К концу XX в. сложилось устойчивое восприятие понятия "анекдот" как короткого шутливого и остроумного диалогического рассказа, обычно вымышленного, с неожиданной ударной концовкой. Иначе обстоит дело, когда речь идет о времени появления анекдотов в России и их содержании. При этом одни исследователи называют XII - XIII вв., другие - XVII в., третьи - середину XVIII в., причем не вполне ясно, что же имеется в виду: время утверждения у нас иностранного слова, или появления нового литературно-исторического источника, или того и другого вместе ¹ . Как известно, некоторые источники (мемуары, дневники, газеты, журналы и пр.) при своем возникновении в России назывались по-другому и лишь спустя определенное время обретали привычную сегодня для нас терминологию. Так же случилось с анекдотами, в истории бытования которых в России следует различать время их появления как исторических источников и время утверждения за ними иностранного термина.

Генетически анекдот (греч. анекдотов - неизданное) можно рассматривать как разновидность устной словесности - фольклорной прозы исторического и житейского содержания, которая вместе с легендами, апофегмами-изречениями и сказками возникла еще в античную эпоху. Для стиля этих памятников были характерны занимательность сюжета, прямая речь, любовь к контрастам, выделение главного героя (порой и второго действующего лица), избегание абстракций и перенесение центра повествования в конец рассказа. Расцвет анекдотов пришелся на позднюю античность, когда они вместе с апофегмами составляли отдельные рукописные сборники и являлись важной частью исторических, философских, биографических сочинений и трактатов по риторике. Искусство красноречия требовало от ораторов знания как забавно-шутливых, так и серьезных произведений. Насыщая свои выступления анекдотами, апофегмами, пословицами, ораторы делали речь более увлекательной и остроумной, что помогало им убеждать людей в правоте своих положений, приводя конкретные примеры из жизни исторических деятелей ² . Принято считать, что самый термин "анекдот" впервые был применен к сочинению византийского историка, чиновника и военнослужащего Прокопия из Кесарии, который около 550 г. написал "Тайную историю". Это был памфлет, в котором автор, касаясь некоторых неприглядных сторон придворной жизни и политики, критиковал императора Юстиниана и его супругу Феодору.

На Руси анекдот как повествовательный источник с присущей ему издавна дидактической или шутливо-остроумной направленностью появился (без применения термина "анекдот") в XII в. из Византии; потом к византийским добавились

Чекунова Антонина Ефимовна - кандидат исторических наук, доцент Российского государственного гуманитарного университета.

стр. 131

тексты из Польши, Франции, Германии, других стран в составе рукописных и печатных сборников. Среди последних видное место занимали своды "Пчела", "Римские деяния", "Великое зерцало", сборники фацеций (полушутливые рассказы острого содержания) и апофегм. Они были популярны среди читателей, так как содержали не только назидательно-нравоучительные изречения и повествования, но и извлечения из сочинений древних авторов Плутарха, Гераклита, Сократа, Платона, Диогена, Геродота, а также увлекательные, смешные житейские сюжеты из иностранной жизни, часто напоминавшие собой факты русской действительности. Переводчики сборников подходили к своей работе своеобразно: они не дословно переводили иностранные тексты, а, выбирая материал, располагали его по своему плану, дополняли отобранное переводами из других сочинений, иногда заменяли иностранные имена на русские. Тем самым произведение теряло иностранную окраску и приобретало русские черты ³ .

Особенно отметим отношение переводчиков к иностранным названиям таких повествовательных произведений, как античные анекдоты и апофегмы, итальянские фацеции, немецкие шванки и пр., из которых потом лишь немногим удалось удержаться в русском языке. Большое влияние на композицию и сюжеты российских анекдотов оказали фацеции, известные в качестве сатирических и развлекательных новелл. Основателем литературной формы фацеций принято считать видного деятеля Возрождения, гуманиста Поджо Браччолини. Для его текстов были характерны предельная краткость и диалогическая форма повествования. Браччолини открыто насмехался над королями, политиками, духовенством, негорожанами. Хотя в его сборнике фигурируют и Цезарь, и Сципион Африканский, и Александр Македонский, и древние персы, но не судьба этих фигур подсказала ему темы, а врывавшаяся в его творчество повседневная жизнь ⁴ .

Из Западной Европы фацеции распространились на Польшу, откуда с конца XVII в. в списках стали проникать на территорию России с польским названием - жарты. Русские переводчики верно уловили характер жарт, и один из них назвал свою рукопись так: "Фацецы или жарты польски, издевки смехотворны московски". Легкомысленное, местами скабрезное содержание не способствовало их публикации в России ни в XVII, ни в XVIII столетиях, зато их охотно переписывали, так как сюжеты и стиль смехотворных повестей нравились читателям. На Западе же фацеции включались в сборники "Апофегмата", популярные с XVI века. В Россию последние попали через Польшу, опять же с XVII века. В Польше было известно несколько таких сборников, а в России успехом пользовалась книга Беньяша Буд-ного, впервые опубликованная в 1711 году. При Петре 1 его личным повелением "Апофегмата" издавались пять раз без указания автора и в дальнейшем неоднократно переиздавались под прежним названием ⁵ .

