Научная деятельность Иоганна Филиппа Густава Эверса (1781- 1830) до сих пор не получила всестороннего освещения. В дореволюционной историографической литературе нет ни одной работы, специально посвященной анализу его исторических взглядов. Отдельные высказывания дворянских и буржуазных исследователей относительно антинорманизма Г. Эверса, его родовой теории, естественно, не дают цельного представления об этом крупном ученом первой трети XIX века. Как правило, в трудах дореволюционных историков отсутствовал критический анализ воззрений Эверса. Их влияние на последующее развитие русской историографии или необоснованно преувеличивалось, или буржуазные ученые впадали в другую крайность, вообще отрицая значение сочинений Эверса¹ .

Важной вехой в изучении творческого наследия Эверса явилась статья М. В. Нечкиной² , в которой, по существу, впервые давалась научная характеристика его исторической концепции. Статья М. В. Нечкиной была в известной мере дополнена Н. Л. Рубинштейном³ , выделившим основные проблемы в главных работах Эверса, получившие дальнейшее развитие в трудах буржуазных ученых. И хотя в советской историографии никто, кроме М. В. Нечкиной, специально не занимался исследованием всего творчества Эверса, интересные сведения о нем, приводимые в работах Ю. М. Лотмана и Ю. Ю. Кахка, а также в статье С. Н. Валка⁴ , значительно расширяют наши представления о деятельности этого ученого.

Тем не менее научное наследие Г. Эверса изучено еще недостаточно. Вне поля зрения ученых оказалась его полемика с норманистами по по-

¹ Н. Надеждин. Об исторических трудах в России. "Библиотека для чтения"". Т. XX, 1837, ч. I, отд. II; А. Федотов. О главнейших трудах по части критической русской истории. М. 1839. К. Бестужев-Рюмин. Современное состояние русской истории как науки. "Московское обозрение". Кн. I. М. 1859; его же. Русская история. Т. I. СПБ. 1872, введение; его же. Биографии и характеристики. СПБ. 1872; его же. Лекции по историографии... за 1881 - 1882 гг. СПБ (1882); М. О. К о я л о в и ч. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. СПБ. 1884; П. Н. Милюков. Юридическая школа в русской историографии. "Русская мысль". Кн. 6, 1886; его же. Главные течения русской исторической мысли. М. 1898; В. С. Иконников. Опыт русской историографии. Т. I, кн. I. Киев. 1891; Д. И. Багалей. Русская историография. Харьков. 1907. Краткую характеристику различных мнений об Эверсе см.: В. И. Шевцов. Густав Эверс в отечественной историографии. "Вопросы историографии и истории СССР". Воронеж. 1969; его же. Дворянско-буржуазная историография 20 - 40 гг. XIX в. о Густаве Эверсе. "Некоторые проблемы отечественной историографии и источниковедения". Днепропетровск. 1972.

² М. В. Нечкина. Густав Эверс. "Русская историческая литература в классовом освещении". Т. I. М. 1927.

³ Н. Л. Рубинштейн. Русская историография. М. 1941.

⁴ Ю. М. Лотман. Андрей Сергеевич Кайсаров и литературно- общественная борьба его времени. "Ученые записки" Тартуского университета. Вып. 63. Тарту. 1958; Ю. Кахк. Крестьянское движение и крестьянский вопрос в Эстонии в конце XVIII и в первой четверти XIX в. Таллин. 1962; С. Н. В а л к. Русская Правда в изданиях и изучениях 20 - 40 годов XIX в. "Археографический ежегодник за 1959 г.". М. 1960.

стр. 55

воду происхождения Древнерусского государства (историки ограничивались лишь упоминаниями о данном споре, чаще критиковали, реже принимали его конечные выводы и положения); не получила должной оценки разработка Эверсом социально-экономических вопросов в "Истории руссов". Несколько подробнее рассматривались исторические и общественно-политические взгляды Эверса, изложенные в сочинениях 20-х годов XIX в., особенно его родовая теория. Но истоки этой теории не определялись, а реакционная сущность политических воззрений автора и их влияние на формирование его научных интересов зачастую преувеличивались. Помимо этого, в историографической литературе изредка говорилось лишь о связях Эверса с немецкой "национальной почвой" и почти ничего не сообщалось о каких-либо контактах его с русскими учеными. Такой подход порождал неправильное представление о полной изоляции Эверса от русской историографии первой трети XIX века. В действительности же в трудах Эверса, равно как и в сочинениях других немецких исследователей по истории России, не могло не отразиться своеобразное сочетание теоретических определений и обобщений, являвшихся достоянием немецкой историографии, с одной стороны, и целого ряда различных тенденций, идей и принципов, составлявших достижения русской исторической науки, - с другой. Все это свидетельствует о необходимости продолжить изучение научной деятельности Г. Эверса. Целью настоящей статьи является анализ исторических взглядов Густава Эверса и выяснение его места в русской историографии.

Интерес Эверса к истории России пробудился сравнительно рано: через полгода после приезда в Лифляндию летом 1803 г. в письмах к А. Л. Шлецеру⁵ он откровенно выражал свое желание как можно скорее переехать в Москву или Петербург, чтобы "окончательно посвятить всего себя изучению русской истории". Влияние Шлецера на Эверса в этот период не оставляет никакого сомнения. Все письма последнего свидетельствовали о глубоком "уважении, доверии" к Шлецеру, готовности во всем следовать его советам. Недаром Эверс сделал весьма любопытное признание, что если бы он пожил некоторое время в России, то попытался бы издать "сравнительного Нестора" по образцу Шлецера, что его не покидает мысль обработать подобным образом "многие поздние источники русской истории", сопоставить их с важнейшими историческими памятниками других народов. Таким путем Эверс хотел бы создать "историко- дипломатический кодекс" и положить его в основание популярного труда "Анналы русской истории"⁶ .

Несмотря на то, что Эверс был новичком в области исследования истории России, уже в это время он наметил для изучения широкий круг вопросов, окончательно решив "посвятить всю свою жизнь науке", и в частности исследованию древнейшего периода Русского государства. Он отважился даже составить план критического изучения русских летописей (хотя еще не познакомился ни с одной из них) и написал три страницы замечаний по поводу двух первых частей "Нестора". Эти замечания вызвали явное недовольство ревностного норманиста Шлецера, так как содержали в себе намек на хазарское происхождение варягов-руси⁷ .

Для формирования научных интересов Эверса большое значение имело его годичное пребывание в Москве, где он познакомился с

⁵ Содержание этих писем было опубликовано в качестве добавления к пятому тому "Нестора" А. Л. Шлецера. Разгневанный тем, что Эверс в сочинении "О происхождении Русского государства" критиковал выводы норманистов, Шлецер нередко извращал подлинный смысл писем Эверса и снабжал их саркастическими комментариями.

