Автор статьи - индолог, занимающийся исследованием творчества индийских англоязычных писателей, за последнее время уже представила на суд читателей нашего журнала несколько очерков о различных аспектах жизни и творчества С. Рушди. В публикуемом заключительном очерке автор анализирует своеобразие и оригинальность романов С. Рушди через призму важнейших этапов его биографии, его духовного мира, в частности отношения писателя к религии, в том числе к исламу.

Е. КАЛИННИКОВА, Кандидат филологических наук

  
  
 В том, что известно, 
 пользы нет. 
 Одно неведомое нужно. 
  
 

Иоганн Вольфганг Гете

Вот уже более четверти века* имя индийского писателя Салмана Рушди приковывает к себе внимание читателей из всех стран мира, потому что его творчество своеобразно и необычно.

С. Рушди обладает удивительной способностью заинтриговать читателя неординарным сюжетом с мистической приправой и юмором, доходящим до сатиры, перерастающей в гротеск. Он не теряет связь с читателем и умело поддерживает ее лирическими отступлениями, в которых делится своими откровениями то в виде монолога или диалога, то интригует собеседника притчами о птице Симург или Спящей Красавице, а иногда погружается в поток событий новейшей истории и призывает на родном языке урду: "дунья декхо" - "посмотри на мир". И перед глазами читателя, действительно, встают картины не имперской Индии, а современного Бомбея, Карачи, Исламабада, вторжение китайских войск в Индию во время пограничных конфликтов начала 60-х гг. и ввод советских войск в Афганистан в конце 70-х гг. Он описывает древние Мекку и Медину, но не забывает показать и Лондон наших дней, переполненный эмигрантами с Востока. Он делает читателя "свидетелем" убийства пакистанской девушки в столице Англии. Она не является героиней его романа, а всего лишь представлена жертвой религиозных догматиков, эффектной иллюстрацией хроники криминальных событий.

ЕГО КНИГИ КАК МАГНИТЫ ПРИТЯГИВАЮТ ВНИМАНИЕ ЧИТАТЕЛЕЙ

Когда Рушди сталкивает настоящее с прошлым или прошлое с будущим, читатель легко мирится с такой сюжетной "перетасовкой" и с любопытством наблюдает за переносом героев в будущее и их трансформацией, ибо эта "неформальная" логика в общем повествовании оправдывается, выглядит как художественный прием постмодернизма, как пикантная оригинальность стиля.

Поэтика писателя непосредственно зависит от некоторых дета-

* В 1981 г. С. Рушди получил Букеровскую премию за роман "Дети полуночи".

лей: прежде всего, как он видит окружающую действительность, преломляя ее в художественный мир, какими образами он его населяет, насколько тонко ощущает жизнь, какими эмоциями насыщает текст, - из всех тех компонентов складывается стиль писателя.

В чем же специфика творческого успеха Рушди? В его всеобъемлющей эрудиции, художественной взыскательности, в ироничности, сатиричности, остроумии, в метафоричности и афористичности языка. Вот магниты, которые притягивают внимание читателей к этому мастеру. Его поэтика позволяет одновременное использование всех прежних художественных методов и современных направлений. На некоторых из них необходимо остановиться, и начну я с критического реализма. Впечатление о творчестве Рушди оказалось бы неполным, если читателя не познакомить с фрагментом об обращенном в ислам Османе, ранее известном как "неприкасаемый".

Действие эпизода, взятого из главы "Айша" романа "Сатанинские стихи", происходит в вымышленной стране "Перистан", но деревня называется Титлипур. Писатель постоянно возвращается к индийским именам, к индийской действительности: "Один молодой человек (работник Айши. - Е. К.) сидел недалеко от входа в жилище.., - как будто он был охранником Айши, хотя она не нуждалась в защитниках. Он считался прежде внекастовым, неприкасаемым из соседней индусской деревни Чатнапатна, но после обращения в ислам ему дали имя Осман...

Деревня Титлипур разрослась под сенью огромного дерева баньяна - единственного монарха, который правил с помощью многочисленных корней на площади более, чем полмили в диаметре. И теперь дерево настолько вросло в деревню, а деревня - в дерево, что в таком тесном переплетении невозможно было отделить одно от другого... Когда собирался панчаят деревни*, старейшины восседали на самой мощной ветке баньяна"...¹

Иногда писатель спохватывается - не слишком ли глубоко зашел он в "заросли индийского баньяна". Если бы на государственном флаге Индии потребовалось символическое изображение флоры страны, то им вполне мог бы оказаться баньян, как на флагах Ливана - кедр, а Канады - кленовый лист. Однако Рушди напоминает читателю: "Это была мусульманская деревня.., куда приходил Осман, надеясь, что обретенное им новое мусульманское имя принесет ему больше добра, чем предшествующее индуистское. Махатма Ганди неприкасаемых называл "божьими детьми", но как "дитя Бога" в Чатнапатне Осман не имел права даже набрать воды из общественного колодца, потому что прикосновение внекастового осквернило бы питьевую воду"².