Русские переводы "Апофегмата" не были дословным переводом польского сборника. Напротив, от издания к изданию уточнялось и дополнялось содержание книги Будного ⁶ , исключались отдельные цитаты из древних сочинений, менялся порядок повестей, опускались рассказы из польской жизни. При этом были допущены неточности в передаче смысла некоторых слов и выражений. Приведем для иллюстрации отдельные места из петербургского издания 1723 г.: Доброта без разума пуста (с. 1); Больше верь очам своим, нежели чужим; Жена добрая рада за мужа умереть, а злая рада его скорее уморить. И того ради одному с женою утеха и радость, а другому - плачь и великая мука (с. 2); Свет тогда может счастлив нарещися, егда начальников разумных люди избирать будут; Злые нравы портят добрые дела (с. 9); Малорассуднии ищут места, а разумный не смотрит на то. Понеже малорассудного, хотя он и близко сидел, обносят, а разумного и в углу видят (с. 18); Антисфен философ, ученик Сократов, един путь к бессмертной славе являл: си есть житие благочестное и праведное. Вопрошен быв... "Что знаменует падение коему государству?" рече: Егда в нем разны злобы, а добра нет. Не может там счастливо общенародие быть, где ни добрых честят, ни злых казнят. Ибо яко почтением благих добродетель возрастает, а злоба наказанием исчезает, тако противным обычаем от малопочитания доброта слабеет, а злоба силеет (с. 23 - 24); Нищеты не презирай, чистоту соблюдай, а паче всего верность (с. 35); Великая подпора старости, егда кто имеет какого ни есть именьецо, а егда к старости прилепится бедность, несть того горыни (с. 62); Учение лекарское лечит болезни на теле, а философия лечит вреды в мысле (с. 63); Узрев некоего юношу лицем дурна,

стр. 132

но нравов добрых, рече: "Доброта души его много красоты лицу его придает" (с. 67); Лучше убыток терпети, нежели прибыль злую и неправедну. Убыток бо единожды опечалит, а прибыль злая долго нудить станет (с. 126); Лучше быть бесплодну, неже сына иметь злонравна (с. 143).

Частое переиздание "Апофегмата" можно объяснить тем, что образованная часть русского общества была давно уже подготовлена к восприятию текстов, которые в краткой остроумно- назидательной манере посвящались духовному миру человека, учили замечать в нем такие индивидуальные свойства, как мудрость и глупость, щедрость и скупость, доброта и злоба. Переводы и первые издания сборника совпали по времени с появлением в России ряда отечественных мемуаров и дневников. Они отражали рост национального самосознания в эпоху, когда существовала необходимость создания произведений, в центре повествования которых был бы реальный человек, его мысли и чувства. Основное направление светского по содержанию сборника и его состав определяли именно шутливые и поучительные краткие повести, изречения, пословицы, "разговоры" царей, полководцев и античных философов, дополненные рассказами из повседневной жизни. Хотя термин "анекдот" ни Будный, ни русские переводчики не употребляли, "Апофегмата" тем не менее представляли собой компиляцию распространенных еще в древности сборников анекдотов и апофегм и одновременно продолжили на русской почве традицию древнерусских назидательных изречений вроде "Пчелы", только с заменой библейских, византийских и восточных материалов полулегендарными античными ⁷ . Переведенные на русский язык "витиеватые повести", которые были сродни итальянским фацециям, французским фабльо, немецким шванкам и польским жартам, лишь со второй половины XVIII в. обрели термины "анекдоты" и "афоризмы". Их форма в полных русских списках "Апофегмата" была как краткой (простой), так и более полной (развитой). Но русские издания и рукописные списки сохраняли в основном краткую форму, поскольку она не нарушала общий стиль сборника, тем более что заметный спрос на занимательную литературу создавал благоприятную почву для появления подобных сборников ⁸ .

В 1764 г. учитель из Санкт-Петербурга Петр Семенов (род. ок. 1734 г.) на свои средства издал в столице двухтомную книгу под названием: "Товарищ разумный и замысловатый или собрание хороших слов, разумных замыслов, скорых ответов, учтивых насмешек и приятных приключений знатных мужей древнего и нынешнего веков. Переведенный с французского и умноженный из разных латинских к сей же материи принадлежащих писателей как для пользы, так и для увеселения общества". Второй части сборника составитель дал такое название: "Товарищ разумный и замысловатый или собрание разумных замыслов, благородных мнений, пристойных слов и скорых ответов нынешнего века мужей, с прибавлением некоторых забавных сказок".

Из пространного заголовка видно, что Семенов был не только переводчиком нескольких иностранных книг, но и составителем собственного сборника. Особый интерес представляет анонимное "Введение наподобие предисловия касающегося". Читая его, получаешь первое впечатление, что оно принадлежит самому составителю. Но на деле это введение представляет собой перевод отрывков из хрестоматии французского историка и публициста Абеля Буайе (1667 - 1729), которая стала основным источником для семеновского сборника ⁹ .

Выбор книги Буайе был не случаен: хрестоматия, изданная в Лондоне в 1700 г. и предназначавшаяся для французов, изучавших английский язык (такое издание появилось в 1741 г.), преследовала учебные цели, а большая часть ее материала имела воспитательно- нравоучительный характер. Для русского переводчика и составителя оказалась не всегда приемлемой изящная фривольность, которую порой допускал Буайе. Введение начиналось с обращения к читателю, где сообщалось, что "мнения, скорые ответы и замысловатые речи" пользовались уважением и почтением у всех "политичных народов", особенно у древних греков и римлян. Буайе упоминал труды Цезаря, Плутарха, Диогена и других, которые с "немалым тщанием" не только собирали "замысловатые речи и сказания" своих современников и знатных людей прошлого, но и "оными набогатели свои писания". Далее он высказывал мнение, как следует его современникам относиться к этим свидетельствам прошлого: они "суть столь велики и столь важны, что мы не можем преминуть, чтоб и с нашей стороны славному сему предприятию достодолжной не приписать похвалы, взирая на столь знатных мужей".

стр. 133

Но Буайе предупреждал, что далеко не все следует брать из этого наследия. Необходимо "теперь делать хороший выбор и не смешивать разума и хорошего смысла с некоторыми подлыми мнениями и непристойными и общенародными шутками, обращающимися в свете". Он выступал против публикации тех "замысловатых речей", которые "служат только для увеселения подлого народа"; поэтому они "должны быть вовсе истреблены из общества ученых людей". Семенов, открывая свой сборник такими рассуждениями, практически перенял эту точку зрения о назначении и месте "замысловатых речей" и апофегм в культурной жизни страны. А другим источником для него послужил тот же сборник Будного, общая морализующая направленность которого во многом совпадала с целями хрестоматии. В духе традиций своего времени Семенов не упоминал о польском составителе. Однако сравнение "Апофегмата" и "Товарища разумного" свидетельствует о том, что Семенов заимствовал у Будного ряд сюжетов.

В сборнике Семенова, как и в хрестоматии Буайе, нет термина "анекдот". Русский и француз употребляли традиционно привычные понятия: "замысловатые повести", "замысловатые речи и разумные ответы". Во "Введении" Семенов привел также мнение Буайе об этимологии термина "апоффегмата": "Древние под именем апоффегмат разумели то, что мы называем мнениями, благородными замыслами, замысловатыми речьми, и разумными ответами. Однако по нашим мнениям апоффегмат отличествует от замысловатой речи или от скорого ответа тем, что первой бывает обыкновенно важен и подавающь наставление, а замысловатые речи и скорые ответы нас наставляют и увеселяют в одно время; иногда также бывают оне совсем увеселительные, а иногда язвительные и сатирические. Французы называют замысловатыми речьми все те мнения и разумные ответы, которые происходят от хорошего рассуждения и от скорого и удачливого воображения".

Приведем некоторые места из семеновской книги: "Некоторой дворянин послал живописца в дом одной красавицы за тем, чтоб снять с нее портрет. Но как скоро зачал он с нее копировать, то взошел к ним ее муж и живописца из дому своего выгнал с такими словами: "Может статься, что дворянину тому после копии захочется иметь и самый оригинал" (ч. I, с. 51); Некоторый человек женился на хромой. А как приятели его тому смеялись и обвиняли его за такую глупость, он им сказал: "Я не для того женился, чтоб мне на охоту на ней ездить" (с. 163); Пифагор говорил, что огнем пробуется золото, золотом - женщины, а женщинами - мужчины. Он же сказал: "Если бы женщины сделаны были из серебра, то бы из них не можно было делать монеты, потому что они молотного удара нимало снести не могут" (с. 203); Один негодный стихотворец, прочитавши пред некоторым человеком поэму своего сочинения, спросил у него: "Какие бы из его поэмы лучше ему стихи нравились?". "Те,- отвечал слушатель,- которых ты еще не читал, ибо от них у меня голова еще не болит" (ч. II, с. 35); "Некоторой человек знатный по фамилии, но умом не благороден, поносил одного генерала от армии тем, что он из подлого рода. "Я первый буду в моем роде,- ему сказал генерал,- а ты последний будешь в твоем" (с. 36 - 37); Мужик услыша, что один чужестранец чрезмерно хвастался своим благородством, весьма тому хохотал. Чужестранцу показалось то за обиду. "Тебе ли, скотина,- сказал он мужику,- знать, на ком основано благородство?". "Очень сударь знаю,- отвечал другой.- Я думаю, на том, который за десять тысяч верст от отечества находится" (с. 46); Двое молодцов сватались за одну девушку, из которых один был богат, а другой убог. А как отец ее отдал за последнего, то некоторые из его приятелей спросили у него: "Для чего он не отдал за богатого?" "Для того,- им сказал он,- что богатый, не имеющий разума, может сделаться убогим, а убогий, будучи человек рассудительный и разумный, удобно может сделаться богатым" (с. 88 - 89).

Создавая "Товарища разумного" по образцу западноевропейских компилятивных сборников, Семенов продолжал традицию русских переводчиков: он сохранял исторические имена и географические названия, но сюжетам отдельных новелл придавал русскую обстановку. Лаконичный язык и общая житейская направленность "Товарища разумного и замысловатого" были вполне понятны русскому читателю. Предназначая свое собрание "для препровождения праздного времени", П. Семенов, однако, не только веселил людей, но одновременно осуждал несправедливость и пороки, утверждал торжество честности, порядочности и мудрости.

Как отмечал впоследствии М. Семенов, книга его отца "имела счастье понра-

стр. 134

виться публике". Она выдержала несколько переизданий. Второе издание было осуществлено в том же 1764 г. без ведома составителя. Об этом написал его сын в предисловии к третьему изданию (1787 г.), состоявшему из трех частей. Последнюю часть составил уже сын, то есть М. Семенов, давший ей следующий подзаголовок: "Переведенный с французского и умноженный из разных как латинских, так и немецких к сей же материи принадлежащих писателей, как для пользы, так и для увеселения общества Михаилом Семеновым". Несмотря на эти заверения, выявляется, что из 205 статей третьей части 155 заимствованы из "Письмовника" Н. Г. Курганова ¹⁰ . Читали книгу Семенова и при дворе Екатерины II, о чем свидетельствует в своем дневнике воспитатель вел. кн. Павла Петровича С. А. Порошин, 6 января 1765 г. записавший: "Во время обуванья читал я государю новопереведенную с французского на российский язык книгу "Товарищ разумный и замысловатый". Там разные повести и замысловатые речи, кои его высочеству весьма понравились" ¹¹ .

Своеобразной вехой в утверждении и распространении исторических анекдотов в России стал 1769 г., когда проф. Морского шляхетского кадетского корпуса Н. Г. Курганов (1725 - 1796) опубликовал, тоже на свои средства, самую известную во второй половине XVIII - первой половине XIX в. грамматику, выдержавшую множество переизданий: "Российская универсальная грамматика или всеобщее пис-мословие, предлагающее легчайший способ основательного учения русскому языку с седмью присовокуплениями разных учебных и полезнозабавных вещей". В 1777 г. появилось второе ее издание: "Книга письмовник, а в ней наука российского языка с седмью присовокуплениями разных учебных и полезнозабавных вещесловий". С 1790 г. книга выходила под заголовком "Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезно-забавного вещесловия". Эта же книга, дополненная неизвестно кем, получила название: "Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезнозабавного вещесловия. Девятое издание, вновь выправленное, приумноженное и разделенное на две части профессором и кавалером Николаем Кургановым. С присовокуплением книги: Неустрашимость духа, геройские подвиги и примерные анекдоты русских" (СПб., чч. 1 - 3). Последний раз "Письмовник" издавался в 1837 году.

Основу "Письмовника" составляли грамматические правила, изложенные доходчивым и ясным языком, с текстовыми примерами из реальной жизни. Современники охотно покупали эту книгу, которая долгое время считалась "классическим курсом и хрестоматиен) русской словесности" ¹² . О широком распространении "Письмовника" в российской провинции писал, в частности, Пушкин словами рассказчика "Истории села Горюхина": "Родители мои... никогда ничего не читывали, и во всем доме, кроме азбуки.., календарей и новейшего письмовника, никаких книг не находилось. Чтение письмовника долго было любимым моим упражнением. Я знал его наизусть и, несмотря на то, каждый день находил в нем новые незамеченные красоты... Курганов казался мне величайшим человеком. Я расспрашивал о нем у всех, и, к сожалению, никто не мог удовлетворить моему любопытству, никто не знал его лично, на все мои вопросы отвечали только, что Курганов сочинил... письмовник" ¹³ .

Под влиянием хорошо известного ему семеновского сборника Курганов попытался выделить "замысловатые повести" и апофегмы в приложения. Но до конца сделать это ему не удалось. Поэтому повести и апофегмы можно найти в разных приложениях. Длительному успеху этой книги способствовали именно приложения ("Присовокупления") к ней, значительную часть которых составляли "краткие замысловатые повести" (в некоторых изданиях их было 353) и "древние апофегмы". В совокупности они представляли собой собрание нравоучительных и смешных историй, "достопамятных речей" и рассказов, информация для которых, а иногда и целые тексты черпались в основном из иностранных сочинений, но подвергнутых значительной редакторской правке и приближенных к российской действительности. Что касается других источников, то в качестве них были использованы рукописные сборники фацеций, а для некоторых "замысловатых повестей" взяты сюжеты из окружающей жизни.

Немало "замысловатых повестей", апофегм и "скорых ответов" Курганов позаимствовал из "Товарища разумного". В XVIII в., да и позже, еще не считалось

стр. 135

предосудительным включать в свои труды отрывки из произведений других авторов без ссылок на них. По этому поводу в "Письмовнике" Курганова имеется примечательное место: "Некто обвинил одного автора в краже лучших сочинений из других книг. Тот ему отвечал: "Что за важность, ведь они крали же у прежде их бывших писателей, а добрым выбором народ лучше пользуется" (1777 г., N 215). Приведем из этого издания еще ряд любопытных отрывков:

Глупенькая старушка, будучи в церкви и выменя две свечки, одну поставила пред образом святого Михаила, а другую, не рассмотря, пред пораженным демоном. Дьячок, увидя, сказал ей: "Ах! что ты делаешь, бабушка, ведь ты эту свечку ставишь перед диавола. Она на то: "Не замай, батюшко, не худо иметь везде друзей - в раю и в муке. Мы еще не знаем, где будем" (с. 138); Некий царь спросил одного мудреца: "Для чего философы прибегают к государям, а не видно, чтоб государи искали философов". Он на то: "Для того, что философы знают их нужду, а такие цари не признавают своего недостатка в добродетели, мудрости и в добром совете, и не думают поискать тех, кто бы их мог в том поправить" (с. 139); Некая госпожа, беспокойная в своем болтании, спросила лекаря, от чего у ней зубы падают. Он ей на то: "От того, сударыня, что ты их часто своим языком колотить изволишь" (с. 140); Некто насмехался чужеземцу, что у них за морем нет хороших язычных учителей. Тот ему доказал: "Потому что у вас наши перукмахеры, кучеры и цырюльники часто бывают почетными учителями" (с. 146); Некая пожилая госпожа, будучи в беседе, крепко спорила, что ей нет более сорока лет от роду. Тогда хозяин, знав, что ей больше пятидесяти лет, сказал: "Можно сему поверить, потому что она уже более десяти лет нас в том уверяет" (с. 147); Глупенький молодчик, захотев посмеяться пожилому человеку при одной красавице, спросил его, как он стар. "Я то не очень помню, - отвечал муж, - я только знаю, что двадцатилетний осел гораздо старее шестидесятилетнего человека" (с. 149); Некая женщина вопросила другую благонравную госпожу о средстве, каким входит она в любовь у своего мужа. "Таким, - отвечала ей,- я делаю все то, что ему нравится, и все то терпеливо сношу, что мне худо кажется" (с. 153); Думный дьяк назвал своего секретаря: "Экий ты дурак". Тот, оборотясь, молвил: "Это правда, сударь, я то же хочу сказать" (с. 156); Некий господин, увидя на улице женщину, идущую за стадом ослов, сказал ей: "Прости, ослова матушка". Она ему на то: "Прости, мое любезное дитятко" (с. 156).

Сегодня далеко не все сюжеты "замысловатых повестей" и апофегм могут вызвать у нас улыбку. Но читателей второй половины XVIII - первой половины XIX в. привлекали доступность и легкость изложения эпизодов и "речей", связанных с нравственным поведением людей разных стран и времен. Когда Курганов впервые включил в свое собрание русские "замысловатые повести", читатели легко узнавали знакомые им лица и события. Современники Курганова рассказывали, что герои многих столичных происшествий старались даже скрывать случившееся с ними от остроумного и насмешливого составителя "замысловатых повестей": люди опасались увидеть себя в числе действующих лиц всем известной книги. Курганов смеялся, иногда довольно зло, над глупыми королями и министрами, чванливыми помещиками, лицемерными судьями, пустыми барышнями. Он не всегда называл их имена и прибегал большей частью к следующим выражениям: "у некоторого государя", "некто чужехват", "некий господин", "некоторый вельможа" и т. п. Зато с уважением и симпатией относился Курганов к людям мудрым, добрым, благородным, к тем, кто умел постоять за себя, сочувствовал бедным и больным и не шел на сделку со своей совестью.

Владея несколькими европейскими языками, Курганов тем не менее назвал одно из своих приложений "замысловатыми повестями", а не иностранным словом "анекдоты", уже усвоенным к тому времени на Западе. Он вообще избегал употребления иноземных выражений и, ссылаясь на такого авторитетного современника, как поэт и драматург А. П. Сумароков, давал следующее объяснение своей позиции: "Восприятие иностранных слов, а особливо без нужды, есть не обогащение, но порча языка... Многие из них напрасно введены в русский язык, преизобильный своими словами". В подтверждение этой мысли Курганов в конце "Письмовника" поместил "Словарь разноязычный", где привел отечественные эквиваленты ("русской слово-толк") ряда иностранных слов, уже известных в России. Среди последних упомянуты анекдот и апофегма. Их Курганов предлагал заменить понятиями "тайная повесть"

стр. 136

и "мудрая отповедь". Вместо микроскопа он предложил мелкозор, архивариуса - письмоблюд, армии - рать, или воинство, галстука - ошейник, мебели - домашний убор, анатомии - нутрознание, библиотеки - книговник.

Меньшая популярность в 1760 - 1770-е годы выпала на долю некоторых других сборников "замысловатых речей", "забавных и веселых повестей": "Забавный философ или собрание разных остроумновымышленных повестей, удивительных сновидений и замысловатых для увеселительного наставления опытов. Перевел с английского Лука Сичкарев". СПб. 1766; "Спутник и собеседник веселых людей или собрание приятных и благопристойных шуток, острых и замысловатых речей и забавных повестей". Выписано из лучших сочинений, а на русский язык переведено московским мещанином Хрстфрм Дбрсдвм. Тт. I-III. M. 1773 - 1776; "Рассказчик забавных и увеселительных повестей". СПб. 1777; "Забавный магазейн или собрание новейших забавных повестей". СПб. 1777; "Собрание разных забавных и веселых повестей". М. 1779. Они тоже не представляли собой дословных переводов с западных изданий и составлялись с учетом особенностей и нравственной культуры русского общества того времени. Так, составитель "Забавного философа" Сичкарев, объясняя читателю особенности своего перевода английского текста, писал в предисловии: "Рассуждая о главном намерении перевода, то есть долженствующей произойти пользе тому народу, на которого языке оной предлагается, переменил я в них все то, что было с нашими обыкновениями несходно, или заключало в себе исправление таких пороков, которые здесь или вовсе неизвестны, или очень редки. Я представлял на место оных другие в обхождении и поступках наших примечаемые непристойности, предлагал потом и способствующие к отвращению оных средства, ибо в противном случае перевод мой служил бы разве для одних английские нравы и обыкновения знающих людей". Схожие рассуждения приводил вышеупомянутый Дбрсдв (Добросердов) в предисловии к "Спутнику и собеседнику": "В переводе же сих басенок, замысловатых, острых и шутливых слов, сколько то можно было, принаравливался я к свойству российского слога; особенно ж держался благопристойности, дабы не досадно нежному слуху моих читателей... некоторые сказочки, в немецком подлиннике находящиеся, которые казались мне предосудительными благонравию, в переводе мною пропущены нарочно".

Несмотря на отрицательное отношение Курганова и его единомышленников к иностранным словам, последние все же интенсивно проникали в русскую речь на протяжении всего XVIII века. В середине столетия отечественные литераторы уже осваивали такие античные жанры, как еклога, епитафия, стансы, епиграмма и пр. Поэтому победа термина "анекдот" над "замысловатыми речами" и "краткими повестями" была практически предрешена. В опубликованном по-русски в 1760г. московском издании сочинения Д. Маллета "Житие канцлера Франциска Бакона" в переводе поэта и ученого В. К. Тредиаковского предлагалось следующее объяснение термина "анекдот": "Есть еще род особенные истории, предлагающие о тайных и сокровенных делах, содеваемых государями, и называемые анекдотами не изданными в свет бытиями" ¹⁴ .

15 января 1765 г. Порошин в своем дневнике записал: "Сели мы за стол. Обедали у нас граф Захар Григорьич, граф Иван Григорьич [Чернышевы.- А. Ч. ], Иван Лукьянович Талызин, Алексей Иваныч Нагаев, граф Александр Сергеич Строганов... Во все почти время стола разговаривали о государе Петре Великом с должными ему похвалами, и о некоторых тогдашних анекдотах о князе-цесаре Ромодановском и проч.". Спустя несколько дней он продолжил: "Рассказывал я государю некоторые анекдоты, касающиеся до покойного его прадеда государя Петра Великого и до бабки его государыни императрицы Елизаветы Петровны" ¹⁵ . То есть придворные круги 1760-х годов воспринимали анекдоты точно так же, как их западноевропейские современники. Образованный российский читатель неплохо знал западные публикации (прежде всего на французском языке) анекдотов. В этих изданиях под анекдоты подпадали неизданные или малоизвестные рассказы, воспоминания, повествования.

С 1770-х годов термин "анекдот" утверждается и в отечественной журналистике. Не имея еще четкой специализации, русские журналы той поры ориентировались на любознательного читателя, способного воспринимать разнообразную информацию. Вот что сообщали в 1778 г. издатели "Санкт-Петербургского вестника": "Содержание сего журнала... будет вместилищем всех российских, как политических, ученых

стр. 137

и физических, так и до свободных наук и художеств, касающихся дел и известий, в коем разных склонностей читатели обретут для себя приятное увеселение". Этот журнал состоял из двух отделений, "из коих одно ученым, а другое политическим названо будет". Анекдоты печатались в первом отделении, а издатели воспринимали их как "мелкие сочинения для увеселительного чтения, состоящие или в российских подлинниках, или в переводах из лучших французских, немецких и английских периодических сочинений" ¹⁶ . Приведем некоторые места оттуда:

"Однажды славный парижской оперы певец заболел, коего место заступил другой, не столь искусный в пении. Сей, не имев счастия понравиться публике, возбудил лишь в ней смех, который приметя, он сказал: "Государи мои, я вашего смеха не разумею. Разве вы хотите, чтобы за 600 ливров петь таким голосом, за какой платят 3000". Сие смешное извинение успокоило слушателей и принудило их тотчас к молчанию" (с. 464 - 465); "Знатный вельможа упражнялся для увеселения своего в живописи, показал рисунки свои одному искусному живописцу, спрашивая его, каковыми он их находит. "Они очень изрядны,- отвечал сей,- но, чтобы Вам быть совершенным живописцем, не достает Вам только несколько бедности" (с. 465); А вот одно место из книги "Вечерняя заря" (1782. Ч. III): "Славнейший из всех китайских философов Конфуций предписывает начальствующим: во-первых, благосклонность, любовь и милость к своим подчиненным, а потом справедливость в словах, щедрость, прилежание к своей должности и благородную важность в поступках. "Есть ли начальник важен,- говорит он,- то заставит своих подчиненных почитать себя; есть ли он милостив, то сделается владетелем всех сердец; есть ли он любит справедливость, то получит доверенность и не навлечет на себя никакого подозрения; когда же он старателен, го его подчиненные постараются и сами чрез подражание ему притти в совершенство; есть ли он щедр, то с удовольствием будут они ему повиноваться" (с. 156 - 157). Наконец, выдержка из "Лекарства от скуки и забот" (СПб. 1787. Ч. II): "Один молодой прокурор, который тщился показать себя остроумным, спросил однажды у доктора Свифта в беседе с сим видом самоудовольствия, который всегда почти изъявляет скудоумие: "Государь мой, если б духовенство и диавол завели между собою тяжбу, то, как Вы думаете, кто бы из них выиграл тяжебное дело?!". "Без сомнения, выиграл бы диавол, - отвечал холодным образом доктор,- затем, что он привлек на свою сторону всех людей приказных" (с. 144).

Помимо "Санкт-Петербургского вестника" анекдоты публиковались тогда в вышеназванных журналах "Вечерняя заря", "Лекарство от скуки и забот", а также "Зеркало света", "Покоящейся трудолюбец", "Распускающейся цветок", нередко имея названия "достопамятные случаи", "замысловатые сказания" и пр. ¹⁷ . Издатели и редакторы, заявляя о полезных и увеселительных свойствах этих повествований, печатали также "любопытные", "детские", "театральные", "ученые", "китайские", "исторические" и иные анекдоты, сюжеты или полные тексты которых переводчики заимствовали из иностранной литературы. Эти анекдоты сохранили дидактическую направленность прежних переводов западных "замысловатых повестей" и никогда не опускались до злой сатиры либо откровенно насмешливого тона. Вот их типичные заголовки: "Отвращение от женщин, преодоленное мужеством женщины", "Награжденное трудолюбие", "Победа честности над склонностью ко злу", "Постоянство в добре", "Люция и Мелания или две великодушные сестры".

Подытоживая, заметим, что, как правило, шутливо-остроумные анекдоты были тогда короткими ("мелкими") рассказами, а "достопамятные", "исторические", "любопытные" - более пространными и приближались к историческим или беллетристическим повествованиям. Всех их объединяли малоизвестность или полная неизвестность публикуемой информации. Подобный статус анекдотов в России XVIII в. был отражен в "Новом словотолкователе", вышедшем в начале XIX века. Там сообщалось: "Анекдот... повесть о тайном случае, достопамятное происшествие любопытное; такие деяния или происшествия, кои не были еще напечатаны. Слово сие само по себе значит дела, которые не были еще обнародованы и при произведении которых действующие желали тайности".

Следует заметить, что там не содержалось ни одной остроты или, тем более, негативной характеристики в адрес императоров либо членов их семей. Может быть, современники вообще не знали подобных анекдотов? Хорошо знали, но лишь немногие из таковых дожили до наших дней. Верховная власть своими законодательными актами и системой политического сыска постоянно заботилась о поддер-

стр. 138

жании высокого социального статуса царственных особ. Законы Петра I и его преемников регулярно напоминали подданным о мерах наказания за "оскорбление императорской чести". Может быть, как раз поэтому Россия XVIII в. не знала ни одного издания анекдотов с критикой представителей царствующего дома, а их появление за рубежом вызывало резкий протест со стороны российских властей. По России подобные анекдоты ходили тогда в устной традиции. Подавляющая их часть осталась невостребованной, а отдельные дошли до нас в рассказах авторов дневников и воспоминаний. Пример - мемуары Екатерины II, к написанию которых она приступила в возрасте 15 лет, а в дальнейшем каждый раз составляла новые варианты в зависимости от изменившейся ситуации. Она называла анекдотами памятные случаи из жизни (личной и своих современников) или минувшей истории. Биографы Екатерины II отмечали, что ее воспоминания не во всем могут быть надежным источником, ибо императрица никогда не была непосредственной и всегда руководствовалась своими симпатиями или антипатиями к отдельным личностям. Стремясь оправдать свое законное право на российский престол, Екатерина II предлагала в мемуарах собственную версию событий дворцового переворота 28 июня 1762 г., а также приводила анекдоты с откровенно отрицательной характеристикой некоторых представителей дома Романовых. Недаром вплоть до революции 1905 г. в России была запрещена полная публикация этих записок императрицы, в которых, по мнению цензуры, слишком откровенно и "непохвально" рассказывалось о жизни царствующих особ.

Приведем выдержку из ее мемуаров о перевороте 1762 г.: "В то время, как она [императрица.- А. Ч .] шла с войсками в Петергоф, народ вообразил, что Петр III может приехать водою; несколько тысяч человек собралось на Васильевском острове, на берегу моря при входе в Неву, вооруженных камнями и палками, в полной решимости потопить всякое судно, которое прибыло с моря" (с. 512 - 513). Другая выдержка: "Царица Прасковья Федоровна, жена царя Ивана Алексеевича, старшего брата Петра Великого, была из дома Салтыковых... У царицы был неприятный и тяжелый характер, дочери ее были очень плохо воспитаны, они беспрестанно ссорились между собою и с матерью. К концу жизни последней ей пришла в голову фантазия проклясть их всех троих. Когда эта государыня была при последнем издыхании, Петр Великий просил ее снять это проклятие и, не будучи в состоянии добиться этого, бросился на колени и заклинал ее простить ее дочерей. Она смягчилась только по отношению к одной герцогине Курляндской, но что касается двух других, она их снова прокляла с их потомством на веки вечные" (с. 551 - 552).

Россыпь любопытных анекдотов записала в своем дневнике молодая англичанка Марта Вильмот, гостившая в начале XIX в. у Е. Р. Дашковой. Главным рассказчиком анекдотов (Марта иногда называет их "рассказами", "разговорами", "случаями") была сама княгиня, которая в правление Александра I отошла от активной политической и общественной деятельности, но продолжала заниматься хозяйством, писала статьи для московских журналов и сочиняла пьесы. 20 мая 1804 г. Вильмот записала в дневнике: "Просидели у княгини до двух часов ночи. Как обычно, разговор вращался вокруг дворов, придворных... Княгиня была очень оживлена. Она рассказала несколько анекдотов о Петре Великом, которого не любит" ¹⁸ .

Еще один пример из Дашковой: "А вот еще анекдот об императрице Анне. Она, кстати, считалась умной и достойной правительницей. Хорошо известно, что Петр Великий наказывал своих придворных тем, что заставлял их быть шутами, и среди тех, кто подвергся этому унизительному наказанию, было немало умных людей, носивших славные имена. Милостивая же императрица Анна пошла еще дальше и приказала однажды князю Голицыну стать... курицей! Для этого была приготовлена громадная корзина, в нее настелили сена, сверху положили пару дюжин яиц, и несчастный князь был вынужден сидеть на яйцах и кудахтать на потеху всему двору и к удовольствию безжалостной владычицы!" (там же, с. 401).

"Другой придворный анекдот, который рассказала вчера княгиня, таков: когда граф Панин (генерал) был еще мальчиком, он очень любил строить разные гримасы. Тогда правила императрица Анна. Как-то раз Панин стоял на часах в галерее и, по обыкновению, строил для собственного удовольствия рожи. Мимо как раз проходила императрица и, кончено, решила, что это гримасы в ее адрес. Гнев ее был ужасен. Она уже готова была приказать бить дерзкого кнутом и сослать его в Сибирь, но

стр. 139

рядом случился князь Куракин, кузен Панина и фаворит императрицы. Он объяснил Анне, в чем дело, и тем спас юного Панина от верной гибели" (там же, с. 415).

Вышесказанное убеждает, что именно XVIII в. был временем становления национальных исторических анекдотов в России.

Примечания

1. ПЫПИН А. Н. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб. 1857, с. 262 - 263; ПЕЛЬТЦЕРА. Происхождение анекдота в русской народной словесности. Харьков. 1898, с. 1; СПЕРАНСКИЙ М. Н. Переводные сборники изречений в славянорусской письменности. М. 1904, с. 329; МАСЛОВА Е. К истории анекдотической литературы XVIII в.- Сборник Отделения русского языка и словесности АН СССР, т. 101, 1928, N 3, с. 272 - 276; История русской литературы. Т. 1. М.-Л. 1958, с. 32 - 33; ДЕРЖАВИНА О. А. Фацеции. М. 1962, с. 81; НИКАНОРОВА Е. К. Жанры апофегмы и анекдота в массовой литературе XVIII века. В кн.: Проблемы изучения русской литературы XVIII века. Л. 1984, с. 21-28.

2. ДОВАТУРА. И. Повествовательный и научный стиль Геродота. Л. 1957, с. 65; ТРОЙСКИЙ И. М. История античной литературы. М. 1988, с. 98.

3. ГРАБАРЬ-ПАССЕК M. E. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе. М. 1966, с. 231; ФРОЛОВ Э. Д. Русская историография античности. Л. 1983, с. 260 - 261; ВЛАДИМИРОВ П. В. Великое зерцало. М. 1884, с. X.

4. БРАЧЧОЛИНИ П. Фацетии. М.-Л. 1934, с. 58.

5. Апофегмат, си есть соплетенных, кратких повестей книга 1-я. Кратких и сокровенных повестей книга 2-я, в ней же положенная словеса царей, королей, воевод, сигклитик и иных старейшин. Кратких и узловатых повестей книга 3-я, в ней же заключаются повести лакедемонов. Кратких и узловатых повестей книга 4-я, в ней же положенная гадательства честных жен и благородных дев не простых (см.: ПЕКАРСКИЙ П. Наука и литература при Петре Великом. Т. II. СПб. 1862, с. 264). Название первого печатного издания в России: "Кратких, витиеватых и нравоучительных повестей книги три. В них же положены различ-ныя вопросы и ответы, жития и поступки, пословицы и беседования различных философов древних. Переведена с полского на славенский язык". М. 1711 (см.: Описание изданий гражданской печати, 1708 - январь 1725гг. М.-Л. 1955, с. 119 - 120). О последующих изданиях: Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века, 1725 - 1800. Т. 1. М. 1962, с. 130 - 131; Книга: исследования и материалы. Сб. XXII. М. 1971, с. 134 - 135.

6. Хотя и Будный отобрал из западного сборника только то, что ему показалось наиболее интересным и поучительным для польского читателя, а также включил в свою книгу сведения из польской жизни и нередко заменял иностранные имена на польские (ЛУЖНЫЙ Р. Древнепольская традиция в литературе русского Просвещения. В кн.: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Л. 1975, с. 182).

7. История русской литературы. Т. 2. М.-Л. 1948, с. 413.

8. ЛУППОВ С. П. Книга в России в послепетровское время, 1725 - 1740. Л. 1976, с. 152, 165, 179, 265, 280.

9. РАК В. Д. "Товарищ разумный и замысловатый" (1764) и его источник. В кн: Сравнительное изучение литератур. Л. 1976, с. 226 - 227.

10. МАСЛОВА Е. УК. соч., с. 275 - 276; Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века, 1725 - 1800. Т. 3. М. 1966, с. 106. Курганов, в свою очередь, спокойно черпал и сюжеты, и тексты из сборника П. Семенова 1764 года.

11. Семена Порошина записки, служащие к истории его императорского высочества благоверного государя цесаревича и великого князя Павла Петровича. СПб. 1881, с. 223.

12. КОЛБАСИН Е. Я. Литературные деятели прежнего времени. СПб. 1859, с. 189.

13. ПУШКИН А. С. Избранные сочинения в двух томах. Л. 1961, с. 486 - 487.

14. ВАСИЛЕВСКАЯ И. А. К вопросу о формальной дублетности иноязычной лексики в заимствующем языке. В кн.: Процессы формирования лексики русского литературного языка. М.- Л. 1966, с. 293.

15. Семена Порошина записки, с. 225, 238.

16. Санкт-Петербургский вестник, 1778, ч. 1, без стр.

17. См. о них: НЕУСТРОЕВ А. Н. Указатель к русским повременным изданиям и сборникам за 1703 - 1802 гг. и к историческим розысканиям о них. СПб. 1898, с. 21сл.

18. ДАШКОВА Е. Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М. 1987, с. 260.