можно согласиться с автором, что как человек практического склада ума Николай I сохранил предубеждение против "бесполезных отвлеченностей". В дальнейшем автор анализирует деятельность министерства в связи с антирусской истерией, развернувшейся в западноевропейской печати, на которую русская пресса почти не реагировала. "Я никогда в жизни не унижусь до того, что начну спорить с журналистами", - заявил в разговоре с кронпринцем Вильгельмом Николай Павлович в 1841 году.

Взглядам и позиции Николая Павловича Шевченко дает следующую оценку: "...Нельзя сказать, что император Николай I "не понимал" значение народного просвещения. Но едва ли он стоял в этом вопросе намного выше среднего уровня представлений правящих верхов". Человек уравновешенный и выдержанный, Николай Павлович как будто неторопливо и спокойно следил за трениями, возникавшими у Уварова с И. Ф. Паскевичем, другими правительственными лицами, не спеша вмешиваться. Но Уваров всегда должен был быть готов к тому, что самодержец в поисках решения сложного вопроса по ведомству народного просвещения дополнительным объяснениям министра предпочтет сбор мнений широкого круга высших правительственных лиц. ...Уваровские инновации, вносимые в политику, вытекали из такого представления о роли народного образования и печати в государстве, которое было явно выше среднего уровня правящих верхов" (с. 118).

Инициаторами реакции власти на европейские революции, как отмечает автор, выступили М. А. Корф и А. Ф. Орлов. Впрочем, замечает Шевченко, "секретный надзор за цензурой и печатью запутывал и без того недостаточно разграниченные функции отдельных органов правительства" (с. 142). Автор оценивает действие Комитета высшей цензуры, первым председателем которого стал Д. П. Бутурлин, а после его кончины генерал-адъютант Н. Н. Анненков (октябрь 1849 г. - март 1854 г.). Текущую работу поневоле приходилось выполнять М. А. Корфу, который остался единственным членом комитета, пробывшем в нем все семь лет и 8 месяцев его существования. В 1854 г. в комитет был введен министр народного просвещения А. С. Норов. Всецело доверяя комитету, как отмечает Шевченко, император им был доволен и одобрил последний отчет за месяц до смерти. "Так возник цензурный террор, - пишет автор, - то есть ситуация, при которой объективно достигалось слепое подавление самомалейших проявлений в печати общественного мнения, самодеятельной общественной мысли..." (с. 158).

В книге рассматривается также деятельность другого секретного комитета "мрачного семилетия" - "Комитета по пересмотру уставов народного просвещения", учрежденного в октябре 1849 г. и реально просуществовавшего до совещания 6 мая 1852 года. По мнению автора, этот комитет "оказался совершенно не способен повлиять на организацию учебных заведений ведомства, на само обучение в них" (с. 177). В то же время был подтвержден принцип всесословности системы общего образования, отчасти, из-за нехватки образованных кадров из детей дворян.

стр. 173


Анализируя изменившееся под воздействием революций 1848 - 1849 гг. общественное мнение, автор выделяет несколько социальных страт - чиновничество, "пишущий класс", образованную публику. Оценки автора в целом совпадают с аналогичными выводами его предшественников. Более интересен анализ восприятия образованным обществом Крымской войны и наметившегося поражения России. "Гиперкритический пафос" был свойствен в это время либеральному крылу общества, больно воспринявшему эти поражения как оскорбление национальной гордости, - считает Шевченко. Возможно, отчасти было и так. Но можно было бы привести и другие мнения, например, А. И. Герцена, преисполненные настроениями пораженчества и злорадства4 .

В то же время Шевченко прав, когда здесь же заключает: "Переживания событий войны в атмосфере "цензурного террора" порождали чисто эмоциональные оценки николаевской системы: "тридцатилетняя ложь" "тридцатилетнее давление всего живого, духовного, подавление народных сил" (с. 187). Эти оценки Л. Ф. Тютчевой и многие им подобные были сделаны в последние годы николаевского царствования, когда горечь поражения сделала особенно явными недостатки государственного строя и внутренней политики. В Крымской войне, как отмечает автор, Россия пострадала гораздо менее, чем хотелось союзникам, между которыми усилились противоречия. Балтийское побережье оказалось для союзников почти неприступным, а самые боеспособные русские войска, охраняли западную границу. Франция же потеряла 30% действующих войск, Англия - 23% (с. 190, 212). Процент потерь действующей русской армии в Крыму был выше. Абсолютные потери России и союзников вместе взятых - были примерно одинаковы: 500 тыс. русских и 617 тыс. союзников (в том числе 400 тыс. турок, 95 тыс. французов, 22 тыс. англичан). Это не считая итальянцев. Вопрос о потерях и экономической цене войны нуждается в дальнейшем исследовании. Только ожидание вступления в войну "неблагодарной" Австрии предопределило капитуляцию России уже при Александре II, причем, с минимальными потерями. Совместными усилиями союзникам удалось выдавить Россию из Дунайского бассейна (Южной Бессарабии), хотя и ненадолго. В тоже время, пишет Шевченко, "ход событий войны, взволновавший, ввергнувший в смятение образованную общественность, до глубины души потряс и самого императора Николая I. Буквально на глазах у тех, кто видел своего монарха в последний год перед его кончиной, изменился его внешний облик" (с. 194). Автор делает вывод о незрелости общественного мнения в России в середине 50-х годов XIX века. Думается, что данная мысль нуждается в дальнейшей разработке.

"Цензурный террор и переживания, связанные с Крымской войной, по мнению Шевченко, породили в обществе целый шквал нигилистической критики по адресу Николая I и всей его политической системы.... Но отойдет в прошлое эпоха Великих реформ, наступит другое время, и в суждениях реформаторов зазвучат иные интонации, другие оценки результатов тридцатилетнего царствования Николая I Бунге и Д. А. Милютина". Автор приводит высказывание Милютина о "громадных успехах", сделанных "в это 30-летнее царствование во всех отраслях государственного устройства России" (с. 222). Потребовалось время, чтобы эта оценка стала более справедливой. Далее автор отмечает: "Сделанная сквозь призму "мрачного семилетия" оценка николаевского наследия общественным мнением 1850-х годов наложила отпечаток не только на политическое сознание последующих поколений интеллигенции, но и на историографическую традицию, отпечаток, не изгладившийся до сих пор" (с. 223).

Примечания

1. Подробнее обзор историографии см.: Мавродинские чтения. 2004; Актуальные проблемы историографии и исторической науки. Материалы юбилейной конференции, посвященной 70-летию исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. СПб. 2004.

2. Из истории классицизма в России: Мнение С. С. Уварова (1826). - Русский архив. 1899. Кн. 3. N11, с. 465 - 468.

3. Цит. по: Энциклопедический словарь Ф. Л. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 34. Полутом 67. СПб. 1902, с. 419.

4. ГЕРЦЕН А. И. Соч.: В 30 т. Т. 25. М. 1961, с. 248.

Опубликовано на Порталусе 02 марта 2021 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама