Казань. Изд-во "Хэтер". 1999. 208 с.

Об историографии революции 1917 года в России писано немало. Но тема по целому ряду причин остается далеко не исчерпанной. Во-первых, конечно, благодаря особому ("ударному") характеру посвященных этому вопросу работ, деливших историческую науку на "своих" и "чужих". Критическая часть либо практически отсутствовала, либо по своего запалу становилась прямым продолжением политического противостояния. И то, и другое не имело конструктивного характера и мало способствовало научному исследованию.

Во-вторых, при всей широте историографической традиции сформулированная автором тема историографии Временного правительства сама по себе и нова, и перспективна. Для советских историков "либерально-демократическое правительство" было "властью-пережитком", "классово чуждым явлением", игравшем "промежуточную роль" в процессе перерастания революции в социалистическую; этим и определялась их позиция. И в настоящее время, по мнению автора, "немаловажную" роль играют не только научные мотивы: "серьезное изучение истории Временного правительства 1917 года сегодня сродни постановке диагноза нынешней политической власти России" (с. 4-5). Вряд ли нужно доказывать, что такой подход к вопросу не может положительно повлиять на состояние историографии, и без того отягощенной тяжелым идеологическим наследием. Тем не менее, появление ряда новых работ, а также публикация источников по данной теме позволяет надеяться на изменение прежней тенденции в сторону более взвешенных и научно обоснованных оценок ¹ .

Название работы в сравнении с ее содержанием требует двух важных оговорок. Основной задачей автора было проследить формирование "унифицированной концепции истории российской революции" и Временного правительства в советской историографии (с. 5-6). За рамками исследования осталась русская эмигрантская историография, расцвет которой пришелся как раз на рассматриваемый в книге период. Указанная тема была для последней важна и весьма интересна. Кроме того, монография затрагивает фактически весь спектр вопросов политического и экономического развития России в феврале- октябре 1917 года, что обусловлено общей направленностью советской историографии, склонной (особенно в 20-е- середине 60-х годов) излагать историю Временного правительства исключительно на широком историко-революционном фоне. Причиной тому были не только постоянно упоминаемые автором "внешние обстоятельства" развития исторической науки, но и выходящие за рамки узкой научной сферы теоретические и методологические основания. В монографии неоднократно подчеркивается этот важный факт, однако вместо простой констатации "узкоклассовой" позиции было бы гораздо плодотворнее научно исследовать этот господствовавший несколько десятилетий подход, тем более, что даже в период "оттепели" историография не могла и, что важнее, не считала нужным от него отказываться (с. 167).

Автор опирается на значительный комплекс источников, прежде всего научные исследования по истории Временного правительства и российской революции 1917 г., а также и материалы по истории развития исторической науки (рецензии, отзывы, документы партийных и государственных органов), публикации источников и архивные документы (из Архива РАН, Национального архива республики Татарстан). Это "позволяет характеризовать формирование концепции истории революции 1917 года и идеологическую конъюнктуру, в которой протекало изучение

стр. 163

истории Временного правительства" (с. 8). Такое сочетание историографии, источниковедения и идеологии способствует лучшему пониманию обстоятельств появления и развития некоторых концепций роли Временного правительства в революции 1917 года. В монографии дана оценка научной значимости сборников документов и работ именно с точки зрения их места в этом процессе. Однако не менее важное место в нем, на наш взгляд, занимала политическая и историческая публицистика, которая и стала концептуальным основанием советской историографии. Автор, к сожалению, не уделил ей должного внимания.

Изменения в оценке роли Временного Правительства, а также характера событий февраля- октября 1917 г. в советской исторической науке справедливо увязываются с основными вехами развития советской государственности, сменой революционной идеологии на "государственническую" на рубеже 20-30-х годов и "оттепелью" второй половины 50-х- середины 60-х годов. Но подобно тому, как эти изменения не носили механического характера, так и историография этого времени не может быть четко "разграничена" по трем периодам (20-е, 30- середина 50-х годов, "оттепель"); она постепенно развивалась в направлении "унифицированной истории" революции, которая уже начиная со второй половины 50-х годов, была подвергнута критике с позиций "чистого" марксизма, "восстановленной" ленинской концепции и опиравшегося на нее научного источниковедения. Отмечая идеологическую обусловленность советской историографии, автор в то же время приходит к мысли, что именно в это время наукой был внесен главный вклад в изучение темы, далее же историография развивалась "по инерции". Такой вывод оправдан, когда речь идет о публикациях источников (осуществлявшихся в 20 - начале 30-х и в конце 50 - середине 60-х годов), однако только со времен "оттепели" можно говорить о как таковой традиции научного исследования темы, которая, как отмечает Малышева, привлекла внимание советских историков лишь с 60-х годов; расцвет же ее изучения пришелся на так называемые "годы застоя" (с. 8, 167).