⁶ А. С. von Schlozеr. Nestor. Russische Annalen in ihren Slavonischen Grundsprache. Th. 5. Gottingen. 1809. См. добавление: Der Chosaren-Dichter, ein Selbst-Vertrauer seltner Art. S. XX.

⁷ Не удалось установить, в каком журнале были помещены замечания Эверса (см. об этом: A. L. von Schlozer. Op. cit, S. XXVI).

стр. 56

Н. М. Карамзиным. Первое впечатление о нем было высказано Эверсом еще раньше, в письме к Шлецеру от 20 апреля 1804 года. Тогда Эверс воспринял назначение Карамзина на пост российского историографа недоброжелательно, так как видел в нем только одаренного русского писателя, а не исследователя⁸ . В Москве же его отношение к Карамзину разительно изменилось, причиной чему послужили плодотворная совместная работа по изучению русских летописей и дружеское расположение известного историографа к молодому ученому. Он писал об этом в ноябре 1808 г.: "С Карамзиным подружился я еще больше. Он, кажется, почти приобрел личную симпатию ко мне, что меня вдвойне радует, ибо я редко могу похвалиться таким счастьем, имея полный недостаток тех качеств, которые служат для этого основанием. Мы говорим во время наших встреч о всевозможных вещах, которые относятся не только к истории, и в большинстве случаев мы единодушны. Всегда учусь я у него нашей профессии, ни один человек не знает так много из русской истории, как он, и ни один не станет охотнее учить меня. "Для Вас я сделаю все", - повторил он недавно, когда я... о чем-то его попросил"⁹ . Не без поддержки Карамзина Эверс в 1809 г. был избран членом Московского общества любителей истории и древностей российских и установил знакомство с некоторыми русскими историками.

Этому важному событию в жизни Эверса предшествовало издание его первого сочинения по истории России "Vom Ursprunge des russischen Staats" ("О происхождении Русского государства"). С его появлением с новой силой разгорелся спор со сторонниками норманской "теории". Главные положения первой работы Эверса получили дальнейшее развитие в опубликованном им труде "Предварительные критические исследования" (1814 г.). Не анализируя их подробно¹⁰ , остановимся только на основных мыслях и выводах автора. В целом гипотеза Эверса о приазовской, хазарской Руси, противопоставленная построениям Байера, Тунманна, Шлецера, оказалась глубоко ошибочной и впоследствии была опровергнута. Но несомненная заслуга автора состоит в том, что он уже сумел увидеть несостоятельность выдвигаемого норманистами тезиса о создании Древнерусского государства выходцами из Скандинавии, из Швеции, смог опровергнуть отдельные положения этих исследователей, наглядно показать безосновательность, а также противоречивость приводимых ими доводов. Кроме того, в работах Эверса содержится ряд мыслей, правда, недостаточно или совсем не аргументированных, но представляющих известный интерес.

Это касается в первую очередь его высказываний о начале русской истории, для которой "Рюриково единодержавие было неважно", о существовании особого, доваряжского, периода в жизни восточных славян, когда они уже имели самостоятельное политическое объединение. "Русское государство на Ильмень- озере, - утверждал Эверс, - существовало и словом и делом до единодержавия Рюрика, которым Шлецер начинает... русскую историю. Призванные князья застали уже здесь государст-

⁸ Ibid., S. XXI. Шлецер не без злорадства отмечал непочтительное отношение Эверса к российскому историографу. Впоследствии Эверс постарался опровергнуть обвинения Шлецера (см. Ioh. Ph. G. Ewers. Unangenehme Erinnerung an August Ludwig Sehlozer. Dorpat. 1810, S. 9 - 10). Он указывал, в частности, что прежний отзыв о Карамзине был высказан до знакомства с ним и что "сомнения в его профессиональных способностях были необоснованными". Здесь же Эверс ссылался на свое письмо к Шлецеру от 19 ноября (1 декабря) 1808 г. из Москвы, где он извещал о благоприятном приеме у Карамзина: "Я почти ежедневно бываю у него и работаю вместе с ним в одной комнате... Его общество так же поучительно, как и приятно для меня, и с его помощью я надеюсь в течение года завершить издание древнейших русских законов, которое заслужит Ваше одобрение" (стр. 6). ⁹ ОР ГПБ, собр. Вакселя, ф. 124, д. 4993, лл. 1 об., 2.

¹⁰ См. об этом: В. И. Шевцов. Происхождение русской государственности в сочинениях Густава. Эверса. "Вопросы историографии и источниковедения всеобщей истории". Днепропетровск. 1970.

стр. 57

во, ибо как иначе должно называться объединение, в котором жили вышеназванные народы, когда они имели самоуправление после изгнания варягов?"¹¹ . Это положение приближается к заключению М. В. Ломоносова о существовании собственного республиканского политического строя у различных народов, населявших территорию нашей страны в глубокой древности¹² . В известной мере заслуживали внимания и суждения Эверса о роли наемных отрядов викингов, используемых великокняжеской властью для установления своего господства. Не лишено определенного научного смысла и его мнение о южном расселении древнейших руссов, их давних связях с Византией.

Рассматриваемые сочинения Эверса выгодно отличались от многих трудов дворянских ученых строго критическим отношением к изучаемым источникам, привлечением ценного нового фактического материала по истории Древней Руси¹³ . Так, автор впервые воспользовался сообщениями средневековых арабских путешественников. В его "Предварительных критических исследованиях" получило дальнейшее подтверждение и развитие любопытное замечание М. В. Ломоносова об отсутствии сведений о легендарных варяжских князьях в скандинавских хрониках¹⁴ . Нельзя также пройти мимо тех мест в работах Эверса, где убедительно доказана тщетность всех попыток норманистов представить сходство некоторых статей Русской Правды со скандинавским законодательством в качестве серьезного довода в пользу их представления о происхождении Руси¹⁵ . Важны и его указания о достоверности первых договоров русских князей с греками, как и опровержение ошибок Шлецера на этот счет¹⁶ . Примечателен тот факт, что отдельные положения и аргументы Эверса были восприняты позднейшими антинорманистами, хотя его версия о хазарском происхождении древнейших руссов и не получила поддержки в русской исторической науке¹⁷ .

Ранние сочинения Эверса целиком покоились на исследовательских традициях дворянской историографии XVIII века. Своеобразным сочетанием старого, дворянского, и нового, буржуазного, понимания исторического процесса явилась его работа "История руссов", изданная в 1816 году. В ней можно выявить много важных моментов, которые объединяют обобщающий курс Эверса по истории России с трудами дворянских ученых XVIII - первой четверти XIX века. По справедливому замечанию Н. Л. Рубинштейна, Эверс еще не выработал тогда самостоятельной научной концепции¹⁸ и вынужден был довольствоваться общей схемой исторического процесса, заимствованной им с некоторыми изменениями из известных сочинений русских исследователей и работ Шлецера. Эверс еще не усвоил принцип единства закономерности исторического разви-

¹¹ Ioh. Ph. G. Ewers. Vom Ursprunge des russischen Staats. Ein Versuch, die Geschichte desselben aus den Quellen zu erforschen... Riga-Leipzig. 1808, S. 186.

¹² М. В. Ломоносов. Полн. собр. соч. Т. 6. М. -Л. 1952, стр. 217.

¹³ В этом отношении нельзя согласиться с мнением В. П. Шушарина, что антинорманисты, подобные Татищеву, Болтину, Эверсу и др., не принимали участия в накоплении фактических данных, связанных с историей Древнерусского государства (В. П. Шушарин. Современная буржуазная историография Древней Руси. М. 1964 стр. 231 - 232).

¹⁴ Г. Эверс. Предварительные критические исследования... для Российской истории. Кн. 1. М. 1825, стр. 15.

¹⁵ Там же, стр. 92, 97.

¹⁶ Там же, стр. 211, прим. 9.

¹⁷ Н. Брусилов. Историческое рассуждение о начале Русского государства. "Вестник Европы", 1811, ч. 55, N 4, стр. 285 - 286; [М. Т. Каченовский]. (Под. С. Ф.). От Киевского жителя к его другу. "Вестник Европы", 1819, ч. CIV, N 5, прим. к стр. 46 - 47; его же. О баснословном времени в Российской истории. "Ученые записки" Московского университета, 1833, ч. 1, N 2, стр. 273 - 293; N 3; О. Бодянский. О мнениях касательно происхождения Руси, "Сын отечества и Северный архив", 1835, N 37, N 38; С. Гедеонов. Варяги и Русь. Историческое исследование... Чч. 1 и 2. СПБ. 1876; Д. Иловайский. Разыскания о начале Руси. М. 1876, и др.

¹⁸ Н. Л. Рубинштейн. Указ. соч., стр. 225.

стр. 58

тия. Он еще не пользовался историко-сравнительным методом и в этом отношении значительно уступал И. Н. Болтину и Н. М. Карамзину. В "Истории руссов" едва лишь заметны попытки установить взаимообусловленность отдельных общественных явлений и как-то раскрыть внутреннюю связь событий.

Влияние передовой научной мысли конца XVIII - начала XIX в. на Эверса сказалось в другом - в выборе самой тематики исследования, в понимании интересов и задач историка. Он впервые в русской историографии приступил к изучению внутреннего строя государства, признав второстепенным освещение внешнеполитических событий. В этом отношении весьма симптоматично содержание краткого предисловия к "Истории руссов", где уже определился принципиальный отход автора от устаревшей традиции. Он решительно отказывался от подражания тем ученым, которых прельщало изображение внешнеполитических событий, кто "весьма пространно описывал князей и их походы". Подобные произведения, по мнению Эверса, рассчитаны на читателя, не задумывающегося над "масштабом общественного благосостояния" и выказывающего любопытство лишь к тому, "кто предводительствовал воинами в битвах, победил ли он, или был разбит". Основной мотив таких творений - доказать, что "только частная жизнь князей относится к истории"¹⁹ . Эверс сформулировал новую задачу историка и определил новый предмет изучения. Цель его работы - проследить внутреннюю сторону процесса развития государства, для чего он считал необходимым сосредоточить все внимание на истории законов и договоров: "Для моей цели должен был я подолгу останавливаться на законах и договорах: на первых, так как они являются главным источником знаний о внутреннем состоянии народов; на вторых, потому что они свидетельствуют об основах их внешней деятельности"²⁰ . Но в отличие от дворянских исследователей Эверс не высказал своего отношения к истории как науке; нечетко выражено им понимание исторического процесса как процесса развития общества.

Следует признать, что при осуществлении своей задачи Эверс оказался намного последовательнее своего современника Н. М. Карамзина. В предисловии к первому тому "Истории государства Российского", опубликованном двумя годами позже сочинения Эверса, Карамзин обещал показать "не только бедствия и славу войны, но и все, что входит в состав гражданского бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы, промышленность"²¹ . Но если в 12-томном труде Карамзина можно встретить лишь пять небольших глав, касающихся в основном вопросов культуры, то каждый из четырех разделов "Истории руссов" Эверса заканчивается пространными главами, посвященными данной тематике. Объем и количество этих глав постепенно увеличиваются от раздела к разделу. Так, первый раздел заканчивается четырьмя главами: государственное устройство; государственное управление; занятия и гражданское состояние; нравы, обычаи и религия. В остальных разделах их дополняют еще три главы: о международном положении государства, о законах и об искусствах и науках. Особенно обширны названные главы в последнем, самом большом, четвертом разделе: здесь они составляют почти половину содержания. К тому же если учесть, что автор часто обращается к "гражданскому состоянию" и в остальных главах, то можно себе представить, насколько велик был его интерес к вопросам внутренней жизни государства.

¹⁹ Ioh. Ph. G. Ewers. Geschichte der Russen. Versuch eines Handbuchs. Erst. Teil. Dorpat. 1816. Vorrede.

²⁰ Ibid.

²¹ Н. Карамзин. История государства Российского. Т. 1. Изд. 5-е. СПБ. 1842. Предисловие, стр. XIII. Подобное намерение было высказано историографом и в письме Н. Н. Новосильцеву от 3 мая 1808 г. (ОР ГБЛ, ф. 231 Погодила, разд. 3, к. 22, ед. хр. 7, лл. 1 об. -2).

стр. 59

Необходимый материал для своего исследования Эверс находил в опубликованных к тому времени источниках по истории России, а также в трудах русских ученых. Хотя в "Истории руссов" отсутствуют какие-либо ссылки на сочинения писателей XVIII в., не приходится сомневаться, что многие их положения были усвоены и использованы автором. Например, важные сведения о внутреннем быте народов, населявших территорию Древней Руси, были заимствованы им из "Истории Российской" В. Н. Татищева, а также из трудов М. В. Ломоносова и в меньшей мере - М. М. Щербатова. Отдельные положения работы Эверса перекликаются с концепциями гражданской истории в "Примечаниях" Болтина, особенно с его мыслями о состоянии различных сословий русского общества. Под воздействием рассуждений Татищева и Болтина Эверс стремился проследить историю закрепощения русского крестьянства.

От дворянских ученых XVIII в., главным образом от Шлецера и Щербатова, Эверс заимствовал периодизацию русской истории. При этом нетрудно заметить, что общая схема исторического процесса воспринималась им безоговорочно, он даже не пытался внести в нее какие-либо изменения. Исключение составляет только первый период. Предшествующие исследователи, а также Карамзин начинали историю России с момента призвания варяжского князя Рюрика. Для Эверса таким началом служили первые известные ему сведения о жизни славянских народов, относящиеся к 552 году. Конец первого периода обозначен Эверсом 1015 г. - датой смерти Владимира Святославича. Княжением Владимира заканчивался и 1-й том "Истории государства Российского" Карамзина. Второй период включает в себя время феодальных междоусобиц до 1224 г., когда русские потерпели первое поражение от монголо-татар в битве на Калке. Здесь схема периодизации Эверса во многом напоминает схему Шлецера. Третий период автор заканчивает 1533 г., началом княжения Ивана IV. Общепринятое в дворянской, а позже в буржуазной историографии мнение Щербатова об исключительной важности правления Ивана Грозного отразилось и на работах Эверса: при описании деятельности этого монарха автор постарался привлечь наиболее интересный материал. Четвертый период, составляющий добрую половину всей "Истории руссов", доведен до 1689 года. По замыслу Эверса, правление Петра I должно было открывать второй том работы, который так и не был написан.

На первый взгляд может показаться, что повествование Эверса мало чем отличается по форме от передачи летописного рассказа в трудах дворянских историков XVIII в. и Карамзина. Действительно, изложение в его книге строится по отдельным княжениям, история которых освещается в небольших главах. Очевидно, создавая общий курс истории России, автор не видел необходимости в изменении общепринятой формы повествования, считая, что такое расположение материала в книге будет содействовать лучшему его усвоению. Однако сходство это только внешнее, формальное. Содержание книги Эверса показывает, что изображение внутренней жизни общества, внутреннего строя государства оттеснило на задний план описание внешнеполитических событий. Это относится почти к каждой главе, за исключением тех немногих, в которых бегло рассказывается о событиях периода феодальной раздробленности на Руси. Верный своим словам, высказанным в предисловии к "Истории руссов", Эверс передавал содержание многочисленных договоров, юридических актов, духовных грамот, подробно рассказывал об административных мероприятиях правительства, о развитии ремесел, торговли, промышленности и т. п.

Обращает на себя внимание тот факт, что Эверс целиком отказался от широко распространенной в русской историографии XVIII в. "литературно- живописующей манеры" повествования, к которой так часто прибегал Н. М. Карамзин. Стремление последнего представить всякого

стр. 60

князя "не одним сухим именем, но с некоторою нравственною физиономией" совершенно чуждо Эверсу. В отличие от Карамзина в его работе отсутствуют какие-либо попытки объяснить отдельные события русской истории или же связи между ними психологическими мотивами. Все это убедительно показывает, что в "Истории руссов" реально наметился переход Эверса на позиции буржуазной исторической науки.

Но историческая концепция этого ученого оформилась значительно позже. Она получила отражение в его главном труде "Древнейшее право руссов", лекционном курсе "Политика" и в какой-то мере - в небольшом философском трактате "Рапсодические мысли о научном значении естественного права", знаменовавших собой второй этап его деятельности. Названные сочинения дают наиболее полное представление об исторических и общественно-политических взглядах Густава Эверса во второй половине 20-х годов XIX в., в условиях разгула дворянско-монархической реакции, широкого наступления на антифеодальную идеологию, которое сопровождалось повсеместным распространением всякого рода лженаучных теорий в духе Э. Берка, Л. Бональда, Жозефа де Местра и др. В этот период Эверс оказался в одном лагере с ярыми противниками антикрепостнической идеологии. Крупный чиновник (в течение 13 лет, с 1816 до 1830 г., он был ректором Дерптского университета), заслуги которого неоднократно отмечались царем, Эверс, несомненно, дорожил своей служебной карьерой, являлся ревностным защитником самодержавия. Однако в лагере монархистов и идеологов антинародной политики он занял умеренную позицию, что позволяло ему, с одной стороны, выступать с прямым осуждением французской революции и ее сторонников, а с другой - избегать реакционных крайностей в выводах.

Вместе с тем, придерживаясь консервативных политических убеждений, обосновывая идеи "чистого монархизма" в лекционном курсе "Политика", Эверс применял новые методы исторического познания, и это в значительной степени способствовало развитию исторической науки. Сформулированная им тогда родовая теория, несмотря на явную монархическую окраску, объективно имела большое значение для последующего поколения буржуазных исследователей, так как представляла собой первую попытку осмыслить исторический процесс с точки зрения органического развития.

Эверс был хорошо знаком не только с трудами древних философов, например, Аристотеля, но и глубоко изучил современную ему историческую, социологическую и философскую литературу. Из новейших философов наибольшее влияние на него оказал И. Кант: в лекционном курсе "Политика" нередко встречаются прямые ссылки на высказывания этого немецкого мыслителя. При этом Эверс использовал главным образом политическую сторону учения Канта.

Философские и общественно-политические воззрения Эверса развивались под значительным воздействием основных положений патриархальной теории, которые явились, по существу, источником его родовой теории. Главный тезис патриархальной теории о семье как первоначальном социальном институте лег в основу созданной ученым схемы эволюции догосударственных форм. Согласно этой схеме, первоначально в "грубом естественном состоянии" "существует каждое семейство само по себе: отец является естественным начальником своего потомства". Потомки создают "новые семьи", которые объединяются под главенством общего родоначальника (Stammvater) для "совместной защиты против внешнего врага", что ведет к образованию рода. "Последний охватывает многие семейства; в каждом отдельном отец является господином". Главою же рода становится "тот, кто стоит всех ближе к общему родоначальнику, следовательно, старший сын первого родоначальника". Объединение родов приводит естественным путем к образованию пле-

стр. 61

мени под главенством "старшего сына от старшего сына основателя племени"²² .

Итак, по мнению Эверса, человеческое общество "развивается из семьи во главе с хозяином дома к роду со старейшиной, к племени с вождем и, наконец, к народности с правителем". Все народы проходят подобную эволюцию, ибо она обусловлена самой "природой человека" и составляет первый "шаг в постепенном образовании человеческого рода"²³ . Эволюция догосударственных общественных форм прослеживалась Эверсом исключительно с позиций логики, а поэтому крайне схематична. Каждая из названных форм человеческого сообщества рассматривалась автором метафизически, причем сущность их так и оставалась непознанной.

Первоначальной формой семьи Эверс признавал патриархальную семью с сильной отцовской властью, где женщина являлась "рабою... служанкою мужа". Вывод о патриархальной семье как самой древней форме семьи, указывал Ф. Энгельс, получил широкое распространение среди ученых "под влиянием Пятикнижия Моисея". Он стал непререкаемым тезисом в первую очередь патриархальной теории и продолжал господствовать в литературе вплоть до начала 60-х годов прошлого века. До этого времени, по словам Ф. Энгельса, "об истории семьи не могло быть и речи", потому что патриархальную форму "не только безоговорочно считали самой древней формой, но и отождествляли - за исключением многоженства - с современной буржуазной семьей, так что семья, собственно говоря, вообще не переживала, якобы, никакого исторического развития"²⁴ . Эверс также не предполагал эволюции семьи. Правда, в его "Древнейшем праве руссов" встречается указание, что ни в летописях, ни в древнейших законах не существовало еще определения семьи "в новом тесном смысле слова". Появление единобрачия он связывал не с определенными экономическими условиями (победой "частной собственности над первоначальной, стихийно сложившейся общей собственностью"²⁵ ), а с введением христианской религии²⁶. В этом отношении Эверс значительно отстал от С. Е. Десницкого, который уже в XVIII в. высказывал мысль о зависимости эволюции форм семьи от различных стадий развития хозяйственного быта общества²⁷ .