Здесь под критику Рушди попал не ислам, а индуизм. Образная система, природа, социальная структура общества, казалось бы всё - от Индии, но оно, как в жизни на Деканском полуострове**, плотно переплетено со всем мусульманским, и уже не знаешь, как в данном случае сказать, от Пакистана или "Перистана", но главное - это жизненная правда - островок реализма, который, как и в других романах, встретился и в "Сатанинских стихах".

Рушди всегда шел и идет своим путем. Наблюдательный писатель не только внимательно глядел на окружающую жизнь, но изучал ее и переходил от "глядения" к "видению" на близком расстоянии. Такая "близорукость" С. Рушди способствовала удачному превращению исторической хроники в художественный текст высокой пробы.

Однако нельзя пожаловаться и на историческую "дальнозоркость" Рушди, с которой писатель успешно справляется, когда выхватывает не из современных ноутбуков, а из запыленных скрижалей эпизоды времен халифата, т.е. VII-VIII вв. ("Сатанинские стихи"). Даже в романах, где действие происходит в виртуальном мире ("Гримус" или "Гарун и море сказаний"), где свободно витает фантазия вне времени и пространства между небом и землей, Рушди без напряжения умеет подать материал в сказочно-мифологическом жанре, так, что читатель остается удовлетворенным. Следует помнить еще такой замечательный факт: Салман Рушди - полиглот, знает семь языков, он - человек трех культур и себя считает "гибридным писателем", а потому ему многое доступно, чего другие постигнуть не в состоянии. Читателям следует принять во внимание такую посланную ему судьбой данность и простить некоторую непривычную офтальмологическую странность писателя-уникума.

Не стоит забывать еще об одной специфике стиля Салмана Рушди: он мастер иронии и юмора, которые являются также одной из основных опор его творчества. В качестве иллюстрации можно остановиться на семейной зарисовке супружеской пары Суфьяна и Хинд. Как легко и умело подается характеристика двух супругов: "Эта Хинд, так прочно укрепившаяся в "восклицательной моде".., когда-то была смущающейся невестой с благородной душой, воплощением доброго юмора. Жена эрудита - школьного учителя Суфьяна в г. Дакке - приняла свои обязанности с большим желанием как безупречный помощник, приносящий своему мужу кардамоном пахнущий чай, когда он задерживался над проверкой тетрадей с сочинениями... о романах Бибхутибхушана Банерджи и метафизике Тагора, в стремлении быть достойной мужа, который мог цитировать свободно как Ригведу, так и... военные отчеты Юлия Цезаря, а также "откровения" Святого Джона. В те дни Хинд восхищалась его плюрализмом мнений, открытостью ума и боролась на своем фронте кулинарии, стараясь провести к линии научного синтеза мужа свою параллель эклектизма в познаниях индийской кухни: например, в ее меню входило как приготовление "досаза" - блинчиков из рисовой муки, начиненных овощами - блюда южной Индии, так и мягких тыквенных шариков северного Кашмира. Ее супруг с благодарностью постигал гастрономический плюрализм, переросший вскоре в большую страсть. В то время пока секулярист Суфьян глотал многосто-

* Панч - пер. с хинди - пять; панчаят - пять руководителей индусской деревенской общины.

** Индостан иногда называют Деканским полуостровом, так как почти весь Индостан занимает Деканское плоскогорье.

роннюю культуру субконтинента.., его жена пекла и ела в огромных количествах свою продукцию. Поскольку она поглощала разнообразные блюда Хайдерабада и острые соусы с йогуртом Лакнау, ее фигура начала изменяться, потому что все это меню должно было обрести пристанище, и она сама стала напоминать расплывшуюся округлую массу: субконтинент без границ, потому что пища, как вы знаете, проходит через все кордоны"³.

Здесь безупречно знание индийской психологии как мужа - учителя истории, так и жены-домохозяйки, обладающей кулинарными способностями. Хинд вполне оправдала пословицу "Путь к сердцу мужчины лежит через желудок", но ведь сколько иронии Рушди вложил в описание семейных отношений и индийских блюд, сдобренных большой дозой юмористической приправы...

На фоне личных драм поднимаются и вскрываются политические, конфессиональные и национальные проблемы. Сейчас писатель живет в США, но в книгах высказывается об Америке и элитарных американцах критично и иронично. Неслучайно нобелиат В. С. Найпол* говорил: "Поэт всегда должен быть в оппозиции к властям, иначе он мертв"⁴. И Рушди одобряет это мнение.

С. Рушди покоряет читателя и своеобразным чудо-языком. Для него язык - орудие искусства, которым он владеет в совершенстве. Он не просто обладает чувством слова, а занимается лексической эквилибристикой, в которой рождаются россыпи шуток, насмешек, шаржей. Каламбуры - отличительное качество его стиля.

Один из критиков восторженно отозвался о творчестве Рушди, задав риторический вопрос: "Сколько ангелов может танцевать на острие каламбура?" И сам же ответил: "Вероятно, великое множество: сколько волос на голове". Жаль, что жонглирование словами не всегда поддается безупречному переводу, но ряд примеров можно продемонстрировать.

В романе "Сатанинские стихи" есть такой эпизод: Джибрил Фаришта познакомился с Салахуддином Чамча - поклонником Запада, который не равнодушен ко всему английскому, и решил переиначить его имя. Поскольку слово "чамча" в переводе с урду означает "ложка", а по-английски "ложка" - "спун", то Джибрил уверенно ему сказал: "Если ты английская ложка, то изволь быть Салли Спуно"⁵.

Или еще одна фраза, когда речь идет о периоде "открытия Индии": "Мы были не столько субконтинентом, сколько субприправой, то есть покоренными из-за пряностей", и несколько предложений, которые могут служить своего рода афоризмами: "Где нет веры, там нет богохульства". "Иногда легенды настолько реальны, что они становятся убедительнее фактов из жизни". "Жизнь должна продолжаться до тех пор, пока она больше длиться не может". "Ничего не ожидай, и тебя не коснется разочарование".

Последняя фраза имеет право стоять на одной ступеньке с известным изречением Оскара Уайльда: "Не задавай вопросов, и тебе не будут лгать".

Салман Рушди черпал материал для своих романов большей частью из окружающей его действительности, если не считать его линию фантасмагорий и "полетов на луну". Иногда прототипами своих героев выбирал друзей, коллег, знакомых из реальной жизни, а нередко обращался к самому себе. Alter ego ("другой я") - излюбленный прием писателя, и он его применял в романах "Дети полуночи", "Стыд", "Сатанинские стихи", "Последний вздох Мавра", "Ярость" и т.д.

Его персонажи, а иногда и герои, носят уже в последних романах наравне с индийскими европейские имена, например, в "Последнем вздохе Мавра", "Ярости", "Шалимаре-клоуне". Некоторые критики иногда называют Рушди английским писателем. Но я с ними не соглашаюсь, а разделяю мнение индийского писателя Шаши Тхарура, который в газете "Файненшл Таймс" отозвался возвышенно о творчестве писателя: "Рушди - все еще наш самый экстравагантный, изобретательный стилист в прозе, писатель, оригинальность которого захватывает дух"⁶.

СТРАСТЬ К ЭПАТАЖУ

Салман Рушди часто бывает непредсказуемым в описании вещей, предметов, явлений, которые он познал с детства и полюбил. Речь сейчас идет о его любимом Бомбее. Например, настроенному уже на определенный лад читателю писатель неожиданно предлагает всего-навсего одну фразу, которая в корне меняет прежнее писательское лояльно-ласковое отношение к родному

* Видьядхар Сурьяпрасад Найпол - лауреат Нобелевской премии, писатель индийского происхождения.

городу: "Представьте, если сможете, изощренно верное ритуалу (О! и матримониально-одержимое) официальное общество времен английской писательницы Джейн Остин (XIX в.), причеренкованное к зловонно-кишащему Лондону, воспетому Диккенсом, полное неразберихи и неожиданностей, как рыбья утроба, набитая извивающимися червями: соедините все и взболтайте в мешанине из имбирного пива с аракой, добавьте для цвета фуксина, вермильона, багреца и известки; спрысните все это проходимцами и шлюхами, и вы получите нечто, напоминающее мой потрясный родной город"⁷. Вот такой неожиданный поворот в оценке любимого Бомбея в 2001 г. совершил Салман Рушди. Комментарии излишни.

Отдельные эпизоды из романов писателя часто носят гротесковый характер. Пожалуй, удачным примером из романа "Стыд" может служить описание семейной жизни младшей дочери Резы Хайдара - Навид. Творчеству Рушди вообще присущи сатирические краски, которые в данном случае сгущаются настолько, что "достигают консистенции" эпатажа. Ошеломляющей темой для насмешки Рушди избрал деторождение в рекордный срок. Навид, вышедшая замуж за спортсмена Тальвара Ульхака, скоро превратилась в "супермногодетную мамашу", чему способствовало и необычное поведение мужа. Для подтверждения обратимся к тексту: "Через год генерал Реза Хайдар стал дедом. Дочь Навид родила двойню - мальчиков. Генерал настолько обрадовался, что забыл даже о том, что истинным отцом его дочери был любовник его жены - Синдбад Менгал. Еще через год родилась тройня, а еще через год - четверня девочек - за три года девять внуков: Бегум Навид Тальвар рожала детей одновременно с постоянной прогрессией: пять душ, затем шесть: три мальчика и три девочки. Словом, когда Хайдар посоветовал им предохраняться, Тальвар вознегодовал на рекомендации тестя, ибо в его совете заключалось безбожие. Вскоре он оказался отцом 27 детей и уже забыл, сколько дочерей и сколько сыновей у него было. Тальвар Ульхак любил детей, и он вычислил, какие именно ночи для жены самые благоприятные для зачатия. Он навещал жену раз в год и предупреждал, чтобы она была готова, потому что пришло время для посева, и она чувствовала, что ее почва готова принять семя. Бегум Навид не видела никакого спасения, потому что знала - если женщина желанна, то мужчина ее везде настигнет и начинит ее"⁸.

Конечно, такая суперфантастика - для забавы читателей, для разжижения политических интриг - вполне закономерна для художественного текста, и подобный литературный ход может только приветствоваться, но у Рушди встречаются и другие "картинки". Здесь и лексика подобрана уже ненормативная и во всем ощущается развязность. С. Рушди злоупотребляет рассуждениями о развратных связях, которые здесь как раз уместны, поскольку способствуют раскрытию отрицательного персонажа: "Билли Батута - это бесполезный кусок дерьма. Пакистанский плейбой, сосредоточил ... каникулярный бизнес "Путешествия Батуты" на флотилии супертанкеров. Рулевой флотилии, в основном известный связями со звездами индийского кино, согласно слухам, предпочитал женщин с огромной грудью и пышным задом, которых он усиленно "обрабатывал" и воздавал должное. В конце концов, что хотела Мими от плохого Билли? Его сексуальный инструмент... Для таких "плейбоев", как Батута, белые женщины - неважно, толстые они или худые, еврейки или европейки - ему безразлично - главное, что белые женщины у него предназначались лишь для совокупления, а затем - забвения... То, что ненавидишь в белых, любишь в коричневой "шоколадке"... А когда и эта надоест, страсть поднимется к "перевернутой" черной. Слепая приверженность одному и тому же типу женщин не является показателем мощи мужчины"⁹.

Однако подобный пассаж, вернее эпатаж, щедро сдобренный натурализмом, показывает четко критическое отношение писателя к своему "падшему персонажу" и тем самым убедительно развенчивает маньяка и деградированного циника.

КТО ВЫ, МИСТЕР РУШДИ: АТЕИСТ ИЛИ МУСУЛЬМАНИН?

  
  
 Чтобы понять писателя 
 Надо знать его биографию.  
  
 

Сент Бев

Салман Рушди родился в мусульманской семье. Несмотря на это, некоторые считали и считают его "антимусульманином". Но почему именно сейчас он заговорил о реформе ислама?

Бомбей, где он родился (административный центр штата Махараштра), - сосредоточение многих народностей, в котором доминируют маратхи и хиндустанцы. Но писателю судьба послала родителей - кашмирцев. Кроме того, в Махараштре представлены многие религии, однако приверженцы индуизма в нем преобладают. Тем самым Салман с детства принадлежал к меньшинству - как национальному, так и конфессиональному.

Родители не придавали этому значения, но все-таки дружбу с мусульманами не поощряли, и сына отдали учиться сначала в индийскую англоязычную школу, а после 14 лет отправили в Англию, где он продолжил образование в Лондонском колледже. Позднее Салман поступил в Кембриджский университет.

Он хотел познать историю и философию религий и, в частности, ислама. Тщательно изучил Коран, его аяты, затем хадисы, но не мог согласиться со всеми положениями шариата. Еще в студенческие годы в душу Салмана закралось сомнение в абсолютной правильности законов священной книги мусульман. Это был "первый звонок", и с тех пор он вынашивал мысль о написании романа "Сатанинские стихи" и, наконец, в 1988 г. завершил свое "роковое" произведение.

На протяжении всей жизни С. Рушди одолевают сомнения, а отсюда возникают и идейные колебания. Достаточно сопоставить зигзаги его отношения к религии в разные времена по его собственным признаниям: "В юности я был очень религиозным, - пишет он в журнале "Тайм" 27 февраля 1989 г. - Однако в процессе духовной вестернизации разочаровался в исламе. Теперь я не верю..." Ровно через год, в феврале

1990 г., в газете "Индепендент он Санди" он заявляет: "Я никогда не верил и сейчас не верю ни в какого бога", - т.е. Рушди этими словами признался, что он - атеист.

Однако после этого признания Рушди пошел "по новому кругу": в 1991 г. он вновь принял клятву верности исламу и обещал не давать согласия на переиздание "Сатанинских стихов". Но... клятву не сдержал, а скандальный роман вновь издал огромным тиражом.

Кем он стал теперь? Правоверным мусульманином или клятвопреступником? Кажется, что писатель представляет собой симбиоз добра и зла, и с этим комплексом живет и творит. Однако Рушди своим странным поведением и фантастическим творчеством постоянно удивляет людей. С ним можно согласиться или, наоборот, выступать против, но равнодушного отношения к нему быть не может. Он и сам неравнодушен к жизни, его всегда волнуют не только происходящие события, но и те старинные законы, которым до сих пор подчиняется мусульманское общество.

С. Рушди сейчас предлагает реформировать ислам и объясняет почему: "Исламская реформация необходима не только для борьбы с идеологами джихада, но и с удушающей атмосферой традиционных медресе. Нужно широко распахнуть окна закрытых общин, чтобы впустить туда свежий воздух, в котором они нуждаются". Что касается Корана, то "писатель предлагает изучать его отнюдь не как священный, а как исторический источник, причем учитывать, что законы, заложенные в VII-VIII веках, должны уступить требованиям XXI века"¹⁰.

С. Рушди волнуют многие вопросы. Все ли права, записанные при основании религии, остаются неизменными навсегда? Как обстоит дело с наказанием за супружескую измену (побивание женщины камнями) или воровство (отсечение руки)? Как быть с мусульманским правом о наследовании, которое позволяет вдове наследовать лишь одну восьмую часть, а сыновьям в два раза больше, чем дочерям? Почему в исламской юриспруденции свидетельское показание женщины ценится в два раза меньше мужского? Почему существует сегрегация женского населения в мусульманских странах? Почему девочки учатся отдельно от мальчиков, а в школах и учреждениях предпочтения руководящего состава остаются за мужчинами? Зачем женщины при выходе на улицу обязаны носить хиджаб - платок, скрывающий волосы, а также платье до пят, ибо нигде не должно быть видно обнаженного тела. Почему в семье до сих пор мужчины предпочитают иметь сыновей?.. В своей книге "Переступи черту" Салман Рушди откровенно пишет о "бесчеловечном" положении женщин и выступает за ее эмансипацию.

Однако не надо лукавить, и, по крайней мере, с одним законом VII в. Рушди вполне солидарен: мусульманин имеет право не один раз жениться, т.е. ему разрешается иметь две, три, четыре жены.

Рушди выполнил его по предлагаемой норме. Правда, у него не одновременно, но последовательно было четыре жены: англичанка Кларисса Луард, американка Маргарита Уиггенс, англичанка Элизабет Уэст, а последняя - индианка Падма Лакшми, с которой он в 2007 г. тоже развелся.

Словом, жизнь Салмана Рушди продолжается, и его произведения, идеи следует воспринимать критически, как следствия его собственных противоречий и контрастов его судьбы. Но ясно одно, что он человек и Востока, и Запада. Киплинговская формула "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут" устарела. В данном контексте они "сошли с мест" и соединились в одном лице - Салмане Рушди.

КТО МОЖЕТ СРАВНИТЬСЯ С РУШДИ?

Казалось бы, столь нестандартного писателя, стоящего от всех поодаль благодаря своим специфическим особенностям, нельзя легко сравнивать с другими "братьями по перу". Но в реальности оказалось как раз наоборот. Многие критики, обратившие внимание на творчество Рушди, часто проводят параллели с другими писателями.

Можно начать с Милана Кундеры*, который, прочитав "Сатанинские стихи" Рушди, сразу вспомнил о Рабле, в книгах которого сочетаются правдоподобие и вымысел, аллегория и сатира. В статье "Когда Панург перестанет быть смешным" в одном из первых абзацев Кундера объединяет их зачины романов: "Подобно тому, как на первых страницах книги Рабле Гаргантюа падает на мировые подмостки из уха матери, в "Сатанинских стихах" С. Рушди два героя вываливаются из взорванного самолета и летят вниз, болтая и распевая песенки, да и вообще ведут себя комично и совершенно непредсказуемо"¹¹.

Поднимая Рушди до раблезиано-свифтовского уровня, Кундера заверяет, что иногда он чет-

* Милан Кундера - известный чешский писатель, поэт и драматург. В 1984 г. он завоевал популярность романом "Невыносимая лёгкость бытия", который успешно был экранизирован и принес автору еще большую славу.

ко слышит нотки "пантагрюэлизма". У Рабле в романе дерзкое свободомыслие, пародии на окружающее общество, гротеск. Русский литературовед М. Бахтин назвал "Гаргантюа" образцом "празднично-карнавального искусства". Если бы Бахтин дожил до выхода "Сатанинских стихов", то, возможно, он согласился бы с мнением сирийского литературоведа Садыка аль-Азм: "Карнавальность романа Рушди налицо и служит добру. Карнавал "Сатанинских стихов" присутствует во всем: актерах, режиссерах, масках, церемониалах, гротесках, метафорах, клоунах и т.д. Откровенность карнавальности Рушди ощутима в мыслях и высказываниях о прошлом и будущем ислама... "Сатанинские стихи" - роман высокого модернизма, по уровню равный произведениям Брехта, Чаплина, Бонуэля, Джойса, Балтмена"¹².

Тот же самый специалист по творчеству Рушди высказал еще любопытную гипотезу. "Если Нобелевский лауреат Наджиб Махфуз - арабский Бальзак, то я склонен думать, что Салман Рушди - мусульманский Джеймс Джойс. Мне кажется, что те же самые силы культуры, исторические процессы и социальная оппозиция, которые сотворили арабского Бальзака, сделали, вероятно, возможным появление мусульманского Джойса"¹³.

Интересную оценку роману дает индийский литературовед Маджибуддин Саид: "Когда "Дети полуночи" были впервые опубликованы, роман приветствовался как художественное произведение, требующее сравнения с такими отличающимися друг от друга писателями, как Свифт, Джойс, Маркес, и с традициями столь различных художественных методов, как модернизм, постмодернизм и эпический стиль "Махабхараты" и "Рамаяны". Если "Дети полуночи" достигли успеха на Западе благодаря частичному овладению модернистской и постмодернистской техникой, то в самой Индии тому содействовала возможность "рассказывать странные мифы в непринужденной манере"¹⁴.

Подобная характеристика восточных специалистов, с которой следует согласиться, дает основание утверждать, что творчество Рушди может быть названо "гибридным". Если серьезно подходить, то "гибридность", считает индийский литературовед Мукерджи, свойственна большей части постколониальной литературы Индии вообще.

Естественно, Индия никогда не жила в вакууме, и в интеллектуальную сферу также проникали новые веяния западно-европейских авангардистских течений, а также философия экзистенциализма и фрейдизма, но мало кто вспоминал философа XIX в. - Фридриха Ницше. Отбрасывая прочь крайности его идеологии, Рушди интересовался лишь отношением Ницше к религии и проблеме Добра и Зла.

Почти все философы признавали наличие злого поведения даже у самого доброго человека и возможность развития добродетели у самого отъявленного негодяя. Еще Кант говорил: "И злой - не дьявол, и добрый - не святой". Издавна диалектика добра и зла выражалась в учениях о добродетели как о "срединном пути" (буддизм), о "золотой середине" (конфуцианство), о "двойном поведении" (даосизм).

Этой проблеме уделял большое внимание немецкий философ Фридрих Ницше, особенно в своей работе "По ту сторону добра и зла"*. Ницше любил заповедь: "Не сотвори себе кумира". Он считал: каждый должен идти своей дорогой, иначе он не создаст свою единственную жизнь. Он предпочитал больше учиться у жизни, чем учить жизнь, больше сомневаться, чем следовать традиции. В этом смысле характерно его отношение к религии, и Рушди в этом плане имеет с ним некоторое сходство.

Ницше считал, что христианство породило раба. Выступая его противником, Ницше назвал свое учение антихристианским, а себя Антихристом. "Уметь сохранить себя: это высшая проба независимости", - это основная идея ницшеанского учения, и она созвучна Рушди, который на всем протяжении своего творчества под тем или иным ракурсом ставил в своих произведениях проблему добра и зла и критически относился к мусульманской религии, к морали шариата.

Писатель знал девиз Ницше: "Я не человек, я динамит"¹⁵, и уже давно занимает определенную позицию и считает, что ислам формирует зависимое, несамостоятельное сознание, смирение, несвободу человека. Для Рушди религия стала символом зависимого, "несчастного" сознания (романы "Стыд", "Сатанинские стихи").

По-разному можно не соглашаться с религией. Одно дело - мягкая усмешка Р. К. Нарайана над святыми отцами, его добрая ирония, и совсем другое дело - едкая сатира и "завуалированные" выпады Рушди против ислама. Если судить по его противоречивым заявлениям, то, пожалуй, мировоззрение Рушди можно считать антимусульманским, а его самого если не антимусульманином, то атеистом.

Среди людей господствует мнение, что религия - едва ли не единственная нравственная спасительница народов (будь то христианство, ислам, иудаизм и др.), ибо она способна дать человеку подлинный подъем духа, она - действенное средство массового воспитания морали. Просматривается ли в этом снисходительная забота о простом человеке, который благодаря религии сможет стать добродетельным? На эту тему у Ницше есть свой афоризм: "Добродетель - значит тихо сидеть в болоте". Такое поведение "не по нутру" С. Рушди. Он не любит "стоячее болото", в котором ему предлагают "сидеть". Согласно своему темпераменту, он даже в вынужденном "подполье" усидеть не может. Рушди нравился и другой афоризм Ницше: "Нужно иметь мужество во плоти, чтобы выдержать его, нужно не знать страха"¹⁶. И Рушди истинно имеет мужество и не знает страха.

Ницше жил под девизом Amor fati - "Люби судьбу", то есть не только терпеливо сноси неизбежное, а люби его. Салман Рушди - частых "парадоксов друг", и результат его суждений трудно предвидеть. Если исходить из его жизненных обстоятельств, то он не очень благодарен судьбе, хотя ценит, что трагический приговор к смерти в один день сделал его мировой знаменитостью. В его творчестве можно выделить кри-

* Ницше Фридрих. Сочинения. Калининград, 2005, с. 410 - 411.

тические моменты настроения зла, бестактности, жестокости, но одновременно можно обнаружить и доброе направление, когда он выступает за осуществление прав человека, за человеческое достоинство и эмансипацию женщин, когда поднимает голос против эксплуатации, расизма, насилия.

Рушди, конечно, противоречив, но вспомним слова самого Будды: "И не было, и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицаний или только похвалы". Порой граница добра и зла стирается. В какой-то степени Рушди можно даже назвать "по ту сторону" моралистом, исповедующим мораль без назидания, без абсолютных истин. Готовой истине на все времена он предпочел свободу слова, независимость суждений и оригинальность мыслей. О таких людях часто говорят: "Не черт, не ангел, а человек".

Социально-политические и одновременно фантастические романы С. Рушди талантливы, оригинальны, остроумны. Они интересны, актуальны, экстравагантны. Самобытный юмор и мастерство писателя с лихвой по-разному оценено как литературными критиками, религиозными служителями, политическими деятелями, так и просто читателями.

"Полифоническое" творчество Рушди неповторимо. Концентрированные идеи прессуются в сквозные темы добра и зла, мифа и реальности, гибридности культур, синтеза и контрадикции (противоречия) Востока и Запада.

Трудно давать четкую характеристику такому феноменальному человеку, как Рушди. Вероятно, читатели ощутили, что тривиальный подход и шаблонные оценки тут неуместны. К Рушди, пожалуй, условно могли бы подойти самокритичные стихи Евгения Евтушенко из его "Пролога":

  
  
 Я - разный, я - натруженный 
                             и праздный, 
 Я целе- и нецелесообразный, 
 Я весь несовместимый, 
                             неудобный, 
 Застенчивый и наглый, злой  
                                  и добрый. 
 Я так люблю, чтоб все  
                             перемежалось, 
 И столько всякого во мне  
                           перемешалось  
 От Запада и до Востока...17 
  
 

РУШДИ - ГРАЖДАНИН МИРА, НО... КАКОГО?

Витиеват жизненный путь англоязычного индийца Салмана Рушди: родился и детство провел в Индии, юность и зрелые годы прошли в Великобритании, а в последние семь лет он предпочел сменить жару Бомбея и лондонский смог на более благоприятный климат Северной Америки. С точки зрения писателя, в этом уголке земли у эмигрантов появляется особое настроение: у них возникает вера в свои силы, чтобы осуществить мечту и познать свободу. Такое мироощущение является не чувством, а состоянием души.

В США С. Рушди познал комфорт раскованности: его никто не преследует, в его доме не присутствует охрана - "гости с автоматами", его книги продаются, и никто не бросает их в пламя костров "аутодафе". Его, представителя индийской диаспоры, никто не называл "черным дроздом"*, и ни разу нигде Салман не видел плаката "Wogs go home" ("Чужие, уходите домой"). Более того, его никто не называл "белой вороной". Напротив: у окружающего общества он заслужил уважение неустанным творческим трудом. Благодаря оказанному доверию Рушди стал председателем ПЕН-клуба. Его коллеги не придавали значения тому, что он индиец, что его родным языком является урду. Их не шокировало понятие билингвизм - "двуязычие". Уж если быть педантом и обратиться к истории нашей литературы, то сам А. С. Пушкин благодаря дворянскому воспитанию с детства был двуязычным и писал стихи не только на русском, но и на французском языках. Да и Достоевский поговаривал о двух родинах: России и Европе. И такие таланты России, как Набоков или Бунин - люди, некогда покинувшие Россию или Советский Союз, жившие или живущие за рубежом, это гордость нашей русской культуры.

Когда Мстислава Ростроповича пригласили во Французскую Академию искусств и присвоили ему звание академика Франции, корреспондент "Пари-матч" поздравил и сказал:

- Вы стали французом на все сто процентов.

- Нет, я русский. И по крови, и душой, - был ответ.

Впрочем, Ростропович добавил, что сердце его принадлежит Франции, которая приютила его много лет назад, но семья его - весь мир. "Мой дом - везде", - сказал он¹⁸.

М. Ростроповича и С. Рушди можно назвать космополитами, но не в том страшном смысле - предателя родины, в каком его представляли в СССР в 50-х гг., поставив это понятие с ног на голову, а в значении "гражданин мира". На эту тему рассуждает наш современный писатель и ученый Николай Шмелев, - ныне академик, директор Института Европы РАН, - в своем эссе "Я верю": "Космополит - это человек, который, прежде всего, пытается охватить культуру всего мира. Ведь мировое человечество прошло многовековой путь, думая, изобретая, открывая, достигая подлинных высот духа. Разве от этого можно отказываться? Наоборот - нам просто необходимо жить и работать с поправкой на культуру мировую! Не принимаю противопоставления: космополитизм - патриотизм. Если угодно, это одно и то же, только космополитизм - это обогащенный патриотизм, так бы я сказал. ...Но я не хочу отказываться от тех гигантских богатств, которые предлагает мне мир"¹⁹.

В таком ракурсе совсем по-иному воспринимается и творчество индийского писателя Салмана Рушди. Его романы охватывают не только индийскую культуру, но и мировое культурное наследие. Разве есть что-то предосудительное в том, если русский, английский, американский или индийский писатель "завоюют" для родины мир? И разве вновь не витает в воздухе мысль о "всемирной культуре", "единой цивилизации", "общем доме"? С аналогичной идеей выступали и великие индийские предшествен-

* Так называют в Европе эмигрантов индийцев, а у писательницы Аниты Десаи есть даже роман "Прощай, Черный дрозд", посвященный этой теме ("Bye, bye, Black Bird". L., 1971).

ники - писатели Рабиндранат Тагор, Кешаб Чандра Сен, Ауробиндо Гхош, Ходжа Ахмад Аббас и др. Теперь знаменитые индийцы - философ Кришнамурти, писатели Салман Рушди, Раджа Рао, Викрам Сетх - все они, жившие и живущие за рубежом своей родины Индии, не только часть индийской культуры и ее неотъемлемая гордость, но одна из составных частей мировой культуры. К каждому из них можно отнести слова М. Ростроповича: "Мой дом - везде" или афоризм ХААббаса: "Мир - моя деревня", давший заглавие его роману.

Некоторые индийские критики полагают, что С. Рушди "ушел" слишком далеко на Запад. Однако это не совсем так. Миновав Европу и Атлантику, он оказался в полосато-звездном пространстве США. Если же посмотреть на глобус, то Америка по отношению к Индии через Тихий океан окажется, как ни парадоксально, слишком далеко на Востоке. Вывод ясен: индиец Салман Рушди - гражданин мира, а потому он - достояние современной культуры в целом. Напрашивается вопрос - все-таки какого мира?

Гражданственность человека - это осознание своих прав и обязанностей перед страной, в которой живет человек, но, с другой стороны, государство должно охранять предоставленные человеку права и выполнять законом установленные своему гражданину предписания.

Ситуация Салмана Рушди намного сложнее, чем у выше упомянутых писателей. Индостан -родной субконтинент для Рушди, но его главные государства: Индийская Республика и Пакистан не дают писателю даже въездную визу в родные края, в то время как европейские страны и Америка охотно берут его под свое покровительство. Вот такой парадокс.

Своим сыновьям Рушди не смог привить любовь к Индии, стране их предков: так сложились обстоятельства. Дети его - полукровки из индийской диаспоры, не живут с ним, но Рушди не теряет с ними связь и поддерживает материально своих наследников, которые очень разные. Старший сын Зафар от первой жены - взрослый тридцатилетний мужчина, а Милан - младший сын от третьей жены - еще ребенок десяти лет. Несколько последних лет в США Салман Рушди прожил с актрисой Падмой Лакшми, индийской фотомоделью. На этот раз не он, а молодая четвертая жена Падма подала на развод прошлым летом и освободила мужа от семейных уз.

Салман Рушди своим творчеством и своей жизнью обрек себя на положение человека, о котором можно сказать: "Свой среди чужих и чужой среди своих". Его проклинают во многих мусульманских странах после выхода в свет "Сатанинских стихов", когда он имамом Хомейни был объявлен чуть ли не сатаной и приговорен к смерти.

Не будем судить, по чьей воле, но Салман Рушди стал известным на весь мир человеком. Он - президент ПЕН-центра США, обладатель многочисленных литературных премий и самой последней награды - в июне 2007 г., когда Рушди отмечал 60-летний юбилей, королева Англии Елизавета II пожаловала ему титул рыцаря и звание сэра.

Салмана Рушди можно было бы назвать Гражданином мира, но с уточняющим вопросом: "Какого мира?" Если отвечать на него в координатах цивилизационных миров или межгосударственных отношений, то он, скорее, изгой, чем гражданин мусульманского мира и своей индийской Родины. Если же примерить его к Универсу глобального мира, то, судя по шумным скандалам, которые до сих пор вызывают его "Сатанинские стихи" и публичные выступления, мир еще явно не поднялся до уровня гражданской толерантности, чтобы отдавать Богу - божье, Цезарю - цезарево, а писателю - хвалу или хулу в зависимости от того, чего он достоин. И здесь Рушди не одинок. За примером далеко ходить не придется.

Можно вспомнить интригующий инцидент в конце 80-х гг. XX в. с фильмом западного режиссера Мартина Скорсезе "Последнее искушение Христа", в котором христиане увидели оскорбление их религии. В главных городах Европы устраивались демонстрации протеста, фанатики требовали отдать режиссера под суд. В результате Скорсезе имел "большие неприятности", но избежал тюремного заключения за воплощение своих идей на экране.

Компанию Рушди мог бы составить не менее известный американский собрат по перу Дэн Браун с романом "Код да Винчи", изданный миллионными тиражами во многих странах, в том числе в русском переводе в 2005 г. в России. Он наделал тоже много шума. Дэн Браун также подвергся осуждению за оскорбление религии и самого Христа вплоть до проклятия его католическим Ватиканом. Подобно "Сатанинским стихам" Рушди, роман Д. Брауна сжигают "в кострах инквизиции XXI века". Однако в христианских странах все же о смертном приговоре речь не шла.

Справедливости ради стоит признать, что в странах Востока и Запада до раскрытия "кода терпимости" и понимания художественного творчества, вторгающегося в "небесную сферу", еще, видимо, далеко.

1 Rushdie Salman. The Satanic Verses. London, 1989, p. 221 - 222.

² Ibid., p. 222.

³ Ibid., p. 245 - 246.

⁴ Иностранная литература, 2001, N 1.

⁵ Rushdie Salman. Op. cit., p. 83.

⁶ См.: Supercover of Rushdie's novel "The Moor's Fast Sigh". N.Y., 1995.

⁷ Глушкова И. П. Из индийской корзины. М., 2003, с. 127.

⁸ Rushdie Salman. Shame. 1983, p. 206 - 207 (издано в Пакистане, место издания не указано, поскольку роман стал запрещенным произведением. - Прим. авт.).

⁹ Rushdie Salman. The Satanic Verses.., p. 260.

¹⁰ Газета "Где". 25.08 - 08.09.2005.

¹¹ Кундера Милан. Когда Панург перестанет быть смешным // Иностранная литература, 1994, N 7.

¹² Al-Azm Sadik. About Salman Rushdie // Die Welt des Islams. Damaskus, 1991, XXXI, p. 41 ("Мир ислама" - журнал издательства "Brill", существующего с 1683 г. в Лейдене (Нидерланды). Выходит 2 раза в год на немецком, английском и французском языках. - Прим. авт.).

¹³ Ibid., p. 9.

¹⁴ Said Madjibuddin. Rushdie's Midnight's Children. Delhi, 2003, p. 149.

¹⁵ Ницше Фридрих. Сочинения. М., 2002, с. 420.

¹⁶Там же, с. 410.

¹⁷ Евтушенко Е. А. Стихотворения. М., 1988 с.16.

¹⁸ Литературная газета, 1989, N 42, с. 3.

¹⁹ Шмелев П. Я верю // Литературная Россия, 21.10.1990.