В советской историографии Временного правительства период 20-х - середины 60-х годов, был подготовительным: первостепенное значение для науки имели публикация источников и исследование отдельных аспектов темы. Однако основные концепции истории Временного правительства были сформированы уже в тот период и прежде всего нашли непосредственное отражение в публицистике. Источниковедение явно отставало от идеологии, в результате чего тема оказалась крайне политизированной и, по справедливому признанию автора, остается таковой до сих пор. Именно политизация ведет к тому, что проблематика формулируется и разрешается на основе идеологически обусловленного подхода, господствующего в обществе и сознании исследователя, который вольно или невольно привносит его в науку. Исследование историографии данной темы должно было неизбежно затронуть не только более общую проблематику, но и суть, характер, наконец, научную ценность "классового подхода" советских историков. Критика прежних историографических концепций может быть осуществлена лишь путем их основательного научного анализа. Она вряд ли продуктивна, если придерживаться одной лишь солидарности с современной историографией или взгляда "с современных позиций", поскольку в этом случае историк рискует сохранить в основе своего подхода пресловутую политизацию.

Например, автор отмечает, что такие важные вопросы, как политический курс, организация власти и управления в тот период были затронуты в гораздо меньшей мере и рассматривались под "известным" углом зрения. В частности, в советской историографии недостаточно была исследована проблема юридической легитимности революционного правительства (с. 60-64). Но в рамках господствовавшей в СССР историографической парадигмы эта проблема и не могла быть в центре внимания: "классовый подход" диктует совсем иные представления о законности. Вообще же, вопрос легитимности революционной власти может носить лишь условный характер и находится скорее в политической (преемственность), нежели юридической (законность) сфере. Именно так он был сформулирован в мемуарах и историографии кадетов. К тому же, у публицистов и историков- эмигрантов, находившихся в состоянии "холодной гражданской войны", эта тема была обусловлена скорее необходимостью оправдания тех или иных собственных поступков в революции, приведших их к поражению. Вопросы законности/незаконности, как показывает наша история, обычно интересуют лишь побежденных ² .

Гораздо большее значение советские историки закономерно уделили вопросам "двоевластия". И даже деятельность Государственной думы и ее Временного комитета, как замечает автор, интересовала исто-

стр. 164

риков именно в русле данной проблемы (с. 61-63). Справедливо мнение, что исследователи склонны были преуменьшать революционное значение Временного комитета государственной думы в силу его "классовой сущности". Но критика этих выводов не может основываться только на опоре на современную историографию, которая склонна завышать роль Комитета, исходя из того известного факта, что он в первые дни и часы революции был активнее и организованнее Совета. Цели и задачи их были разными, реально возглавить революцию (как и показали последующие события) Временный комитет не мог, и более чем спорным является утверждение о каком бы то ни было реальном "думском контроле" над Временным правительством в первое время его существования ³ .

В целом, намеченная в монографии перспектива изучения различных аспектов истории Временного правительства важна и оправдана. Данная работа помогает определить основные направления ее развития в тот период, когда она еще делала свои первые шаги, опираясь по большей части на заранее определенные выводы. Преодоление этой тенденции необходимо, но оно возможно лишь на почве научного анализа и основательной критики доставшегося нам наследия.

Примечания

1. Февральская революция. 1917. Сб. док. и мат. М. 1996; 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. М. 1997.; БЕЛОШАПКА Н. В. Временное правительство в 1917 году: механизм формирования и функционирования. М. 1998 и др.

2. См., напр.: МИЛЮКОВ П. Н. История второй русской революции. Т. 1. Киев. 1919, с. 29; МАКЛАКОВ В. А. Из воспоминаний. Нью-Йорк. 1954, с. 377-378; НАБОКОВ В. Д. Временное правительство. - Архив русской революции. Т.1. М. 1991, с. 19-26; НОЛЬДЕ Б. Э. Набоков в 1917 году. - Архив русской революции. Т. 7. М. 1991, с. 8.

3. НИКОЛАЕВ А. Б., ПОЛИВАНОВ О. Л. К вопросу об организации власти в феврале- марте 1917г.- 1917 год в судьбах России и мира, с.141.