Более сложным, в сравнении с семьей, объединением людей в период так называемого патриархального состояния гражданского общества Эверс считал род. Не раскрывая содержания этого понятия, автор усматривал в нем группу семей, "соединившихся для совместной защиты против внешнего врага". Следы родовых отношений он пытался отыскать в древнерусской истории, анализируя с этой целью летопись. Причем Эверс верно отмечал, что употребляемый Нестором термин "род" весьма неопределенен и служит в равной мере "для обозначения семьи и рода одновременно, шла речь об одном или многих поколениях"²⁸ . Действительно, термин "род" в употреблении летописца - емкое понятие: родом называл он группу родственников либо каждого из них, отдельного соотечественника и даже целый народ ("от рода русского, от рода Варяжска")²⁹ . Но Эверс не принимал здесь во внимание того важного обстоятельства, что разнообразие в понимании данного термина Нестором было порождено отсутствием у него всяких сведений о патриархально-родовых от-

²² Ioh. Ph. G. Ewers. Das alteste Recht der Russen in seiner geschichtlichen Entwicklung. Dorpat-Hamburg. 1826, S. 83 - 84.

²³ Ibid., S. 1 - 2.

²⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 22, стр. 215. ²⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 21, стр. 68.

²⁶ G. Ewers. Das alteste Recht der Russen,.. S. 110.

²⁷ M. Т. Белявский. Семен Десницкий и новые документы о его деятельности. "Вестник" Московского университета, 1969, N 4, стр. 63.

²⁸ G. Ewers. Das alteste Recht der Russen,.. S. 2, Anm. 2.

²⁹ Б. Д. Греков. Избранные труды. Т. 3. М. 1960, стр. 364,

стр. 62

ношениях славян. Известно, что уже в VI-VIII вв. у восточных славян наблюдалось разложение родового строя. Патриархальная община и выросшая из нее территориальная, сельская община повсеместно заменили род и стали формой общественной организации славян. Вот почему термин "род" успел утратить свое прежнее содержание и употреблялся летописцами в столь расплывчатом значении.

И все же это не помешало Эверсу отвести роду вполне определенное место в древнерусской истории. Призванный славянами на княжение Рюрик застал у них господство "родового быта", семейных или родовых отношений: "страна была заселена многими отдельными народами, которые жили независимо друг от друга. Каждый из них состоял из многих племен, племена - из родов и семей, или, говоря иначе, из маленьких общественных союзов, которые постепенно образуются сами собой из многочисленных, вместе живущих потомков какого- либо племени"³⁰ . Семьи и роды составляли основу общественной организации только "кочевых народностей". К последним Эверс ошибочно относил и восточных славян. Род, по схеме Эверса, все же мало отличался от семьи. В нем складывались такие же отношения, как и в первоначальном общественном союзе: по-прежнему господствовала семейная (родовая) собственность, а вместе с нею - неограниченная власть отца семейства (родоначальника). Каждый из сыновей имел одинаковое право на отцовское наследство, причем старший из них пользовался только большим уважением.

Еще менее удачным оказалось определение понятия "племя", данное Эверсом. Представляя собой естественные объединения отдельных родов, племена, по словам автора, появлялись уже у оседлых народов и составляли первоначальные "гражданские общества". Ученый пытался выделить их как территориальные объединения; главные поселения племен становились якобы уже "укрепленными городами", связывавшими воедино расположенные вокруг них роды: "Эти главные поселения с зависящими от них местностями образуют первые территориальные деления - Landes-Einteilungen"³¹ . Заслуживает внимания стремление Эверса проследить возникновение территориальных объединений. Однако подобные объединения рассматривались им исключительно как родовые племена (Geschlechtsstamm), в которых все было подчинено семейным, кровнородственным связям. Узы родства по-прежнему оказывали доминирующее влияние на взаимоотношения соплеменников. В территориальных же объединениях "семейный строй полностью подчинен отношениям собственности", в них "свободно развертываются классовые противоречия и классовая борьба, составляющие содержание всей писаной истории вплоть до нашего времени"³² .

Итак, картина догосударственного естественного состояния народа представлялась Эверсу как постепенное, "основанное на самой природе" развитие от простейшего "патриархального" союза - семьи до всеобъемлющей общественной организации - народности. Отличительной чертой патриархального быта являлось господство родовых или семейных отношений. Род выступал здесь как простое соединение отдельных семей, а отсюда Эверсом было сделано глубоко ошибочное заключение о том, что патриархальная семья предшествует роду. Эту его ошибку повторяли в дальнейшем многие историки - Грот, Нибур, Момзен, которые видели в роде "группу семей и в силу этого не могли понять природу и происхождение рода". Указав на заблуждение названных исследователей, Ф. Энгельс разъяснял: "При родовом строе семья никогда не была и не могла быть ячейкой общественной системы, потому что муж и жена неизбежно принадлежали к двум различным родам. Род целиком входил

³⁰ G. Ewers. Das alteste Recht der Russen,.. S. 1.

³¹ Ibid., S. 66.

³² К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 21, стр. 26.

стр. 63

во фратрию, фратрия - в племя; семья входила наполовину в род мужа и наполовину в род жены"³³ .

Истоки ошибочных взглядов Эверса на эволюцию общественных отношений у восточных славян коренились в патриархальной теории. Как указывалось выше, главный тезис ее о семье как о первоначальном общественном институте лег в основу социологической схемы ученого. В то же время, пытаясь создать теорию родового, патриархального быта, Эверс обращался прежде всего к изучению фактического материала русской истории и не мог не использовать отдельные высказывания российских исследователей о древнейшем общественном строе славян, о происхождении у них государственной власти. Известно, что уже В. Н. Татищев видел в семейных отношениях зародыш монархической формы правления. Общество, писал он, не может существовать "без начальства", а поэтому и в гражданском состоянии "явилась нужда для распорядка правления и повеления иметь начальство. Сие, мню, начало свое возымело с основания супружеского"³⁴ . Можно предположить, что Эверс не мог оставить без внимания и мысль М. В. Ломоносова о политической независимости славянских семей: до установления "самодержавства" Рюрика славяне жили "семьями рассеянно"³⁵ . Еще более отчетливо эта мысль была выражена Н. М. Карамзиным³⁶ . Нетрудно заметить, что в приведенных здесь высказываниях русских историков об общественной организации славян в догосударственный период содержатся отдельные элементы общей схемы Эверса. Все исследователи одинаково признавали семью зародышем такой организации, произвольно отождествляли семейные, родовые отношения с отношениями общественно-политическими, в частности взаимоотношениями правителя с его подданными. Достаточно сравнить аналогичные по существу рассуждения Татищева и Эверса на этот счет. Семейный быт, по словам Татищева, составлял основу государственного, монархического строя, при котором "монарх яко отец, а подданные яко чада почитаются"³⁷ . Эверс же прямо называл первых правителей "верховными патриархами", видел в них общих родоначальников, глав больших семей³⁸ .

Но в целом схема эволюции общественных отношений у восточных славян Эверса имела значительные преимущества перед отдельными замечаниями о первобытном быте русского народа, едва выраженными в сочинениях историков XVIII в. и "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина. Это преимущество сказалось в том, что Эверс впервые пытался найти объяснение русской истории, исходя из признания органического, "естественного хода развития рода человеческого". Он по-прежнему оставался верен главной задаче исследователя, сформулированной им еще в предисловии к "Истории руссов": стремиться к определению внутренних причин, "внутренних оснований" в жизни гражданского общества. При этом весьма положительным является тот факт, что в "патриархальном быте" восточных славян Эверс видел не специфическое явление русской истории, а первоначальную стадию развития всех народов, общий порядок, "основанный на самой природе человеческой". Здесь ученый приблизился к пониманию единства всемирно-исторического процесса, пытался раскрыть некоторые закономерности его развития, что особенно проявилось при решении им вопроса о происхождении государства и права.

Кроме того, социологическая схема Эверса при всей своей условности и примитивности выдвигала на передний план чрезвычайно важную

³³ Там же, стр. 102.

³⁴ В. Н. Татищев. История Российская. Т. 1, ч, 1. М. -Л. 1962, стр. 361.

³⁵ М. В. Ломоносов. Указ. соч., стр. 214.

³⁶ Н. М. Карамзин. Указ. соч., стр. 43 - 44.

³⁷ В. Н. Татищев. Указ. соч., стр. 360.

³⁸ G. Ewers. Das alteste Recht der Russen,.. S. 5.

стр. 64

проблему развития общества и общественных отношений, получившую дальнейшее освещение в трудах буржуазных ученых. И в этом сказалось его принципиальное расхождение с дворянской историографией, сосредоточивавшей все внимание на политических событиях. Причем идея гражданского общества, намеченная в "Истории руссов", нашла наиболее полное выражение в целостном представлении Эверса об историческом процессе как о постепенной, крайне медленной эволюции общественных форм от простейших (семья и род) до высшей (государство). Разумеется, подобное представление Эверса не отражало реальной действительности, так как патриархальная семья не была и не могла быть исходным социальным институтом, но сама постановка вопроса о развитии общества в догосударственный период в исторической науке первой трети XIX в. была весьма знаменательной.

В связи с этим необходимо подчеркнуть, что Эверс впервые в русской историографии обратил внимание на существование родового строя у восточных славян и пытался определить его место в истории России. До него лишь Н. М. Карамзин обращался к термину "род", но пользовался этим термином случайно³⁹ . Выдвинув проблему родового строя, Эверс тем самым сделал ее предметом широкого обсуждения в русской историографии.

В работах Эверса ставилась и вторая интересная проблема - проблема государства как высшей формы общественного развития. Дворянские историки произвольно рассматривали сложный процесс образования Древнерусского государства в качестве единовременного акта, связанного с призванием варягов. По Эверсу же, всякое государство есть результат органического и исторически обусловленного развития патриархального быта народа, "второй шаг в постепенном образовании человеческого рода". На этом основании первоначальное государство определялось как "объединения отдельных, прежде свободных родов или больших семей под владычеством одного общественного главы"⁴⁰ . Испытывая определенное влияние патриархальной теории, ученый пришел к ошибочному заключению о тождестве семьи и государства: "Первоначально государство является не чем иным, как большой семьей"⁴¹ .

Но хотя Эверс нисколько не сомневался в существовании "естественных", внутренних причин происхождения государства ("государство - независимый, постоянный союз, который непроизвольно появляется из самой природы человеческой"⁴² ) и был близок к мысли о закономерности его появления, тем не менее он испытывал серьезные затруднения, а в дальнейшем даже признавался, что бессилен объяснить эти причины. Выяснение их поставило бы его перед необходимостью изучения социально-экономических предпосылок возникновения государства. Под влиянием Канта Эверс считал исследование "обстоятельств, событий, физических и духовных условий", предшествовавших его формированию, невыполнимой задачей. В лекционном курсе "Политика" он с нескрываемым пессимизмом констатировал, что все упомянутые факты "глубоко спрятаны под покровом древности; они полностью неизвестны и останутся таковыми для нас всегда"⁴³ .

И все же в "Древнейшем праве руссов" Эверс пытался установить прямую связь между патриархальным бытом и возникшим из него государственным объединением. Становление первых государств он объяс-

³⁹ Бегло анализируя известные слова Нестора "избрашася 3 братья с роды своими", Карамзин отождествлял род с семьей (см. Н. М. Карамзин. Указ. соч., стр. 71, прим. 278).

⁴⁰ G. Ewers. Das alteste Recht der Russen,.. S. 2.

⁴¹ Ibid., S. 218.

⁴² G. Ewers. Politik Andeutungen des Inhalts seiner offentlichen Vortrage uber diese Wissenschaft. Dorpat. 1829, S. 17.

⁴³ Ibid., S. 18.

стр. 65

нял действием "естественной необходимости": подобно семьям, родам, племенам, эти "общественные союзы" призваны были защищать своих членов и их имущество от внешней опасности. Но, исходя из идеалистических представлений о государстве как надклассовом явлении, он стремился доказать зависимость процесса формирования государственных отношений от княжеской власти. Государство возникает там и тогда, где и когда глава рода или племени, "если он бывает счастливым воином, делается мало-помалу владыкой над известным пространством земли, могущественным князем"⁴⁴ . В этом "новообразованном государстве" кровнородственные связи надолго сохраняют свою прежнюю силу. Вытеснение их территориальными связями происходит крайне медленно и осторожно и осуществляется уже самим верховным правителем - князем.

Итак, по Эверсу, естественный ход развития человеческого общества неожиданно нарушался с появлением государств, обязанных своим происхождением действиям княжеской власти. Патриархальный, родовой быт принимал форму государственного быта с момента призвания Рюрика. Это событие служило для Эверса как бы водоразделом между двумя основными периодами истории: древней историей - "сумраком старобытных времен Отечества", "грубым естественным состоянием", и новой историей, периодом, когда появляются государства, с образованием которых "везде начинаются исторические времена". С этого периода автор, собственно, и начинает историю России и историю русского права. Краткая характеристика правления Рюрика составила содержание первой главы его "Древнейшего права руссов". Здесь Эверс заметно отклонился в сторону традиционной концепции дворянской историографии, согласно которой "государственное начало" признавалось исходным моментом в истории России. Не отличалось оригинальностью и определение, которое Эверс давал первоначальной форме правления в Древнерусском государстве: вслед за историками XVIII в. и Карамзиным он называл Рюрика и его преемников неограниченными монархами. Подобный вывод непосредственно вытекал из патриархальной теории, утверждавшей извечность самодержавной власти.

Но в то же время Эверс выдвигал ряд положений, которые выходили за рамки представлений дворянской историографии. Это относится, в частности, к освещению проблемы развития государства. Именно Эверсу принадлежит предположение о внутренних причинах генезиса Древнерусского государства, о том, что последнее явилось результатом закономерной эволюции общественных отношений у восточного славянства. Не кто иной, как Эверс, впервые сформулировал тезис о господстве родового быта в Древнерусском государстве, рассматривая родовые отношения прежде всего как систему междукняжеских отношений. При этом имелись в виду не реальные отношения между князьями, а различные аспекты преемственности княжеских столов. Так возникла версия, по которой княжеская власть наследовалась по родовому старшинству. Она была развита впоследствии С. М. Соловьевым в теорию "лествичного восхождения", согласно которой старший сын является первым претендентом на княжеский стол, последний затем передавался следующим сыновьям по старшинству, а после их смерти - старшему внуку и т. д. Выдвинутый С. М. Соловьевым принцип престолонаследования не подтверждается исторической действительностью, на что уже обратил внимание критик родовой теории В. И. Сергеевич, отрицавший наличие "строго выработанного порядка преемства для такого времени, когда люди действовали не столько по правилам, сколько в меру своей силы"⁴⁵ .

Поставив вопрос о "естественном" развитии Древнерусского государства из недр патриархального быта, Эверс видел в системе родовых

⁴⁴ G. Ewers. Das alleste Recht der Russen,.. S. 84.

⁴⁵ В. И. Сергеевич. Древности русского права. Т. 2. СПБ. 1908, стр. 369.

стр. 66

отношений основание для объяснения всего исторического процесса. Исходя из этого, он по-новому трактовал важнейшее, по его мнению, явление русской истории и стремился показать причинную обусловленность, органическую взаимосвязь данных явлений, что было не свойственно дворянской историографии. Эверс пытался найти объяснение того или иного события или факта, исходя из "внутреннего состояния", внутреннего развития общества. При этом он учитывал, что смена исторических эпох происходит "естественным образом", причем каждой эпохе соответствуют определенные общественные отношения, порождающие определенные воззрения и представления человека⁴⁶ . Изменения их совершались крайне медленно и отвечали "естественному ходу развития рода человеческого".

Показательна в этом отношении попытка Эверса объяснить причину разделения русских земель между князьями. Дворянские историки усматривали такую причину либо в отсутствии права наследования княжеских столов, либо в преднамеренных действиях самих правителей. Первой точки зрения придерживался ранее и Эверс. Но в "Древнейшем праве руссов" он стремился найти иное объяснение действиям Владимира Святославича, обвиняемого дворянскими историками в умышленном разделении Руси на отдельные княжества. По мнению Эверса, ничего предосудительного в поступке Владимира не было: осуществление его намерений целиком отвечало определенному уровню общественного развития, полностью соответствовало "духу того времени". В условиях господства родовой собственности в тогдашнем государстве имущество являлось "общим достоянием" всех членов рода. Князь распоряжался своей властью как отец семейства, общий родоначальник, а поэтому все его сыновья имели равное право на наследство и "смотрели на государство как на отцовское родовое имение, каждый требовал от него своей доли". Вот почему, когда Владимир разделил свое княжество между сыновьями, пояснял автор, его действия не нарушали "естественного хода развития рода человеческого", не противоречили общим представлениям и понятиям человека той эпохи. Причем порядок наследования, учрежденный Владимиром, не был случайным. "История развития других государств представляет подобные явления", - подчеркивал Эверс, ссылаясь на сообщения шотландского исследователя Джона Миллара о правилах наследования престола англосаксонскими правителями в "дикие времена"⁴⁷ .

Следовательно, в вопросе о происхождении "удельной системы" на Руси Эверс отказался от распространенной в дворянской историографии, особенно в трудах Карамзина, морализующей трактовки отдельных событий, психологических характеристик тех или иных государственных деятелей, ибо стремился к объяснению внутренних причин исторических явлений, пытался наметить некоторые общие закономерности их развития. При научном установлении того или иного факта, считал Эверс, психологические объяснения, сентиментальные рассуждения не должны иметь место, так как "чувство является очень обманчивым критерием оценки исторических фактов"⁴⁸ . Поэтому он критически относился к источникам. По его мнению, только сведения "беспристрастных авторов" заслуживают "полного доверия" и могут быть использованы исследователем. Напротив, те сообщения, которые написаны под влиянием личных впечатлений, требуют совершенно иного подхода. "Мы всегда должны исследовать их сведения с величайшей осмотрительностью и никогда не должны увлекаться тоном их рассказа. Чем больше они погружаются в описания, чем больше запутываются в своих рассуждениях, тем осторож-

⁴⁶ Н. Л. Рубинштейн. Указ. соч., стр. 228.

⁴⁷ G. Ewers. Das alteste Recht der Russen,.. S. 83 - 86, 202 - 203, 204 - 205 Anm. 4.

⁴⁸ Ibid., S. 71.

стр. 67

нее мы должны использовать их сообщения, тем с меньшей достоверностью нам следует переписывать то, что они рассказали"⁴⁹ .

Анализ теории родового быта, выдвинутой Эверсом, имеет первостепенное значение для понимания его воззрений на историю развития древнерусского права ⁵⁰ . Во введении к "Древнейшему праву руссов" Эверс заявлял, что основная цель его исследования - в изображении "постепенного хода права, возникавшего из так называемого патриархального состояния гражданского общества...". И, несмотря на то, что автор ставил перед собой конкретную задачу собрать сведения о "древнейших правовых отношениях в Русском государстве", используя для этого такой источник, как "Повесть временных лет", он надеялся, что его труд будет содействовать "раскрытию древнейшего права вообще". Предполагая, что эволюция патриархального общества совершилась естественно, закономерно, Эверс пришел к заключению, что "у всех древних народов в первый период развития их гражданского состояния право совершенно сходно в главных своих чертах" ⁵¹ . Такими сходными чертами являются право кровной мести, постановление о вирах, законы о наказании за убийство и ряд других. Это обстоятельство послужило причиной решительного отказа ученого от теорий заимствования, распространенных в трудах дворянских исследователей и в ранних сочинениях самого Эверса ("О происхождении Русского государства" и "Предварительные критические исследования по истории руссов"). Отсюда широкое применение им историко- сравнительного метода при изучении "туземного", древнерусского права, стремление отыскать "аналогии всех древних прав". Помимо того, по справедливому замечанию Н. В. Калачова, Эверс сформулировал и совершенно новую методическую установку для исследователей, указав на "необходимость объяснить наше древнейшее право на основании понятий и отношений, господствовавших у первобытных, младенческих народов, а не на основании убеждений и правил настоящего времени" ⁵² . Это методическое правило, имевшее определенную ценность для историографии первой трети XIX в., приобрело впоследствии большую популярность среди сторонников русской историко-юридической школы.

Научно-правовые воззрения Эверса сложились под воздействием немецкой исторической школы права. Из сочинений К. -Ф. Савиньи, К. -Ф. Эйхгорна он усвоил принцип историзма, идею естественного, органического развития права как результата замедленной эволюции внутренней жизни народа. Но вместе с этими положительными моментами Эверс перенял и недостатки исторической школы права. В его рассуждениях о том, что "природа везде идет постепенно", "развитие человеческого рода совершается весьма медленно", и других явно чувствуется влияние консервативных представлений германских юристов о неподвижности, закостенелости правовых институтов. Нельзя, однако, забывать, что историко-правовые взгляды Эверса формировались не только под влиянием германской исторической школы права. Как верно отметил С. Н. Валк ⁵³ , его система развития правовых отношений, построенная на основе теории родового быта, была своеобразной и существенно отличалась от общей концепции Савиньи и Эйхгорна. К тому же никто из представителей данной школы не занимался до Эверса разработкой истории русского права. Учителем Эверса в этой области, по собственному его признанию,

⁴⁹ Ibid., S. 230 - 231.

⁵⁰ Подробнее об этом см.: С. Н. Валк. Указ. соч.; В. И. Шевцов. Вопросы истории древнейшего права в сочинениях Густава Эверса. "Некоторые вопросы всеобщей истории и методики ее преподавания". Днепропетровск. 1972.

⁵¹ G. Ewers. Das alteste Recht der Russen,.. S. 217.

⁵² "Архив историко-юридических сведений, относящихся до России". Кн. 1. М. 1850, стр. 11.

⁵³ С. Н. Валк. Указ. соч., стр. 198.

стр. 68

был И. Г. Нейман, профессор Дерптского университета, который в 1812- 1814 гг. читал здесь лекции по истории русского права.

Широкое применение историко-сравнительного метода в освещении постепенной эволюции не только древнерусского права, но и "права вообще", догадки о некоторых естественных причинах этой эволюции и закономерном развитии правовых институтов, критический подход к изучению юридических памятников, стремление доказать тесную связь их происхождения с определенными общественными условиями (что особенно проявилось при анализе содержания русско-византийских договоров и Русской Правды) - все это существенно отличало "Древнейшее право руссов" Г. Эверса от трудов его предшественников и современников. В истории развития Русской Правды он выделял три последовательных этапа, впервые выдвинув тезис о частном происхождении Пространной Правды, который встретил поддержку со стороны многих ученых, занимавшихся исследованием этого юридического памятника в последующие десятилетия. Тем самым, по справедливому замечанию М. Н. Тихомирова, Эверс "наметил важнейшие вехи для дальнейшего изучения вопроса о происхождении Пространной Правды" ⁵⁴ .

Удачное применение новых методов познания, изучение государственных и правовых отношений не только в историческом, но и в юридическом аспекте определили отличительную сторону исследований Эверса, во многом способствовавших развитию истории русского права, основы которой были заложены в трудах С. Е. Десницкого. Не без основания Эверса можно считать первым теоретиком историко-юридической школы. Однако Эверс заметно отличается от последующего поколения историков-юристов, которые сосредоточили все свое внимание только на изучении правовых институтов и государственных учреждений. Круг его интересов был значительно шире. По существу, он первый теоретик родового быта в русской историографии, который привлек внимание исследователей к проблеме общества и общественных отношений. Родовая теория Эверса, несмотря на все свои недостатки, содержала в себе, кроме общеисторических элементов, элементы социологии и философии. Поэтому с полным правом Эверса можно назвать не только историком в широком смысле этого слова, но и первым в русской историографии социологом.

Как известно, при жизни Эверсу не удалось создать своей школы. Выдвинутая им родовая теория и сформулированные принципы были усвоены и получили дальнейшую разработку в трудах буржуазных ученых лишь спустя два десятилетия. До этого к сочинениям Эверса (причем к ранним его работам) обращались крайне редко, да и то лишь по отдельным вопросам. Это объясняется тем, что в России в то время только зарождались условия для развития буржуазной исторической науки. Проблема рода и родовых отношений получила дальнейшее освещение лишь в русской историографии 40 - 50-х годов прошлого столетия, прежде всего в трудах С. М. Соловьева. В диссертациях "Об отношениях Новгорода к великим князьям" (1845) и "История отношений между русскими князьями Рюрикова дома" (1847), в сочинениях "О родовых отношениях между князьями Древней Руси", "Начала русской земли", первых двух томах "Истории России" С. М. Соловьев старался обосновать тезис о господстве родового строя на Руси со времени Рюрика до княжения Андрея Боголюбского. В последующем разработкой родовой теории занимался известный юрист профессор Московского университета В. Н. Никольский. Влияние родовой теории заметно сказалось на исследованиях А. Ф. Тюрина, О. В. Турчиновича, а позже - А. И. Никит-

⁵⁴ М. Н Тихомиров. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М.. -Л. 1941, стр. 10.

стр. 69

ского и И. Е. Забелина⁵⁵ . Идея Эверса о государстве как высшей форме общественного развития получила теоретическое обоснование и дальнейшую разработку в трудах К. Д. Кавелина и Б. Н. Чичерина⁵⁶ , главных теоретиков русской государственной школы.

Наконец, в сочинениях Эверса нашло отражение тесное взаимодействие русской и немецкой научной мысли. Воспитанник Геттингенского университета, крупнейшего в то время учебного заведения Германии, он усвоил достижения западноевропейской науки и сумел применить эти достижения при исследовании истории России, которая стала основным предметом его занятий. Кроме того, он использовал ценные выводы и мысли русских историков. Все это дало ему возможность внести ощутимый вклад в развитие российской историографии XIX века.

⁵⁵ В. Никольский. О началах наследования в древнейшем русском праве. М. 1859; А. Тюрин. Общественная жизнь и земские отношения в Древней Руси, (б/м и б/г); О. Турчинович. О поземельной собственности и наследстве в Древней Руси. СПБ. 1858; А. Никитский. Очерк внутренней истории Пскова. СПБ. 1873; И. Забелин. История русской жизни с древнейших времен. М. 1876.

⁵⁶ К. Д. Кавелин. Собр. соч. Т. 1. СПБ. 1897, стр. 14; Б. Чичерин. Областные учреждения России в XVII в. М. 1856; его же. Опыт по истории русского права. М. 1858.